Туман. книга восьмая. глава следом за двенадцатой

 

               
               

                --АРМИЯ ГОТОВА К СРАЖЕНИЮ?
                --ГОТОВА-ТО ГОТОВА, ДА ВОТ БЕДА –
                ПОРОХУ НЕ ПОДВЕЗЛИ.
                --ТОГДА СТАНЕМ ДУМАТЬ, КАК ВОЕВАТЬ.


                Название главы соответствует
                эпиграфу, представленному в виде
                диалога двух военачальников.
                Эпиграф же соотносится с
                названием главы, представленной
                в виде спора двух историков, один
                из которых клянётся в исторической
                истинности диалога, другой же
                высмеивает подобное утверждение.
   

Наше повествование должно продолжиться в виде некоего выдуманного диалога между сутью названия главы и толкованием оной в эпиграфе. И это никак не прихоть автора сих строк, это сущая надобность для понимания подоплёки творящегося.

Появление на сцене («на сцене» суть фигуральное выражение, соответствующее основной занятости господина Черногорского. На самом же деле имелась в виду гостиная в нумере отеля) импресарио вмиг сотворило обманывающее чувство радости, возвеличенное в худую степень сомнительности в верном выборе тактики.

Растолкую проще – решилась малая задача многоликости автора замысла, в просторечии Кириллы Антоновича Ляцких, но тут же проявилась иная задача, не решаемая наскоком, и содержала она таковой вопросец – а куда надлежит ходить двойникам и тройникам помещика, чтобы создать то самое совместное бытие, навязываемое нашим героем неким врагам, до сей поры не определённых числом и не представленных себе поимённо. А в конце задачи имелся дополнительный вопрос – а какое впечатление должно создаться у противника Кириллы Антоновича, чтобы … чтобы ЧТО?

Вот это самое «ЧТО» и лишило полученную задачку ранга, именуемого набором арифметический действий, сделав оную логическим казусом, не поддающемуся осмыслению, вольной трактовке и разрешению с помощью любых афористичных высказываний.

Всё это походило на выражение госпожи фон Ган, известной под фамилией Блаватская, но кою однажды ссылался Карл Францевич – двойственная природа сознания проявляется в условиях ограниченного мышления. Переведу на обиходный язык наших героев - надо срочно что-то предпринять, но пока не известно, что именно. И при этом совершенно нет ни крошки времени на раздумия.

Кирилла Антонович откровенно терзался. Расставшись с друзьями, он заперся в своём нумере, комкая и тут же восстанавливая в голове одну единственную мысль – надо о чём-то думать, не останавливаясь ни на миг, иначе сразу и молниеносно, словно не убиваемая птица Феникс, в действительность ворвётся страшная и парализующая мыслишка – я в тупике! Я бессилен сделать хоть что-то! Я просто не знаю, что делать!

Всё бы ничего, да только отвлекающие манёвры и последующие причитания ни к чему полезному, что вполне понятно и так же объяснимо, не привели. Это, если не брать в учёт ожидаемый благоприятный результат, суть символ того, что на самом деле человеку всегда достаётся нечто такое, что имеет противуположные по свойствам подачки от высшей природы. В случае с Кириллой Антоновичем, не получив помощи ему довелось довольствоваться иным «приобретением» от своих суматошных мыслей, тут же поименованных «не годящими в это время». И это приобретение было ничем иным, как увесистым и безотказным законом, открытым и обкатанным до состояния краткости формулировки самим помещиком. Случилось же такое открытие в те незабываемо-безмятежные года, когда Кирилла Антонович был просто философствующим помещиком, желавшим добавить себе ещё один подбородок и заметную округлость фигуры тела, дабы иметь вид солидного обладателя изысканно-просвещённого ума.

Суть закона была проста, как хвост собаки – та мысль (тут по желанию возможно пользовать грамматическую форму множественности), которую гонишь от себя, непременно овладеет твоим вниманием, вопреки любым стараниям отогнать оную. Мало того, как и любому уважительному философско-научному закону, этому детищу помещика сопутствовал вывод, по счастью только один – действие сего закона неизменно р распространяется на весь люд, живущий под Ярило-солнцем, обогревающим эту планету.

А раз Кирилла Антонович полноправно принадлежал к тому самому люду, то им же открытый закон накрыл его с головою, придавив сверху для надёжности тем самым выводом. Как говорят в народе – нашей рыбой нам же и по сусалам!

Вообще-то внутренние терзания нашего героя лучше оставить без утомительных описаний, растянутых на часы и тома воспоминаний. Скажу только одно – терзания случились, и пошли на славу!

Спустя некоторое время, когда утомлённый бесполезной борьбой себя самого со своим рассудком, Кирилла Антонович прилёг на кровать, вдавив своё лицо в подушку. Единственное, на что ему достало сил, это на тихое (потому, как рот был занят подушкой) подобие молитвы.

--Кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь, дайте мне подсказку! Любую подсказку, и я исполню за это всё, что будет истребовано взамен!

Ну, и что вы думаете? Это заклинание подействовало! Этот «кто-нибудь», словно давно томящийся в ожидании подобной просьбы, рассыпал перед взором помещика крохотные видения, различные по форме, по сути и по значению. Всё творящееся походило на то, будто этот «кто-нибудь», получивший доступ внутрь головы Кириллы Антоновича, перебирал множество предметов в поисках того одного и настоящего, могущего стать действительным подспорьем.

Вдобавок я не удивлюсь, если тот невидимый помощник ещё и приговаривал, перебирая предлагаемые образы.

--Нет! Не то! Нет, это пустое! Не поможет! А вот это уже было! Вот это … нет, тоже не то!

На самом деле видел помещик коня штаб-ротмистра Злойку, кухарку Циклиду, зеркала, реку Волгу, саблю и чёрную библию, и прочие кусочки из своей недавней жизни. Этот калейдоскоп видений вертелся, выталкивая одно не нужное иным, совсем не подходящим, освобождая место для третьего, чего-то непристойно-абсурдного. И длилось это до того мгновения, пока появилась, да не замерла перед глазами обычная игрушка, коей забавляется детвора. И прозвана она … а вот никак не прозвана! Во всяком случае в памяти названия оной не сыскалось.

Это была такая подвижная игрушка родом из села Богородского, что недалеко от Сергиевого Посада. Состоит она из пары сочленённых досточек с восседающими на них одинакового вида тоже пары кузнецов. И как только сдвинешь досточку, скажем, в правый бок, так один кузнец бьёт молотом по наковальне, а как сдвинуть влево, так лупцует уже другой. Так и стучит эта пара мастеровых по своему кузнечному приспособлению.

Только в видениях одинаковые кузнецы били по голове какого-то господина, имевшего усы и один немигающий глаз. Тут уж, как говорится, не извольте сомневаться, Кирилла Антонович верно разглядел и лицо, и голову, а никак не наковальню. А то, что один глаз …э-э … левый … ну да, супротив правицы будет левый бок … значит левый глаз совсем не сводил веки, и это пришло на ум помещику в виде половинной части нужного понимания. А иная часть отложила в голове Кириллы Антоновича таковое определение – сей господин носит на левом глазу монокль с тёмно-зелёным стеклом.

Верить, или нет в это понимание? Любой иной человек принял бы подобное за игру воображения либо мистификацию, однако помещик сразу же накрепко запомнил и лысую голову, и монокль на немигающем глазу, сочтя это видение той самой выпрашиваемой подсказкой.

Более в ту ночь ничего не случилось, теперь уж точно –к счастью! Сам Кирилла Антонович сразу же, после запоминания, крепко уснул.

Модест Павлович, заботливо укрыл пледом спящего доктора и устроился сам в соседнем кресле, спрятав один револьвер себе под бедро, оставив другой на столике, придвинутом поближе к креслу.

--Всё! Всём спать! – Мысленно распорядился штаб-ротмистр, сочно зевнул и показал на личном примере, как следует исполнять отданный приказ.


                ВЗГЛЯД НА ВСЁ СО СТОРОНЫ,
                ИЛИ СКУПАЯ СВОДКА С КИСЛОВОДСКОГО ФРОНТА.

--Нет уж, Илья Макарович, это не моё, это твоё дело иметь доверие к моим словам.

--Про веру говоришь? Так вот не так прост Тимошка Кушонок, чтобы просто за так отдать свою животину! И на хитрости его не проведёшь! Тут верь – не верь, а дело погибелью пахнет! Ты, Васька, сходи-ка ещё разок … где ты говоришь, видал?

--Не лови меня на ерунде, я не говорил тебе ничего!

--Лады, будет, по-твоему! Где ты видал кобылу Тимошкину?

--На Горинской даче.

--Так она там бродила? Травку искала?

--Щас докурю и посмеюсь! Она запряжена была в Тимошкину же пролётку, а правил ею чужак, на армейского схожий.

--Тимошка третьего дня в Минводы подался, так с той поры от него ….

--Это когда паровозы перестали ходить, и телефонировать нельзя было? Так … да, уже три дни ….

--Отбыл на своём тарантасе и … сколь ты говорил народу-то в Горинской даче?

--Господин Щукин, я блаженный только по службе, а не по свому натуральному уму! Не тычь в меня этими «сколько ты говоришь», да «где ты говоришь»! Я своим глазам верю, видят они поболе иных! А обратился к тебе по безысходности – Добрякову донесение отправить не могу, сам причину понимаешь.

--Ты хорошо заводишься, прямо-таки ни ногой из роли! Только и мне не надо по карманам совать свои намёки, есть что сказать – говори!

--Это не намёки, это опасение, что нам, филерам, не только за каждым опасным следить надобно, а и друг за дружкой. И затем ещё, что чутьё меня никогда не подводило – не станет Кушонок за здорово-корова перепоручать кобылку невесть кому, так? Тебе ни слова, и мне ни слова, так? И дело у нас едино, так? Прав я, так?

--Ты прав, что это всё на кандибобер походит, а не прав ли я, когда предлагаю тебе не намёками брызгать, а общим умом общее дело делать?

--Ладно, видал я такое – на Горинской даче трое. Этот армейский лошадку в конюшню, а сам за путя двинул.

--Васька, куда двинул?

--На дачи Иноземцева.

Филер Щукин в задумчивости прищурил левый глаз, склонил голову к правому плечу и большим перстом показал в простор Российской империи за своей спиною.

--Иноземцева? Ивана Дмитриевича? У него совсем не дешёвая сдача. А в какой дом?

--В левый из одинаковых.

Надобно заметить, что доходные дачи инженера железнодорожных путей господина Иноземцева насчитывали целых четыре дома, два из которых были настолько схожи по архитектуре, будто являли собою зеркальное отражение друг дружки. И именовались дачи так же славно, как и само проживание в них – «Приятность».

--Как я догадываюсь, квартирует он там не один?

--Не один, в том дому он третий.

--И конечно ты их разглядел, верно?

--Малость туда-сюда поглядел. Как прибыли – не знаю, был занят другим делом, а так … один важный, будто половину жизни в царский нужник ходил. Дорогущая шуба … и указывает, кому и что делать. А вот с тем, что Тимошкину кобылу в Горинскую определил, ругьми ругается от души, но рукам воли не даёт ни один, ни другой. И в правом дому ещё четверо квартируют за не дешёвую сдачу. Видится мне, что они все хорошие знакомцы, вот так приветствие делали, - Васька растопырил персты ладони, и поводил оной в воздухе.

Илья Макарович решил до поры не говорить Ваське-блаженному про новых постояльцев в нумерах курзала, которые появились в то же самое время, и которые подозрения вызывают ну никак не меньше Васькиных подопечных.

--Лады, бывай, Илья Макарович, мне работу надобно работать. Если чего, то через бювет весточку сброшу. Береги себя, да про Тимошку не позабудь, я впрягусь, если надо!

--И тебе удачи! – Отвечал коллеге филер Щукин. – Вот и дождались не скучных деньков, вот и дождались! – Тихо пробормотал этот же персонаж, намереваясь пройтись вокруг Курзала, да понаблюдать за всяким людом, да персонал пораспрашивать про всякое – может, кто чего видал? Да и мало ли у филера в Кисловодске забот?

Но кто-то на небесах решил, что для полновесных размышлений новостей мало, и послал Илье Макаровичу ещё один неиссякаемый источник слухов и секретных донесений.

--Ну-ка, стоять!

Илья Макарович оглянулся на строгий выкрик, и с глубоким разочарованием увидел кочегара мужского отделения нарзанных ванн Павла Баранова, среди своих прозванного Павел Митрич.

--Говорить с тобою имею надобность!

--О чём?

--Ты не … ты чего пятишься? Я не буду кричать, мой разговор важной секретности, тут надо тихо, чтобы, значит, ни до кого не доходило!

--Что ты такое пьёшь, Павел Митрич, а? От тебя малость пованивает, - сказал филер Щукин, и сделал ещё один шаг назад.

--Про вкусы не спорют, вкусы пьют, - изрёк философскую мудрость собственного сочинения кочегар.

--От твоего вкуса у меня глаза слезятся!

--Вот ты точно, как Зинка, дурында эта с бювета! Она хоть и справности бабьей отменная по всему телу, а простых понятий про секретность ни крошки! Была бы посговорчивей, я бы ….

--Тебе про Зинку приспичило поболтать? – Перебил Павла Митрича филер, делая вид, что ему не никакого дела до этой Зинки, хотя она была тем самым передаточным звеном информации между филерами. Потому-то Илья Макарович и показал таковое равнодушие к разговору, при том, что прекращать оный совсем не собирался.

--Так … что там с Зинкой?

--Так она тебе нравится? – Хитро заулыбался старый сатир.

--При чём … ты, какого лешего меня остановил?

--Я, как военный человек до самой последней чарки, тебе секретную новость передаю намёками, чтобы, значит, чужим ухам не понятно было. Теперь понятно, гражданский человек?

--В чём твоя новость? - С наигранным вниманием спросил филер, и на всякий случай попятился назад, правда, не далеко, поскольку за его рукав схватился Павел Митрич своей жёсткой кочегарской рукою.

--Запоминай – Пифагор и Торба пропали. Почитай третий день их никто не видал. – Сказал, и поглядел подозрительно во все стороны.

--Гос-с-с-поди! Это мне, зачем знать?

А вот тут, господа читатели, требуется пояснительное отступление, важное для понимания происходящего, и для того, что будет происходить.

Пифагор и Торба – это пара котов, живущих и служащих в ресторации при курзале.
Настоящую историю тех котов не знал никто, да и кто станет интересоваться подробностями жизни бродячих котов? Когда звучит словцо «никто», в Кисловодске это значит только одно – все, кроме Павла Митрича. Именно этот выпивающий персонаж имел в закромах своей памяти подлинную историю этой пары котов, оказавшихся замешанными в нашей истории.

История же такова. Оттуда, откуда вообще появляются бродячие коты, в один не особенно прекрасный, но вполне сносный день около двери, ведущей на кухню со стороны двора, появилась парочка не совсем обычных персонажей.

По виду им не было и года, по кошачьим меркам это такие себе подростки. Один был чёрным с тремя белыми кляксами на спине. Символично вышло – тот, который в описании «один был чёрным» имел один зрячий глаз, остальные же части тела присутствовали согласно описи, данной при рождении, ох, простите, при окоте.

Другой был рыжим настолько, что про подобный окрас люди говорят: «Рыжий, хоть прикуривай». С глазами у него тоже не всё ладно случилось. Нет, комплект органов зрения был полный, но спроси у любого Некто, увидавшего это кошачье создание, кого он напоминает, то Некто, не раздумывая, ответствовал бы: «китайца».

Всё дальнейшее произошло в строгом следовании поговорке «Всё случается только тогда, когда для этого пришло время и нашлось место». И это место, и это время стали самыми подходящим для котов.

Кто-то сердобольный из работников кухни вынес худющим котам какой-то еды, которая была тут же съедена. Облизнувшись, коты удалились, и примерно через три четверти часа вернулись, принеся к той же кухонной двери пару задушенных мышей.
И завертелось колесо кошачьей судьбы, меняя картинки на экране жизни со скоростью литерного состава. Как только тела грызунов упали наземь, дверь кухни отворилась и на пороге возник не кто-либо, а сам Анисим Шавгулидзе, арендатор ресторана при курзале.

--Кто? – Перст господина Шавгулидзе воткнулся в полотно жизненного эпизода живых котов и дохлых мышей. Подтекст такового вопроса не требовал пояснений.

--Ну … я, - ответствовал кухонный человек, подталкиваемый сослуживцами к очень вероятному нагоняю от хозяина.

--Как? – И снова краткий вопрос с понятным смыслом.

--Пожалел … больно худы они … а вот это … в благодарность … наверное ….

--Повтори!

Вторичный вынос еды для котов только увеличил число убитых грызунов до четырёх.

--Котов – беречь! Кормить до отвала! Кто их обидит – пожалеет!

Всё. Судьба не просто улыбнулась котам, она раззявила свой рот на всю Кисловодскую вселенную.

Чего греха таить, но кухонные люди невзлюбили котов сразу и без объявления причин, хотя, к чести поваров и посудомоек  никто и ни разу им не сделал худого. Просто их не брали на руки и не чесали за ушками. А кормили по-настоящему отменно!

Чёрный ел обычно, иногда даже игнорируя подношения, а вот рыжий не ел только тогда, когда справлял нужду. Нашлись среди кухонных работников и такие, кто не раз видел рыжего спящим, но крепко держащим в зубах кусочек мяса.

Служили в ресторации коты на совесть, и тут простой поимкой мышей дело не обходилось. Однажды кто-то из кухонного люда зажигал свечи для торжественного торта, да отвлёкшись не приметил нескольких упавших свечей, не погасших при падении. И кто, по-вашему, спас ситуацию если не от пожара, то от неприятности? То-то и оно! И, к слову, таких случаев не перечесть.

Но не обошлось и без казусов, кои в людской среде так и не были поняты, а посему мудро-поспешно списаны на необъяснимость кошачьего поведения. Дело было в декабре года 1907, во время малых посещений курорта. В ресторан зашёл господин, который прямо с порога согласившийся отобедать чем-нибудь из уменьшенного зимнего меню.

По словам работников кухни, коты «шибко забеспокоились» и, что было удивительно, проявляли нервозность молча. Вообразите, что у вас на глазах коты начали прыгать на стол, скалить зубы и держать торчком волосы на загривке при полном отсутствии любых кошачьих звуков!

Доведя себя до нужного состояния, эта пара ресторанных хищников бросилась в обеденный зал и по-настоящему напала на посетителя.

Думаю, что официант, описывая увиденную сцену, совсем не малость приврал, говоря, что рыжий (уже имевший кличку Торба) вцепился зубами в горло господину, а чёрный (бывший пока ещё просто чёрным) всеми четырьмя лапами рвал кожу на руках и лице несчастного.

И необъяснимого тут было до самых краёв – искусанный господин не без труда сбросил с себя разъярённых котов … и убежал! То есть взял, и убежал! Он не потребовал от заведения компенсации и комплимента за такой личный ущерб, он не грозил разгромной жалобой … он просто убежал, и более в ресторации не появлялся.
Опережу события и скажу, что этот искусанный господин ещё раз мелькнёт в нашем повествовании, но уже не в связи с котами, и не с таким странным посещением ресторана.

И предложу уважаемым читателям последний эпизод из кошачьей саги, не менее интересный. Став достопримечательностью если не всего Кисловодска, то курзала уж точно, и пользуясь благосклонностью отдыхающих и остальных местных, коты словно понимали значение слова «благородно», пусть и по канонам своей животной природы – они  не путались под ногами у приезжих, никогда не выпрашивали еду у отдыхающих (странно, что это проделывал Торба) и не тёрлись о ноги гуляющих, выпрашивая у них ласковые поглаживания.

Но всегда хорошо не бывает, и наконец, случилось событие опасного свойства. К знакомой для нас всех двери кухни подъехал новый доставщик продуктов, имея при себе коня, впервые попавшего на привокзальную территорию. И началось то, что описывалось, как сочетание времени и места, только с драматическим оттенком.
Конь, впервые близко услыхав свисток отправляющегося паровоза, взбрыкнул и шарахнулся в сторону, увлекая за собою ещё не разгруженную подводу.

Этих малых пядей, на которые сдвинулась подвода, хватило за глаза, дабы колесом телеги придавить хвост чёрного, по обыкновению вышедшего проверить доставку.
Паника коня была велика для того, чтобы обращать внимание на кота, который вот-вот будет раздавлен в лепёшку, учитывая, что возможности освободиться у него не было.

При описании сего эпизода в голове не удаляемо вертится одна и та же фраза, услышанная где-то и когда-то «кажется мне, что погибель моя близка». Вероятность того, что эта самая фраза посетила голову  чёрного и минимальна, и одновременно высока. Да, оно бы так и случилось, были бы мысли о погибели, или кот вовсе ни о чём не думал, но из кухни чёрный вышел не один, а с постоянно жрущим Торбой!

Отложив в сторонку недоеденный кусок, рыжий собрат громко заревел почти кошачьим басом (это подтвердил и новичок-доставщик, хозяин пугливого коня), в пару прыжков взобрался на хомут и со всей кошачьей отваги вцепился коню в ухо.
Последний от такого нападения не успокоился, зато перестал волочить за собою подводу, что и спасло чёрного. Доставщик, перепугавшийся не меньше коня, схватил оного за губу (зачем?) и заорал разные ругательства.

На крик выбежал кухонный люд и, приподняв с ходу подводу за одно колесо, вытащил зло шипящего кота из почти смертельной западни. Вот только в его единственный глаз никто не решился заглянуть. Просто не захотел, и всё.

Скорее скорого был сыскан и ветеринар, эдакий кошачий хвостолог-самоучка, забравший чёрного домой до полного излечения, которое должной суммой оплатил сам господин Шавгулидзе.

И снова, как в преферансном раскладе сошлись место и время, теперь уже для нейтрального события, а именно – для появления не клички, а имени для кота.
Не полностью трезвый ветеринар доставил чёрного прямо к двери, около которой и случилось неприятное со свистом и конём. Доставил, но достаточно бодро отказался от благодарственных слов и резво ретировался в сторону Ребровой балки.

Причина быстрого ухода хвостолога стала понятной после первого взгляда на кота – его хвост, примерно от середины длины, торчал не сгибаемо вертикально вверх, образуя идеальный угол в девяносто градусов по геометрической классификации.
--Мать чесна! Чисто Пифагор! – Громко сказал проходящий мимо пьяный кочегар мужского отделения нарзанных ванн. Сказал, и продолжил шествовать по своим делам, а вот имя, проговорённое в голос, тут же приклеилось к чёрному коту.

Уж точно не автором сего повествования было подмечено, что всё вокруг взаимосвязано и любое, самое мелкое событие суть подсказка к иному событию, не такому мелкому и часто трагическому. Беда в том, что мы не приучены подмечать подсказки, и отмахиваемся от них, как от многословного собеседника, за что и платим иногда непомерную цену за своё же невнимание, причитая «Ах, а меня (нас) за что? Ах, отчего же я (мы) раньше этого не знал (не знали)?». А вот потому, что история с этими котами никак не прихоть автора, а существенная деталь рассказываемой истории, на которую только выпивающий кочегар Павел Митрич и обратил внимание, да доложил филеру Щукину.
 
Где-то и Илью Макаровича можно понять – каково может быть доверие к словам того, кто выпивает вкус и отвратительно пахнет?

А виною всему торопливость наших псевдомудрых суждений на закваске мнений, ошибочно принимаемых за опыт, да наша же невнимательность, кои губят нас скорее болезней и оружия. А ещё беда в том, что эта представленная мудрость высказана после всех событий, и может лишь некоторым человекам послужить уроком, а для остальных пришло время продолжить наше повествование.

--Что ты мне с этими котами ….

--А то, господин Щукин, что трезвый, что выпимши ты всегда останешься гражданским, как Зинка!

--Всё, мне пора! Ты, Павел Митрич, за собою приглядывай, а не за ресторанной живностью, - уже снисходительно добавил Илья Макарович, и поднял руку, чтобы покровительственно похлопать выходящего из ума кочегара, тем самым по-приятельски завершить затянувшуюся встречу.

Но на такое расставание своё согласие Павел Митрич не давал! Не прицеливаясь, он махнул своею левою рукою, и очень чувствительно хлестнул костяшками пальцев кулака по предплечью Щукинской руки.

--Ты ежели не пользуешься мозгом, то выковыряй его, тогда тебе никто не скажет, что ты тупой, как угол кочегарки! Просто станут обходить тебя стороною.

Голос кочегара окреп до состояния злого трезвенника.

--Не зашибись на поворотах-то, Павел Митрич, заносит тебя без меры! Ты кроме котов и моих мозгов, что толкового сказал-то?

--Вот те раз! А чем я тут время трачу? Тебе по-человечьи говорю – пропали коты! А ты случаем историю у Казённой ресторации не позабыл?

И снова у нас шаг в сторону от сути нашей основной истории в сторону Кисловодской истории. Такая тавтология простительна автору из-за торопливости, с которой надлежит дать пояснение последнему предложению кочегара.

Декабря 16 дня года 1907 прямо напротив входа в Казённую ресторацию молодыми революционерами был застрелен штабс-капитан Болдырев, бывший начальником Кисловодской полиции. Это убийство стало первым в Кисловодске террористическим актом, вызвавшим особую гордость у участников той акции.

--Это … в седьмом годе?

--В нём. Стреляли тогда трое. Официанты всё видали в подробностях, да дырявая та подробность, как и твоё соображение! Ресторанные показали, что видали троих, а описать сподобились только двоих, улавливаешь? Третий, он как перегар после опохмела исчез из памяти тех глазастых. Запомнили только то, что он был весь оцарапан! И морда, значит, и руки … а на шее вроде марля намотана, и через неё кровь проступила … насквозь.

--Ты хочешь сказать ….

--А я как такое узнал, - не вслушиваясь в наводящий вопрос, продолжал Павел Митрич, - нет, тебе не надлежит знать, откуда  сведения ко мне, значит … и я сюда, в курзал бегом, и спрашиваю: «А когда, значит, Пифагор и Торба на мужика в атаку пошли?» Так, говорят, что в аккурат за день до стрельбы у ресторации в парке. Теперь уже можешь сказать, что случилось совпадение. А если скажешь, то всему нашему с тобой знакомству наступит полная анафема! Понял?

Кочегар сперва языком поводил по пересохшим губам, а после и грязной ладонью, однако ничего не помогло.

--Ничо, потерплю. Так … это … трое, значит, а описали для ареста двоих. Как это можно? А тут Михей Расселин, знакомец мой давний, он  за дачами присматривает … дрова, там, двор подместь … ворьё, значит, попугать … так говорит, что на другой день-то после отмены паровозов в его дачу приехала молодая пара. У дамы така шуба, что надо пять червонцев дать, чтобы только поглазеть на неё … на шубу, значит. Приехали, говорит, и сидят сиднем. Почему? Провиант не заносили, бутылками не звенели … чего в дому сидеть-то? Своего дома нету? Да только Михей сказывал … он же в дачу не вхожий, а только по двору, так, значит, говорит, что за день до молодых кто-то со свечкой в окнах виднелся. А хозяин Михею про гостей ни слова, понимаешь? Хотя и про молоду пару тоже ничего не доложил … он вообще Михею ничего не докладывает. Теперь понимаешь, куды я крен имею?

--Что это за дача? Чья? И про крен я не понял! – Илья Макарович горестно покачал головою, проговаривая свой ответ голосом, в котором явственно слышался не наигранный интерес к словам кочегара.

--Начинаю с начала, хотя мне уже надо … то есть, пора мне! Не пропускай – коты напали на мужика и посекли его когтьми, так? А на другой день такой же исцарапанный стреляет в Казённой ресторации, и никто его облика вспомнить не может! Кто-то поселяется на дачу так, что Михей, глядящий за двором, ничего не подмечает! И тут пропадают коты. Теперь легшее? Понятность наладилась?

--Почти … нет.

--Начинаю с начала, только с конца – коты не трогают люд человеческий без отплаты за полученное зло, а на того мужика напали просто с разбега, понимаешь уже? Коты чуют нечисть, как ты мой вкус! Теперь на дачу кто-то селится, и тут же пропадают коты, которые уже испробовали нечисть зубами и когтями.

--Теперь понимаю … погоди, я не могу понять!

--В Кисловодске появилась нечисть, которая зарится на плохое!

Филер Щукин глубоко, как только мог, вздохнул, согласно кивнул головою и, словно спохватившись, спросил.

--А какая, ты говоришь, дача? Чья она?

--Так это … как его? А, ревматизьм!

--Может «Ретвизан»?

     Этот разговор, состоящий из драматических подозрений и едва скрываемым к ним недоверием, ожидаемо увял, как сорванный неделю тому цветок. Чего уж греха таить, эта беседа могла иметь любое завершение, присущее вообще любым разговорам. И этот не стоит особняком, не смотря на никак не обывательски-равнодушное, скорее уж судьбоносное, если не эпическое содержание. Хотя – нет, автор на «эпическое» замахиваться повременит, оставив в силе первое прилагательное, обогащённое торжественно-многообещающим смыслом. Одним словом, разговор прекратился.

И тут случилось нечто такое, что могло послужить овеществлённым или, ежели пожелаете, очеловеченным завершением разговора кочегара и филера  - появление фигуры тела, спешно ковылявшая от ракушки летней сцены к нашим умолкнувшим собеседникам. Кроме полнейшего сходства с Михеем Расселиным, упоминавшимся в приведённом разговоре, фигура имела в руке холщёвый мешок.

Кто первым из беседующих приметил дворового человека дачи «Ретвизан» доподлинно неизвестно, однако поведение умолкнувших собеседников позволяло предположить одновременное наведение двух пар глаз на приближающуюся цель.

Илья Макарович малость опустил голову вниз, дабы так изобразить суровый взгляд из-под бровей. Одновременно он завёл руки за спину и совсем не много, а так, больше для устойчивости расставил ноги.

Павел Митрич напротив, статичных поз не принимал, а всеми частями своего тела и некоторыми деталями своего же лица подавал знаки приближающемуся знакомцу. Для тех уважаемых господ читателей, кои в совершенстве овладели искусством воочую представлять услышанное, скажу, что набор жестов и мимических кривляний был настолько секретным по исполнению и замыслу, что пониманию дворового Расселина не подлежал. И вообще этот приближающийся Михей вёл себя так, как ведёт себя актёр, не обращающий внимания на старательно жестикулирующего суфлёра, мол, текст не позабыл и сцену доиграю на зависть любой столичной труппе.

Пока описывалось поведение героев сего разговорного эпизода, Михей Расселин приблизился настолько, что кочегару немедленно пришлось переходить от языка жестов к языку звуков.

--Э-э-э … вот … это мне уже, значит, пора! Вон и Михей идёт … пойду в топошную … потолковать, значит … с ним.

--Я знаю его, поэтому кое-чего у него спрошу. Я сам спрошу!

--Чего ты человека-то … допрос прямо ….

--Цыц! Ну, здравствуй, Михей! Тут слух имеется, что ….

--Какой, к ляду, слух?! – Почти выкрикнул дворовой человек, и швырнул на земь свой мешок.

--Ты … ты совсем?! – Заорал кочегар, всеми своими органами предчувствуя звук разбивающегося чего-то стеклянного.

--Тут такое, что … как хочете! Слыхали, поди, что коты курзаловские в пропажу сгинули?

--И этот в те же ворота, - тихо проговорил Илья Макарович, ощущая дикое сожаление, что не расстался с кочегаром, скажем, ещё вчера.

--Так … чего? Слыхали?

--Кое-кто слыхал, - со значением в каждой буквице сказал Павел Митрич, не отводя глаз от лежащего мешка.

--Так я иду по делу, - продолжая свою мысль, которая так и осталась без вступления, затараторил Михей, - а за круглой беседкой, что у ограды, свежа земля … холмиком так. Я … что оно? Разгрёб холмик, а тама – нате вам! На кой ляд я разрыл?

Эту скороговорку Расселин закончил, нагибаясь к мешку, чтобы достать из него два кошачьих тельца.

--Так … это же гадость так делать! И ещё за беседкой!

--Охолонь! – Приказным тоном распорядился филер. – Дай-ка, сам погляжу!

Быстрый осмотр мёртвых животных заставил Илью Макаровича по-иному отнестись к словам пьяного кочегара, оставляя, притом, всё ещё не малое место для вполне приземлённого толкования увиденного.

Обеим котам свернули шеи, отчего их головы болтались, словно у новомодных китайских болванчиков из магазинов колониальных товаров. И … у бедных животных были выколоты глаза.