Пятна

Горело спичечное лето. Застоявшийся затхлый воздух, состоящий из примеси сладкого пота и пыли, пыльцы, крепкого букета щедро разлитых спиртовых одеколонов, масленной копчёной колбасы, душистого укропа, цветущей удушливой липы, сочного кислого ревеня и землистой рассады, нехотя полз по вагону, и только редкие дуновения свежего ветерка из форточки разгоняли витавший  бесхозный тополиный пух. Из тамбура несло табаком. Поезд прибывал к конечной станции, качаясь и скрипя по ходу дела, проносясь мимо пустынных платформ, где кипящий зной будто бы плавил столбы, а раскалённый воздух так тягуче плыл и растекался в отдалении, как переливается спелый гречишный или цветочный мёд, что его в пору было собрать деловитыми, хозяйственными женскими руками и пустить на конфитюр; всё в округе ожидало грозы: быстрой, освежающей и неминуемой.

Егор Дроздов, долговязый веснушчатый парень, с добрым, местами всё ещё детским и не расчерченным отпечатками жизни лицом, лет до двадцати, с непричёсанной рыжей копной взмокших волос на голове и негустой светлой растительностью, неся за спиной небольшую потёртую сумку, шёл по составу, минуя вагон за вагоном, от хвоста к голове, и держал в руке билет. На лбу его виднелась испарина пота, лицо выражало недовольство и он брёл вперёд, изредка окидывая незаинтересованным взором попутчиков. Он сетовал на безденежье, жару, задержки в расписании поездов и неожиданную, так не вовремя случившуюся, женскую пунктуальность. Он опаздывал на встречу к Анне Критской, с которой обещал пойти на концерт, где знакомая тётушка-билетёр обещала их пропустить за так. Девушкой Анна была энергичной, впечатлительной и невысокой, старше него на несколько месяцев. Нравилась она ему или нет он и сам точно не знал. Они познакомились в общей компании несколько лет назад и он даже в чём-то от неё зависел: она не столько звала, а скорее брала его на встречи, концерты, выставки, а он соглашался - по инерции. Человек от рождения всю жизнь движется по инерции, такое уж он инертное существо.

Он продолжал шествие, на пути ему несколько раз встретились сухие невысокие старики, один из них жидковолосый, с проседями, второй и вовсе был лысым,  а  после, - дойдя до середины поезда, - женщина с коляской, с коей не без затруднений приходилось расходиться в узком коридоре вагона, и пока она разворачивалась, Егор бросил взгляд на сидящую рядом пару: парой они, по всей вероятности, не были. Сорокалетний жилистый мужчина в красной футболке с проеденными молью плешами, на лице с наполовину бритой неопрятной щетиной, залысинами на голове и разящим плодово-ягодным смрадом изо рта, а напротив  жалась к углу интеллигентного вида дама, возраста трудно определимого, с непрокрашенными тёмными корнями волос, в очках с комариной оправой, держащую в тонких руках газету, из тех, которые без платы раздают на вокзалах.

-Я закончила институт семнадцать лет назад - не без брезгливости кинула она ему.

-Ну, что вы нагло врёте! Это было вчера! - рьяно и громко хрипел он.

Поезд зашёл в туннель и как бы тёмное покрывало разом застелило вагон, и, различая только силуэты, наощупь Егор пробирался вперёд, в полумраке несколько раз задев мирно сидящих пассажиров сумкой. Он прошёл дальше, отворил дверь и зашёл в тамбур, слегка заполненный синеватым дымом, с тускло горящей лампой, где в полутьме тут же заприметил симпатичную его взору девушку в чёрном летнем платье, походящую чертами на нечистокровную татарку. Он встретился с ней взглядом, отчего тут же смутился и отвёл взор. К глазам её подступали слёзы, а тонкие губы слегка подёргивались от волнения - она разговаривала по телефону, но скорее только слушала, не отвечая, и почти беззвучно всхлипывала. В другой руке держала дамский складной зонт и кипу карандашных рисунков с детально прорисованной анатомией мужских и женских нагих тел. Она отвернулась. Поезд вышел из туннеля. Хлынул ослепительный солнечный свет, пробивающийся сквозь дымные оконные вставки, и зарево пятнами отпечаталось в глазах молодого человека. Он зажмурился. Слегка неуклюже потёр веки пальцами и открыл глаза. Тамбур опустел. Взволнованно он оглянулся вокруг, спешно прошёл дальше. В соседнем тамбуре стояло густое табачное марево и два курящих мужика с сильными басовитыми голосами обсуждали какие-то насущные житейские дела. Девушка стояла в стороне от них, спиной, и продолжала слушать доносящиеся из телефонной трубки реплики. Он не осмелился подойти к ней, но взыгравшее любопытство заставило задержаться в тамбуре. Он встал близ мужиков и принялся подслушивать телефонный разговор, но единственное, что удалось ему расслышать, это жаркие споры попутчиков-курильщиков. Он, покрасневши, особенно остро чувствуя собственное тугое и напористое сердцебиение, громко дыша, сделал несколько шагов в её сторону и стал прислушиваться вновь. Только стал он, полный напряжения, пристально разбирать доносящийся до него обрывок фразы долетевшего мужского голоса, как механический стук колёс затарахтел с большей силой, поезд несколько замедлился и тормозной путь проглотил все звуки внутри. Девушка оборвала звонок, развернулась и, полная решимости и отчаянья,  вытирая слёзы тыльной стороной ладони и размазывая тушь, вернулась в прошлый тамбур. Он проводил её взглядом, но проследовать за ней вновь не решился. Сделал тяжёлый вдох от досады, но вдохнув полную грудь табачного дыма, немедленно закашлял, закрыл рот ладонью и продолжил путь к первому вагону.

Отворив следующую дверь, он узрел длинную очередь к головному тамбуру, которая медленно ползла друг за другом. Невыносимая, стесняющая горло духота, нависшая в плотном пространстве, не позволяла отдышаться. И медленно ползли вперёд попутчики, то и дело прислоняясь к соседу сумкой или локтями. За Егором следовали два молодых человека: прямо позади него шагал бочонкообразный неопрятный парень с козлиной бородкой и редкими торчащими щетинистыми волосами на покрасневших щеках, подпиравший его внушительным животом, как бы обтирая обмокшую от пота спину, а второй, высокий и худосочный, бритый едва поросшим ёжиком, положа руку на плечо первому, вполголоса, почти шепча, увлечённо рассказывал:

-Я вот с ней познакомился недели две назад, потом… когда заболел, мне с температурой такой сон был… - прерывисто доносил он - мы с ней в парилке, в бане, одетые, как помню, но жарко невыносимо. Соревнуемся: кто тасует карты быстрее. Я колоду тасую-тасую, а она мне всё: «Быстрее, давай быстрее, что за дилетант!». Я напрягся, а всё жарче и жарче, дышать уже невозможно, а она всё кричит, как армейский сержант, знаешь, и подгоняет. А стены уже обугливаются и начинают падать. И я ей говорю: «Лиза, давай выйдем отсюда». А она мне: «А здесь нет выхода!». И я проснулся, весь в бреду…

Очередь медленно, но верно и неотвратимо продвигалась к тамбуру. Наконец, Егор последним протиснулся в него. Там было свежее, но словно пахло тошнотворно сырым бельём, а изо рта пятидесятилетнего мужичка, жадно дышавшего ему прямо в ухо, несло злым, ядрёным чесноком. Он осмотрел людей вокруг: седовласый дед с пышной шевелюрой и берендеевской бородой, одетый в клечатую рубашку без рукавов, разгадывающий кроссворд, стоял почти у дверей. Перед ним немолодая крепкая женщина с сумкой, почти вдавленная в стекло, рядом молодая женщина в влажной просвечивающей блузке с книгой в руках. Совсем близко ютились два мужика скромного вида, бойкие, пенсионного возраста, в зеленоватых жилетках с уймой карманов. У одного из них то и дело трезвонил телефон, а тот невозмутимо не обращал внимания.

-Кто тебя там неугомонно?

-Жена всё - снисходительно ответил ему.

-Баба на то и баба, чтобы мозг трепать.

Егор слушал их причитания. Он мысленно с этим не согласился. Пощурился, отвёл взгляд в сторону. Юношеское критичное негодование разогревалось в нём: «Отживут своё и уйдут на покой. Расчистится дорога молодым. Потонут допотопные устои, всё встанет на свои места и дышать станет свободно, без этого пыльного нафталина» - думал он. И чем больше он слушал переговорку мужиков, тем более мерзко ему становилось, тем ужаснее, как ему казалось, пахло сырыми тряпками и чесноком, потому дышать он стал ещё реже, подходами, да и только носом.

Перрон уже виднелся. Тамбур простаивал в томительном ожидании. Доносились неутешительные вздохи и ахи. Оставалось несколько метров, буквально, до станции. И резкий скрежет предварил стремительную остановку состава - раздался грохот, поезд сотрясся и замутнённые двери распахнулись внезапно, как это всегда бывает при мучительном ожидании, - закипело движение и началась давка. Людская масса надавила друг на друга, и женщина, стоявшая впереди всех, тотчас плашмя упала на каменную плитку. Все замерли. Беззвучно глядят на лежащую животом. Тут седовласый дед, возглашавши сиплым голосом: «Да что же вы стоите?!», неповоротливо принялся выходить и пытаться помочь. Поток людей рекой хлынул из поезда и хаотичной массой разносился в разные стороны. Егор вышел следом, оторопело подошёл к женщине и деду, неумело постарался поднять её и случайно заглянул ей в лицо: выражения оно было ясного, гордого и едва ли растерянного, а только немного озадаченного.

-Кажется, я сломала руку - спокойно, но как-то удивлённо промолвила она.

Егор посмотрел на её торчащую окровавленную кость в районе запястья и, позеленев, перевёл взгляд снова на неё, а затем на сумку под её ногами. Сжал билет в руке, согнулся и поднял сумку. Вновь посмотрел на неё. С непониманием качал её увесистый багаж в руке и иступлено глядел сквозь собеседницу.

-Закидывай мне на плечо - с лёгкой хрипотцой произнесла она, протянув здоровую руку.

Он испуганно удовлетворил её просьбу. Она обтёрла краем платья в горошек кровавые следы и, чуть заметно хромая, направилась восвояси. Дед последовал её примеру. Егор вцепился в неё взглядом, хотел он было что-то уже сказать, как его окликнули сзади, а затем крепкой мужской рукою хлопнули по плечу:

-Малый, как до Чистых прудов добраться?

Высокорослый, крепкий мужчина с живым лицом глядел сверху вниз на Егора, не сумевшего подобрать слов.

-Понял-понял, - махнул тот - сигарета есть?

-Не курю - тихо ответил Егор.

Мужчина изменился в лице и будто похолодел, немного даже грубо оттолкнул плечом его и отправился к выходу. Егор обернулся, весь как бы напружинился, вытянулся как струна и резво кинулся искать женщину, устремился в улицу и вышел на площадь, но уже бестолку: след её простыл, фигура её очень скоро растворилась в вокзальной шумной толпе. Ещё какое-то время он взглядом рыскал, озирался, но после опустился с носков на стопы и поник.

Вокзальную площадь с трёх сторон продувало ветром, пахло жареными пирожками и свежей прессой, ещё пробивались из-за облаков редкие солнечные лучи, а с юга стремительно надвигался грозовой фронт.

Он взглянул на собственную руку, на сжатый всё ещё в напряжении кулак и медленно раскрыл его. Измятый и промокший железнодорожный билет был пропитан тёмно-бордовыми пятнами солёной остывшей крови. И, завидев его, ему почему-то стало так дурно, так больно, такая необъяснимая щемящая тоска вцепилась в него, в самое нутро и тянуло и рвало оттуда наружу всё самое гадкое и грязное. И ужаснулся - от самого себя и всего мира, его тошнило и как-то кружило даже, наизнанку стремился вырваться спешный дорожный перекус, а воздух будто уплотнился и вибрировал, дрожал, и звенел - как вдребезги разбивающийся раз за разом хрусталь, и в ушах почему-то зазвенело, а пульс участился, казалось, сердце свернётся в узел или разорвётся от тромба или чего страшнее; и пульс страшно бил меж переносицы, и ноги подкашивались, и в глазах то-ли темнело и он думал одно: что если бы он только мог, то провалился бы здесь на месте. И так страшно было, такая паника его застала, что ему казалось, что умрёт он прямо здесь и сейчас - будто скосит его инсульт на вокзале.

Грянул раскатистый гром и он как бы вздрогнул, не то от грозы, не то от впечатавшегося в него ужаса, отвращения и потрясений. Раздался долгожданный скоротечный летний ливень, дороги окатило как буйной стихийной волной и окрасило в мокрый, черепичные крыши зарядили бойкую сарабанду и взвились десятки водопроводных струек, стремящихся скорее достичь канав, выбраться и выйти за их пределы как можно шире. Веяло свежестью и свободой. Дождевая вода щедро поливала его, что скоро он вымок весь.

-Горя! - раздался вдруг звонкий девичий голос, - ты зонт не взял?

Он заметил Анну и отвлёкся. Изумлённо оглядел худощавую, низенькую и курносую подругу. Она была в светлом льняном платьеце, щиколотки её были оголены. Он смотрел на неё широко раскрытыми пустыми глазами и почему-то чувствовал, словно видит её впервые. Она держала раскрытый зонт в руке, подошла почти впритык и взяла его под купол.

-Взял - задумчиво произнёс он и кивнул в сторону сумки.

Она немного сконфузилась.

-Нам нужно идти.

-Думаешь? - почти блаженно спросил Егор.

-Очень.

Беспокойный порыв ветра несильно всколыхнул подол платья Анны и вырвал из его руки билет, который кинуло поодаль, на мокрую каменную плитку. Егор взглядом провожал его, наблюдая, как течения уносят его к водосточным решеткам по синему потресканному асфальту вместе с крошкой и окурками, и как кровь растворяется в дождевой воде. Она прервала его созерцание, озорливо взяла за руку и уверенно потянула за собой. Он медленно последовал за ней, небрежно ступая в лужи и поглядывая по сторонам: на город, хлопающие каскадом зонты, на вскипающее море пешеходов, заливаемое звенящим и переливающимся градом бесчисленных стеклянных бусинок, он видел невинный, хрупкий, прозрачный и цельный хрустальный мир. И как по нему пошли трещины.