ДАР. Глава 2

Lux in tenebris

Странная это штука – любовь, непонятная. Кажется, чего уж тут загадочного? Ну, влечет людей друг к другу, нравится им обмениваться жидкостями, вырабатываемыми организмом, хочется быть вместе. Ан, нет! Не все так просто. Почему у одних она с течением времени проходит, а у других (как, например, у меня) становится крепче? Говорят: разочаровался в человеке. Но, позвольте, человек то тот же самый и недостатки его те же. Но сначала на них не обращалось никакого внимания (существует мнение, что именно за них и любят), а потом вдруг они выдвинулись на первый план и стали уже причиной охлаждения чувств.
Влюбленному нравится все, как бы ни выглядела и что бы ни делала его избранница, и наоборот. Но стоит чувству охладеть и все дела, поступки, свершения человека начинают казаться обыденными и, даже глуповатыми (глуповатыми, именно потому, что были продиктованы субъективным чувством). Да что там казаться – они просто перестают оцениваться. Равнодушие дорогого человека – самая страшная расплата за счастье познания любви.   
Это уже в двухтысячных годах ученые, представляющие всемирную организацию здравоохранения, доказали (как только?), что любовь – это психическое расстройство и опасная болезнь. Ее внесли в официальный реестр  и обозначили как психическое отклонение, расположив под пунктом «Расстройство привычек и влечений», присвоив новое имя – международный шифр болезни – F 63.9. Поставили в один ряд с такими зависимостями, как наркомания, алкоголизм, игромания.
Я уже в зрелом возрасте, пытаясь хоть как-то разобраться, откуда взялись мои видения и необычайные возможности по их корректировке, покопался в Интернете и выписал общие симптомы заболевания, под названием любовь: навязчивые мысли о другом человеке; резкие перепады настроения; завышенное чувство собственного достоинства; жалость к себе; бессонница, прерывистый сон; необдуманные, импульсивные поступки; перепады артериального давления; головные боли; аллергические реакции; синдром навязчивой идеи: она любит, я знаю, но молчит. И почти все это подходило под мое состояние. Не имея никакого другого объяснения, я положил для себя правильным считать, что именно столь пылкое чувство и стало причиной моих проснувшихся сил.
Но в конце 80-х годов прошлого века я ничего этого не знал, а и знал бы – не поверил. Я просто любил свою Лину и, не смотря на неизбежные ссоры, чувство это крепло с каждой новой встречей, и росло с каждой новой разлукой. Вспомнилось, как она пожаловалась на то, что не может купить понравившиеся ей сапоги за сто пятьдесят рублей (приличная зарплата взрослого человека по тем временам). Я насобирал денег в долг, а потом полгода отдавал всю курсантскую стипендию и сидел без гроша в кармане. Это был поступок! А если учесть то, что я никогда не беру в долг по принципиальным убеждениям – поступок с большой буквы. Спасибо, родители подбрасывали иногда наличку да привозили пару раз в месяц чего-нибудь перекусить. Ну, и кормили нас в училище регулярно и калорийно, хотя и не очень вкусно.
В августе следующего года родители решили отправить Лину к деду в Пушгоры. Как мне этого не хотелось, но что я мог сделать? Да, я был ее парнем, но я не был ее мужем. И она, не без попыток возражать и слез,все-таки уехала на месяц. Это была самая длинная разлука с момента нашего знакомства.
Основания для беспокойства у меня вполне были: Лина была юна, прекрасна, не в меру общительна и весела, и теперь она точно знала, чего от нее хотят парни. И что, давая им это, получаешь удовольствие и сама. Уверения и клятвы – это только слова, а, как известно, добродетель крепка, пока нет соблазна. Учитывал я и то обстоятельство, что самые безболезненно переносимые и легко скрываемые муки – это муки совести: человек может находиться в конфликте сам с собой, но от других это утаить будет не так уж и сложно.
Мой летний отпуск уже закончился, и я продолжил обучение. В то время не было мобильных телефонов, а компьютеры мы видели только  в голливудских фильмах. Так что общаться с Линой я мог лишь посредством писем. Отправить их была настоящая проблема, так как в город выход был закрыт из-за организационного периода, а передать с кем-то было не всегда возможно. Да и глупо, расставшись на месяц, бегать в самоволку очень часто, с риском быть отчисленным из училища. А писать хотелось каждый день, и это-то я мог себе позволить, что и делал днем на лекциях, не слишком скрываясь от преподавателей, и вечером на самоподготовке, уже беспрепятственно вовсе. Всего я отправил два письма. Написанные таким образом, они представляли отчет о том, чем я занимался практически каждый день, с обширными вкраплениями чувственных излияний, воспоминаний о встречах и любовных ласках.
Я жаждал ответных писем, но их не было. Неделю, полторы, три. Как я мучился от ревности и злости, когда на вечерней поверке дежурный, выкрикивал фамилии тех счастливчиков, до которых дошла корреспонденция. Лишь за несколько дней перед предполагаемой датой ее приезда, я получил коротенькое на тетрадную страничку письмецо, в котором Лина, совершенно мне непонятно почему, сообщала, что, наверное, уже надоела мне со своими письмами и писать больше не будет. Но я был счастлив уже тем, что получил хоть что-то. Она не забыла меня! Она нашла время, чтобы написать!! А при встрече все обязательно выяснится.
Дату приезда я уточнил у ее бабушки. Больше она не могла мне ничего сообщить. Эта была суббота, то ли поздно вечером, то ли ночью. Оргпериод кончился, и я получил увольнение на ночь, до вечера воскресенья. Плюнув на традиционную поездку к родителям, я полетел к Димке, благо до его дома было недалеко. Мы обложились справочниками, и засели за телефон. Надо сказать, что было совсем не просто узнать, когда и куда приедет моя любимая, но нам это удалось, причем всего часа за два с половиной.
Времени оставалось еще много, а вот денег было, как всегда, мало. Там не то, что на приличный букет, на несколько гвоздичек-то не хватало. Решено было идти в Александровский сад (Шуркент), где распустился шиповник, и эти розы были вполне нам доступны. Под покровом темноты, исколовшись до крови шипами кустарника, мы все же нарвали достаточное количество веток с бледно-розовыми соцветиями. Придирчиво оценив этот будущий знак любви, решили – вполне! Вернувшись домой и бросив цветы в наполненную холодной водой ванну, мы поужинали, выпили немного вина и чтобы не заснуть (а приезд должен был состояться в пять утра), пошли гулять по Лиговскому проспекту. Всю свою дальнейшую жизнь я не мог забыть эти четыре часа бесцельного брожения по Лиговке и Обводному каналу, никогда не забывал тихий плеск его нечистых вод и запах свежей сдобы с расположенного рядом хлебозавода. Мы, казалось, обговорили все темы, которые хоть самую малость касались нас; глаза слипались,легкий хмель от вина превратился в настоящее снотворное, и я не знаю, что поддерживало силы в Димке, меня же держала на ногах предчувствие скорой встречи и то, какой это будет сюрприз для Лины.
Автобус пришел по расписанию, что было довольно удивительно. Моя любимая спускалась по ступенькам, выставив вперед руку с зажатой в кулачке сумкой. Я стоял внизу, почти загораживая ей дорогу, но она смотрела поверх моей головы и не замечала меня.
– Разрешите, – я решительно взял ее за руку, державшую ношу.
– Ой, Саша! – И столько удивления и смущения было написано на ее лице, что я первый раз за месяц вздохнул спокойно – конечно, она любит только меня! Сюрприз удался.
Она даже толком не могла обнять меня из-за присутствия ее родственников, так, чмокнула в щечку. А я сгорал от любви и нежности: мне хотелось (простите за избитое клише)задушить ее в объятиях, перецеловать все пальчики, облизать с ног до головы. Хотелось совершить какое-нибудь безумство. Ради нее я был готов убить любого или умереть сам. Это было то чувство жестокой нежности, которое испытывает маленький хулиган, до полусмерти затискавший беспомощного котенка. Может и хорошо, что она была не одна, а то я, чего доброго, укусил бы ее.
Проводив прибывших до стоянки такси, мы договорились с Линой встретиться вечером. Зеленый огонек мигнул и погас, и «Волга» помчала мою девушку домой. А мы с Димкой пошли к нему и вырубились, как обычно, вдвоем на одной кровати.
___________________________

… Через какое-то время я спросил Лину, что за странное письмо пришло мне из Пушгор и почему всего одно? Чем это таким неотложным она была занята целый месяц, что не нашла времени почаще вспоминать обо мне? Ее удивление было искренним и неподдельным.
– Ты обнаглел! Я засыпала тебя письмами, а сам мне прислал только два!
Пришла моя пора удивляться и оправдываться:
– Я писал их каждый день, просто трудно было отправить. А твоих писем я не получал, только одно, в самом конце лета.
Выяснилось все примерно недели через три. Перед отбоем ко мне подошел парень курсом старше, с которым мы занимались рукопашным боем, и бросил мне на койку внушительную тугую пачку.
– Привет. – Поздоровался он.– Тут у нас на тумбочке дневального завалялись, вроде тебе. Держи.
В перетянутой шпагатом стопке было семь писем, вместе с тем, которое дошло – восемь. Лина писала мне каждые три дня. Как стыдно и вместе с тем, как приятно мне было. В этой исписанной шариковой ручкой бумаге была вся ее любовь ко мне, все чувства обнаженные в прямом и переносном смысле.
Я читал их, как самый захватывающий роман, когда-либо написанный на свете. И наплевать, что его содержание я уже знал из личных рассказов автора. Дочитав, я разворачивал первое письмо и принимался перечитывать сначала. А когда часа в три ночи лег спать, то положил письма под подушку. Эти письма почти тридцать лет лежали в одном из отделений моего сейфа, потом я передал их Диме. У меня не хватило мужества сжечь их перед тем, что я собрался сделать. После того, как мы расстались с Линой, я ни разу не решился прочесть их заново, потому что ничто не ранит так больно, как осколки собственного счастья.
___________________________

У каждого человека есть прошлое. Хорошее, плохое – неважно, оно просто есть и от него не отделаешься. Были у Лины школьные друзья, и одному из них моя девочка очень нравилась. Хотя она и отрицала их любовную связь, но я, принимая на веру, что сейчас все именно так, подозревал, что до меня он был ее парнем.Что особенно меня удивляло, так это ее глупое стремление нас познакомить. И как-то ей это удалось.
Я не помню его имени, но кличка – Картуш – приводила Лину в восторг. Меня это раздражало, но вида я, естественно, не подавал. Косил он под блатного и в чем действительно был похож на мелкую босоту, так это в недалекости ума. Я говорю это беззлобно, просто констатирую факт, как он мне виделся. Взять, хотя бы, его предложение при нашем знакомстве – подраться. Именно так, не помериться силой, а подраться! Комплекции он был не слишком внушительной, но плотный, повыше меня и, со слов Лины, занимался боксом.
Я смотрел на него с любопытством и непониманием. В драках я делал ставку, в основном, на ноги, но и руками легко разбивал кирпичи и бутылки. А он работал только кулаками, вероятно. Так что у меня было преимущество, но я был боец спортзала, а он улицы. Так что шансы были примерно равны. Слава Богу, драться не пришлось, появилась Лина с еще одним «другом детства» по многое объясняющей кличке Свин. Я ей неоднократно высказывал свое негативное мнение о круге ее общения, но она только отмахивалась.
– Люблю-то я только тебя,– мурлыкала она, и от этих слов я таял, и повторялась, – я вообще теперь ни на кого смотреть из парней не могу.
Но ведь смотрела! «О, женщины, вам имя вероломство!»
Я из училища никак не мог контролировать поведение Лины, но этот Картуш периодически попадался мне на глаза в ареале ее обитания. Терся он где-то около нее и это выводило меня из себя. Я фантазировал себе то, чего, скорее всего, и не было, но эти фантазии изводили меня нещадно. Ревновал, но сделать ничего не мог. И, как оказалось, делать ничего было и не надо. Все сделало государство. Картуша забрали в армию.
Но история на этом не закончилась. Как-то, изрядно намаявшись в суточном наряде, я не пошел на самоподготовку, а тихонечко прикорнул на своей коечке в роте. Вырубился мгновенно. И снилась мне разная хренотень: незнакомый военный городок, какие-то строевые занятия, лакокрасочные работы, которые проводились «салагами» под руководством старослужащих. Картинка этих работ приблизилась, стала четче. Ясно стали различимы физиономии солдат. Один из первогодков не хотел выполнять требования «дедов», и я отчетливо разглядел его лицо – лицо Лининого одноклассника с киношной кличкой Картуш. Конфликт вспыхнул со всей жестокостью армейской «мясни».
От первого удара Картуш ловко увернулся и мгновенно «выстрелил» правой в челюсть нападавшему, но тут же получил удар сзади какой-то железной миской по голове и упал, обхватив затылок ладонями. Локтями он закрывал лицо, довольно грамотно защищаясь. Но нападавших было несколько, и били они совсем не по голове. Тяжелые солдатские сапоги вязко влипали в живот и бока несчастного. Но мне не было его жаль. «Это тебе за Лину, за мои нервы! Получи, получи!!»
Экзекуция подошла к концу. Руки Картуша разжались и распластались по земле, похоже, он потерял сознание. И все бы ничего, мало ли дедовщины в армии, но одному «годку» показалось, что надо бы добавить – для ума. Он отвел ногу в сторону, намереваясь пнуть безжизненное тело куда-то в плечо, но тут вмешался Я!!! Усилием воли? воображения?? взгляда??? я чуть подправил направление удара. Литая резиновая подошва с хрустом проломила височную кость. Картуш захрипел и обмяк.
– Шурик, Шурик! – Меня тряс за плечо дневальный. – Очнись! Ты стену проломишь.
Я вернулся в реальность. И какого же было мое удивление, когда я обнаружил себя не лежащим на койке, а стоящим у окна! Носки моих «прогаров» были испачканы краской и мелом. На стене под подоконником явственно были видны черные полосы, оставленные моими (у меня не было сомнений, что именно моими) ботинками. Натертый до блеска паркетный пол был засыпан известкой.
– Сейчас кэп придет, – сообщил дневальный, – вали в класс, я тут подмету. Ну и лицо у тебя.
Я, слегка пошатываясь, пошел к двери.
Через некоторое время Лина сообщила мне, что Картуш трагически погиб. Больше никаких подробностей она не знала. А я знал. Но на лице ее я не увидел ничего более того, что выражают лица знакомых, узнавших о внезапной кончине товарища – жаль, конечно, но все там будем. И это примиряло меня с ужасной догадкой, уже начинавшей оформляться, пока неосознанно, в уверенность. Надо было все тщательно обдумать.
В один из выходных дней, когда «сквозняком»  уйти в город не удалось, а в воскресное свободное время идти туда уже не хотелось, я, воспользовавшись тем, что все были в увольнении, заперся в классе и начал размышлять на тему странных происшествий, произошедших со мной за последние неполные два года.
Что я имел? Для того чтобы мои дальнейшие измышления имели хоть какой-то смысл, я был должен отбросить сомнения в том, что все случившееся не простая случайность и не цепочка совпадений. Тут уговаривать никого не пришлось. Я вообще поймал себя на мысли, что думать о загадочной мистике, да еще и на перспективу, куда интереснее, чем учиться, наливаться вином, да – Черт возьми! – интереснее секса!
Итак, каким-то непостижимым образом я мог влиять на события, отстоящие от меня на сотни километров и, в этом я пока не был уверен, еще не произошедшие. События эти я видел как бы со стороны, но в тоже время и глазами их участника или участников. Я впадал в некий транс и, словно бы выключаясь из основной жизни и своего местопребывания, переносился (не телесно) в другое. Приходили эти видения и во сне, может полусне. Какая же рулетка выбирала для меня место и события моего переноса?
Прежде всего, надо попытаться отделить необычайное от необъяснимого. Тут я сразу встал в тупик, так как все происходившее было как одним, так и другим. Единственное, в чем абсолютно был уверен, что события, невольным участником которых я становился, должны были меня заботить или волновать. Моральная сторона вопроса – две трагические кончины людей, мне хорошо знакомых, – меня пока не трогала. Как можно было принять на свой счет случайное стечение обстоятельств. Но случайное ли?
Как не напрягал я свой «мыслительный аппарат» – ничего объяснить не мог. Mare tenebrarum  скрывало от меня истину в своих непроглядных глубинах. Единственное, до чего я додумался, была необходимость эксперимента. А мог ли я не бессознательно, а вполне сообразуясь со своими желаниями, вызвать эти странные видения?
Итак, надо было определить, что меня волнует в данный момент. Тут думать долго не пришлось: Лина волновала меня всегда. Я сосредоточился и стал усиленно думать о ней. Где она могла быть? Дома, конечно. Я представил ее квартиру на Васильевском острове, 18-метровую комнату, первую справа от входной двери, ее обстановку… Лины там не было. Я мысленно прошел по коридору, заглядывая поочередно в большую комнату, туалет, ванну, кухню – пусто. Где же она? Чувство необъяснимой тревоги и беспокойства холодной змеей заползло мне в грудь. И вдруг я увидел ее!
Она стояла на лестничной площадке. Я узнал входную дверь в квартиру, где  жила ее бабушка. Лина курила, что я категорически не одобрял и даже пытался ей запретить, и, кстати, она обещала больше этого не делать, обманщица. Ладно, все бы ничего, но рядом с ней стоял высокий худой парень. Это был ее одногруппник Николай. Лина не раз говорила мне, что он таскается за ней, а она никак не может от него отделаться. Но что это? Она мило с ним беседовала, смеялась, а в руках держала букет цветов. Кровь ударила мне в голову.
«Ну, сейчас вы распрощаетесь навсегда!» Я стиснул зубы так, что они хрустнули. Третий этаж старого дома был достаточно высок для того, чтобы свалившись, свернуть себе шею, но пролеты слишком узки – случайно туда не упадешь, только преднамеренно. Зато ступени, стертые и скругленные шаркающей походкой нескольких поколений людей, вполне подходили для задуманного мной. Коля стоял на краю верхней ступеньки, не держась за перила, и надо было только слегка сдвинуть его правую ногу в сторону, чтобы она соскользнула, а руки держать прижатыми к телу, и он кубарем скатится вниз. А там уж как получиться, но катиться по семнадцати (когда успел сосчитать?) крутым гранитным ступеням с прижатыми к телу руками, было покруче, чем волочиться привязанным за несущимся галопом конем, в сравнимых временных диапазонах, конечно.
Парень что-то рассказывал, жестикулируя, но вдруг перестал разглагольствовать и недоуменно уставился на вытянувшиеся по швам длинные нескладные руки.
Я не испытывал ни угрызений совести, ни сожаления и не прилагал никаких физических усилий. Все делал мозг, распаленный ревностью. И тут я услышал может просто телепатически воспринял ее слова:
– Коля, не надо больше ходить ко мне. Я люблю другого, и мы счастливы с ним.
Я выдохнул и обмяк. Напряжение спало, и сила мысли отпустила руки отвергнутого влюбленного.
– Кадета своего? – Коля ладонью потер близорукие глаза, я понимал и то, что говорит парень.– Не стоит он тебя.
– Он хороший, – улыбнулась девушка,– но если узнает, точно тебя убьёт.
Пелена спала, видение исчезло. Я очнулся и обнаружил себя на том же месте, где и сидел в самом начале эксперимента.
– Боже, – пробормотал я,– ты даже не представляешь, как близка к истине. Хорошо, что так все кончилось. Ты прелесть, девочка моя.
За окном смеркалось, слегка знобило. Скоро курсанты начнут приходить из увала. Что ж, я с пользой просидел три часа в запертом помещении класса. Теперь я на 99 процентов был уверен, что две смерти на моей совести. Чуть промедли Лина со своими словами и их могло бы быть три. Жалел я только об Андрее, но ведь я пытался его спасти, а не убить. И вообще, понятия не имел, сколь велика моя роль в происходящем. А значит, не о чем и плакать. Во всяком случае, теперь, когда понял, каким образом могу влиять на события, я больше не причиню никому вреда, ну, может по мелочи, когда сильно достанут, в порядке упреждающей самообороны. Надо только как-то осторожно выведать у Лины про эту встречу с Колей: была ли она и как все происходило. Для полной уверенности.
В ближайшее увольнение я наводящими вопросами вызвал девушку на откровенный разговор, и она призналась, что виделась с однокашником, но только для того, чтобы окончательно «отшить» его.
– А цветы? – Со встречей все было ясно, теперь я пытался выведать ее чувства.– Отдала?
– Нет… То есть, какие цветы?– Она смутилась, но лишь на мгновение.– Не было никаких цветов, ты что?
– Да ничего, это я так.
Она потерлась носом о мою щеку.
– Ревнивец мой.
Эта была малая ложь. В конце концов, она была женщина, а они все кокетки и очень падки на знаки внимания со стороны.
99-процентная уверенность насчет моего дара, превратилась в абсолютную. Надо быть очень осторожным. Но как-нибудь обязательно повторить эксперимент, использовав в качестве объекта человека не столь мне близкого, лучше нейтрального и, конечно, без вреда его здоровью. Если все это не игра воображения, то какие безграничные возможности открывались передо мной, как можно изменить жизнь близких мне людей к лучшему, да что там близких – всего мира! Я задохнулся. Гигантизм свершений встал у меня перед глазами, в мысленном воображении проплывали плакаты «Мир во всем Мире», «Нет войне» и тому подобные. Чувство огромной ответственности и собственной значимости наполнило душу.
Я тряхнул головой: «Все, что ты успел сделать, было только со знаком минус. Лучше уж предоставить мировой истории вершить себя без твоего вмешательства, а то, как бы хуже не стало». На том я и порешил. А потренироваться и помочь близким – это можно. Тогда я искренне думал, что так и будет.
___________________________

На четвертом курсе моего обучения нашему училищу выпала честь представлять ВВМУЗа  города на параде, посвященном годовщине Великого Октября в Москве. Это был третий парад, в котором мне предстояло принять участие.
В это же время выяснилось, что Лина беременна. Мы не были женаты, но, посовещавшись, решили оставить ребенка.
«Что ж,– думал я,– буду молодым папашей. Как говориться, раньше сядем, раньше выйдем».
Тренировки парадного полка начались, как положено, в сентябре. Лина продолжала обучение – по срокам она вполне успевала окончить техникум до родов. Своим родителям мы эту новость решили временно не сообщать. Потом само все будет понятно.
А я был счастлив! Беременная девушка – это уже практически жена. С какой нежностью я думал о ней, когда в начале октября отбивал строевым шагом по полосе центрального аэродрома в Москве. Я не знал, кто будет у нас – мальчик или девочка, не думал над тем, как мы назовем его или ее, но уже горячо любил нашего ребенка, плод нашей чистой любви.
Когда удавалось выбраться в город, я бежал на телеграф и звонил Лине. Если удавалось ее застать дома, жадно слушал ее слова о самочувствии, о ходе протекания беременности. Самым нежнейшим, на какой только был способен, голосом я говорил ей о своей любви и уверял, что все будет хорошо. И она мне верила.
Все складывалось прекрасно, но хоть я и мог влиять на события, даже формировать их, но предвидеть будущее было не в моей власти. И вот, получив увольнительную в город уже перед самым парадом и дозвонившись до моей любимой, я услышал в телефонной трубке ее тихий плач. Оказалось, что на занятиях физкультурой, преподаватель заставил ее поднимать какие-то тяжести, Лина надорвалась, и у нее случился выкидыш. Меня будто пудовым молотом по голове долбанули. Успокоив, как мог, девушку, я повесил трубку и принялся успокаивать и себя.
Это мне удалось довольно быстро, но не значит, что также легко. «В конце концов,– думал я,– мне только-только исполнилось двадцать лет, а Лине и того меньше. Все еще у нас будет. Может оно и к лучшему, что не сейчас. Надо пожениться, закончить обучение, трудоустроиться. А с грудным ребенком это в разы труднее. Главное, чтобы это не отразилось на здоровье Лины». Но оставлять все как есть, я не собирался.
После трудного дня, дождавшись отбоя, я закрылся с головой одеялом и раз за разом стал прокручивать в голове сложившуюся ситуацию, основными действующими лицами которой были моя девушка и ее преподаватель физкультуры. Она как-то показала мне его в один из моих приходов в техникум, пожаловавшись, что сильно гоняет.
Постепенно образ Лины сначала отодвинулся на задний план, а потом и вовсе исчез, а образ учителя становился все яснее. Я вошел в транс. Так трудно мне никогда еще не было. Надо было разнести события во времени, то есть сделать то, что я собирался, но в будущем, а не сейчас. Не буду утомлять подробностями изуверских ухищрений, которые я мысленно проводил в своих видениях, скажу лишь, что мне не с первого раза удалось выполнить задуманное. Но на вторую ночь, проводив мысленным взглядом перелетающее через капот «Жигуленка» тело физкультурника, я спокойно уснул. И больше никогда не интересовался дальнейшей судьбой не в меру строгого преподавателя, предоставив дальнейшее естественному ходу событий.