Гл. 18 Телеграмма

  Гл 18

 Телеграмма из Москвы

 
   На следующий день,  сразу  после работы  Люська решила,  что она хорошая, и  с детьми  отправилась в Камыши.  Еще с вечера Юрка ничего не спросил ни про кино, ни про Маю. Это как-то тревожило и настораживало, а потому надо непременно ехать к мужу демонстрировать любовь и привязанность.  Конечно,  она испытывала некоторую неловкость, что пошла без мужа,  да еще в дом офицеров, хорошо получилось, что   не на танцы! А с другой стороны – думала она – я коммунистка и свободная женщина, и совсем не мужнина раба. Ну и подумаешь, по подруге соскучилась!   Но «червячок»  не давал покоя и покусывал. Чтоб отвлечься погуляла с другими мамками по набережной. Поужинали с детьми. Мужья так и не появились.
   Отцы вернулись в барак уже за полночь.  Юрка,   едва добравшись до кровати  заснул сном младенца.  Владька пытался его теребить, но и сам скоро сладко засопел  рядом с отцом.
    На следующее утро  Юрка  с Володей укатили   на два дня в Бельбек.  Люська  теперь твердо решила даже в отсутствие мужа ночевать с детьми в Камышах.  На всякий случай. На самом деле удобно – ни готовить, ни мыть посуду,  только Владу манная каша, а дальше почти свобода, правда только на территории воинской части.. 
  Когда Юрка  вернулся про «Лопов де вегов» больше ни кто не вспоминал. Жизнь было потекла своим обычным руслом. Но тут уже под конец недели Володе дали длинную увольнительную и они  с Ритой, счастливые,   укатили в Москву. Жениться!


   Екатерина Николаевна на лавочке щелкала семечки, ждала соседку на вечернее чтение. Скоро  появилась со школы и Софья Марковна,  за ней вприпрыжку, размахивая какой-то квитанцией гнался почтальон.  Догнал уже только возле барака.  Оказалось -   извещение на телеграмму.  Софья Марковна расписалась в получении извещения и испуганно   посмотрела на   соседку: 
   - Николаевна! Пойдем со мной скорее на почту.
  - Софья Марковне! Что случилось?
   - Эти черти хотят убить Бусю – они прислали телеграмму!
 - Да не волнуйтесь Вы так Софья Марковна, может они дали телеграмму, что уже приезжают.
   - Щас! Приедут они за два дня! Где вы видели, чтоб за два дня сходить в Москву и жениться? Они только детей быстро делают.
  На этом обе женщины заторопились на почту, благо до почты от бараков всего минут десять хода. Дошли за пять.
Софья Марковна ворвалась на почту, как пожарник в пылающую хату:
  - Товарищи, скажите мне, пожалуйста,  скорее: 
 - где моя телеграмма из Москвы?
  Очередь испуганно оглядела двух взмыленных женщин,  но от  окошка   приема и раздачи корреспонденции не отступила ни на шаг, а  один ехидный, не бритый дед, чуть ли не в женской,  желтой, войлочной панамке, стоявший в самом конце очереди, пропел, хоть и мужским, но все же тенором:
  - «Товаришчи», что за безобразие?! Врываются, как на пожар и без очереди! Видите ли - им пришла телеграмма!
  -  А  где вы видели,  «товаришч»,  чтоб на пожар торопились  в очередь? – обрубила его Софья Марковна:  - у меня совсем срочное дело! Телеграмма из Москвы от дочери!
   Пока  Очередь сомневалась,  на чью  сторону ей встать – за наглую взмыленную еврейку или за   деда в панамке, в окошке появилась женская рука  в  черном ситцевом нарукавнике.  Рука потрясла  телеграммой   и спросила:
   - Софья Марковна?
   - Да.  Я Софья Марковна, и уже столько лет, что даже забыла сколько.
Тут не бритый дед, неожиданно  снял  панамку,  и буквально задавив ее в кулаке, вдруг,  расплылся в улыбке:
  -Товаришчи, это же Софья Марковна, учительница из нашей школы!
Тем временем рука в черном ситцевом нарукавнике, что из окошка,  обратилась к очереди: 
  - Не волнуйтесь товарищи, ей только расписаться.
Софья Марковна стукнула пером в чернильницу непроливашку и почти не глядя  где,   расписалась в квитанции, а её глаза,  тем временем,  уже читали телеграмму.
  Очередь, молча, но  с любопытством пожирая глазами Софью Марковну,  замерла в  ожидании. Тогда офья Марковна  гордо  прочла уже вслух:
 - Расписались тчк  гуляем тчк понедельник домой тчк  Володя Рита  тчк
  На Рите, голос Софьи Марковны заметно дрогнул, но она с собой быстро совладала.
 Небритый дед разведя руками, сделал несколько шагов вперед: 
  -Софья Марковна!  Ужели Ваша Риточка вышла за муж?
  - А что делать? – растерянно, еще не решив как на это реагировать – пробормотала Софью Марковна. 
  Зато очередь, забыв про очередь, не договариваясь,  принялась на все голоса поздравлять Софью Марковну,  ее,  может хоть и за глаза, но  все хорошо знали,  как замечательную учительницу, которую обожали все дети   Городка, Детского переулка, Панаса Мирного, Карантинной,  Пожарской, и  всех прилегающих улиц. Желали, счастья, удачного замужества  и много детей.
  - А что это вы меня поздравляете,   это я похожа на того кто выходит замуж?
 Тут Екатерина Николаевна взяла инициативу в свои руки, а Софью Марковну под руку,  поблагодарив всех присутствующих за добрые пожелания, вывела подругу из помещения почты на улицу. И уже только на улице, Софья Марковна,  вдруг,   расплакалась. Екатерине Николаевне, не составило никакого труда, ее в этом поддержать. Плакали молча и каждый о своем.
  До бараков дошли за час. На  дорогу пролили много слез, но  не проронили ни слова.
  Екатерина Николаевна раздувала самовар,  Софья Марковна сидела на табуретке и продолжала читать телеграмму. Потом, вдруг, посмотрела на часы и ахнула:
 - Николаевна!, А   где это мы с тобой почти два часа шлялись?  Мы же вот только, что  пришли с работы.
Екатерина Николаевна с удивлением посмотрела на часы, потом  на соседку:
 - Так мы же были на почте.
 - Да. Но до почты у нас десять минут ходьбы, а остальное время?
 - Наверно остальное  время думали.
 - Николаевна, ущипни меня. Я не сплю?
 - Может лучше чаю? Вот  сухарики, еще вчера насушила  и рафинад кусочками.
 - Николаевна, я боюсь.
 - Зачем,  Софья Марковна, вы сами говорили, когда все уже произошло – зачем бояться. 
 - Я перестала бояться, когда начинается что-то плохое, но очень боюсь, когда начинается хорошее.  Уже не за себя, за Ритку боюсь.  Ведь и хорошее иногда заканчивается. И вообще,  я знать забыла, когда последний раз ревела. Всю войну и лагерь прошла сухая. Вот это наверно столько за десять лет накопилось и в себе таскала.
  - Николаевна, знаешь, я,  конечно понимаю, что это когда-нибудь  происходит. Но я уже не верю, что счастье может быть и для нас.  Нас все время счастьем дразнят, а потом отбирают.  Когда-то,  я жила в большой семье.      Мама,  папа,  бабушки,   дедушки,   дяди, тети,  братья,  сестры,  свой дом,  своя школа, своя больница,  своя синагога.  У нас было все. И у нас не было ни чего. И это столько раз менялось.  Наши  торговали мануфактурой. Это еще со времен Александра Первого, когда нам разрешили  ремесленничать  и торговлю,  и даже покупку земель.  Правда, Второй Александр, про землю  опять запретил.  Но у кого было – осталось.
Я училась в школе для мальчиков.  Я там одна была девочка.  Мы  учились  читать Тору,    учились  считать и   писать,    учили историю,  географию,     учили    языки  – идиш,  русский и немецкий.  Правда  шить и  готовить учила бабушка.   Тогда все наши  начали учить русский.
Брат папы, Узиэль,  он был раввин.  Мы тогда говорили на идише.    Он нас учил ивриту, немецкому и  русскому.  Как знал, что рано или поздно придется говорить на  чужом языке. Это  теперь мне русский родной.  Я и  думаю  теперь на русском,  только сны смотрю  на идише.
  Я так стара, что еще помню погромы.
  В 1905году   погромы докатились и до нас,  до Могилева. Это уже после убийства Александра Второго.
Мы тогда потеряли все.  Погиб папа.  Пытался нас защищать. Мы потеряли себя. Наши, после того  погрома, семьями,   начали уезжать в  Америку, говорили,  кто-то и в Палестину. Я не смогла. Сильно  болела мама,  и мы  с  Бейлой,  младшей сестрой,   должны были с ней остаться.  Было очень тяжело.  И  вот, Бог увидел,  послал ангела, и я через год после смерти папы  вышла замуж.   Его звали Шауль.  В его семье,  что-то осталось после погромов. Его родные здесь почти все оставили  и ушли пешком. Взяли только то,  что могли унести.  Я зачем-то боялась уезжать в неизвестность,  да и мама  не хотела уезжать от папы.  Шауль  со своими  не пошел, остался с нами. Да и как? Я уже была беременная.
Мама  не смогла пережить смерть папы и сломалась от боли.  Сказали, что она сошла с ума.  Но на самом деле она была нормальная, только все время говорила с папой и жаловалась на сердце. Ни кто не думал, что мама  еще долго проживет. А она жила до революции. Это мама,  нас с сестрой  научила  таки правильному  и английскому и немецкому. Не за-долго до революции  моя сестричка Бейла  вышла замуж и успела уехать с родителями мужа. Не знали куда. Просто уехали.  Надеюсь к нашим. Так и не знаю где они.    А мама  ушла уже в 24году.  Перед смертью,  Мама мне говорила:  - Сонечка  революция это позор еврейского народа.  Глупые евреи бросились к коммунистам помогать строить землю обетованную.  Мы верили и мама верила.  Ленин  всех купил обещаниями о земле и равенстве. Ты думаешь, только русских крестьян они  надули с землей своими декретами? Они надули всех и во всём. Умные евреи не поверили – Моисей ничего не говорил о строительстве, он говорил за обретение.
Екатерина Николаевна с тревогой посмотрела в окно.
  - Николавна, я не боюсь тебе это говорить, потому как знаю, что ты думаешь правильно, а за окном никого нет да и время немножко другое.
Тем не менее, Софья Марковна аккуратно сложила телеграмму и зажав  ее в кулачек  продолжила чуть тише :
  -Когда началась коллективизация, опять погромы, вдруг,  все стало понятно, нас опять надули…
  Знаешь, у них одинаковые  лица.  У тех извергов,  что нас гнали по  Полесью и тех погромщиков, которые сносили на своем пути  все. Если бы они просто грабили, наверно это бы было понятно.  Они  не только  грабили  -  что не могли взять -  уничтожали, крушили, жгли, так же как и фашисты, когда отступали.  Знаешь, что   страшно?  У них, и тех и других, у них   пустые глазницы.  Вместо глаз там пропасть  заполненная  ужасом смерти.  Они боятся смотреть в лицо и глядят куда-то мимо.  Фашисты в лагере  нас не грабили и в рот не заглядывали, правда,  грабить  уже  было нечего.  Нас уже до этого столько грабили  и били, что с нас снимать ничего не осталось.  Поэтому эти  нас просто убивали, тех,  кто не слушался.  А погромщики издевались  и выбивали зубы, еще у живых, ради кусочка  металла.   Я знаю,  фашисты это тоже делали, но у нас наверно просто не успели.   
Когда Бейла,  красавица наша нежная, уехала, мы осталась совсем одни – мама, я, Шулечка мой,  и наша маленькая Рахиля, овечка моя невинная.   Без Шулечки  наверно  бы не выжили.  Мы даже как-то   опять умудрились поднятья с колен.  Не мы. Вера нас поднимала. Потом уезжать уже стало поздно, больше не отпускали. И мы не знали где наши. Мы их потеряли.
  Мой дед научил нас  верить.  Бог обещал Аврааму,  обещал  землю  Ханаанскую.  Кому-то надо верить. Без веры нельзя.  Я тебе скажу, пока не пришла твоя Розочка  -  знание – сила, но вера сильнее знания.  Моисей водил нас по Синайской пустыне. Что он мог тогда знать? Он верил! Мы роптали, но шли. Значит тоже верили.  Потом шли сами, но я думаю нас вел Господь. Моисей водил  сколько мог.  А  теперь  ведет его вера. Где она эта наша земля Ханаанская .  Палестина ли?  Может и совсем не на Иордане,  может в Америке. Может в России, кто знает? Я почему-то всегда думала, что в России, надо только потерпеть. Я больше от сюда никуда не хочу. Наши наверно в Америке. Но я туда не поеду.  Ритуля говорит - они какие-то тепло-холодные, не мертвые, но как не живые. Еще всё переменится, может мы этого уже не застанем. Знаешь, что Ленин говорил о смене экономических формаций?
  Екатерина Николаевна удивленно развела руками.
  - Спроси у Розочки. они это учили. А Я тебе скажу, что он сам и ответил - они меняются. Была Россия. Стал Советский союз. Но Россия ни куда не ушла. Она будет всегда.
  Я очень боюсь остаться одна. Я уже ужасно знаю,  что  такое одна.
Я  чудом попала в Севастополь, ведь он для нас был столетиями закрыт, как и многие другие города. Это уже после лагеря, когда нас отмыли и продезинфицировали как тараканов, уже  чистенькими  пропустили через спец отдел. Беседовали с каждым.  А там узнали, что  я знаю четыре языка, сразу отделили ото всех остальных. И уже на следующий день, не смотря,   что  я не военная, предложили работу  в передвижном госпитале переводчицей. Записали какой то секретаршей. Бывшая пленная, но относились уважительно.  Настоящие переводчики все были офицеры, со специальной подготовкой. А я им понравилась, потому что могла бегло, не думая  переводить и акцент!.  Наши  наступали. Раненых было очень много и наших и немцев. С немцами,  особенно тяжело раненными  совсем не церемонились, и  в госпиталь попадали только те,  кто представлял какой-то интерес. Переводчиков не хватало. Я не долго там была. Потом опять со мной побеседовали и предложили отправиться в Крым.  Я не очень то и верила. Крым  и так для нас был закрыт, а тут еще после лагеря…  Сказали, что переводчицей.  На этот раз им нужен был    немецкий и хороший  английский. Даже немножко подготовили,  почти месяц с техническим военным словарём, по 16 часов в день.  Тогда же от наших могилевских, что тоже прошли через лагерь, узнала, что нашего дома больше нет, и нет ни смысла туда ехать. Сердце не выдержит.
  Уже в начале года, в январе 1945 года я оказалась в Ялте.  Мне дали пять девочек, которых готовили в официантки, для приема высоких гостей, чтоб  я их научила основным немецким и английским выражениям без акцента!  И дали на это всего месяц.  И что можно сделать за месяц?  Но девчонки оказались способные,  уже кое-что знали и даже говорили. Если бы мои аболтусы в школе, так быстро учили язык…  Но тогда время было другое. Я сделала, что могла,  и уже в феврале, поблагодарили и, вдруг,  предложили ехать в Севастополь. До этого со мной говорили хоть и уважительно, но как с пленной что ли. А тут дядька из особого отдела попался  правильный, вежливый и интеллигентный.    Только просил  не разглашать.   Правда до Севастополя еще месяц жила в Бельбеке.   А как сюда приехала, поселили как раз в этом бараке, тогда других еще и не было, но кругом  строились. 
  Дядька,  этот,  который  правильный, Андрей Васильевич звали -  офицер из спецслужбы, я их не сильно различаю по чинам. Он сам севастопольский.  Это он мне почти сразу и помог устроиться на работу, сначала в библиотеку, а потом  в школу, но главное! –  это он в 48 году нашел мою  Ритулю.  Оказалось, что  после лагеря  ее увезли  на работу в Германию, в  американскую зону.  В 47 начали ихних пленных отпускать. А потом  возвращать наших  остарбайтеров.  Она после распределителя попала на работу в Актюбинск, в госпиталь санитаркой.  Мой правильный дядька ее там не только нашел, но от туда и вытащил, правда,  не сразу.  Она меня тоже искала. Не знала, что я жива.  Я до сих пор не верю. Еврейка, после лагеря и остарбайта приезжает в Севастополь!  Ты понимаешь, нас сюда тысячу лет не пускали!  Наверно  спасло то, что она в плен попала ребенком. А мне просто повезло.  Я ее едва узнала. Когда мы расстались она была совсем ребенок, а приехала взрослая девушка.
  Это я уже потом узнала про Ялтинскую конференцию с Рузвельтом и Черчилем…  Может, что там и мои девчонки официантки  пригодились.
Софья Марковна перешла на шепот:
  -Но,  Николаевна! Я тебе этого не говорила. Ты ж теперь понимаешь, как я ее боюсь отпускать.
Екатерина Николаевна молча,   искренне и сочувственно вздыхая, выслушала весь рассказ. Потом всплеснув руками ахнула: 
-Самовар-то наш совсем остыл. С  этими словами еще раз наполнила горловину самовара сухими, отшлифованными морем веточками и кусочками дерева. Несколько раз дунула, огонь сразу занялся и самовар   зашипел.  Екатерина Николаевна сняла с самовара заварной фарфоровый  чайник и налила на донышко тонких  почти прозрачных, белоснежных,  фарфоровых  чашек    золотисто желтую,   заварку. Поставила чашки,  на такие же белоснежные  блюдца,  добавила из самовара кипяток, и подвинула одну чашку себе, а другую соседке, и  не без гордости  сообщила:  - Розочка моя транжира, вот уже -то достала.
  Софья Марковна улыбнулась:
 -Не сердись на нее Николаевна, без этого тоже нельзя. Война закончилась и теперь надо жить. Я люблю,  когда красиво.
 - Красиво  то красиво, вот только жить и начинаем. И дернул меня черт за язык, что в детстве страшно  любила пить чай из блюдечка, это мы с ней,  когда по базару ходили, она эти чашечки у татарина присмотрела, и таки потом тайно купила,  я их тоже в тот раз приметила,  .
 - Да ладно, Николаевна. Давай теперь  верить   - всё будет хорошо. Смотри!  Карточки отменили. Цены, на продукты  каждый год снижают. Это когда ты такое помнишь? Зато смотри как красиво, и чай совсем другой, ароматный, не то что из стакана. Сегодня мы с тобой  боярыни.
Екатерина Николаевна аккуратно налила чаю  в блюдце, несколько раз сдула с его поверхности пар, и только после этого приложила к губам.
 - Ну,  Николаевна, я тоже  в детстве обожала пить  чай из блюдечка.
С этими словами Софья Марковна  наполнила своё блюдце:
  - Ну, соседка, будем вспоминать детство!
Взяла пальчиками кусочек сахара,  обмакнула  его в блюдце,  потом приложила к губам и,  смеясь только глазами,  втянула через него воздух.
 -Софья Марковна, а что это Вы как-то  говорили про какую-то тору. Это что за наука такая? 
  -Тора…  Софья Марковна на минуту задумалась:
 -Николавна! Сухари-то  свои давай!  Да и кипяточку с заваркой!
Пока Екатерина Николаевна доставала сухари, Софья Марковна прошлась по комнате,   подошла к окну, легонько пальчиком отодвинула занавеску, выглянула на улицу. Вернулась к столу.
 -Тора, это первые пять книг Вашей же Библии.  Для Вас это Ветхий завет, а для нас -  наша история.    Только у Вас еще есть и Новый завет. Там жизнь Христа и заповеди, что  Он оставил. А у нас кроме Торы еще есть Талмуд. Заповеди,  правила,  что мы все должны бы были соблюдать. Талмуд еще и объясняет, как это правильно сделать. Но покажите мне того человека, который может это делать. Я даже не говорю про сейчас.  Вождь мирового пролетариата слизнул моральный кодекс прямо из библии. Только вот день субботний выкинул, ну и вместо Бога поставил партию.
  В школу когда ходила, тору   всем классом читали по очереди.  Но ничего, честное слово,  не понимали.  Читали и зубрили наизусть.  Без перевода. Учили на иврите, потому как все умные книги  написаны на иврите, а говорили все на идише.
  -Зачем?
  -Наверно затем, чтоб рассказать тем, кто когда-нибудь выучит иврит и станет это соблюдать.
  Хорошо. Дядя Узиэль в свое время нам много из того объяснил, он хорошо знал оба языка.  Он говорил, что учить надо на тот случай, если все библиотеки однажды сгорят. Зато останется память. И правильно. Сейчас эти книги  нигде не найдешь. Ни Тору ни Библию.  Наши,  конечно,  хранят ее как святыню, те,  что уехали. Это традиция. И у нас с Шулей был свой свиток.  Но у нас всё отняла война. Всё оставили в Могилеве.  Думали вернемся.  Спрятали.  Но после бомбежек ничего не осталось. А и опасно.
 Екатерина Николаевна, мельком посмотрела на входную дверь и почти шепотом  вступила в разговор:
 - А я очень любила закон божий. Правда,  зубрить тоже нужно было много, и тоже много не понятно,  но  мне нравилось. Что совсем  не понятно, батюшка рассказывал и объяснял.  Я закончила 4 класса церковноприходской школы и пела в хоре. В Храме Христа Спасителя, в центре Москвы. А потом…   Когда все началось, я уже больше не верила. ОН отвернулся от нас.
  -Николаевна, ты мне это говоришь? Я же тебя вижу, и вижу даже то, что ты не видишь.  Это Розочку твою они соблазнили. Это они теперь все материалисты. А ты хоть и     говоришь - не верю – но я же вижу, что живешь по закону…