Атланта. Глава 3. 5

— Через пару месяцев войска северян будут шагать по улицам Атланты, разрушая все на своем пути! — став возле окна, и скрестив руки на груди, сообщил Глеб своим коллегам сведения, полученные им от Старковой тоном судьи, выносившего приговор.

Поправив очки, Новиков надменно на него посмотрел:

— Вместо того, чтобы сеять панику, мог хотя бы в присутствии девушек ничего не говорить.

— А кто тебе сказал, что я их пугаю? — отозвался он, отметив с нескрываемым удовольствием, какой страх вызвали его слова у присутствующих. — Поражение войск Конфедерации — не мои выдумки, а сущая правда!

— Но если это действительно произойдет, что будет с нами? — воскликнула Маша, обреченно взглянув на него.

— Не слушайте его! — огрызнулась Шостко, окидывая Лобова испепеляющим взглядом. — Не верьте ни единому его слову! Это одна из очередных его отвратительных выходок! Он так специально говорит, чтобы нас всех запугать.

Но не все, кто находился на тот момент в подсобке, считали сообщение своего однокурсника пустяковыми домыслами. В последнее время телеграф работал не очень хорошо, а те новости, которые он приносил с фронта, ничего обнадеживающего в своем содержании не имели.

— А ведь нам, возможно, придется застать времена падения Конфедерации... — проигнорировав её замечание, с каким-то сатанинским торжеством отметил Глеб. — Это выпало на наше поколение, как ни прискорбно было бы это осознавать. К тому же совсем недавно мне приснился сон, будто я просыпаюсь и вижу вокруг кладбище, а прямо передо мной стоит надгробный камень с надписью: «Dulce et decorum est».* Кто знает, может это предзнаменование конца?...

— Жуткие же у тебя сны! — ухмыльнулся Фролов, перехватывая его взгляд. 

— Да, бывает, такое присниться, что проснувшись среди ночи, я невольно радуюсь, что это был всего лишь сон.
— Если тебя одолевают кошмары, то надо больше отдыхать, — сочувственно вздохнула Маша,  привыкшая по простоте своей душевной переживать за постороннего человека больше, чем за себя.

— А что я могу сделать, если в последнее время меня так нагружают в госпитале обязанностями, что времени на отдых совсем не остается, — насмешливо бросил парень, однако, несмотря на свое ярое желании вызвать к себе сочувствие на почве мнимой «перегруженности», впечатление загнанного работой человека он не производил.

— Ой, усердный ты наш, скольких раненых уже успел прооперировать? — воскликнула Шостко, быстро раскусив его вранье.

Уж кого-кого, а её обвести вокруг пальца у него не получится!

— Послушай, а чего это ты такая злая с утра? — перебил её на полуслове Глеб, пойманный на  лжи. — Я даже ничего обидного тебе  не успел сказать, а ты уже набрасываешься на меня с нелепыми обвинениями… И вообще, меня там Латухин наверное заждался, пойду я сейчас наверное к нему …

Посчитав свою «миссию» по внесения раздора в дружный коллектив выполненной, он улыбнулся Шостко, и повернувшись в сторону выхода из подсобки, ушел прочь.   

— Давай, иди уже отсюда, многостаночник! И Новикова с собой забирай! — в сердцах выкрикнула она, выталкивая его за двери. —  Вместо того, чтобы попусту чесать языком, распуская сплетни, уже столько людских жизней мог за это время спасти!

Яростно захлопнув за ним двери, Шостко повернулась к остальным:

— На месте Олега Викторович я бы никогда не допустила его к практической деятельности.

— Похоже, папаша действительно не в курсе, что вытворяет здесь его сынок, либо все знает, но предпочитает закрывать на все глаза, — отметил вслух Фролов, тоже собираясь уходить.
 
— Его стезя — не хирургия, а быть надсмотрщика в лагере для военнопленных, — злорадно усмехнулся Новиков. — Там есть, где разгуляться такой деструктивной натуре, а спасать людям жизни — явно не его.

С настроением у Рудольфа не заладилось с самого утра. Северяне вплотную подступили к городу, где осталась его мать, и понятия не имея, как ему вытащить её оттуда, он целыми днями таскался по госпиталю сам не свой от ужаса.

Чтобы хоть немного отвлечься от угнетающих мыслей, он нашел подходящий повод позлорадствовать над тем, у кого с самого начала не задалось с хирургической практикой.

Состоявшись в качестве специалиста, которому удавалось справляться с операциями не хуже опытных хирургов, Новиков считал, что теперь он заслужил право с презрением отзываться о тех, кто не дотягивал до его уровня.

Тем не менее, к концу вечера он с Лобовым таки помирился, и ближе к вечеру от их ссоры не осталось и следа. Привычка ссориться и мириться по несколько раз за сутки у них обнаружилась ещё со времен Гарварда, и меняться здесь они явно не собирались.

Только у Глеба, по крайней мере, хватало ума не показывать на людях собственную уязвимость, чего нельзя было сказать о Новикове, который порядочно обидевшись на него, мог неделями с ним не разговаривать, корча надменный вид.

И пусть по части самолюбия эти двое были в чем-то похожи, в плане «перемирия» Глеб лицемер больше, нежели прямолинейный, но очень ранимый Рудольф, у которого все переживания были написаны на лице.

Начиная со временем тяготиться своей ролью, Новиков был и рад сделать шаг к примирению, но мешала ему пресловутая гордость. И тут на помощь ему приходил Лобов, подступаясь к однокурснику с ненавязчивой просьбой объяснить что-то по медицинской части.

Разыгрывая из себя оскорбленного до глубины души человека, Новиков вначале воспринимал его просьбы о помощи советом настороженно, но довольно быстро поддаваясь его лестным отзывам, уже не мог отказать, готовый снизойти к невежественному «рабу» со своего Олимпа, и таки объяснить основы медицины, если тот и дальше продолжит в таком же духе превозносить его способности у всех на виду.

— А мне кажется, Глеб вовсе не такой плохой парень, каким себя порой показывает, — поделилась своими соображениями с окружающими Маша, отказываясь мириться с категоричностью их суждений о нем. — Просто он запутался, но очень скоро в его жизни наступят времена, которые вдохновят его на положительные изменения, и он обязательно исправиться. Вот увидите!

Привыкнув видеть в людях лишь хорошее, она ни капли не сомневалась, что так и будет. Однако узнай сам Глеб, что существовали особы, которые испытывали к нему жалость, то эта новость его бы наверное позабавила и потрясла одновременно. 

Вслушиваясь в наивные доводы Капустиной, Фролов фыркнул. Сам он был уверен: уж если к кому такие слова и можно было применить, то точно не к Лобову.

И это после того, как Глеб обозвал его тещу «старой индюшкой». А ведь кто мог тогда подумать, что заявляясь с дочерью в Атланту под видом беженцев, и мотаясь потом по всему госпиталю в поисках зятя с просьбой приютить их временно в каком-то бараке, она наткнется в коридоре именно на этого молодого человека, который не собираясь тратить на них свое время, «популярно» им объяснит, где следовало искать Фролова.

— А разве кто-то из нас говорит, что он плохой? — возразил Новиков, вступая в спор. — На самом деле Глеб хитрый и продуманный, и во всем ищет только собственную выгоду. Жёсткий и расчётливый. Ставит цель и достигает её любыми способами, но очень загоняется по этому поводу, что вредит тем, кто его окружает.

— То есть с ним пока лучше не общаться? — заключила Олькович, прихорашиваясь напротив зеркала. 

— Лучше вообще ограничить с ним всякое общение и придерживаться с ним дистанции, потому что от таких продуманных людей можно всегда получить нож в спину, — заявил во всеуслышание Новиков, а потом вспомнив о чем-то важном, впопыхах добавил: — Совсем недавно он мне снова нагрубил, а после смены пришел мириться, но мне на его извинения было уже глубоко наплевать.

— Вот и отлично! — с жаром поддержала его идею Шостко, поправляя чепчик на своей голове. — Просто не реагируй в следующий раз на его замечания, и не давай почву для обсуждений, а там глядишь, он и перестанет придираться к тебе по малейшему поводу.

 
    «DULCE ET DECORUM EST PRO PATRIA MORI»* — (с лат.) «Отрадно и почетно умереть за отечество» (Гораций)

Глава 3.6

http://proza.ru/2024/06/17/655