Варница

        С приходом весны, с таянием снега, с наступлением длинных светлых безоблачных дней в институте открыли новую кафедру - кафедру юриспруденции и объявили набор студентов на новый факультет – факультет права. Над главным входом в ВУЗ натянули огромный цветной баннер, закрывший четыре аудиторных окна, приглашавший учиться почему-то только на факультете права, хотя были и другие кафедры, и другие факультеты, давно существовавшие, известные и не очень, зарекомендовавшие себя и хорошо, и также не очень.

        Антон Федорович – так звали заведующего новой кафедрой юриспруденции, невысокого, худощавого черноволосого мужчину лет 45, внешне малопримечательного, о которых обычно говорят: «пройдет мимо, не заметишь». Представить коллективу нового сотрудника (все-таки, как ни крути, начальника крупного направления в институте) решено было на ближайшем весеннем празднике – Международном женском дне, на который обычно сгоняли весь профессорско-преподавательский состав ВУЗа, а к нему в довесок еще и рабочих технических служб.

        В означенный день собрались в актовом зале, увешенном портретами русских ученых и умерших вузовских преподавателей, с многочисленными стульями, составленными полукруглым амфитеатром перед подиумом-сценой. К назначенному времени стулья были заняты, а те, кому не хватило мест, столпились вдоль стен, стоя под портретами, посматривая с чувством превосходства на сидевших, давая им понять свое явное преимущество - сбежать в любой момент с мероприятия, если оно будет скучным, долгим и невыносимым. Среди этой публики стоял и новый заведующий кафедрой, еще не ведающий, что он сейчас будет принародно объявлен и представлен вузовскому коллективу на рассмотрение и последующее кулуарное обсуждение.

        Неизменным ведущим праздника выступал проректор по связам с общественностью, как всегда экстравагантно одетый, к чему привыкли преподаватели и студенты, уже не обсуждая и не осуждая проректора. Слыл он любителем и автором шуток, сыпавшихся из него как из рога изобилия, правда, не всегда уместных и не всегда удачных.  Проректор извинился перед институтскими женщинами, сказал, что до начала официальных поздравлений и чествований ему поручено представить заведующего новой кафедрой, который является мужчиной. А дальше последовала шутка, заблаговременно заготовленная проректором. Приглашая Антона Федоровича на сцену, он назвал кафедру юриспруденции кафедрой юриспотенции, а ее заведующего обозвал Пинкертоном Федоровичем.

        Присутствующие шутку не оценили, смеха не последовало, вместо смеха засвистели, затопали, застучали и закашляли. Шум и свист заглушила громкая запись мелодии туша, включенная оператором сцены через звукоусиливающие колонки. Туш отзвучал, но на сцене оставался один проректор и никто не собирался составлять ему компанию. Оператор снова включил туш, но картина оставалась прежней.

       - Антон Федорович, вы здесь? Встаньте! - обратился проректор к залу, стараясь рассмотреть заведующего среди сидевших.
       - Я здесь и уже давно стою, - ответил голос из публики, которой не хватило стульев.
       - Давайте знакомиться, - бодро предложил проректор, тщетно стараясь увидеть говорящего.
       - А давайте! Только представьтесь первым, мил человек, коль вы пытаетесь завести со мной знакомство! – парировал голос заведующего.
Зал ухнул, публика одобрительно зааплодировала, по достоинству оценив ответ, при этом заглушив реплику проректора, пытавшегося что-то объяснить или снова сострить.
       - Полагаю, следует вернуться к теме сегодняшнего дня, - продолжил говорить голос заведующего, когда в зале стало тише, опередив тем самым проректора, - а желающих узнать меня и пообщаться со мной, я приглашаю к себе на кафедру, где всегда буду рад встрече, беседе и дружбе…

        Оператор сцены врубил туш в третий раз, что оказалось весьма к месту – мажорные звуки музыки разрядили некоторую напряженность, возникшую между мужчинами, вывели проректора из замешательства и стали удачным переходом к теме праздника и к долгожданным подаркам, припрятанным и пылящимся в картонных коробках на подиуме.

        Рядом с новым заведующим, среди публики, оставшейся без стульев, оказался Сергей, молодой человек, занимавший должность старшего преподавателя кафедры архитектуры.
        - Простите, - обратился Сергей к заведующему новой кафедры, - но вы оказались редким победителем словесной полемики с господином проректором, помешав ему поиздеваться и похохмить над вами, да и над нами тоже. Это мало кому удавалось. Мой Вам респект! - Сергей слегка поклонился в сторону собеседника.
        - Получилось спонтанно, - ответил завкафедрой, - и, знаете, все потому, что я не люблю незаслуженно быть в центре внимания. Но позвольте исправить невольный срыв задумки проректора и презентовать вам мою собственную личность, - заведующий улыбнулся и протянул руку Сергею, — Антон Федорович, жаль, не дорос до популярности Пинкертона, упомянутого всуе.
        - Все еще впереди, - улыбнулся Сергей в ответ, назвал свое имя и крепко пожал протянутую ему руку.

        Несостоявшееся представление нового заведующего породило слухи о его биографии, которые уж очень любили распространять институтские дамы. В разговорах заведующего величали не иначе как Пинкертоном и прозвище это со временем прочно прилипло к нему и уже не отлипало. Известные факты о прошлой преподавательской деятельности Антона Федоровича, тема его диссертации почему-то никого не интересовали, зато говорили, что Пинкертон увлекается частным сыском, и что одному из преподавателей вуза (имя этого преподавателя умалчивалось) новый заведующий помог раскрутить очень запутанное дело, связанное с загадочным самоубийством. Слово «самоубийство» таинственным образом завораживало работников вуза и требовало дальнейших информации и разъяснений, но разузнать конкретные факты никому не удавалось, а распространять ложные слухи никто не решался, как не решались заводить близкое знакомство с Антоном Федоровичем, который почему-то воспринимался замкнутым и малообщительным заведующим, хотя с Сергеем он сблизился и быстро подружился.

        Коллеги стали видеться ежедневно, встречаясь на длинном дневном перерыве. Они спускались в вузовскую столовую, размещавшуюся в подвале, брали обед и садились, но не в тихом преподавательском зале, на дверях которого было написано «VIP», а за отдельный столик на шумной и не очень чистой студенческой стороне, где что-то увлеченно обсуждали, неторопливо поедая обед и попивая остывающий кофе. Наперед скажу, что коллеги сошлись на обоюдной любви к архитектуре и интересе к детективной деятельности. В разговоре с Пинкертоном Сергей узнал о его участии в раскрытии преступления, о том самом загадочном самоубийстве, беспокоившим институтских дам. По официальной версии следователя, занимавшегося делом, родственник преподавателя вуза, фамилию которого Пинкертон тоже не стал раскрывать, покончил жизнь самоубийством, повесившись среди развалин старого дома, куда добраться было не так-то просто. Пинкертона, взявшегося за дело в качестве частного сыщика, заинтересовала кепка на голове повесившегося, которая явно помешала бы несчастному надеть на себя петлю. Этот факт стал отправной точкой в длинной цепочке нестыковок и вновь установленных фактов, догадок и рассуждений, позволивших в конце концов частному сыщику найти и арестовать убийцу.

        - Есть интересное предложение, - сказал Пинкертон Сергею во время одного из обедов, - но прежде скажу, что мне вспоминаются письма просителей, которые приходилось неоднократно прочитывать. Почти все такие письма завершались фразой «В просьбе прошу не отказать» …
        - Намек понял, и в просьбе не откажу, тем более вам, - ответил Сергей.
        - Буду вам признателен, Сережа, если мне удастся с вашей помощью решить некую задачу… Мне нужен консультант, разбирающийся в исторической архитектуре.

        В тот день они договорились встретиться вечером. Благо, оба одновременно завершали занятия со студентами и, встретившись, решили пройти пешком несколько троллейбусных остановок, поговорить. Стоял теплый тихий и светлый июньский вечер, и комфортная погода способствовала неторопливому обстоятельному общению.

        Прогулкой Пинкертон донес до Сергея суть своей просьбы. Рассказал, что утром ему позвонила его однокашница, работавшая директрисой музея-заповедника в северном, но весьма привлекательном городке Чухоне, о котором Сергей слышал, но никогда не бывал. Какие отношения имелись в виду под понятием «однокашница» Пинкертон не стал уточнять, правда, назвал директрису достойным специалистом, милейшим человеком, давней славной и очень хорошей знакомой.

        Со слов директрисы, пересказанных Пинкертоном, возглавляемый ею музей размещается в исторических монастырских постройках, окруженных высокими древними каменными крепостными стенами. В ходе недавней экскурсии по музею, закончившейся несчастьем, с крепостной стены с высоты двенадцати метров упал восьмилетний мальчик, приехавший с родителями из областного центра. При падении паренек получил серьезные травмы, по счастью, остался живым. Отец, оказавшийся, как назло, ответственным работником силовой структуры, выдвинул букет обвинений против однокашницы Пинкертона в оказании ею услуг, не соответствующих требованиям безопасности, в ее халатности, в недобросовестном исполнении ею служебных обязанностей. Он грозит засудить и посадить даму, обязать её выплачивать пожизненную пенсию ребенку, ставшему инвалидом. Завершая пересказ, Пинкертон предложил Сергею съездить с ним в город Чухонь, полагая, что на месте, после совместного осмотра объекта, ему понадобится консультация архитектора и его компетентный совет.

        - Съездим на выходных на моей машине. Надеюсь, управимся за три дня, расходы на проезд и ночлег я беру на себя, - сказал Пинкертон, завершая свой рассказ.
        - Согласен, но при одном условии: расходы делим поровну, - ответил ему Сергей.
        Сыщик не стал возражать собеседнику, понимая бессмысленность спора, и уже в ближайшую пятницу, после полудня, отчитав вузовские лекции и завершив практические занятия со студентами, коллеги загрузились в старенький пинкертоновский «Ford», припаркованный на вузовской стоянке, и тронулись в четырехчасовую дорогу. Сергей поехал, не очень-то понимая степень своего участия в расследовании происшествия, скорее с надеждой посмотреть городок, старинные постройки, музейные экспозиции, сделать фотографии городских пейзажей, чем он с успехом и удовольствием увлекался. Пинкертон же, как оказалось, неплохо подготовился к поездке и даже имел некоторые версии случившегося, построенные на собранных им фактах и логике рассуждений.

        - Ваша знакомая предложила вам выступить адвокатом и защищать ее на суде? - спросил Сергей коллегу.
        - Я не хотел бы доводить дело до суда, и намерен помочь в этом Татьяне. Простите, я не сказал вам, что мою однокашницу зовут Татьяна. Я знаю ее со времен учебы в университете. Мы с ней одногодки, но учились на разных факультетах. Я на юридическом, а она на историческом.
        - Она родом с Чухони? Вернулась после ВУЗа домой?
        - Нет, но работать поехала туда по желанию, а точнее по убеждению. Ей хотелось устроиться в провинциальный музей и поднимать культуру глубинки.
        - Редкое желание в наше время.
        - Да, мало таких энтузиастов. Обычно выпускники стремятся закрепиться в столицах, в культурных центрах, поближе к устоявшейся цивилизации, где ничего не надо поднимать, а только вкушать уже готовое.
        - Вы уже знаете, как помочь Татьяне?
        - Думаю, Сергей, думаю…
        - И как же угораздило мальчика свалиться со стены? Перелез через ограждение? Детская шалость?
        - А вот здесь-то как раз и нужна будет ваша помощь, Сережа. Мальчишка провалился в варницу и упал с двенадцатиметровой высоты. Знаете, когда я услышал это слово «варница», то в первый момент подумал, что речь идет о некоей емкости, предназначенной для варки продуктов… Чувствуете, какой я дилетант в архитектуре?
       - Варницы или машикули - это выносные бойницы на каменных крепостных стенах, - подсказал коллеге Сергей, - через такие бойницы осажденные вели стрельбу или выливали расплавленную смолу на головы осаждающих. Термин относится к историческим объектам фортификации. Современные архитекторы им не пользуются, могут не знать его или забыть то, что когда-то учили по курсу истории архитектуры, и быть такими же дилетантами. Хотя, какой вы дилетант, если, занимаясь расследованием, вынуждены глубоко погружаться в материал, изучая его тонкости… Кстати, отверстия варниц из-за их выноса наружу, смещены в сторону относительно прохода по стене, да и само отверстие небольшое. Упасть в него не так-то просто и оступиться невозможно. Предки наши были людьми неглупыми и хорошо продумывали детали оборонительных укреплений, которые должны были не только защищать от неприятеля, но и быть безопасными для самих осажденных. Представьте себе средневековый бой – суматоха, множество стрельцов, сменяющих друг друга, чаны с кипящей смолой, раненые, которым оказывают помощь, и вдруг дырки, куда невзначай можно провалиться…  Антон Федорович, это исключено!
        - И тем не менее, отец ребенка настаивает на падении и травме. Предлагает Татьяне добровольно выплачивать ему компенсацию или судиться.
        - Тяжелый случай… Что вам удалось узнать, Антон Федорович?
        - У мальчишки перелом позвоночника в тяжелой форме. Беда, что он навсегда будет прикован к коляске. Это подтвердили врачи в ответ на мой запрос в медучреждение и даже выслали мне фото паренька. Отец ребенка утверждает, что в музее не было табличек, предупреждавших об опасности, и что на ходовой части стен вдоль варниц должны быть установлены стационарные ограждения, препятствующие приближению к бойницам или вообще бойницы должны быть заколочены наглухо деревянными щитами. Все эти моменты нужно досконально проверить. Завтра подъедет адвокат потерпевшего. По моей просьбе он привезет с собой манекен, изготовленный по параметрам мальчика. Проведем следственный эксперимент с приглашением понятых. Проверим, что и как случилось при возможном падении.
       - А что, в музее нет видеокамер?
       - Хороший вопрос, Сергей. Вы уже начинаете мыслить, как настоящий следователь.
       - Пока я ощущаю себя только доктором Ватсоном – наивным и глупым, ответил Сергей.
       - Система видеонаблюдения есть. Это требование закона по сохранению культурных ценностей. Только есть одна заковыка. На следующий день после происшествия в музей заявилась инспекция по проверке системы, после чего видеозаписи таинственным образом стерлись. Предполагаю, что это дело рук влиятельного папаши.
       - Но зачем ему удалять записи, подтверждающие случившуюся трагедию, Антон Федорович?
       - Только в том случае, если никакого падения в варницу не было.
       - Опа-на… Вот она, оказывается, где завязочка, - Сергей с понимающим видом подмигнул Пинкертону, управлявшему машиной, – становится интересно, хотя толком я еще ничего не понимаю.

        Лес, бесконечно тянувшийся вдоль дороги двумя высокими зелеными стенами крон, почти непроницаемыми для солнечного света, наконец расступился, освобождая место широким зеленым лугам, обозначенным придорожной табличкой белого цвета с названием города «Чухонь». Город возник сразу на спуске с невысокого холма, воспринимаемый компактно, единым целым, оазисом цивилизации, что было вполне естественным после бесконечной массы лесов и отсутствия каких-либо поселений. Они остановили машину, не сговариваясь вышли, разминая ноги, любуясь просторами, всматриваясь в дали, вдыхая чистый, немного прохладный вечерний воздух. Сергей сделал несколько снимков с относительно высокой точки, а потом они продолжили путь, но уже недолго, и вскоре остановились на городской окраине, у небольшого придорожного кафе, каменной постройки, название которой, написанное на широком транспаранте, прикрепленном к ограде, выглядело странным для провинциального городка - «Burger King».

        - И здесь тоже влияние вездесущего Запада, - отреагировал Сергей, вспомнив и перефразировав высказывание Ломоносова, - «Широко распространяет Запад руки свои в дела человеческие» …
 
        В кафе, оказавшимся неожиданно уютным, наполненным ароматами свежего хлеба и жареной картошки с луком, коллеги отобедали горячими щами, поданными в глиняных горшках, котлетами по-киевски с королевкой порцией картофельного пюре, приготовленными достаточно вкусно и весьма скоро, что помогло друзьям быстро сбросить дорожную усталость и настроиться на предстоящую работу.

        - Жизнь продолжается, - сказал повеселевший Пинкертон, допивая компот, сваренный по-домашнему из ягод, доедая с ладони крошки свежего пахучего хлеба.
        Они недолго постояли у машины, рассуждая о преимуществах провинциальной жизни, перечисляя их, загибая на руках пальцы, а потом неторопливо выехали на главную улицу городка, носившую имя пролетарского вождя Ленина (кто бы еще в этом сомневался), по-городскому тесно застроенную невысокими зданиями дореволюционного времени.
 
        Сергей, начитавшись еще дома историй о городке, поделился с коллегой любопытными фактами. Местные жители дали своей главной улице второе неофициальное название – улица жизни, объясняя тем, что улица эта брала свое начало в аккурат от родильного дома, а завершалась городским кладбищем, упираясь в кладбищенскую ограду с нарядной барочной пятиглавой церковью за ней, выкрашенной в бело-красные цвета. По улице этой, при движении от роддома к кладбищу, можно было встретить все этапы человеческой жизни: детский сад, школу, а потом сельхоз училище, затем винный магазин, а за ним предприятие валяной обуви, дальше клуб, контору ЗАГС, обшарпанную амбулаторию, здание суда, территорию большой тюрьмы, очевидно высокого государственного статуса, огороженную вдоль улицы протяженной кирпичной стеной, с бесконечными мотками колючей проволоки, щедро уложенными поверх кладки, ну и тихое кладбище, уже упомянутое ранее. К слову, тюрьма строилась задолго до революции и славилась именами знаменитых преступников, отсидевших здесь свои сроки, – бунтарей, вольнодумцев, опальных писателей и опасных словоохотливых попов-проповедников.
 
        - Отчего же нет досок с именами вольнодумцев? – задался вопросом Пинкертон, разглядывая скучную стену, лишенную всякой архитектуры.
        - Не додумались, потому что вымерли вольнодумцы, - пошутил в ответ Сергей.
 
        Свернули в проулок к музею, находившемуся в стороне от главной улицы жизни и, наверное, не являвшемуся столь обязательным обиходом жизни здешнего горожанина. Поехали на ориентир - пучинистую медную луковицу соборного купола, тускло поблескивавшую потемневшими от патины боками на заходившем солнце, главную достопримечательность местного музея, признанного общегосударственным достоянием. Директриса, напомню, что звать ее Татьяна, оказавшаяся миловидной стройной привлекательной дамой, с растрепавшимися на ветру светлыми волосами, завивающимися на плечах в кольца, встретила гостей на пороге келейного корпуса, местом обитания музейной администрации. Пожали руки, а Пинкертон руку поцеловал, немного задержавшись губами на изящной ладошке, вызвав нескрываемое смущение женщины и блеснувшие на глазах слезы – то ли от чувств, то ли от ветра. Отказались от чая, предложенного Татьяной, сославшись на обильный недавний обед и умение здешних поваров готовить, прошли к монастырской стене, поднялись по деревянной лестнице на место, где, по версии отца пострадавшего мальчика, случилось несчастье, осмотрели его.

        - Что думаете, Сережа? – задал вопрос Пинкертон.
        - Думаю, что провалиться в эту варницу не так-то и просто. Нужно очень захотеть и приложить усилия, чтобы добраться до отверстия и протиснуться в него. Да и мальчик был не один, чтобы шалить незаметно. Рядом родители, грозный папаша, да еще и таблички развешены, предупреждавшие о потенциальной опасности.
        - Таблички не факт, - ответил Пинкертон, - Докажите папаше, что таблички здесь были в тот злополучный день, а не развешены позже, уже после случившегося. Опровергнет! Как пить дать, опровергнет! Докажет обратное, а еще скажет, что мальчик был шустрым и веселым, а не как собачка на привязи. Отбежал, спрятавшись от родителей за выступ, а там и дырка, не заколоченная музеем, не отгороженная забором... Хорошо еще, что остался жив…
        - Был шустрым, - вздохнула Татьяна, - забрала бы малютку к себе… Я уже высказывала это предложение адвокату…
        - Не казни себя. Твоей вины здесь нет, и я докажу это, - парировал Пинкертон, - в истории этой не все так чисто.
        - А бывали случаи, чтобы кто-то травмировался на музейных объектах? – спросил Сергей Татьяну.
        - Нет! За всю столетнюю историю музея случаев таких не бывало! Ни одного!
        - Что скажете, Сережа, - обратился Пинкертон к Сергею, - можно ли найти нормы, жесткие нормы, запрещающие отгораживать заборами или заколачивать проемы на объектах культурного наследия? Вы смогли бы написать такое заключение, разложив доводы по полочкам, в котором был бы изложен этот запрет и подписать его, как профессионал?
        - Я постараюсь, хотя заниматься подобными делами мне не приходилось…
        - Все мы когда-то начинали свои дела, причем начинали с нуля, потому что иного не дано было. Зная вас, я уверен, что у вас все получится. Смелее, дружище, - подбодрил Пинкертон коллегу.
        - А почему местами видны следы темной краски? - спросил Сергей Татьяну.
        - Киношники наследили – не так давно здесь снимали исторический фильм. Массовки было видимо-невидимо. Люди разные и даже пьющие. Но, представьте, никто никуда не упал и не провалился, - ответила Татьяна.

        Пинкертон попросил Татьяну показать стену и место предполагаемого падения снаружи. Прошли на улицу. С внешней стороны к стене примыкала отмостка, отсыпанная окатанными камешками белой гальки, утрамбованными в серый цементный раствор.
        - Равносильно падению с пятого этажа, - сказал Сергей, постояв рядом со стеной с поднятой головой, рассматривая с земли отверстия варниц, казавшиеся расположенными достаточно высоко, - парнишке еще повезло, с такой высоты да о камни… Косточек не соберешь…
        - Обратите внимание, - заметил Пинкертон, - наружная поверхность стены расположена не строго вертикально, а имеет небольшой наклон вовнутрь, к тому же стену не так давно побелили.
        - В теплые майские дни освежили покраску вдоль этой улицы, - сказала Татьяна.
        - О чем говорят вам эти факты, Антон Федорович? – спросил Сергей Пинкертона
        - В этом случае (наклон поверхности, свежая побелка), - продолжал Пинкертон, - на стене должны остаться следы падения. Мальчик, если он выпал, должен был не лететь вниз вдоль стены, а скользить по ней, оставляя за собой сглаженную поверхность. Только следов таких я не вижу. И это еще один аргумент, хоть и слабый, в пользу моей версии, что падения мальчика могло не быть. Пока это предположения, но нужны еще дополнительные факты, и факты эти будем искать.

        - Простите, Татьяна, - обратился Сергей к директрисе, - я не могу не высказать вам замечание. Белая галька и в бетонной отмостке, утроенной вдоль стены, выглядит, конечно, красиво. Вот только это решение, несмотря на его привлекательность, вредит сохранности древней кладки. Паронепроницаемая корка, устроенная вдоль стены, препятствует естественному испарению грунтовой влаги, которая, не находя выхода в атмосферу, мигрирует в стены, переувлажняя их, тем самым медленно разрушая отделку, а потом и кирпич. Посмотрите: на недавней побелке уже видны следы плесени и это уже выход грунтовой влаги. Вам нужно разобрать этот красивый бетон вместе с галькой, а отмостку устроить из булыжных камней, уложенных на песок. В промежутках между камнями начнет испаряться грунтовая влага, и стена просохнет.

         Пинкертон с важным видом поддержки и понимания посмотрел на однокашницу, многозначительно подняв вверх указательный палец. Мол, знай наших… Татьяна поблагодарила, сказала, что отнесется к замечанию серьезно и предложила гостям осмотреть музей, его экспозиции, поскольку близился час закрытия учреждения. Она попросила перенести разговоры в гостиницу, где можно будет за ужином неспешно обсудить программу предстоящего дня, версии Антона и наметить дальнейшие действия. Она вызвалась сама выступить гидом и провела экскурсию. Гости не без интереса прошлись по территории бывшего монастыря, выложенной стройной геометрией разводов брусчатки. Зашли в собор, где осмотрели сюжеты монументальной живописи, покрывавшей цветным диковинным ковром древние своды, послушали церковное песнопение – выступление мужского певческого квартета, специально приглашенного Татьяной по случаю приезда гостей, осмотрели несколько выставок – по истории города и его улицы жизни, о судьбах знаменитых заключенных, отсидевших в разное время в городской тюрьме, о производстве валяной обуви, прославившей город.

        Машину оставили ночевать в музее, а, выйдя за ворота, прогулялись по вечернему, почти безлюдному городу, добираясь до местной гостиницы.

        Гостиница, где предстояло переночевать нашим друзьям, называлась «Домом рыбака» и размещалась она в старом двухэтажном здании, приведенном в порядок, и ставшим, как и в былые времена, достойным украшением местности. Судя по вывеске, первый каменный этаж занимала контора «Профсоюз работников речного флота». Второй деревянный этаж с толстыми неокрашенными бревенчатыми стенами и затейливо резными оконными наличниками занимала сама гостиница, куда вела широкая внутренняя деревянная лестница с резными балясинами боковых ограждений. Холл на втором этаже, куда поднялись постояльцы с Татьяной, выглядел непривычным для гостиниц и напоминал скорее деревенскую дачу, чем казенное учреждение. Отделка деревом, наполнявшая помещение стойким запахом хвои; широкие половицы, застланные цветными плетенными ковриками ручной работы; деревянные диваны с горками подушек на них; камин, сложенный из желтого кирпича с охапкой сухих березовых дров, уложенных в топку; несколько керосиновых ламп – все это придавало помещению домашний уют и приятно удивило гостей. Номеров было немного. В холл выходили пять дверей: с лестницы, откуда пришли наши коллеги, из небольшой кухни и из трех жилых комнат. И везде отделка деревом и его пленительный запах, источавший невидимые фитонциды.

        В холле хлопотала горничная, одетая в ярко расшитый передник, единственный гостиничный работник в тот вечер, присутствовавшая на рабочем месте и встретившая постояльцев. Женщина поздоровалась с гостями, кокетливо изобразив поклон в реверансе, а потом обратилась к Татьяне. Она объяснила, что в номере под цифрой «1» только что накрыла ужин, ароматы которого уже почувствовали гости, сглатывая подступавшую к горлу слюну. Сказала, что в гостинице никого больше нет и никто уже не приедет, а потому она не будет мешаться, а уйдет на время, но вернется ближе к ночи, чтобы убрать и помыть посуду. Наталья попросила горничную не беспокоиться, предложила ей остаться дома, сказала, что все уберет сама, а когда уйдет, то гости запрут за ней входную дверь и лягут спать. Предложила горничной прийти утром. Так и решили к радости работницы.

        Сели за стол. Пинкертон рядом с Татьяной, Сергей сел напротив. Заговорил Пинкертон, заботливо ухаживая за Татьяной:
        - Меня всегда приятно удивляла душевная простота жителей провинции, их открытость и желание помогать людям. Меня не покидает ощущение возврата в юность, в наше безоблачное прошлое, где было так, как сейчас...
        - Понимаю вас, тем более рядом ваша сокурсница, - поддержал коллегу Сергей, - говорят, что студенческие годы - лучшее время из всех времен.
        - Не могу возразить, - ответил Пинкертон, коснувшись руки соседки.
Лицо Татьяны залилось краской смущения. Сергей увидел, что руку свою, которой коснулся его коллега, Татьяна не спрятала, не одернула, а оставила на месте, лишь слегка сжав ладонь в кулачок.
        - Почему вы думаете, что падения мальчика не было? – спросил Сергей Пинкертона, уходя от темы студенческих воспоминаний, - и где тогда мальчик получил тяжелую травму?
        - Во-первых, подсказывает чутье сыщика, которое меня почти никогда не подводит, - ответил Пинкертон, - а во-вторых, есть факты, позволяющие мне сомневаться в падении паренька со стены. Перед отъездом у меня состоялся телефонный разговор с работником фирмы, обслуживающей систему музейного видеонаблюдения и допустившей утрату видеозаписей. Человек отвечал путанно. В итоге сказал, что проведет внутреннюю проверку инцидента и вышлет мне протокол. Не уверен, что получу от фирмы что-то вразумительное. В таких случаях они будут защищать «честь мундира» и это понятно, но разговор наш, в котором фирмач несвязно блеял, что-то явно скрывая, я записал на диктофон. Есть и другая зацепка, а точнее догадка, подсказанная мне все тем же чутьем, и получившая неожиданное подтверждение. Мне удалось узнать, что в тот день машина с мальчиком и его родителями по дороге из городка в областной центр попала в ДТП. Не исключаю, что мальчик мог получить травму совсем не в музее, а несколько позже, но пока не все факты складываются в логичную цепочку.
        - Если это так, то почему отец паренька пытается взвалить ответственность на Татьяну? – задал вопрос Сергей.
        - В этом нам и предстоит разобраться, если моя версия подтвердится.

        Они обсудили порядок проведения следственного эксперимента, который, по мнению сыщика, должен дать ответы на некоторые вопросы. А потом Пинкертон, отвечая на вопросы Сергея, уже не касавшиеся трагичного инцидента, стал рассказывать о громких нераскрытых преступлениях прошлого, в которых он пытается разобраться самостоятельно, руководствуясь все тем же чутьем сыщика, глубоким анализом собранных материалов и, конечно, имеющимся у него опытом. За разговором Пинкертон уже уверенно держал свою ладонь на руке Татьяны, а Татьяна не одергивала руку, но краснота стеснения, а возможно, и следствие чувства не сходила с ее щек.

        Сергей, стараясь не мешать разговору, ставшему фоном взаимных взглядов и коротких воспоминаний бывших однокурсников, тихо поднялся и прошел в холл, прикрыв за собой дверь гостиничного номера.

        В холле он растопил камин, настрогав ножом несколько щепок и оставив в топке три небольших поленца. По стенам помещения побежали блики огня, пространство заполнилось теплом и звуками потрескивающих березовых дров. На журнальном столике, стоявшем подле дивана, лежали несколько цветных рекламных журналов, оставленных то ли постояльцами, то ли разложенных служащими отеля. Среди абсолютно бесполезных изданий, служивших не более чем цветным пятном в уютном антураже, Сергей нашел театральную программку, напечатанную латиницей, как он понял, на венгерском языке: «Hungarian State Opera. Boris Godunov». Он полистал непонятный текст, посмотрел многочисленные фотографии сцен спектакля, размещенные в программке, прилег на диван, продолжая рассматривать фото, и задремал под тихий треск догорающих березовых дров и приятное тепло, излучаемое топкой камина.

        Сергею приснился сон, навеянный программкой. Снилось ему, будто у монастырской стены, в том месте, куда падал несчастный мальчик, стоят обнявшись Пинкертон и Татьяна. Ветер, дующий вдоль стены, треплет их волосы, спутывая между собой светлые нежные локоны красавицы Татьяны и грубые жесткие с проседью волосы сыщика. Перед обнявшейся парой сидит на белых камешках гальки, скрестив босые грязные ноги, Юродивый из оперы Мусоргского. Он почти обнажен, на его исхудавшем теле огромный железный крест, повисший на толстой грубой веревке, переброшенной через шею, лохмотья остатков одежды, слегка прикрывающие наготу несчастного, развиваемые ветром, а на плечах тяжелые цепи вериг. Юродивый что-то поет, но поет неразборчиво, невнятно. Сергей пытается вслушаться в звуки пения и понять его, однако пение Юродивого заглушают многочисленные детские голоса, но детей нигде не видно. Со временем Сергей начинает понимать смысл слов. Юродивый обращается к Татьяне и просит ее сбросить со стены детей, мешающих ему молиться, сбросить их так, как сбросила она со стены маленького мальчика Илюшу. Пинкертон перепуган, он разгневан и кричит, срывая свой голос, прогоняя Юродивого: «Чур! Чур! Чур!». Юродивый испаряется в пространстве, продолжая еще долго звенеть тяжелыми цепями вериг.

        Сергей проснулся под затихающий звон и понял, что звенят не вериги, а позванивает посуда, которую моет Наталья, находясь в кухне за неплотно прикрытой дверью. Сергей инстинктивно посмотрел на часы, было 5:10 утра. Потом он увидел Пинкертона, который на цыпочках через холл пытался тихо пробраться из вчерашнего номера на кухню, боясь разбудить коллегу.

        - Доброе утро, Антон Федорович! – Сергей бодро поприветствовал коллегу, испугав Пинкертона.
        - Ах, я вас-таки разбудил… Доброе утро, Сережа, и простите меня за поднятый мною шум! – ответил Пинкертон.
        - Скажите, как звать мальчика?
        - Мальчика? Илья!
        - Илья? Фантастика…
        - Что вас так удивило, Сережа?
        - Мне только что приснилось, что мальчика звать именно Ильей.
        - Ну, такое бывает. Кажется, это называется телепатией… Но, скорее всего, вы слышали имя мальчика ранее, но не придали этому значение, а оно спонтанно всплыло в вашем сне. Поспите еще, а я пока провожу Татьяну.

        Вскоре Пинкертон и Татьяна ушли, а Сергей, размышляя над их отношениями, подумал, что у них, наверное, было, а возможно и осталось обоюдное чувство, чистое и глубокое, из-за которого Пинкертон так быстро и решительно собрался в поездку, а Татьяна осталась с ним на ночь. Размышляя, Сергей понял для себя, почему Татьяне пришлось уйти столь рано, когда еще спал город, в котором все знают друг друга, а ее былая любовь и сегодняшняя бессонная ночь не должны стать предметом обсуждений, тем более о ней, человеке культуры. Сергей не стал ложиться и досыпать, он открыл компьютер, прихваченный с собой в поездку, начал искать документы в сети интернет, позволявшие ответить на вопрос Пинкертона о недопустимости заборов и заколоченных проемов.

        В музей Сергей с Пинкертоном пришли сразу после звонка Татьяны, сообщившей им о приезде адвоката потерпевшей стороны. Поздоровались с адвокатом, одетым не по-дорожному, а в строгом костюме при галстуке и при платочке в нагрудном кармане пиджака. В руках адвокат держал дипломат, и своим важным видом и громким сопением излучал уверенность и решительный настрой на непримиримость с чужими доводами.

        - Не обращайте внимания, это у него напускное, элемент психологии, - шепнул Пинкертон Сергею, рассматривавшему приезжего адвоката, - сейчас мы собьем с него спесь.
        Пригласили двух понятых - пожилую продавщицу из киоска сувениров и бородатого дворника в спецодежде.
        - Протокол на бумаге писать не будем, побережем наше время. Я все запишу на диктофон, - предложил адвокат и, не дожидаясь согласия присутствующих, включил аппарат.

        Развернули сверток с манекеном мальчика, одетого в шелковые синие спортивные трусы и синюю спортивную майку. Манекен этот надлежало просунуть и уронить в варницу, подтверждая реальность падения живого паренька.
        - Что-то ваш мальчик уж очень напоминает мне куклу Барби, узкую и тонкую, - заметил Пинкертон, - такую не то, что в варницу, но и в унитаз преспокойно смыть можно…
        - Мальчик, как мальчик, изготовлен по меркам, снятым с оригинала, - ответил адвокат, не моргнув и глазом
        - Ну-ну, - ухмыльнулся Пинкертон.

        Сергея направили на улицу смотреть и записывать на камеру ход следственного эксперимента с внешней стороны монастырской стены. Адвокат, в присутствии понятых, при съемке, которую вел Пинкертон, стал медленно опускать манекен в отверстие, указанное ранее отцом мальчика, комментируя свои действия словами. Но манекен почему-то не хотел никуда пролезать – мешали его руки, цепляясь за кромки варницы, мешала одежда, задираясь при проталкивании в дыру.
        - Так, - сказал адвокат, промокая платком капельки пота, выступившие у него на лбу, - полагаю, что убитый горем отец мог ошибиться с местом расположения отверстия. Попробуем уронить мальчика через соседние дырки.
Пинкертон промолчал, следуя за адвокатом, пытавшимся протолкнуть манекен сначала в одно отверстие, затем в другое, и лишь на третьем отверстии следственный эксперимент дал результат, ожидаемый адвокатом. Манекен, не сопротивляясь падению, проскользнул вниз, пролетел вдоль стены и с грохотом ударившись о камни, рассыпался на мелкие части.

        - Коллега, - сказал Пинкертон, глядя на торжествующего адвоката, - я не могу не высказать вам замечания по чистоте эксперимента. У меня есть достоверная информация о комплекции паренька, полученная по моему запросу от врача. И вот что интересно: мальчик не по возрасту крупный и рослый! Обращаю ваше внимание: при стандартном весе восьмилетнего ребенка в 28 кг, вес паренька все 35! К тому же погода в тот июньский день, судя по информации областного Гидрометбюро, также полученной официально по моему запросу, была дождливой и прохладной. В трусах и майке на ветру и на дожде не разгуляешься на стенах, продуваемых семью ветрами.
        - Что вы хотите этим сказать? – спросил адвокат, изображая своим лицом непонимание.
        - Я готов провести повторный следственный эксперимент, но при двух условиях, - ответил Пинкертон, – вы должны показать мне фото мальчика, сделанное рядом с манекеном, чтобы убедить меня в идентичности куклы. И второе - вы должны одеть манекен в реальную одежду паренька так, как он был одет в тот самый день, когда случилось несчастье. К вашему сведению: на фото мальчика, сделанном в тот самый день в травмопункте, видна его куртка, лежащая на кушетке, теплая и пухлая.
        - Я предлагаю сделать паузу в наших дебатах, мне нужно осмыслить информацию и провести консультации с моим клиентом, - предложил адвокат.
        - Сколько вам потребуется времени? – спросил Пинкертон.
        - Полагаю, что двух часов будет достаточно, - ответил адвокат.
        - Встретимся здесь через два часа, - сказал Пинкертон.

        Адвокат удалился в свою машину для размышлений и переговоров по телефону, а Татьяна пригласила друзей испить чаю у нее в кабинете, где переждать адвоката, но Пинкертон отказался, объяснив ей, что у него есть некоторые соображения и ему нужно еще раз осмотреть уличный участок стены и кое-что проверить. Сергей пошел с Пинкертоном, а по пути рассказал коллеге, что вычитал нормы, запрещающие искажать памятники архитектуры, возводить некие строения или сооружения, препятствующие их восприятию, возможности наслаждаться шедеврами зодчества.
        - Отлично! – сказал Пинкертон Сергею, - Возьмем это на вооружение, как один из способов отклонить претензии о заборах и щитах. Но в любом случае, я не намерен доводить дело до суда, я настроен закрыть вопрос и постараюсь сделать это сегодня же!

        Дойдя до места падения манекена, Пинкертон внимательно осмотрел стену, воспользовавшись лупой, спрятанной у него в кармане.
        - Обратите внимание, Сережа, несмотря на легкость манекена, на побелке стены остались следы падения, они слабые, но их видно отчетливо.
Пинкертон передал Сергею лупу и тот стал самостоятельно осматривать сглаженные участки отделки стены.
        - Сережа, вот сейчас, когда вы изучаете поврежденные фрагменты и стоите спиной к улице, что вы чувствуете? Только не оборачивайтесь!
        - Антон Федорович, я взволнован и не могу точно описать свои ощущения.
        - За нами второй день кто-то пристально наблюдает. Я это почувствовал еще вчера.
        - ?
        - А сегодня я с уверенностью могу сказать, откуда наблюдают. Видите, на противоположной стороне дороги одноэтажные деревянные дома?
        - Вы имеете в виду те бревенчатые избы, что выстроились вдоль улицы напротив монастырской стены?
        - Точно. Сегодня, находясь на стене, и сейчас, здесь внизу, я заметил изменение положения оконной занавески вон в том домике с двумя окошками на фасаде, который стоит точно напротив нас. Предлагаю вам вместе со мной навестить хозяев этого домика. Что-то мне подсказывает, что они нам могут кое-что рассказать.
        - А это удобно? Вторгаться в личную жизнь незнакомых людей?
        - Для нас, занимающихся расследованием детективной истории, не только удобно, но это и нужно, таковы реалии нашего дела, друг мой.

       Коллеги перешли на другую сторону улицы, пропуская редкие машины, подошли к бревенчатому домику с двумя окошками на уличном фасаде, прошли через приоткрытую калитку в штакетнике, вошли на участок, поросший ещё невысокой травой, с отсутствующими на нем столь привычными грядками на таких участках, постучались в дверь, поскольку на входной дощатой двери не оказалось звонка. Не услышав ответа хозяев, они толкнули дверь, открыли ее и вошли в сени дома. Через открытые двери внутренних помещений они увидели дальнюю комнату с окном, выходившим на улицу, а подле окна и хозяина, сидевшего в инвалидной коляске, как оказалось, молодого человека лет тридцати – тридцати пяти. Поздоровались, представились. Молодой человек назвался Николаем, сказал, что живет один и всегда рад гостям, хотя таковые крайне редко захаживают в его дом.

        - Я видел вас, когда вы стояли у монастырской стены и зачем-то ощупывали ее, а потом направились ко мне. У вас ко мне есть дела? – спросил Николай.
        - Есть разговор, который будет интересен и вам, и нам, - ответил Пинкертон.
        - Тогда садитесь на диван. В ногах правды нет, - пригласил Николай.
        - У вас на стене календарь, на котором помечены отдельные дни. Что означают эти пометки? – спросил Пинкертон.
        - Видите ли, волею обстоятельств я лишен возможности выходить из дома. Для меня внешний мир сузился до размеров оконного проема. Пометки на календаре – дни событий и происшествий, увиденные мной через окошко, - ответил Николай.
        - То есть, вы не бываете на улице, а за происходящим в городе вы наблюдаете из окна?
        - Да, это так и это сделалось моим образом жизни. Вот только я не смогу сказать, как я это расцениваю: к сожалению или к радости, потому что другого, как наблюдать за жизнью из окошка, мне не дано знать.
        - А событий немало, - заметил Сергей, рассматривая пометки на календаре.

        - Заметных не так много, - сказал Николай, - но есть интересные. Вот в апреле, например, почти две недели в музее снимали исторический фильм – осаду крепости. Созерцать съемки было увлекательно и даже познавательно. Понаехало актеров, наверное, больше, чем жителей нашего города. Был поставлен настоящий бой. Воины атаковали стены, сверху их обстреливали стрелами, а на головы выливали подкрашенную воду, вроде как кипящую смолу. Осажденные отталкивали шестами лестницы с атакующими, стремившимися взять стены. Лестницы ломались и падали на заранее подстеленные спортивные маты, замаскированные под траву. А спустя несколько дней после съемок, рехиссер картины и директор музея ходили вдоль стен, испачканных струями черной краски, и долго о чем-то ругались, но потом, правда, уже в мае, стену все-таки выкрасили. Вот только не знаю за чей счет: за музейный или за студийный…
        - Да, любопытно, - отреагировал Пинкертон на рассказ Николая, - а что за пометка у вас в июне на прошлой неделе? Что случилось в тот день?
        - Ровным счетом ничего. Жаль, мне отсюда не было видно, что происходило на стене. Похоже, что в тот день подросток, решив попугать или насмешить сопровождающих его людей, уселся на проход по стене, свесил ноги в отверстие бойницы и смешно дрыгал ими, изображая намерения спрыгнуть. Забавное озорство, скажу я вам.
        - Вы уверены, что в тот день со стены никто не упал?
        - Что вы! Этого точно не было! Я ведь веду фотосъемку событий и могу показать все, что сфотографировал. Знаете, я задумал написать книгу, что-то вроде описания жизни в окне. Я собрал классную фототеку: подробная летопись киносъёмок, ремонтов стен, работ реставраторов, массы курьезных случаев, которых за годы скопилось немало, вроде того недавнего, с пареньком, дрыгающим из бойницы ногами.
Николай включил старенький, но еще работающий компьютер и показал несколько фотографий, аккуратно разложенных по папкам.
        - Вы нам оказали неоценимую услугу, Николай! – сказал Пинкертон, - Долг платежом красен. В августе месяце я собираюсь пойти в отпуск и предлагаю вам совершить со мной на машине круиз по городам Золотого Кольца. Я заеду за Вами в Чухонь, погрузимся в машину и в путь-дорогу. Увидите мир вживую, и уже не из окошка вашего домика! Как вам мое предложение?
На лице Николая можно было увидеть поток нескрываемых чувств, его глаза засветились радостью, губы растянулись в улыбке, а потом по щекам потекли слезы счастья. Он отвернулся к окну, испытывая, как мужчина, стеснение.
         - Я согласен…
         - Если не возражаете, - продолжил после паузы говорить Пинкертон, - мы зайдем позже, вечером. Я расскажу вам о деле, ради которого мы с Сергеем оказались здесь, посмотрим ваши фотографии. Да, и еще: я сегодня же переговорю с директором музея, предложу ей идею организовать выставку ваших работ.

         Коллеги на время покинули дом ликующего хозяина и направились к Татьяне, в ее кабинет, размещавшийся в приспособленном помещении келейного корпуса, куда в оговоренный час явился адвокат потерпевших.
Он уже не выглядел столь самоуверенным, как с утра. Пришел он без дипломата, придававшего ему некую важность, и без платочка в кармане пиджака, который он использовал, промокая свой вспотевший лоб. Адвокат включил диктофон и заговорил первым, читая текст, написанный на бумажке:

        - Мой клиент принял решение не затягивать дело, затевая повторный следственный эксперимент, что-то фотографируя дополнительно и занимаясь ненужными поисками какой-то одежды. «Побережем нервы и время, свои и ответчика», - сказал он мне. Мой клиент решил не поднимать вопрос служебного несоответствия директора музея, повлекшего тяжкие последствия, он предлагает разойтись с миром, но при этом с директора удержать единовременную сумму в размере двухсот тысяч рублей в пользу потерпевшего ребенка, что обяжет ее относиться с ответственностью к возложенным на нее обязанностям и впредь не допускать в будущем подобных проступков! У меня все.

        - Благодарю вас, коллега. Теперь прошу выслушать меня. У нас появились новые обстоятельства, позволившие нам восстановить хронологию событий того июньского дня. Главное, что удалось подтвердить – падения мальчика со стены не было! Да, да, не удивляйтесь, его не было! Несмотря на исчезнувшие странным образом видеозаписи, в нашем распоряжении имеется пошаговая фотофиксация происходившего на монастырской стене во время нахождения на ней мальчика и его родителей. Имеются, также и показания очевидца.

        - Но позвольте! – вскричал негодующий адвокат, - по вашей версии выходит, что мальчик сам себе переломал свои руки и ноги?
        - Проявите терпение, коллега, и прошу вас, дослушайте, - ответил Пинкертон, - вы видели, что стало с куклой, упавшей с высоты пятиэтажного дома? Упавшей не на стог сена, а на голый бетон? Разбилась вдребезги! Упади мальчик со стены, его бы сейчас не было в живых. Но вернемся к событиям того злополучного дня. Когда семья осматривала боевую часть стены, мальчик был весел, шалил, издевался. Он, в шутку пугая родителей, садился на край отверстия варницы, свешивал ноги вниз, имитируя желание спрыгнуть, чего никогда бы не совершил. Во-первых, из-за осторожности, а во-вторых, из-за малого диаметра отверстия, в чем, надеюсь, вы, коллега, смогли убедиться в ходе утреннего эксперимента с куклой Барби. Далее семья, завершив осмотр музея, покинула город на своей машине, а при въезде в областной центр попала в ДТП, превысив разрешенную скорость. Вот здесь-то и случилось несчастье – мальчик, будучи не пристегнутым ремнем безопасности, вылетел в окошко и получил тяжелую травму – перелом шейных позвонков. Что предпринимает отец? Ваш клиент, стараясь избежать наказания, выдвигает свою версию случившегося – будто мальчик получил травму еще в музее, и его срочным порядком на высокой скорости доставляли в больницу областного центра. Торопились! Но на этом отцу следовало бы остановиться, он же идет дальше. Желая заработать на несчастье, он, развивая свою лживую версию, обвиняет директора музея в преступной халатности, а именно: в отсутствии на каждом шагу табличек, предупреждающих об опасности, в отсутствии заборов на боевых ходах стен, в отсутствии щитов, закрывающих отверстия варниц, являющихся, к вашему сведению, коллега, уникальной частью монастырской стены и подлежащих изучению и осмотру! Что скажете теперь, коллега? Не хотите ли полюбопытствовать и ознакомиться с информацией врача-травматолога, осмотревшего мальчика после ДТП, или работника автомобильной инспекции, а, быть может, очевидца несостоявшегося падения, или специалиста по культурному наследию?

        - Я не сопровождал моего клиента в его туристической поездке и не могу знать всех подробностей того дня, - ответил адвокат, отводя взгляд в сторону, - однако, мне нужно посоветоваться с ним, подождите меня несколько минут.
Адвокат вышел из кабинета, а потом, уже не возвращаясь обратно, прислал сообщение на телефон Татьяны следующего содержания:

        «Нескольких дней напоминаний о трагедии было достаточно, чтобы заставить задуматься директрису о ее упущениях в работе. Надеемся, что ошибки будут учтены. Денежные средства, взыскиваемые нами, предлагаем направить на обустройство мер безопасности музея. Считаем инцидент исчерпанным».

        - Проигрывать нужно уметь, - сказал Пинкертон, выслушав сообщение, зачитанное Татьяной, - ребята не хотят повиниться. Оставляют ложку дегтя. Ну да ладно. Бог им судья. А мы поработали неплохо. Ставлю нам твердую тройку
        - Но почему не пятерку? – спросила Татьяна.
        - А чтобы не зазнавались, - улыбаясь, ответил Пинкертон.

        Далее трое наших героев переместились к Николаю, исполняя обещание Пинкертона «зайти позже» в его деревянный домик с двумя окошками по фасаду, где вчетвером попили чаю со сладостями, принесенными с собой, просмотрели фотографии, сделанные Николаем, выслушали его рассказы, а Татьяна, до этого не знавшая его близко, приняла решение организовать постоянную экспозицию его работ, разместив ее в зале, посвященном истории города.

        Сергей вывез Николая на улицу, оставив Татьяну и Пинкертона в доме, объяснив Николаю, что у Татьяны с Пинкертоном есть дела, которые они должны обсудить с глазу на глаз, понимая, что им нужно еще и еще побыть вместе.
Уезжали вечером, когда уже стемнело. Тепло попрощавшись, выслушав напутствие Татьяны быть осторожнее в ночной поездке, не гнать, не торопиться и обязательно сообщить о прибытии в родные пенаты.

       - Так и живем, - сказал Пинкертон Сергею, когда они отъехали на некоторое расстояние, а огни отдаляющегося ночного городка, пляшущие в зеркале заднего вида, скрылись за пригорком, - я и она, оба свободные и оба упрямые. Она не мыслит покинуть провинцию, оставить музей, которому отданы лучшие годы, и переехать ко мне, а я не могу бросить свою деятельность, без которой не мыслю своей жизни и о которой вы, Сережа, теперь знаете чуть больше.

       - Антон Федорович, - заговорил Сергей, пытаясь отвлечь коллегу от грустных мыслей, - а ведь можно было не тратить силы, интеллект и время, раскручивая это дело о травме паренька, а сразу допросить мальчика и получить из первых рук достоверную информацию?
       - Нет, нет и нет! Ребенок - это легко ранимый человечек, впитывающий в себя как хорошее, так и плохое. Начал бы он выгораживать родителя, которого любит бесконечно, стал бы врать и врал бы потом всю жизнь. Сказал бы правду, предал бы близкого человека, уподобляясь Павлику Морозову. Ни в первом, ни во втором случае нет ничего хорошего, друг мой. Так что поработали мы не зря, сохраняя спокойствие и уравновешенность мальчика. Знаете, у меня, кажется, остался номер банковского счета, переданного адвокатом. Завтра же перечислю посильную сумму на лечение паренька.
       - Перечислим оба, - ответил Сергей, сел поглубже и поудобнее в мягкое кресло пинкертоновского «Forda» и задремал с чувством исполненного долга.