Одиночка это волк или Расстояния

    Пришла с жары. Не успела присесть, чтобы отдохнуть, как в голове запульсировала строка: “Она не хочет быть плохой”. Строка как строка. Отвела строку рукой как занавес. “Что же с тобой делать? Не верю вдохновению, это либидо ещё беснуется, пузырится, восстаёт, жаждет и несёт пургу напоследок...”. От этой мысленной тирады стало легче (пурга!) и она закрыла глаза... Молчание... Часы тикают... Одинокие возгласы за окном... Быстрая речь. Иногда речь медленнее, и часто закачивается матом, вперемешку с гитарой и женскими вскриками. А это — восточная речь. Говорят быстро-быстро. Такое чувство, что говорят все вместе. И гитары не будет. И девушек... Речь как будто несётся куда-то вдаль, но, одновременно, покоится на месте. Это всадники в степи. Она приоткрыла один глаз, наклонилась, отдёрнула занавеску и выглянула в окно: азербайджанцы, не башкиры. Нет, не всадники. Всадник. Один. Пастух. И его многоголосая речь... Всё реже слышит и видит башкир она на Урале. “Далёкий брат вошёл...”. Она закрыла глаза. Это улица гудит. Ещё жара. Невыносимо. Встала, налила из фильтра воды в кружку, отпила. Тёплая. Парная вода. “Так, кто там вошёл и куда?”. Выпила. Поставила кружку в шкаф. “Хорошо бы под душ! — и, тут же, с сарказмом, — а нет его! А нет его!”. Встала. Выглянула в окно опять. Ничего особенного. Жизнь города. Она присела на краешек стула. Кто-то куда-то вошёл и затих. Ну и ладно. Притаился. Она помыла посуду, протёрла стол. А, всё-таки, интересно: куда, кто, зачем? Змей внутри шевельнулся, приподнял голову. “Лежи-лежи. Я сейчас. Бумагу и ручку только найду.”. А он уже диктует. Диктатор! Начитался Уилмхерста!

** ** **

     “Далёкий брат зашёл в кабинку и защёлкнул за собой дверь. Минуту постоял, прислонившись  спиной к тонкой стенке и глядя на мерное слабое светодиодное свечение в форме то ли змея, то ли экзотического растения: остановленные глаза его вбирали в себя тусклый свет уборной (его всегда возмущало это слово; “уборные” — это чисто актёрская штука, там всё подчинено внутренней реальности закулисной жизни. Почему уборные есть и у зрителей? Несправедливо! Назвать бы их как-нибудь попроще. Нет же: уборные. А туалет — это то, в чём актёры щеголяют по сцене! Смех, да и только!).

   Он  опустил взгляд и взялся рукой за конец кожаного чёрного ремня, рванул  вбок и вытянул его из тканевой петли. Раз!
   Потом снова вспомнил, как грациозно она передвигалась по сцене, в отличие от всех. Как она склонялась к партнёрам, прикрывала глаза, тихо улыбаясь, но так, что весь зал был ослеплён сиянием её улыбки.
   — Ззззззжжжих! — собачка его молнии без промедления скользнула вниз, обнажив то,  что заставило само пространство, казалось, и содрогнуться, и перекоситься, как в сюрреалистическом  фильме. — Два!

      Оконная рама  наползла на занавеску, а длинный светильник наверху превратился в волнующуся  световую змею. Стенки этого маленького одноместного объёма дрогнули, всколыхнулись. Кто-то рядом спустил воду, зашумела струя воды в раковине,  открылся какой-то флакончик: щёлкнула его крышечка.
    Рука мужчины сжала и скользнула, ещё раз сжала и скользнула, и так много-много раз.

    Кто-то рядом прополоскал рот и сплюнул.

    А в его сознании была только она  одна, не почти обнажённая как в сценке с  ловеласом, главным актёром, красавцем-героем, а в обычном ситцевом платье, бегущая по их полю, с косичками, прыгающими, взлетающими вверх как розовые бабочки... Сестра... Старшая сестра... И Солнце слепило его глаза, и дыхание его учащалось... Тогда было только так... Только дыхание сбивалось... А сейчас эта дерзкая, но правдивая рука выворачивала наизнанку всё его испорченное, измученное существо... А он смотрел в потолок и шептал: “Милая, пожалуйста, пусть он родится, пусть он будет... Забеременей от меня, дорогая моя...”.

   Она поставила точку. Посмотрела в окно. Улыбнулась печально.

   И порвала написанное, ибо это — пошлость.

   Далеко-далеко, где-то в хвойном уральском лесу, заплакал Волк.


15 июня 2024 г.


Изобр.© shedevrum.ai