О кроссовках и о сути вещей

Поспешишь людей насмешишь. Удивлюсь, если найдётся человек, не попадавший в смешные ситуации из-за спешки. Бывало, что я опаздывал по уважительной причине. Но сам факт, что приходилось оправдываться, меня всегда напрягал. Конечно, самый лучший вариант — не оправдываться, даже если и не виноват. Одно слово — «Простите» сокрушает любые претензии. Многие люди только с возрастом приходят к таким выводам.

Первый день апреля в санатории «Машук» города Пятигорска начался довольно-таки удачно. Я успел попасть к врачу в день прилёта. Процедур мне назначили столько, что  мне стало не по себе. Врач, худенькая женщина татарской внешности, уткнулась в монитор, изредка поднимая на меня глаза. Компьютер выдал пять листов с очень подробным списком процедур, как я думал. Но терапевт продолжила ставить пометки от руки. Она показала мне надпись: «Душ Шарко — 09:10. Сегментарная грязь — 09:30».
— У вас здесь маленький промежуток между процедурами. Но ничего, успеете. Оденетесь быстренько. Душ Шарко всего пять минут.
Сделав строгое лицо, она рядом со словами «Сегментарная грязь» написала: «9:20!» Восклицательный знак получился жирным и пугающим. Окончательно я струхнул от строгого наказа: «Грязелечебница находится в трёх километрах от санатория. Опоздаете к автобусу — никто вас ждать не будет!».

Ещё в детстве я заметил у себя особенность — не любил, чтобы меня ждали. Был у меня друг Женька. Я прибегал утром к нему домой и звал:
— Жека! Идём гулять!
— Сейчас, — отвечал он, — позавтракаю и пойдём.
Я сидел на табуретке и ждал, пока он поест, сходит в туалет. Потом командует:
— Бабушка — одеваться!
Одевали его долго, Женька любил покапризничать. Бабушка всё терпела. Однажды я не выдержал:
— Жека! Нам через два года в школу. Как ты на физкультуре будешь одеваться?
Бабушка оценила мою поддержку:
— Вот, слушай, что люди-то говорят.
Я тогда почувствовал себя умным, а Женька поджал губы.
Интересно, сейчас-то он не заставляет себя ждать?  Ох, не знаю. Ох, не уверен.
Возможно, чтобы не быть похожим на своего друга, я действовал с точностью наоборот. Если он звал меня гулять, я вскакивал, и на ходу надевая одёжку, бежал на улицу. Конечно, в течение всей жизни бывали случаи, когда я опаздывал. Но чувствовал себя не в своей тарелке.

Утром я пришёл в банное отделение на пять минут пораньше. Но увы. Медсестра, в отличие от меня, не торопилась. На коврик я встал на три минуты позже указанного времени. Сильная струя воды буравила мне поочередно бока, живот, спину и шею, повышая мой тонус и укрепляя иммунитет. Во второй кабинке под контрастным душем  фыркал от удовольствия курортник, — он зашёл после меня. А я прикидывал, сколько осталось времени. Ведь ещё по коридору на улицу идти минуту. Похоже, не успеваю. Очень не хочется быть «шляпой».

Мне вспомнилось, как лет двадцать назад нас возили на экскурсию по Крыму. Народ попался дисциплинированный. После очередной пешей прогулки наша группа усаживалась в автобус. Кроме одной парочки. Они умудрялись опаздывать практически всегда. Молодой человек не мог совладать со своей спутницей, которая заставляла его фотографировать везде, где можно. Она носила широкую белую шляпу, и чем-то напоминала актрису Елену Соловей. На Ирину, нашего экскурсовода, было жалко смотреть. Парочка ломала весь график поездки. Девушка с таким кокетством принимала различные позы перед молодым человеком, что я тихо буркнул: «Тоже мне, раба любви. Шляпа». Видимо, кто-то услышал. Вскоре, народ, усаживаясь в автобус, насмешливо переговаривался:
— Опять «шляпы» нет.
— Сколько эту «шляпу» можно ждать?
— А давайте без «шляпы» уедем. Будет знать, как всех задерживать.
К концу поездки я услышал о девушке ещё много нелицеприятных подробностей, о коих даже не подозревал. Всё-таки правы китайцы: «Когда вы заставляете кого-то ждать вас, вы даёте ему время вспомнить все ваши недостатки».

Наконец, процедура закончилась. Я пулей влетел в раздевалку, часы показывали восемнадцать минут десятого. Меня немного потряхивало от возбуждения. Конечно, вроде мелочь, можно и опоздать на минуту. Но я уже закусил удила. Джинсы и футболку натянул быстренько, как терапевт советовала. И тут я принял единственно верное решение — не снимая шлёпанцев, схватил кроссовки, и пронёс их в руке до улицы. Мне казалось, что я плыл по коридору, хотя шёл прытко. Так во сне бывает: бежишь во весь опор и ни с места. Как в замедленной съёмке. 

К санаторию подъехал жёлтый ПАЗик с ядрёными буквами на боковине — «МАШУК». Я взглянул на часы, было двадцать минут десятого! Вот что значит нестандартное решение поставленной задачи!
Однако ехать мы не торопились. Ответственная по отправке на процедуры медсестра зачитывала фамилии, в автобус вошёл один «кефирник», — так местные называют отдыхающих в санатории. Потом ещё двое. Какие же люди недисциплинированные, — подумалось мне. Наконец, медсестра вышла. Автобус тронулся с места только через семь минут. И стоило оно того, чтобы выпрыгивать из собственных... кроссовок? И только тут я, взглянув на их логотип, почувствовал неладное. Кроссовки чужие! Очень похожие на мои по форме и цвету. Но увы, не мои. Я утащил у кого-то обувь...

Я лежал, весь облепленный тёплой тамбуканской грязью, и вспоминал прочитанное о Пятигорске. Сюда на воды ездили Лев Толстой и Александр Алябьев. Анна Ахматова писала:
Здесь Пушкина изгнанье началось
И Лермонтова кончилось изгнанье.
В голове мелькали образы героев произведений: Печорин и Грушницкий у Елизаветинского источника, Черномор с Русланом над дикими горами, Киса и Ося, вскрывающие два стула на горе Машук. Все они были одеты в кроссовки. Ладно бы мои, а то... 
Продумал, как найти выход из создавшегося положения. Хозяин кроссовок тоже был на процедуре в шлёпанцах. Я поставил себя на его место. Увидев пропажу, я написал бы медсестре свой номер комнаты или телефона. И всё — инцидент исчерпан. То, что пострадавший курортник так и сделает, я даже не сомневался. Останется только извиниться перед ним за причинённое беспокойство.

Из автобуса я вышел первый. Держа в правой руке злополучную обувь, проследовал мимо охраны в сторону банного отделения. Вдруг услышал сзади взволнованный голос:
— Мужчина! Это вы кроссовки унесли?
Я обернулся. Ко мне почти бегом приближался молодой человек неправославной наружности. Он был гладко выбрит и одет в синий костюм-тройку с красным галстуком на белой рубашке.
— Да, я в дУше перепутал обувь. Сейчас отдам хозяину.
Но охранник, догнав меня, с облегчением произнёс:
— Я вас провожу.
— Да я знаю, где находится банное отделение, — удивился я.
Окончательно успокоившийся, он всё же последовал за мной.
— А мы пробили по камерам, увидели мужчину, выносящего кроссовки. Я вижу, что вы похожи, — стал объяснять мой сопровождающий.
Я удивился ещё больше:
— Зачем по камерам? И как вы узнали, что я перепутал обувь?
— К нам подошёл мужчина и сообщил о пропаже. Мы отреагировали, — ответил молодой человек.
«Ищут пожарные, ищет милиция», — чуть было не вырвалось у меня.
Больше я ничего не спрашивал. Положил кроссовки в пакет, охранник вызвался отнести их владельцу сам. Видимо, так надёжнее. В банном отделении я поднял свои сиротливо приткнувшиеся в углу кроссовки.
— Мои-то получше будут. Стоило эдак переживать...

Через час я встретился за обеденным столом с Вадимом, плотно сбитым мужчиной лет сорока пяти из Липецка. Мы уже второй день за трапезой делились планами на ближайшие десять дней. Вадим рассказал за завтраком, как он вчера обошёл гору Машук, — это почти десять километров. Конечно, мне было интересно, куда он пойдёт сегодня, и хотел пригласить его подняться не по серпантину, а по тропе на самую верхотуру Машука. Вадим явно хотел что-то сказать. Он еле дождался, пока я уселся за стол и заговорил:
— Представляете! Я сегодня выхожу после контрастного душа в раздевалку, а на месте моих кроссовок чьи-то чужие стоят!
Вот у кого я обувь стащил! Вадим хотел дополнить историю своего приключения, но я его прервал. Если сразу не признаешься, потом будет труднее и труднее. Особенно, если услышу в свой адрес нелестные эпитеты.
— Извините, это я перепутал кроссовки. Они так похожи на мои. Времени было в обрез, я хотел надеть их в автобусе.
Я пожаловался на маленький промежуток между процедурами, упомянул о грозном восклицательном знаке, о совете терапевта: «Оденетесь быстренько». Метод хороший — показать себя тоже пострадавшим. На всякий случай. Но Вадим оказался адекватным человеком. Вместе посмеялись и продолжили обмениваться первыми впечатлениями о санатории.
— А я завтра первый раз поеду на радоновые ванны. После контрастного душа в десять часов утра, — сказал Вадим.
— Это вам повезло, что не сегодня! — пошутил я.
Вадим кивнул с улыбкой, судя по всему, вынужденной. Мне очень хотелось спросить, зачем он меня сдал. Сдержался. Наутро мы встретились у входа в банное отделение. Поздоровались. Вадим был в шлёпанцах. Я глянул на них и пошутил:
— Это правильно. Не стоит больше рисковать.
Вадим засмеялся. Ну и слава Богу.

Пережитый мною катарсис перестроил картину мира.
«Кто понял жизнь тот больше не спешит,
Смакует каждый миг и наблюдает...»
Не буду утверждать что я понял всю жизнь, но по слову Омара Хайяма я постарался окунуться в смакование каждого мига санаторного отдыха. Теперь к автобусу я приближался свободной и раскованной походкой. Опаздывал на две-три минуты, но из-за отсутствия опыта ни разу не был последним. Видимо, нужны более длительные тренировки.

Я расставил приоритеты. Пропустил четыре второстепенных процедуры, два обеда, три ужина и восемь посещений бассейна. Последний вечер в санатории отпраздновал в городском кафе. При входе меня встретил нарисованный молодой человек с чашкой кофе, справа от него на жёлтой стенке чернела джобсовская цитата: «Мы здесь, чтобы внести вклад в этот мир. Иначе, зачем мы здесь». Сразу захотелось что-нибудь куда-нибудь внести. Внутри помещение оклеено обоями с зелёной листвой. На стенах повешены панно со зверями, — львом, тигром и пантерой. Я устроился за столиком под головой горного орла. Его клюв нацелился на стеллаж с книгами. Их немного, около десятка. Я взял первую попавшуюся, — это были повести Михаила Юрьевича Лермонтова. Открылась страница, где Печорин описывает водяное общество у Эоловой Арфы.

Я читал роман «Герой нашего времени» в восьмом классе. Сочинение написал на пятёрку. В романе отразился век... Талантливый и умный человек оказался лишним в обществе... Виновата социальная среда... Так написано в учебнике по литературе. За чашечкой кофе я начал читать главу «Княжна Мэри». Все пятигорские места, где происходили события в романе мне уже были знакомы. Я прерывался на размышления о поступках героев, вспоминал, как проходили роман в школе, сравнивал водяное общество с современными отдыхающими. Оказалось, что я хорошо помнил сюжет, а ведь читал роман невнимательно. Лишь бы спихнуть. Теперь я оценивал поступки героев с высоты спокойной рассудительности, накопленной за последние пятьдесят лет.

Печорин не хотел убивать Грушницкого, загонять Черкеса, у него была возможность остаться с Мэри и достичь тихой радости и спокойствия душевного. Но увы, он всё сделал наоборот. Да и сам Лермонтов метался по жизни, как парус одинокий. Ох, в непростые времена творили наши классики. Как тяжко ощущать себя лишним человеком. А всё общество виновато, итить его.
— А я чо? Я — ничо. Другие вон чо и то ничо! 
Я разулыбался от непосредственности детской отмазки. Допил вторую чашку кофе и посмотрел на время. Мне казалось, что я сидел в кафешке минут сорок от силы, но прошло уже два часа. Недурно я насмаковал, чередуя потягивание кофе с чтением романа, воспоминаниями о школе и размышлениями о качестве своего вклада в этот мир. То, что творится со временем, вызывает у меня удивление. Есть даже гипотеза, что пульс Земли увеличился и физическое время ускорилось, а в сутках условно уже не 24 часа, а всего 18. Поэтому мы не успеваем сделать то, что должны сделать. То есть, опять: «А я чо? Я ничо...» Нам предрекают, что когда-то время остановится. А пока единственный способ договориться со временем, — это научиться интуитивно сжимать или расширять его.  Сумею ли я когда-нибудь правильно распределять своё время, или хотя бы выработать степенную походку? Ох, не знаю, ох, не уверен. Впрочем, какие мои годы. Зато уже сейчас можно навязаться в единомышленники к  Омару Хайаму:
Кто понял жизнь, тот понял суть вещей,
Что совершенней жизни только смерть,
Что знать, не удивляясь, пострашней,
Чем что-нибудь не знать и не уметь.