Мемуары Арамиса Часть 346

Глава 346

Мадемуазель де Ла Вальер прогуливалась по парку в полном одиночестве. Многочисленные придворные, осознав, что нет никакой возможности получить доступ к благодеяниям Короля через её ходатайство вопреки той необъяснимой власти, которую она над ним получила, оставили её, наконец, в покое.
Она не просила от Короля ничего для себя, осознав, что это – наилучший способ получить всё для себя и своей родни – родителей, братьев, сестёр и, конечно, детей, чьим отцом был сам Король. Поэтому она не стала бы просить ничего и ни для кого другого, и, вероятно, это было для них удачей, поскольку за всё время, пока она состояла в предельно интимной «дружбе» с Королём, она просила лишь за двух человек – за Фуке, и за Рауля де Бражелона. Итогом было то, что Король вместо того, чтобы смягчить приговор Фуке, ужесточил его, а что касается Рауля, то, посчитав его соперником, Король не только пожелал ему смерти, но и, как мы видели, распространил это желание и на его отца, графа де Ла Фер.
Итак, придворные сохраняли изысканную почтительность к Луизе де Ла Вальер, которую мне трудно называть «мадемуазель» после двух родов и третьей беременности, но никто из них не помышлял уже об использовании её близости к Королю в корыстных целях, кроме её чрезвычайно наглого брата.
Именно показной скромностью де Ла Вальер, вероятнее всего, и объяснялась та непостижимая власть над Королём, которая заставляла Его Величество относиться к ней одновременно и как к богине, и как к любимой игрушке, и как к матери своих детей. Его слепое обожание сменялось порой чрезвычайным раздражением, если он не находил в ней то, чего ожидал, однако после бури неизменно в их отношениях выглядывало Солнце, и хотя Луиза уже несколько раз порывалась навсегда уйти в монастырь, Людовик всегда находил время и желание приехать туда за ней и на коленях умолять её вернуться, чему Луиза уже не могла противостоять.
В графе де Гише Луиза привыкла видеть доброго друга, поскольку она знала, что он является другом виконта де Бражелона, а к Раулю она привыкла относиться как к тому доброму и светлому товарищу детства, что всегда обязано присутствовать в жизни просто по той причине, что это было и есть, следовательно, и впредь должно оставаться в качестве неотъемлемого свойства жизни и Природы. Так дитя воспринимает солнечный свет и тепло, не задумываясь о причинах этой благодати. Луиза могла позволить себе одну из самых жестоких черт малого и неразумного дитяти: она требовала доброты и благорасположения от близких людей даже и в том случае, когда сама причиняла им нестерпимую боль. Кажется мне, что она так и не вышла из того детского возраста, когда, ударившись о кресло, обвиняешь в этом кресло и требуешь, чтобы его наказали, и когда говоришь «ты плохой!» всем и всему, что тебе по какой-то причине не понравилось, но всё равно требуешь и от обиженных тобой людей преклонения, обожания и благодеяний. И её скромность, состоящая в том, что она ничего не просила для себя, объясняется лишь тем, что она вовсе не привыкла ничего просить, поскольку всё, что ей было нужно, или даже всего лишь просто хотелось, она получала ещё до того, как ей могло бы прийти в голову попросить этого. Дары судьбы сыпались на неё прежде, чем она могла о них подумать и их пожелать. Это скромное создание никогда не усомнилась в своём праве отнять Короля у его законной супруги и завладеть им. Она не вмешивалась в политику только потому, что считала это скучной работой, а работать она не привыкла, она привыкла к тому, что любое её действие вызывает восторг окружающих. К этому её приучил Рауль, а Рауля таким воспитал Атос. Так что Ла Вальер, новоиспечённая герцогиня, была в значительной мере детищем Атоса и Рауля. Поскольку Король всё ещё любил Ла Вальер, или, чтобы сказать точнее, он любил свою любовь к ней уже потому, что она позволяла ему жестоко дразнить с её помощью и свою супругу, и свою свояченицу, и даже свою матушку, которой оставалось жить уже совсем немного. Для меня уже тогда было очевидным, что вскоре Король навсегда наиграется своей игрушкой и выбросит её, либо сломает. Судьба де Ла Вальер была определена заранее. Ей предстояло навсегда уйти в монастырь, оставив при дворе своих детей, своих братьев и сестёр в высоком положении герцогов и герцогинь. Она была лишь мостиком для будущего своих детей и родни, она получила свои пять лет счастья и ещё один год относительного счастья, которое я назвал бы адом, если бы она, действительно, любила Короля, ведь ей пришлось делить звание официальной фаворитки Его Величества вместе с мадам де Монтеспан, наблюдая, как ежедневно любовь Короля к Монтеспан усиливается за счёт уменьшения его привязанности к де Ла Вальер. Впрочем, это было ещё только в будущем, сейчас же Ла Вальер была единственной фавориткой, она была тем, что занимает ум и сердце Короля в наибольшей степени, так что она наслаждалась своим положением и безмятежностью, совершенно игнорируя поломанные судьбы Королевы и Рауля де Бражелона.
— Мадемуазель, добрый день, я искал вас, — сказал де Гиш.
— Рада видеть вас, граф, — с некоторым дружеским снисхождением отвечала Луиза. — Надеюсь, вы привезли мне добрые вести, от куда бы вы ни прибыли?
— Боюсь, что весть, которую я привез, не может называться доброй, сударыня, однако, я привез вам письмо и обязан его вручить, — ответил граф, доставая из кармана письмо виконта и передавая его Луизе.
— Что вы такое говорите? — с досадой спросила Ла Вальер, которая не любила дурных новостей, и которой уже упоминание о Рауле доставляло скорее неприятное и мало знакомое ей чувство вины, за что она винила целиком только его самого, что, в её глазах, было достаточным основанием холодно относиться к нему и, таким образом, обвинять только его одного за охлаждение отношений между ним и ей. — Виконт погиб, говорите вы? Как жаль.
Де Гиш всегда отличался не слишком большой проницательностью, так что принял её вопрос за проявление искреннего горя, точно так же, как обычное женское кокетство Принцессы Генриетты он принимал то за любовь, от которой приходил в состояние блаженства, то за охлаждение, которое приводило его в отчаяние, тогда как на самом деле Принцессе просто было скучно, и изображая попеременно то одни чувства, то другие, она просто развлекалась.
— Увы, да, мадемуазель, — ответил граф. — Виконт де Бражелон погиб. Вам нужно время, чтобы прочесть письмо, позвольте мне уйти.
— Подождите, граф! — сказала Луиза, которая понимала, что де Гиш ожидает от неё проявлений скорби, так что невежливо было бы его разочаровать. —  Скажите мне, как это было.
Луиза поднесла надушенный платок к уголкам глаз в надежде, что в них появятся слёзы. Поскольку этого не произошло, она промокнула глаза так, будто бы слезы всё-таки были. Это удовлетворило де Гиша, а Ла Вальер сочла, что подобного проявления скорби вполне достаточно, и убрала платок.
— Могу сказать лишь то, что виконт был настоящим героем, — сказал Рауль. —  Он проявлял чудеса храбрости, и его вылазки стоили туркам изрядных потерь, однако, злая судьба отняла его у нас во время одной из таких вылазок, в которой участвовал и я. В пылу сражений я лишь видел, как храбро он сражался, и как огромной силы взрыв сбил его с ног, в результате чего он упал в траншею, куда следом скатилась и поверженная пушка противника. Последующие вылазки подтвердили, что виконта придавила та самая пушка, которую я видел скатившейся туда. Отбить трупы наших солдат мы не пытались, поскольку в крепости на тот момент уже почти не оставалось боеприпасов. Впоследствии турки подняли эту пушку, они похоронили и своих убитых, и наших. Пленные турки сказали мне, что они хоронят христиан по христианским обычаям, поскольку в их войсках имеются также и христиане. Поэтому хотя виконт и похоронен должным образом, место его могилы мне неизвестно.
«Боже, как он многословен и надоедлив! — подумала Луиза. — Дай ему волю, так он, словно Гомер какой-то, будет описывать всю битву гекзаметром. В мире нет ничего хуже шестистопного гекзаметра и скрипки. Я даже не знаю, что хуже. Вероятно, исполнение Илиады под звуки скрипки. Надо его остановить».
— Это ужасно, граф! — воскликнула Луиза, вновь доставая платок и прикладывая его к глазам, на этот раз по той причине, что де Гиш слишком приблизился к лицу Луизы и дохнул на неё запахом чеснока, жареной куропатки с луком и нечищеных зубов, так что надушенный платок был безусловным спасением, а слово «ужасно» относилось именно к этому запаху.
— Офицеры, подобные виконту, сударыня, всегда готовы к смерти во имя Родины, — холодно произнёс де Гиш. — И потерять жизнь порой не так страшно, как потерять веру в любовь, поверьте мне.
— Граф, вы жестоки ко мне! — воскликнула Луиза, поскольку он продолжал безжалостно вторгаться в её личное пространство, запах чеснока никуда не отходил, а платок уже пора было убрать.
— Не более, чем вы к виконту, мадемуазель, — ответил де Гиш с поклоном и удалился.
С полнейшим равнодушием Луиза развернула письмо виконта и прочитала его.

 «Мадемуазель, если вы читаете это письмо, это означает, что граф де Гиш возвратился живым из той военной кампании, которая, полагаю, будет для меня последней. В этом случае я благодарю Всевышнего за его решение. Я желаю вам счастья и прощаю вам все горести, которые вы, сами не подозревая об этом, причинили моему сердцу. Я не видел иного пути успокоить свою душу, нежели тот, на который пал мой выбор. Благословляю вас. Встретимся в ином мире. Рауль».

Луиза сложила письмо и убрала его в рукав левой руки, где хранила надушенный платочек.

«Как скучно! — подумала она. — Он почему-то вбил себе в голову, что я должна разделять его идеалы, думать всё время только о нём, и надеяться на встречу на том свете. Не приведи Господь! Если я, увидев настоящий свет, решила как можно реже встречаться с ним и вообще всячески намекала ему, что его присутствие рядом со мной не желательно, то неужели же я буду мечтать о встрече с ним на том свете? К счастью, я думаю, что надежды на встречи на том свете, никогда не выполняются. Иначе все мы встречались бы там с нашими родителями, они – со своими родителями, те – со своими и так далее! Представляю себе, какие огромные были бы в этом случае наши семьи там, на Небесах. В такой толпе тебя никто не слушает, никто не замечает, наиболее вероятный знак внимания, который ты можешь там получить, это то, что тебе там отдавят ногу! Если бы всё было именно так, то пришлось бы мечтать лишь о том, чтобы твои родители, деды и бабки попали в Чистилище, дабы не беспокоили тебя своим присутствием в Раю, иначе это будет не рай, а Ад! Если же в Раю тебя будут поджидать все бывшие, считающие, что имеют право на твоё внимание и на твоё время, то уж лучше было бы оказаться в Аду, чем терпеть их присутствие вечно!»

Луиза улыбнулась той шутке, которая пришла ей в голову. Она не была набожной, что доказывается той лёгкостью, с которой она позволила себе вступить в плотские отношения с Королём, не будучи с ним в законном браке, но она привыкла притворяться, лицемерие могло бы быть её вторым именем, или даже первым. Так что «мадемуазель Лицемерие» порадовалась тому, что де Гиш ушёл и не увидит, что в результате чтения письма Рауля она в своих мыслях пришла к таким рассуждениям, которые её повеселили. Смеяться при известии о гибели земляка, конечно, неприлично, и хотя Луиза ни во что не ставила какого-то там де Гиша, ей не хотелось бы, чтобы он увидел, что она настолько бесчувственна.
Она оглянулась вокруг и увидела Ору де Монтале.

 — Луиза! Где ты пропадаешь! — воскликнула Ора де Монтале, подбегая к подруге и хватая её за руку. — Уф! Еле отыскала тебя! Пойдём же, Король велел мне отыскать тебя и привести к нему!
— Ах нет, не сейчас, у меня мигрень, — проговорила Луиза и, притворно закрыв руками лицо отвернулась от Оры.
«Надо подождать, когда де Гиш уйдёт подальше, — подумала она. — Надо бы немного посидеть на берегу пруда, наблюдая за травинками на поверхности воды и за отражением облаков. Это так романтично – изображать меланхолию и скорбь!»
— Глупышка! — проговорила Ора, пожимая плечами. — Любая другая на твоём месте бегом помчалась бы к Его Величеству.
«Что достигается с лёгкостью, не ценится ни на йоту, — подумала де Ла Вальер. — Это ты – глупышка! Да у тебя же на лице и во всём твоём виде написана, что ты готова в любую секунду прыгнуть в постель Короля. Думаешь, Его Величество клюнет на такое? К чему тратить чувства на то, что можешь легко заполучить? Это просто берёшь тогда, когда ничего более привлекательного не подвернётся. В постели Короля ты, конечно, окажешься, а вот в его сердце – никогда!»
— Если тебя прислал Король, передай ему, что ты меня не нашла, — ответила Луиза.
«Король узнает, что она его обманула, и её попытки заполучить его неминуемо потерпят неудачу хотя бы ещё на год-другой, — подумала Луиза. — Так ей и надо, этой выскочке!»
— Нет, я не могу лгать Его Величеству, — ответила Ора. — Я скажу ему, что ты не согласилась пойти на его зов.
С этими словами Ора развернулась и ушла.
«Ну и дура! — подумала де Ла Вальер. — Ты сообщишь Королю то, что для него унизительно слышать! Какая-то там фаворитка вздумала не послушаться своего Короля. Ему будет неловко услышать это из уст постороннего человека. Он поспешить встретиться со мной и добиться моей покорности, что он, конечно же, получит, но не сразу. А Ора останется свидетелем его унижения и поражения, так что он если и не удалит её, то, во всяком случае, будет избегать, и никогда не попросит у неё помощи в подобных делах. Глупышка! Если ты ничему не научилась из книг и на чужом опыте, тебя будет учить на твоём собственном опыте жизнь, но побои, получаемые тобой во время учёбы, будут болезненными. Так тебе и надо, змея в сахаре!»

(Продолжение следует)