Гость 26

Гуляли мы, хоть и очень осторожно, по этой части села ещё долго – так было интересно. За каждым домом, если смотреть  на него внимательно, пытаясь понять и почувствовать, открывается судьба, если не всего рода, то многих поколений, живших в нём. Тот дом, в который хотела войти Ленка, был явно купеческим.

- Нет, барским!

- Почему?

- Потому, что он слишком зажиточен. Смотри, какие наличники – просто произведение искусства. Да и сам дом красив невероятно. Так и хочется побывать внутри. – Ленка глубоко вздохнула. – Там, наверное, как в музее!

- Только потолки падают, - усмехнулся я. – Да и когда баре начали нищать, а купечество богатеть, купцы назло "голубой" крови стали строить шикарные дома. Так что скорее этот дом купеческий, а вон тот  -  барский. «Наш» дом, по крайней мере, моложе выглядит.

- Это потому, что он лучше сохранился!

- Значит, и строили его качественнее. Не крепостные за «трудодни» и «продразвёрстку», а спецы за золотой рубль… Давай, Лен, не будем говорить о том, чего не знаем. Есть два варианта: идти в архив и долго-долго глотать бумажную пыль вместе с чахоточным архивариусом, в надежде что-то раскопать, или сделать фотку и попытаться узнать хоть что-то у Зосимыча с Марьей.

- А это идея! – Ленка достала телефон и стала «щелкать» им, как папарацци.

В общем-то, меня это уже устраивало – во-первых, пустой разговор на незнакомую для всех тему прекратился, во-вторых, у Ленки, наконец, пропало желание куда-то лезть, и в-третьих, в тишине, прерываемой только её вздохами, я вдруг услышал соловьёв.

В августе соловьи? Им скоро пора улетать. Какие уж тут брачные песни, когда молодёжь сама встала на крыло. Ленка, упиваясь фотографией, оставила меня наедине в природой. Господи, Зосимыч, сколько лет мы уже не охотимся с тобой? Сколько лет я не стоял порой по несколько часов в тишине звуков леса, пока твои собаки ушли за косым со слуху. Зосимыч, я знаю : это счастье для меня уже в  последний раз. И я становлюсь старым, и семья, и работа. И не променяю я тебя ни на кого другого. Ушёл из охоты ты, ушел и я. У мужика друг один, а жен может быть несколько. Мне повезло и с тобой, и с Ленкой. Или с Ленкой и тобой. Вы оба причастны к моей судьбе. Каждый в своём, но без вас из меня выросло бы что-то другое, совсем не то, что вы привыкли называть Славкой.

Жизнь идёт, и мы меняемся, и если мои самые близкие и при этом разные люди остаются мне родными не годы годов, а десятками лет, значит, я живу правильно. Есть такое понятие, как «реперная точка». Это  то место, где всё правильно. У меня их три, даже четыре: Машка, Ленка и Зосимыч с Марьей Ивановной.

-Слава! – вдруг выдохнула Ленка. – Ты слышишь, как поют соловьи?

Ну, наконец-то, оклемалась от своей фотосессии.

- Слышу, ответил я. – Но не пойму как.

- Жалобно.

- Это они готовятся покинуть свой дом.

Да, Ленка, твой отец нам долго будет немым гранитным укором. Как бы рассказать это Машке. Не за нас переживаю. За неё. Нам будет всё равно, а ней нет.
Вот такие соловьи. И это ещё не всё…

Если уважаемый читатель думает, что сейчас начнётся двадцать седьмая часть, то спешу его огорчить: «Гость» и так получился самым большим из серии рассказов о Зосимыче, а ещё никто пока не собирается восвояси. Так что лишняя глава совсем нам ни к чему – Вячеслав с женой гуляют далее по селу Зосимыча, которое я пишу со своего, родного. Думаю, и ваши сёла и деревни, пусть вы только и приезжаете в них на пару недель в отпуск, точно такие же, но со своим колоритом, со своим говором, со своим уставом, но с такой же судьбой, как и моё село, медленно, но верно умирающее в самом центре Нечерноземья.

Сначала, в шестидесятые – семидесятые прошлого уже века, ушли в небытие «неперспективные» деревни, а в самой макушке нонешнего за ними подались и бывшие в ту далёкую уже пору «перспективными» не только деревни, но и лесные посёлки, и даже села. Перефразируя нашего Льва Ибн Николаевича – «Все сёла и деревни разные, но умирают одинаково»… хотя, простит меня Толстой, я не прав: из трёх наших лесных посёлков один умер давно, один ещё кое-как телешится, а третий живет, не скажешь, что развивается, но дома новые строятся. Не каждый год, но добротные. Значит, жить планируют и дальше. Понятно, что не только сами строители, значит, чувствуют перспективу.

 Почему так? Думаете, я не знаю? Знаю, конечно. Или думаю, что знаю. Кто это знает? Где-то во времена перемен нашлись расторопные люди, буквально заменившие падшую власть, бросившую на произвол судьбы людей, потерявших все ориентиры, не понимающих что будет завтра, организовавших  их в новые предприятия, давшие работу и веру в будущее. А где-то таких людей не нашлось. Там теперь стоят среди десятков рухнувших домов две – три избы, в одной из которых доживают свой век местные старики, в другом вышедшие на пенсию горожане, уставшие от бесконечного шума, а в третью приезжают дачники. И пока там хотя бы один человек живёт круглый год, дачникам есть куда приехать. Иначе разграбят в первую же зиму – дедушка Мороз хорошие дороги для снегоходов строит.

Такова она, деревенская жизнь. А нет деревни, нет полей. Глядишь, через двадцать лет вместо поля уже лес. Пока ещё молодняк, но поля-то уже нет. Нет ещё и леса. И ещё лет пятьдесят не будет. Два, а то и три поколения вырастут, пока от земли вместо сытного зерна палка родится, которую если продать, то хлеб можно будет купить.

Да, у нас «зона рискованного земледелия», только по летописям «рискованно земледелили» у нас больше пятисот лет,  и нечего. А сколько родили хлебушек до летописей? Кто его знает? Было бы совсем плохо, перемёрли б с голоду или ушли в Краснодарский край. Но не ушли, не померли. Может быть, производительность труда и ниже юга, почему в тридцатые годы прошлого века и набирали в города крестьян в основном из Нечерноземья, но ведь жили люди здесь минимум полтысячи лет.

В общем, всё течёт медленно, а потом меняется быстро. Медленно для истории, а для нас галопом.
 
Как любит говорить один мой коллега: - «Время относительно: в школе на уроке сидишь, ждёшь звонка, а как прозвенел «последний звонок», так и понеслось: десять лет, десять лет, десять лет, десять лет, десять лет, ну, может быть, ещё десять лет и в ящик.

Неужели также будет и с селом Зосимыча и Марьи, ставшим родным не только нам с Ленкой, но и Машке? история историей, но её  так хочется перебороть. Или мы не русские? Нам справедливости не Хочется?