Ухабы жизни. Продолжение

               
               
               
                Армия 2

    После того, как я слезно просил декана механического факультета направить в мою часть письмо о моём исключении из института, декан посмотрел в мои честные глаза и сказал, что я прохиндей, но письмо, напечатанное на бланке института, дал мне в руки. Я попросил отправить письмо по почте. Декан вздохнул и согласился.
    Вся эта канитель длилась полторы недели. Мой прохиндейский расчет оказался верным– я  начал учиться в институте.
Переход рядовым в Узел связи со старшинской должности, плюс Олимпиада, плюс поддельная справка, плюс письмо из деканата – сделали своё дело. Мой командир, который сам учился, пошёл мне навстречу. Так уж получилось, чтоиз пяти тысяч солдат в гарнизоне,я один поступил учиться в институт.
      Многие недоумевали, почему  из совершенно секретной части я перешёл  в Узел связи академии. Как можно с 20 рублей старшинской должности уйти на жалкие солдатские 3 рубля 80 копеек. Надо мной посмеивались. Я тоже посмеивался.
Дело было в том, что в моей совершенно секретной части было девять претендентов на поступление, то есть, большая и непонятная лотерея: все претенденты – сержанты со средне-техническим образованием, а я не был отличником боевой и политической подготовки.  При случае мог выпить или сходить в самоволку. Так что мне ловить там было нечего, кроме того  мойпятый  пункт, как желтый магендавид на одежде. А вУзле связи у меня конкурентов не было, и начальник Узла ко мне относился хорошо, тем более, я ему помогал делать курсовую по электронике.
    В России куда ни кинь, надо изворачиваться, лгать.А есличто-то задумал, молчи: слово вылетит, и оно уже не твоё, каждый может попользоваться. Находясь в такой атмосфере, начинаешь придумывать ходы, чтобы реализоватьзадуманное. И только экзаменыя сдавал  без всяких комбинаций.
 
                Институт

     Особенно запомнились мне экзамены по Теории автоматического регулирования, сокращённо ТАР. Преподавал этот предмет Макс Михайлович Майзель. Я для ТАР завёл толстую коленкоровую тетрадь за девяносто  копеек. Профессор правой рукой писал формулы, а левой стирал, поэтому надо было  не только успевать за нитью  его рассуждений, но в то же время  и записывать. К концу семестра тетрадь была полностью заполнена, причём в ней не было ни одного слова – сплошные  формулы. Экзамен проходил так: все экзаменационные билеты лежали нагло, в открытую: то есть, можно было выбирать любой. Студент впадал в ступор. Когда билеты лежали «мастями» вниз, была интрига выбора… Когда же всё было открыто, это походило  на издевательство.
Выбрав билет, студент удалялся готовиться в библиотеку. В итоге, из 24 студентов, сдававших экзамен, оказывалось три–четыре выдающихся персоны. Получить три балла было большим человеческим счастьем. На студента, который получил четыре, смотрели с восхищением. Я за первый семестр вытянул трояк. Но за второй ответил на пять баллов, и эта оценка моего «выдающегося ума» пошла в зачёт. В итоге я получил «красный» диплом, с отличием. Но это все было потом…


                Болезнь

    Однажды ночью я вскочил с постели. Мне стало плохо, я упал в стоявшее рядом кресло, и меня вырвало кровью.
     Напуганные отец и мать с ужасом смотрели на всё это…Отец, стараясь не наступать на лужу крови, добрался до телефона…
    Приехала скорая. Врач с минуту обозревал картину: я весь в крови, на полу лужа крови. За время работы он всякого  насмотрелся. Сначала подумал, что произошло покушение на убийство…
Меня отвезли в двадцатую районную больницу. Положили сначала в общую палату. Был первый час ночи. Вокруг собрались больные. Слышу разговор: «Этот помрёт, дежурный врач сказал»… Второй был более оптимистичен: «Хер его знает, может Лапухина вытащит».
     Утром пришла заведующая отделением, бывший фронтовой врач, Лапухина. Она бегло осмотрела меня и распорядилась перевести в реанимацию.
   – Это язвенное кровотечение, – определила она.
  Через десять дней, после медикаментозного лечения, она заявила, что оперировать меня не будет:
    – Обойдёмся без операции. Так поправишься!– сказала она.
    Отец  добился моего перевода в  Остроумовскую больницу, что за Преображенкой. Сессию я пропустил. Декан разрешил сдать экзамены после выздоровления. Брат притащил мне курс «матанализа» профессора Фихтенгольца.
В институте как раз проходили интегральное исчисление – двойные и тройные интегралы, ну и прочие малопонятные вещи, вроде дифференциальных уравнений. Книга Фихтенгольца –тяжеленный том, кило на полтора…Когда я его увидел, он поверг меня в уныние. Брат дал мне подзатыльник:
     – Читай, придурок! Фихтенгольц – наш человек. Если прочтешь, в смысле поймёшь, «матанализ» сдашь с первого захода.
     Нельзя сказать, что я всё понял, но тем не менее экзамен сдал на отлично, чем удивил профессора Смирнова – нашего преподавателя. Любой интеграл, с помощью профессора Фихтенгольца, я раскалывал за несколько секунд.
     После болезни я перевёлся на дневное отделение с механического на факультет автоматики и телемеханики.


                Сторож на меховой базе
   
     Стипендии не хватало, и я устроился подработать ночным сторожем на Московскую выходную меховую базу.
Место моё было в кабинете директора. Окно кабинета выходило на пакгауз. Ночью базу охраняли огромные псы,неизвестной мне сторожевой породы, каждый весом килограмм по 60. Они слонялись по периметру двора, а особенно злой пёс бродил по пакгаузу, охраняя вход в здание. На окне директора  стояла тюремная решётка.
 В первый день моего дежурства, как только собаковод пристегнул карабином  этого пса к толстой проволоке, натянутой вдоль пакгауза,  он рванулся к окну кабинета, откуда я вёл наблюдение. Зверюга встал во весь рост, и, под гогот собаковода, начала злобно на меня лаять. Достать  меня он  не мог, но от неожиданности я свалился со стула.
     Мама, провожая меня на ночное дежурство, давала  с собой несколько бутербродов с плавленым сырком «Дружба». Вечером я открывал окно и через решетку скармливал их псу. Это нас с ним сблизило. Оказалось, он тоже любил плавленые  сырки.
Просто какая-то собачья наглость – я не мог съесть собственный бутерброд! Но вскоре  этот зверюга ко мне привык и позволял себя гладить. Дошло до того, что я отстёгивал карабин, наматывал на руку толстую цепь и выходил гулять с Грубиком (я так его назвал – уменьшительное от Грубиян). Прохожие шарахались при виде Грубияна, а я наслаждался производимым впечатлением. Всё закончилось неожиданно. В одну из прогулок, Грубиян напугал какого-то прохожего, и он написал жалобу в милицию. Меня с треском уволили.
       В своё последнее дежурство я накормил Грубика своими бутербродами и углубился в учебник: наутро надо было сдавать экзамен – шла летняя сессия. К полуночи я «отрубился» и заснул за столом. Где-то в районе двух часов ночи меня разбудил лай и рычание Грубияна. Я посоветовал ему заткнутся и не мешать спать порядочным людям. Но пёс не унимался. Я выключил свет в кабинете и собрался уже улечься на свою кровать – надувной матрац, как услышал какой-то шорох в красном уголке, который примыкал к директорскому кабинету. Ну, думаю, не дай Б-г воры забрались. Чтобы определить кто там издаёт звуки, надо было заглянуть за дверь. Но там темно! Ни фига не видно. Значит, надо зажечь свет. А если это воры, то за шестьдесят рублей отдать свою молодую жизнь не хотелось. Но любопытство  и глупость сделали своё дело. На пакгауз выходила дверь рядом с окном. Я вышел, отстегнул Грубияна, цепь намотал на руку, открыл дверь в красный уголок и с криком:
      – Стой стрелять буду! – включил свет.
      Грубиян рванул, и я еле удержал в руках боевого пса. В красном уголке любого Советского учреждения обязательно стоял бюст Ленина. Целью Грубияна являлась здоровенная крыса, которая спокойно восседала на лысине вождя мирового пролетариата. Я очень обрадовался, что моя смелость не подверглась более серьёзным испытаниям. Если бы там оказались воры, то не известно, кого бы Грубиян стал преследовать, крысу или расхитителей драгоценных мехов.
    Когда я пришел на меховую базу получать свою последнюю зарплату, то в проходной увидел стенгазету. Под заголовком «ПОЗОР» была карикатура, изображавшая, видимо, меня с собакой. Текст статьи начинался так:
       «Мы сторожа, меховой выходной базы номер 1, много машин проходит через ворота, но такого проходимца никто не видел…»

                Лёва Гурвич и Рафик

     На дневном отделении механического факультета моего института учился Лёва Гуревич. Парень феноменальной силы и, что редко бывает при этом, очень способный к наукам. Он никогда не занимался спортом, однако, когда в команде по каратэ факультета вдруг образовалась «дыра», ( спортсмен, который должен был выступать, то ли заболел, то ли испугался), разбудили Лёву (он после ночного преферанса дрых в общаге в чьей-то кровати), одели в кимоно и выпустили на ковер. Лёва заломал, истошно орущего, противника, не зная ни одного приёма. Сидящий на трибуне мастер по каратэ сказал, что Лёвой был применён редко встречающийся в практике японских каратистов приём броска. Лёва только устало кивнул головой и уехал играть домой в преферанс…
   У него дома, на столе, лежал ватманский лист, аккуратно разграфленный для игры на четыре персоны. Лёва играл в преферанс профессионально. Я же был новичок, но Лёва меня не обижал и играл со мной на щелбаны. Ставка за вист для лохов была полтинник. При такой ставке можно было проиграть кучу денег. А Лёва не боялся садиться, даже если за вист ставка была выше рубля.
    Для Лёвы заработки от игры ставили высшее образование на ступень ниже, чем игра в преферанс. На лето  он выезжал с приятелем на юга. Однажды с юга приехал на костылях, но очень довольный, что остался жив – нарвался на банду «катал». Приятелем и «помощником» у Лёвы был Рафик Залкин. Он был в игре, по-крупному, для Лёвы, «вторым», а иногда и первым, смотря по обстоятельствам. Классом он был пониже, но артистом отменным. У него было унылое, ничего не выражающее лицо и большой, горбатый еврейский нос. И только Лёва, по едва уловимым сигналам рук или бровей точно знал, какая масть длинная и с какой надо ходить.
     – Отдохни годик! Что ты бьешься об скалу знаний, как рыба об лёд, чтобы после окончания упасть на сто рублей зарплаты? Не смеши мои измученные нервы! Мы же с Лёвкой  из тебя человека сделаем! – говорил Рафаил.
     Видимо, они хотели приспособить меня в свою банду. Но у меня были другие планы. Тем более, переломанные ноги Лёвы Гуревича, чемпиона по каратэ,  а в перспективе, возможно, и мои тоже, никак не вселяли радужных надежд на надёжное будущее. Как сейчас говорят: «…кто на что учился…». Лёва с Рафаилом выбрали себе путь, который кроме денег снабжал их в избытке адреналином, и позволял смотреть на окружающих, как тигр рассматривает всё, что движется, как завтрак, обед или ужин (нужное подчеркнуть).
     Однако, не знаю зачем, Лёва продолжал учиться в институте, а Рафик… работал санитаром в центральной психиатрической больнице имени Кащенко. Когда меня выгнали из меховой базы, Рафаил, убедившись в моей бесперспективности в роли шулера, по-братски, устроил меня санитаром в приёмный покой этой знаменитой больницы…

                Санитар в приёмном покое

     Попасть туда оказалось довольно просто, очередей в отдел кадров не наблюдалось. В санитары шли студенты из медвузов, менты (которых выгнали из милиции), деклассированные, мутные субъекты вроде Рафика (до сих пор не понимаю, как еврейский парень дошел до жизни каталы – «карточного шулера»). Он же утверждал, что ему просто повезло…  Я же был  случайным явлением в психиатрии…
   Больницу имени Кащенко, а по-другому, «Канатчикова дача», была основана в 1889 году. Инициаторами стали врачи Сергей Корсаков и Виктор Буцке. Они обратились к городскому голове Николаю Александровичу Алексееву. Было выбрано место для строительства, за которым с 1835 года закрепилось название Канатчикова дача, так как принадлежало купцу Кузьме Канатчикову, у которого там был и пруд, и дача с садом. В 1868 году он продал этот участок городской думе. Имя этого купца стало нарицательным и въелось в русский язык. Как видно не надо быть Геродотом или злодеем Гитлером, или Сталиным, чтобы попасть в историю.
     С 1922 года по 1994 больница носила имя выдающегося врача психиатра Петра Петровича Кащенко. В 1994 переименована. Теперь она называется: Психиатрическая клиническая больница №1 им. Н.А. Алексеева. Возразить, что-либо трудно, но мне хочется вставить свои пять копеек в несокрушимую броню этого переименования. Не отрицаю значительных усилий Николая Алексеева по сбору средств на строительство больницы, по иронии судьбы он погиб от руки душевно больного человека. Но это больше похоже на  увековечение чиновника, работа которого, как градоначальника, и заключалась в устройстве городского хозяйства.    Строительство психбольницы было насущной необходимостью, поэтому-то Корсаков и Буцке обратились к городской голове.   
Придут другие  времена, и, уверен, больницу опять переименуют…      Однако в народе эту больницу упорно именуют «Канатчиковой дачей» или больницей Кащенко. Тоже самое  и с центральной улицей Москвы, которая носила имя писателя Максима Горького. Теперь она называется Тверская – это её старинное название. Куйбышев снова стал Самарой, Свердловск – Екатеринбургом, Ленинград – Санкт-Петербургом.
В России всегда так – ставят памятники, проходит время, начинают дуть другие ветры,  старые памятники, а это типичные идолы, сбрасывают на землю, названия городов возвращаются: народную память истребить нельзя.
Не могу удержаться и процитирую фразу из романа «1984» Джорджа Оруэлла: «…если дело безрезультатно, оно бессмысленно»…
Что было привлекательным в больнице – это щадящий психику график: сутки работаешь – четыре дня отдыхаешь.  Для  студента прогулять денёк в институте было мало заметно. Конспекты переписывались, за экзамены я не волновался, два дня вполне достаточно, чтобы донести до «стола» любой предмет.
Особенные отношения меня связывали с историей СССР. Сдавать экзамены я должен был по материалам Политиздата. Его опусы читались как «Мифы и легенды древней Греции».  Но была и другая «История КПСС», написанная профессором Нью-Йоркского университета, по фамилии Шапиро, изданная французским  издательством  «Посев". Вот эти материалы были мне особенно интересны!
Я читал эту «Историю КПСС», возвращаясь в троллейбусе домой из института.
Маршрут пролегал мимо площади Дзержинского. Отрываю глаза от текста и с удовольствием смотрю на монументальное здание КГБ. Я чувствовал себя подпольщиком, партизаном, диссидентом, я возвышался в своих глазах…
Правда, экзамены мне, как понятно, приходилось сдавать по московскому изданию. В зачётке красовалась оценка отлично. Вспоминаю еврейский анекдот того времени: «Два еврея идут мимо здания КГБ. Один глубоко вздыхает, второй смотрит на него ироничным взглядом, качает головой и говорит: «Он мне ещё будет рассказывать!!!»
     Больница —целый город, площадью двадцать пять гектаров, обнесённый крепостной стеной. Множество больничных и служебных корпусов. Из приёмного отделения больных развозили на автобусе. 
      Работал я в приёмном покое. Конечно «покоем» это  можно было назвать с натяжкой. Через приёмный покой больницы проходили и знаменитые люди.
      Были больные, которые приходили сами. Эти уже побывали в стационаре. Их называли «самоходами». Это были так называемые «сохранные» больные. Они сознавали, что больны и, когда начинали чувствовать, что «подкатывает», приходили сами в больницу. Однажды слушал разговор двух «сохранных»:
     – Наверно меня скоро выпишут…
     – Ты что? С дуба рухнул! Кто тебя с таким за…бом выпишет?
     Конечно, кроме простого желания подзаработать, меня разбирало любопытство: что же это такое– умопомешательство… Кроме этого меня интересовала большая библиотека больницы, где я предполагал найти  книги Фрейда и Юнга.
В 1969 году в СССР Фрейд был под запретом. Достать его книги было невозможно. На чёрном рынке за дореволюционное издание «Толкование сновидений» просили бешенные деньги.
Приёмный покой был устроен таким образом:  у входа, в передней, стоял огромный довоенный кожаный диван, справа от входа – кабинет дежурного врача с большим письменным дубовым столом, напротив врача сидела медсестра. Между ними стояло кресло для больного, привинченное к полу.  Окна из бронированного стекла…
Буйных или больных, вытащенных из петли, привозила санитарная машина, которую называли «чумовозом». Работали на  перевозке два фельдшера и врач. Для такой работы подбирали сильных мужиков. Но в случае буйного больного врач  всегда шёл первым, несмотря на то, что больной мог быть  с ножом или с топором. Однажды привезли молодого парня, сына генерала, с острым психозом.
Изрубил дома топором всю мебель. Кинулся на врача. Парня скрутили по рукам и  ногам.    Привезли в больницу. Передали его нам – санитарам приёмного покоя. Мы усадили его на диван в прихожей. Я сидел справа от него, мой напарник слева. Сидим, ждём, когда врач освободится и сможет заняться нашим подопечным.
– Всё, мужики, я «отъехал», развяжите, руки болят– просит парень.
– Ну да, ты счас весь приёмный покой разнесёшь, нам это надо?
– Всё будет нормально, я же сказал, что «отъехал».
– Это куда  же мы «отъехали»?
– Я в порядке, – уже зло отвечает парень, – развяжите, будьте людьми…
     Мы какое-то время препирались с ним, но в конце концов сняли вязку с рук и дали ему закурить беломорину. Он сделал несколько затяжек, затем погасил сигарету о ладонь правой руки и со все дури вмазал санитару слева по физиономии. Всё это произошло за доли секунды. Когда до меня дошло, что происходит, я с криком «Держи его» упал на пол, обняв ноги парня,  дёрнул его снизу.  Он упал, и мой напарник навалился на него. В это время прибежала сестра со шприцем. Она бегала вокруг нас, ища возможность вколоть парню аминазин.  Наконец, когда мы сумели прижать его к полу,  сестре удалось сделать укол. Минут через  десять парень перестал сопротивляться. Его помыли в ванной и отвезли в отделение, назначенное врачом.
Это всё произошло в первые сутки моей работы. Когда произносят слово «безумие», это означает, что существует «норма». Я спросил у психиатра: «Существует ли  какой-то критерий, определяющий нормальную психику?» Он ухмыльнулся и сказал,  что такого критерия нет. В Москве в то время было восемь миллионов жителей. Десять процентов из общего числа жителей, рассказал мне врач – это зарегистрированные психически больные люди, то есть, восемьсот тысяч человек. Сами эти цифры могут свести с ума…
   Через неделю я попал в  отделение, куда положили нашего буйного парня. Оказалось, что это отделение для VIP персон. Понятное дело, папа генерал! Кругом кадушки с зеленью, фикусы, вязанные салфетки и прочие украшения. Парень сидит на диване, курит:
      – Привет, – говорю, – как ты себя чувствуешь?
      – Нормально!
Осторожно спрашиваю:
      – Ты помнишь всё, что делал в тот день?
      – Помню…
      – А почему ты это делал?
      – Не знаю…
Вот и весь ответ. Наверно не хотел мне сказать о «голосе», который ему это приказал. В мозге больного происходит какое-то замыкание: для него является реальностью всё, что он видит в своих  галлюцинациях. Он живет в ней, и никто не может переубедить его. Фельдшера «чумовоза» однажды гонялись в МИДе (высотное здание на Смоленской площади) за спятившим чиновником. Отобрали у него документы, а вот партбилет он не отдал.
    – Хоть под расстрел ведите, умру коммунистом с партбилетом.
Определили егов  VIP отделение.  Как сказала острая на язык медсестра:
    – Котлеты отдельно, мухи отдельно!..
Даже среди душевно больных было разделение на чистых и нечистых…
    Страшнее, когда безумие охватывает людей, которых судьба выносит на высшие должности в руководстве государств. История помнит и о безумцах, начиная с того времени, как существует письменность.
Вот некоторые примеры из этого паноптикума, описанные Светонием и Тацитом:
Нерон приказывал убивать соперников, своих родственников. Он убил даже свою мать.
Антонин Элагабал был императором 4 года. Он назначал сенатором того, у кого был больше член, устраивал пиры, на которых приглашал только лысых и толстых, переодевался в женское платье и занимался проституцией, однажды выпустил змей на трибуны во время гладиаторских боев и с удовольствием смотрел, как змеи жалят, разбегающихся в ужасе, людей. Его приказала убить собственная бабушка Юлия.
Юстин II стал настоящим испытанием для Византии. Он сам признавался в том, что слышит в голове голоса. Пока император с воплями бегал по дворцу и прятался под кроватями, персы отобрали у Византии основную часть Италии. Для Юстина смастерили трон на колесиках: дворцовые слуги катали его часами, что приводило императора в восторг и отвлекало его от странных затей.
   Не будем углубляется глубоко в историю. Обратимся к некоторым  правителям средних веков…
Король Карл Шестой был так же известен, как Карл Безумный. Он управлял Францией 42 года с 1380 до 1422 года. Он считал, что создан из стекла, ему шили одежду из прочной ткани, и он не разрешал прикасаться к себе никому, так как боялся, что это может его разбить. По иронии судьбы его отец Карл V имел прозвище мудрый…
Генрих  Шестой английский (1421-1471; правил в 1422-1461 и 1470-1471)
Его психическое расстройство привело к войне «Белой и Алой розы».
    Безумие, психические расстройства не выбирают нацию. Это касается и восточных монархов, и китайских императоров. 
    Знаменитые личности двадцатого века – Черчилль, Гитлер, Сталин диагностированы  с психическими  отклонениями. Бехтерев писал о паранойе Сталина, Черчиль сам говорил о депрессиях, которые временами его охватывают.
Адольф Гитлер, несомненно, имел серьёзнейшие психические расстройства. Многие врачи и ученые выдвигали диагнозы, от шизофрении и нарциссического расстройства личности, садистского расстройства личности, антисоциального расстройства личности до синдрома Аспергера.
Синдром Аспергера — это состояние, при котором у человека возникают проблемы в поведении и общении. Такие люди из-за врождённых физиологических особенностей нейронов видят, слышат и ощущают мир иначе, чем другие.
Удивительно, как психически покалеченному человеку удалось повести за собой такое количество людей...
    И в наше время некоторые играют ядерной дубинкой, как детской игрушкой. Власть опьяняет, создает иллюзию вседозволенности и могущества. Пребывание у власти много лет даже у вполне «нормального» человека вызовет деформацию личности.
    По мнению психиатра Лассуэла: «Политическая арена чрезвычайно удобное место для смещения детской травмы. Пребывание у власти, таким образом, не только не обеспечивает страховки от заболевания психическим расстройством, напротив, она (власть) предоставляет плодородную почву для его последующего развития…».
 На этом заканчиваю мой неполный экскурс о известных исторических личностях с психическими расстройствами… А сколько их, неизвестных… скорбных головой!..
     О последнем, поразившем меня, случае в больнице, я хочу рассказать. Однажды я был свидетелем сцены. Около кровати больного в каноническом состоянии стояла группа студентов.    Преподаватель рассказывал им историю болезни этого больного. Больной лежал без движения и не реагировал ни на звук голоса, ни на прикосновения, ни на свет. Подошла сестра и сделала ему укол. Через десять минут больной открыл глаза, через минуту сел на кровати. Преподаватель с ним заговорил. Оказалось, больной всё слышал. Он охотно отвечал на вопросы, он даже улыбнулся  какой-то шутке… Но через какое-то время снова стал впадать в прежнее состояние. По словам преподавателя, этот больной проведет остаток жизни на койке, в своих видениях…
   Через месяц я уволился из больницы. За неделю до этого шизофреник, которого недавно выписали из больницы, скинул на рельсы в метро моего напарника. Этот отставной мент, по старой ментовской привычке, избил его в приёмном отделении. Я больных не бил, но силу иногда применять приходилось, бывало и такое.
      Рассказал об этом брату. Тот посоветовал оттуда уйти и пообещал мне давать деньги, пока я не закончу институт. Я получал повышенную стипендию плюс братская десятка – жить можно!
 С тех пор появилась привычка ждать электричку в метро, прижавшись к стенке… Даже, когда был в Париже…