Альцгеймер

Рассказ


Мужчина голова, а женщина шея. Куда шея повернёт, туда голова и смотрит.
Русская поговорка

…Я на колени, стану пред тобой,
Моля прощенья. Так вдвоём и будем
Жить, радоваться, песни распевать,
И сказки сказывать, и любоваться
Порханьем пестрокрылых мотыльков…
Шекспир, «Король Лир»

— Я бы хотел прогуляться, — промямлил Глеб, глядя на жену собачьими глазами.
— Ты же видишь, я готовлю обед, — ответила верная Диана.
— Я бы хотел один, — уточнил он.
— Глебушка, ты опять забыл, что тебе нельзя выходить на улицу без сопровождения.
—- С каких это пор я нуждаюсь в посторонней помощи? — миролюбиво пробурчал Глеб
— Господи, опять двадцать пять! — взмахнула руками Диана. — Похоже, ты забыл, что у нас вчера снова был психиатр, и ты, Глебушка, умудрился не пройти проверку на умственную полноценность.
— Не понимаю, о чём ты говоришь? — повысил голос Глеб.
— Дорогуша, на вопрос, сколько тебе лет, ты почему-то ответил, что родился 11-го января 1956-го года.
— А на самом деле когда? — испуганно пролепетал Глеб.
— Опять ты всё позабыл. 11-го января 1946-го  родился ты, мой умный дурачок.

ЦЕЛЬ

1
В юности Глеб увлекался историей Древнего мира, ему нравились древние греки и особенно древние римляне. В день своего 16-летия он попытался выбрать себе жизненную программу, годную для всех времён — как выразился поэт, «от Ромула до наших дней». Конечно, ему ужасно нравился Юлий Цезарь, но его «Записки о Галльской войне» были чем-то вроде дневника, где всё было по-военному кратко, точно и никакой философии. И у Марка Цицерона, и даже у Марка Аврелия не нашёл юный Глеб образцов для подражания. Первый учил непокорной изворотливости, второй — невозмутимой покорности. Странно, но куда менее знаменитый и ругаемый современниками за нудный морализм Гай Саллюстий Крисп сумел начертать перед любознательным девятиклассником образ, годный на все времена в любых обстоятельствах.
По убеждению Саллюстия, главной чертой идеальной личности была доблесть. Казалось бы, римляне, помешанные на войне, под доблестью должны были понимать набор качеств идеального воина — то есть дисциплину, отвагу и стойкость на поле брани. Но, по Саллюстию, идеальный римлянин должен был проявлять свою доблесть, прежде всего, как ни странно, в обыденной жизни. Глеб полез в толковые словари и убедился, что доблесть — это бесстрашная и максимальная самоотдача человека на любом поприще, в любой деятельности ради достижения какой-нибудь высокой общественно-значимой цели. Разобравшись с доблестью, он выписал в свой дневник длинную цитату из «Югуртинской войны» — книги, написанной Саллюстием в середине первого века до нашей эры.   
«Попусту жалуются люди на свою природу, будто они немощны и коротки веком и потому правит ими не доблесть, а случай. Неверно! Поразмысли и ты убедишься, что нет ничего выше и прекраснее человеческой природы и что не силы и не века ей мало, но воли к действию. И если он путём доблести шагает к славе, он бодр и могуч, и ясен без меры, и ничем не обязан судьбе, которая ни честности, ни воли, ни иных добрых качеств не способна ни дать, ни лишить.
А когда, попавши во власть низких страстей, угождая опасным влечениям, он постоянно погрязает в лености и телесных утехах, когда в безделье растрачены силы, время, дарование, мы виним в слабости нашу природу: свою собственную вину каждый сваливает на обстоятельства. Но если бы люди заботились о благе с тем же усердием, с каким стремятся к вещам неподобающим, совершенно бесполезным, а часто и вредным, то не случай бы правил ими, а они случаем и поднялись бы так высоко, что вопреки смертной своей природе, стяжали бы вечную славу».
Удивительно, но эти слова, коснувшиеся восковой таблички два тысячелетия назад для поднятия духа погрязших в пороках древних римлян, запали в душу Глеба. Оставалось разобраться с выбором высокой общественно-значимой цели. Но для этого нужно было расширить горизонт своих знаний, иными словами, получить хорошее образование. Задумано — сделано. Глеб погрузился в учёбу, закончил школу с медалью и поступил на биохимическое отделение биофака ЛГУ. Как ни странно, но на выбор профессии оказало влияние знаменитое высказывание Ф.Энгельса, что «Жизнь есть способ существования белковых тел».

2
Первые три курса университета пролетели в корпении над умными книгами. Однокурсники дивились, глядя на Глеба, жалели, говорили, что он хоронит свои лучшие годы.
В конце третьего курса, завоевав репутацию стопроцентного книжного червя и отшельника, он, наконец, решил заняться поиском конкретной цели своей жизни, той общественно-значимой цели, к которой должен стремиться человек, наделённый доблестью.
Однако с представлением об общественной значимости не всё было ясным. Так для жителей средневековой Европы, архиважной целью представлялось освобождение Святой земли от нечестивых сарацин. Миллионы жизней были бездарно растрачены ради достижения этой нелепой и довольно грязной цели. Ну а построение коммунизма в отдельно взятой стране Глеб счёл совершенно нереалистичным и сразу выбросил из рассмотрения.
Какое-то время его тешила мысль найти нечто вроде эликсира вечной юности. У старения, рассуждал он, должны быть какие-то физико-химические причины, которые, в принципе, можно обнаружить и попробовать подавить или хотя бы ослабить. Однако смущало, что жизнь на Земле существует как  минимум два миллиарда лет, и за всё это непостижимо огромное время естественный отбор, постоянно стремясь поднять жизнеспособность каждого организма, не смог породить ни одной бессмертной твари. Увы и ах, но в соответствии со вторым началом термодинамики любая сложноустроенная структура со временем просто обязана разрушиться. Глеб задумался: «В реальном мире бессмертия нет и быть не может, но в нашей психике царствует инстинкт самосохранения, похоже, именно он и порождает у нас идею-мечту о бессмертии и вечной молодости».
И тут до Глеба наконец-то дошла простейшая мысль, что большинство великих целей не достигались и продолжают не достигаться как раз потому, что порождены они людским необузданным желанием. Фактически, это фантомы, творимые нашим сознанием. И эти фантомы бросают  миллионы жизней, почитай, ежедневно и ежечасно в никуда. Более того, именно эти призрачные образы и являются главными движителями мировой истории. В животном мире, из которого мы вышли, ничего подобного нет, ибо у животных нет языка, превращающего чувственные позывы в словесно оформленные мысли-фантомы. Выходило, что и та его ещё не оформленная великая цель, как любая мыслительная конструкция, порождённая желанием совершить нечто из ряда вон, может и даже должна оказаться ложной. «Но любая ли? — спросил себя Глеб и через несколько секунд внутренний голос дал ответ: — Любая, кроме цели, порождённой желанием понять, что же лежит в основе нашей страсти к целеполаганию?» Кстати сказать, для Глеба «понять» явление означало установить его физико-химический механизм.
Глеб откинулся на спинку стула в читальном зале студенческого филиала Публички и закрыл глаза — он был доволен собой. Потом он встал, сдал книги и вышел на набережную Фонтанки.      
 Глеб ехал в троллейбусе в своё общежитие, и понемногу до него стало доходить, что для понимания механизма целеполагания ему может не хватить всей его жизни.
***
Надо сказать, к тому времени Глеб уже знал, что люди, смолоду приступающие к очень долгому предприятию, как правило, не доводят его до победного финала, ибо сами меняются в ходе жизни. Практически каждый романтик-прожектёр, столкнувшись со священным долгом перед семьёй, приходит к одному и тому же заключению: «Я не могу жертвовать благополучием жены и детей ради своей выспренной цели». После этой ханжески благородной мысли все фундаментальные проблемы задвигались в долгий ящик, и главным занятием недавнего идеалиста становилось решение мелких конкретных задач, поставленных перед ним его непосредственным начальником. Аккуратное и быстрое исполнение тех несложных поручений решало все семейные проблемы молодого человека: ему повышали зарплату и продвигали по службе. Но чем выше поднимался он по карьерной лестнице, тем больше у него появлялось подчинённых, перед которыми уже он сам ставил вполне исполнимые задания. И наконец приходил момент, когда недавний идеалист-бессребреник обнаруживал у себя появление ранее неведомого сладкого переживания — чувства власти над другими людьми. Это чувство победившего вожака было слаще и мощнее всего, что он испытывал ранее. Все прежние идеалы меркли, меркла и мечта о великом свершении. И теперь, вспоминая о своей юношеской мечте, он добродушно улыбался, примерно как улыбаются люди, глядя на играющего котёнка.

3
Глеб уже добрался до четвёртого курса, но по-прежнему после занятий и по воскресеньям любил сиживать в публичной библиотеке. И вот в одно весеннее воскресенье, просидев два часа над книгой Михаила Волькенштейна по молекулярной биофизике, он притомился и, чтобы слегка развеяться, зашёл в курилку. Там два студента-математика вели спор о женщинах. Один — чистенький и хорошо одетый маменькин сынок — прямо-таки воспевал женщин, называя их чуть ли не ангелами во плоти, а другой — мрачный, небритый и нечёсаный — утверждал, что женщины, вообще, не люди, а ненасытные ведьмы. В обоснование своей одиозной точки зрения Нечёсаный ссылался на библейского Экклезиаста, считавшего женщину существом «горше смерти». Увидев, на лице Чистенького категорическое неприятие, Нечёсаный бросился в атаку.
— Бабы, суля вечное блаженство, элементарно очаровывают нас, и мы, под действием их чар добровольно, — заметь, совершенно добровольно! — попадаем к ним в унизительное рабство.
Чистенький укоризненно покачал головой.
— Не понимаю, о каком рабстве, вы речь ведёте? Вспомните хотя бы Сикстинскую мадонну кисти великого Рафаэля. Согласитесь, такое небесное создание категорически не может быть ведьмой.
— Моя жена поначалу тоже казалась мне небесным созданием, — зло фыркнул Нечёсаный. — Лишь через год я раскусил её волчью природу.
— Вам просто не повезло, — криво усмехнулся Чистенький.
— Хорошо рассуждать человеку, которому нечего терять.
— Что вы имеете в виду? — возмущённо выкатил грудь Чистенький.
— Павлину не дано понять орла! — рявкнул Нечёсаный и выбежал из курилки, хлопнув дверью.
 Глеб удивился, как убеждённо каждый спорщик отстаивал свою правоту, он же считал, что противопоставлять мужчин и женщин просто бессмысленно, ибо всякий мужчина (даже мудрец, вроде Экклезиаста) рождён женщиной. И всякая женщина при зачатии получает половину своих генов от мужчины.
***
Выкурив сигарету, Глеб вернулся в читальный зал, но сосредоточиться на чтении почему-то не мог. К тому же он проголодался, а в надоевший буфет Публички идти не хотелось. Через какие-нибудь 15 минут он уже шагал по Невскому в сторону Адмиралтейства.
Увы, все столовые и кафе были заполнены, но он шёл, рассчитывая набрести на какую-нибудь пролетарскую забегайловку, вроде блинной или пирожковой. И вот, проходя мимо дома номер 60, Глеб заметил афишу кинотеатра «Аврора». Он свернул под арку и в глубине внутреннего дворика увидел нечто вроде классической полуротонды. Бросилась в глаза стоящая между колоннами копия безупречной Венеры Медицейской. Полуротонда оказалась билетной кассой. Забавно, что, лишь купив билет, Глеб узнал, что ему предстоит просмотреть и прослушать фильм-оперу «Пиковая дама». Чувство голода погнало его в чистенький и малолюдный буфет, отдекорированный в античном стиле. Купил стакан хорошего кофе и пару бутербродов с ветчинной колбасой. Быстро поел и подошёл к дверям кинозала, которые уже были закрыты, и служительница попросила подождать до конца журнала. Глеб повиновался, но только журнал кончился, поспешил в зал.
Людей было немного, народ в большинстве своём не любит оперу. В основном, здесь были дамы за сорок, но были зрительницы и помоложе. Свет в зале потух, засиял экран, и Глеб бухнулся в одно из кресел практически пустого ряда. Огляделся, неподалёку сидела пара девушек. Между ним и девушками было три незанятых места, и ничто не мешало ему рассмотреть головку зрительницы, сидевшей с его стороны. Её профиль показался Глебу безукоризненным: высокий лоб, аккуратный носик с прямой спинкой, нежный округлый подбородок. Будто почувствовав на себе взгляд, девушка дёрнулась и повернула к Глебу лицо. В этот самый момент действие фильма перескочило в Летний сад, экран ярко вспыхнул и осветил лицо незнакомки. Душа Глеба пришла в движение, ибо девушка была прекрасна.
Большую часть сеанса улыбка не сходила с лица красавицы, но во время арии Лизы, ожидавшей свихнувшегося Германа, в её глазах засверкали слёзы, и вскоре ей потребовался носовой платок. Надо сказать, и Глеб был охвачен сочувствием к несчастной, ни в чём не повинной главной героине.
Когда фильм закончился, девушки встали, а он всё ещё сидел, загораживая им путь к выходу. Пары секунд прямого обмена взглядами ему хватило для окончательной оценки незнакомки, её лицо и фигура соответствовали его представлению о прекрасном, вторая девушка была обычной малокровной ленинградкой. Он невольно отметил, что экранная Лиза по красоте явно уступала девушке, привлекшей его внимание. Глеб вскочил на ноги и поспешил к выходу. Навострив уши, перехватил быстрый разговор за спиной: «Ты к себе?» — спросила одна, «Да, в свои углы», — ответила другая.
Глеб почему-то решил за ними последить. Девушки перешли на другую сторону Невского и там разделились: Малокровная пошла в сторону Адмиралтейства, а Красотка — в противоположном направлении. Глеб выдержал паузу и поспешил за Красоткой. Та перешла Аничков мост, миновала красивейший Розовый дворец князей Белосельских-Белозерских и повернула на Рубинштейна. «Господи! — мелькнуло у Глеба. — Как нелепо и как увлекательно преследовать!» Разум говорил, что он впустую тратит время, но какая-то тягучая непреодолимая сверхсила гнала его за красивой женщиной репродуктивного возраста.

САША
1
Красотка прошла всю улицу Рубинштейна вплоть до площади-перекрёстка, прозванной народом «Пять углов», обогнула знаменитый дом-утюг с башенкой, перешла на Загородный проспект и нырнула под арку красивого четырёхэтажного дома. Глеб бросился за нею в темноту мрачного подъезда. Прислушался,  она поднималась куда-то наверх. Вскоре он услышал, как лязгнул ключ в скважине. Было ясно — красавица обитает, скорее всего, одним этажом выше. На площадке второго этажа было две квартиры. Глеб приложил ухо к левой двери и услышал восклик пожилой женщины: «Сашенька, ты забыла купить молока для кошки, и хлеба у нас нет!» — «Ой, прости, бабулечка, — ответил сочный женский голос, — совсем из головы вылетело!»
Глеб быстро сбежал по лестнице и выскочил на улицу. Через полминуты красавица с продуктовой сумкой быстро прошагала в сторону Пяти углов.

Итак, он узнал её имя и адрес. Это было немало, но ведь она всё ещё была в сфере доступности. Саша свернула на Рубинштейна и скрылась в ближайшей булочной. Недолго думая, Глеб последовал за нею. Приятный аромат свежей выпечки заставил вспомнить сельпо деревни, где жили его родственники, там по субботам продавали ещё тёплый ситничек.
Однако появление Глеба в булочной не осталось незамеченным.
— Молодой человек! Вы маньяк? — большие небесно-голубые глаза Саши сверкали показным возмущением.
— Простите, миледи, просто, увидев вас в кинозале, я потерял разум.
— А было что терять? — весело усмехнулась девушка. Но, главное, она не была раздражена.
— Миледи, нет в этом городе человека более безобидного, чем я.
— А чем вы это докажете?
— Не знаю. Правда, я могу предъявить свой студенческий.
— Показывайте!
Он показал.
— Глеб Соколов, студент ЛГУ. Фотография и печать, надеюсь, подлинные. Первый раз вижу носителя столь старинного имени.
— Но раз вы знаете обо мне всё, то, может быть, поверите, что в моём нелепом поведении виновата лишь ваша привлекательность.
— Это комплимент или издёвка?
— Это констатация факта вашей принадлежности к редкой прослойке людей, называемых народом красавицами.
— А вы, похоже, входите в класс людей, называемых в народе трепачами и краснобаями.
— Зря Вы так, — Глеб постарался сделать максимально серьёзное и честное лицо, — Вы на самом деле прекрасны, во всяком случае, таких я в жизни своей ещё не встречал.
Саша знала, как легко льстят мужчины, но комплименты Глеба почему-то доставили ей лёгкую и совершенно беззаботную радость.
— Если хотите со мной познакомиться, прекратите этот несносный тон. Документов при мне нет, вам придётся поверить на слово: зовут меня Александра Петрова, я учусь на втором курсе Текстильного.
— А я уже добрался до четвёртого. Может, продолжим знакомство в кафе?
— Увы, это невозможно. Во-первых, меня ждёт бабушка, а во-вторых, завтра у меня зачёт, и мне надлежит к нему подготовиться.
— Я вас понимаю, — вздохнул Глеб, ведь  у меня завтра тоже зачёт — по термодинамике открытых систем.
— Стало быть, до свиданья, Глеб Соколов.
— А когда мы встретимся?
— А это уж ваша проблема, — широко улыбнулась Саша, обнажив жемчуг своих безукоризненных зубов.
На том они и расстались.

2
А дальше всё пошло-помчалось, как по накатанной. Глеб встречал Сашу возле Текстильного института, и они шли вместе до её дома. По дороге он рассказывал ей забавные случаи из своей ещё недавней школьной жизни, и она громко и заразительно смеялась, как может смеяться только прямой и безгрешный человек. А ещё он рассказывал о своих грандиозных планах, и она постепенно проникалась уважением к Глебу. Поначалу, узнав, что он провинциал, девушка не исключала, что ему нужна её квартира и ленинградская прописка, но оказалось, Глеба не интересовал Ленинград, ибо, по его мнению, самая передовая наука обосновалась в новосибирском Академгородке, куда он хотел бы попасть. Саша впервые встретила провинциала, не мечтающего получить ленинградскую прописку, и окончательно поверила странному поклоннику.
 
Однажды, это было во время летней сессии, они встретились оба после сданного экзамена, она была рада-радёшенька своей пятёрке по политэкономии и даже показала ему зачётку.
— А как ты сдал свою энзимологию?
— Тоже на пять, — ответил он и показал свою зачётку.
Саша, не сдержав любопытства, её полистала и убедилась, что Глеб круглый отличник. И даже по математике и физике у него были одни пятёрки.
— А как ты окончил школу? — нотки искреннего восхищения зазвучали в голосе девушки.
— Да так же.
— Небось, и медальку заслужил?
— Было дело.   
— Неужто золотую?
— Какой-то жёлтый сплав, но считается золотом.
***
Глеб красиво говорил, мечтал об открытиях, смотрел на Сашу влюблёнными глазами, и она, сняв привычную защиту, позволила себе влюбиться. В конце лета она познакомила Глеба со своей бабушкой — коренной петербурженкой, пережившей блокаду. Та внимательно выслушала путаную речь молодого человека «о его самых серьёзных намерениях».
После ухода потенциального жениха бабушка сказала: «Ты знаешь, Сашенька, этот Глеб мне понравился, он мне напомнил моего первого поклонника — гимназиста Серёжу. Тот тоже нёс при знакомстве с моей матерью ужасную чушь, но более всего меня поразил безупречный выговор твоего Глеба. Будто вырос он не в заштатной Кинешме, а в дореволюционной столице. Я вижу, ты влюблена в этого Глеба, но выходить замуж за него не разрешу, потерпи хотя бы до четвёртого курса. «Да я и не планировала», — робко возразила Саша, и почувствовала, каким счастьем было бы для неё выскочить за своего Глебчика хоть сейчас, немедленно. Но бабушка была права, образование получить надо.
Саша удивилась прозорливостью бабушки. Мать Глеба оказалась уроженкой Петербурга, вывезенной полуживой из блокированного Ленинграда в июле 1942-го.
Надо сказать, и Глеб не спешил с женитьбой. Ему было нужно определиться с дипломом. Его одногруппники уже подобрали себе научных руководителей в Ленинграде и даже в Москве, но Глеб мечтал о Новосибирске.
Кончилось тем, что Саша сама предложила Глебу сделать диплом в Академгородке, а заодно и оценить перспективу начать там научную карьеру. Она понимала, что Глебчик не успокоится, пока не увидит Городок и не убедится, что в огромном СССР нет места краше, чем её Ленинград. Да и где он найдёт невесту с полупустой квартирой в центре Северной столицы?

***
После зимней сессии Глеб уезжал. Двадцатого февраля они простились на перроне Московского вокзала. Момент расставания врезался в память Глеба на всю жизнь. Шёл мокрый снег, было холодно и промозгло. Саша улыбалась, но в её изумительных глазах сверкали слёзы. Глеб крепко обнял её и поцеловал в губы, потом резко отодвинул от себя и всмотрелся в лицо возлюбленной, пытаясь запомнить эти большие округлые глаза цвета северного неба, подёрнутого лёгкой дымкой, эти тонкие голубоватые веки, эти чётко очерченные сочные губы... «Молодой человек, пора занимать своё место», — раздался хорошо поставленный начальнический голос проводницы.
Глеб легко заскочил в тамбур, и поезд тронулся. Последние слова Саши были: «Пиши! Буду ждать!». Проводница закрыла дверь тамбура, поезд быстро набирал скорость, Глеб отправился в своё купе.

ДИАНА
1
Поначалу он писал Саше почти каждый день, но с ходом времени интенсивность их переписки стала снижаться, ибо новая жизнь, яркая и преисполненная новизны, стала вытеснять из сознания Глеба картины далёкого и вечно серого Ленинграда.
Лабораторией, где Глебу предстояло работать, руководил пятидесятилетний доктор биологических наук Аркадий Львович Вальдман, прошедший огонь фронтов и разруху первых послевоенных лет. Знакомство Глеба с этим мудрым человеком произошло 24-го февраля. Уже через пять минут непринуждённой беседы Аркадий Львович понял, что случай свёл его с редким идивидом, сочетающим неплохой интеллект с первозданным романтизмом. Узнав, что в школе любимым предметом Глеба была физика, шеф посетовал на серьёзную проблему, с которой столкнулась его лаборатория.
— Нам позарез нужен метод для количественного анализа содержимого гипофиза от одной мыши. Беда в том, что эта эндокринная желёзка очень мала — меньше булавочной головки, а её роль в жизни организма огромна, фактически она является главным дирижёром гормонального оркестра животного. Не могли бы Вы попробовать разработать метод электрофоретической разгонки белков и пептидов гипофиза одной отдельной мышки?
Глеб даже вспыхнул от удовольствия. Ещё полгода назад, знакомясь с работой сотрудников родной кафедры, он отметил, что многие их проблемы можно было бы решить с помощью микро-электрофореза. С тех пор он нередко фантазировал на тему постройки соответствующего аппарата. И тут такая удача! Сама жизнь предлагает ему превратить свои фантазии в реальность.
— Мне кажется, я мог бы, — довольно быстро ответил Глеб, забыв изобразить неуверенность.
Аркадий Львович весело рассмеялся. Он, конечно, не верил, что студенту, даже способному, под силу расколоть этот крепкий орешек, но, отсмеявшись, подумал: «Впрочем, надо посмотреть, как у парня дело пойдёт. Ну, а если дело не выгорит, можно поменять тему. А вдруг выгорит? Чем чёрт не шутит!» 
— Вот вам и тема для прекрасного диплома, — весело подмигнул Вальдман. — Приступайте, молодой человек.
       
Глеб быстро понял, что Академгородок — это его место. Кругом лес, природа и никто не давит.
 Три месяца Глеб самозабвенно творил: пилил и клеил плексиглас, тянул стеклянные капилляры и перебирал варианты электролитов. И успех не заставил себя долго ждать. Уже в начале июня, он продемонстрировал шефу первую удачную фореграмму материала, извлечённого из передней доли гипофиза одной мыши. Аркадий Львович пришёл в восторг и поинтересовался, чем бы юный умелец хотел заняться дальше. Тот набросал довольно смелый план, и шеф, как ни странно, не только воздержался от критики, но и предложил Глебу сделать на тему его будущих исследований доклад на лабораторном семинаре.

 Доклад оказался удачным, публика была в восторге от Глеба — от его способностей, юного энтузиазма и глубины его вхождения в сложную тему. Было много вопросов, но они не смутили подающего надежды дипломника. Наоборот, они позволили ему в полной мере продемонстрировать свою эрудицию, находчивость и умение просто излагать сложный материал.       
Наконец, вопросы кончились, и тут одна девушка, которую он раньше не видел в Институте, резво оторвалась от стула и задала ему до смеха простой вопрос.
— Скажите, Глеб, есть ли отличия в мышлении мужчин и женщин?
Она была так прелестна и лицом, и фигурой, и юным задором, что душа Глеба радостно встрепенулась, приветствуя появление в своей окрестности новой интересной личности. После лёгкой задержки он ответил.
— Принципиальных отличий между полами в данном случае нет, ведь наше сознание, как ни крути, порождается работой одних и тех же клеток головного мозга. Правда, клетки эти, как и все клетки нашего тела, находятся под контролем гормонов, а спектр гормонов, как известно, у мужчин и женщин существенно различается. Отсюда следует, что и сознание представителей разных полов должно в какой-то степени различаться.
— Не хотите ли вы этим сказать, что женщины глупее мужчин? — весело хохотнула девушка, явно провоцируя Глеба на протест.
— Я думаю, — спокойно заговорил Глеб, — по сообразительности, так сказать, по живости ума, женщины, пожалуй, превосходят мужчин. Но жизненные программы полов, их приоритеты и цели могут существенно различаться. Достаточно вспомнить хотя бы о материнском инстинкте.
— Надеюсь, милая девушка, вы удовлетворены ответом Глеба? — улыбнулся Аркадий Львович.
— Вполне! — весело выкрикнула девушка.

После семинара к Глебу, ещё разгорячённому своим первым публичным выступлением, подошла Зинаида — хорошо знакомая ему студентка местного университета, проходившая, преддипломную практику в лаборатории Вальдмана, а рядом с нею стояла та самая «милая девушка», которая, по контрасту с серенькой Зинаидой,  казалась настоящей красавицей.
— Глеб, — начала Зинаида, — знакомься, эта моя подруга Диана. Она учится на третьем курсе, но, услышав от меня про твои успехи, пожелала узреть тебя воочию. 
— Простите меня, Глеб, — заговорила Диана, делая акцент почти на каждом слове, — за те глупые вопросы. Это я вас просто на пушку брала.
— Ваши вопросы были совсем не глупыми. Боюсь, вы даже не представляете всей глубины поднятой вами проблемы. Беда в том, что для многих мужчин женщины представляются существами чуть ли не с другой планеты.
— И вы того же мнения?
— Пожалуй.
— И я для вас некто  или нечто вроде инопланетянки? — Диана лихо стрельнула своими удлинёнными чёрными глазами.
— До инопланетянки вы, пожалуй, не дотягиваете, но ход ваших мыслей для меня полнейшая загадка. Простите, но в этой связи не могу не процитировать М.Ю.Лермонтова. В его «Герое нашего времени» есть одно удивительно верное, на мой взгляд, высказывание: «Женщины, женщины! Кто вас поймёт? — и чуть дальше. — То они в минуту постигают и угадывают самую потаённую нашу мысль, то не понимают самых ясных намёков…».   
Диана неожиданно посерьёзнела, и одарила «ленинградца» внимательным взглядом.
— Знаете, девушки, — заполнил паузу Глеб, — я нуждаюсь в притоке в мой организм свободной энергии… Может, продолжим беседу в столовой?
— В какой именно? — вставила Зинаида.
— Я привык обедать в Красном доме на середине Морского.
— Пошли! — очнулась Диана.

2
За обедом девушки выяснили все особенности характера и образа жизни Глеба. И Диана поняла, что этот паренёк при всех его знаниях и способностях на удивление наивен и непрактичен. А Глеб отметил, что Диана резко отличается от его Саши. Саша — блондинка с тонкой белой кожей, Диана же — жгучая брюнетка с матовой кожей цвета слоновой кости. И глаза Дианы другие — миндалевидные, тёмно-карие и слегка раскосые, чувствуется примесь азиатских кровей. Но главное различие в характере — застенчивая, целомудренная Саша и резкая, бесцеремонная, знающая себе цену Диана. 
В конце беседы Зинаида задала Глебу главный вопрос: «А как у тебя дела на личном фронте?»
— Что ты имеешь в виду? — якобы не понял Глеб. — В Ленинграде я жил в общаге. Вернее сказать, не жил там, а только спал,  всё же остальное время проводил в универе и в Публичке, что на Фонтанке. А если погода позволяла, шатался по улицам и паркам. Бывало, в ненастную погоду подолгу сиживал на вокзалах, на станциях метро и даже катался на электричке до Ораниенбаума и обратно. В электричке все читают, и никто на тебя не обращает внимания. Нет более удобного места для думанья. Множество людей, погружённых в свои дела, теряют индивидуальность, превращаясь в безликий фон.
— И неужели в этой безликой толпе вы не встретили кого-то, кто лишил бы вас одиночества? — последнее слово Диана произнесла, делая акцент на каждом слоге, будто молотком то слово забивала.
Глеб, привыкший говорить правду, вроде как, должен был рассказать о Саше, но о ней, кроме него, никто не знал, и ему было проще и удобнее вовсе скрыть её существование. «Во-первых, — успокаивал он себя, — какое им дело до моих чувств, а во-вторых, и это куда важнее, рассказав о Саше, я перекрою себе путь к знакомству с этой странной девушкой». — «Но вспомни твои клятвенные слова?» — проснулся внутренний голос. И тут же подала голос ещё какая-то сущность Глеба, дремлющая в глубинах его души: «А почему бы не поиграть? Саша от меня не уйдёт, а как бы хотелось глядеть и глядеть в эти жгучие очи и слышать этот властный чуть хрипловатый голос».
После краткой паузы Глеб обрёл способность говорить.
— Во-первых, я бы не хотел отвечать на этот вопрос, а во-вторых, я не поэт, чтобы черпать вдохновение в пылких чувствах.
 — Боже мой! Какой же вы правильный, товарищ Глеб! — криво усмехнулась Диана.
***
Диана Сабирова выросла в весьма благополучной семье. Папа — замдиректора одного полузасекреченного института, мама — организатор выставок достижений Сибирского отделения Академии Наук. Девочка прекрасно училась в престижной школе и посещала всевозможные кружки, включая художественную школу и даже Клуб юного техника. Этот клуб, так называемый КЮТ, знакомил детей с миром инженерии и пытался привить им первичные технические навыки. «Художку» Диана обожала, но «КЮТ» был не для неё. Так детская мечта стать технарём, таким же успешным, как папа, разбилась об отсутствие природной склонности к технике и точным наукам. Но зато в гуманитарной сфере — литературе, языках, истории и даже в психологии — ей не было равных. Удивительно, что при неприятии точных наук, она прекрасно успевала в биологии. Это и определило её поступление на биологическое отделение НГУ. И всё-таки к третьему курсу Диана поняла, что современная биология стремительно превращается в невиданную доселе науку — молекулярную генетику — ближе всего стоящую к молекулярной биохимии. Иначе говоря, она со своими гуманитарными мозгами влетала в область своей неполной компетенции. Обладая исключительной памятью и способностью понимать изложение чужих идей и представлений, она могла сдать на отлично любой экзамен, но не могла и даже не решалась создавать свои собственные идеи и представления.
Слушая доклад Глеба, она поняла, что этот паренёк чувствует себя в новой науке как рыба в воде, а ведь он и новые методы изобретает. Вальдман от него в восторге. Шутка ли, этот Глеб за три месяца сумел расколоть проблему, над которой целая лаборатория безнадёжно билась больше года.  Надо бы присмотреться к этой ленинградской птичке, этот лейтенантик лет через двадцать вполне может стать генерал-лейтенантом, если, конечно, ему помочь.

Далее всё развивалось по обычному сценарию. Диана заходила в лабораторию, якобы к Зинаиде, но вскоре оказывалась рядом с Глебом и начинала вести с ним разговоры на темы, совсем не связанные с его работой. Потом они вместе выходили из Института, и он провожал девушку до её дома, точнее, до коттеджа, половину которого занимала семья Сабировых. Довольно скоро Диана убедилась, что Глеб разбирается в истории и классической литературе не хуже её. Выходило, что как интеллектуал он её превосходит, правда, была область, где, по выражению Дианы, «Глебова великолепная башка абсолютно не фурычила». То была область межлюдских отношений — зона, где она считала себя настоящим ассом.
И смелая мысль пронзила сознание девушки: «Я могу стать великой, если подчиню этого вьюношу своей воле». Всплыл образ Элизабет Тейлор в недавно прошедшем фильме «Клеопатра»: «Конечно, по внешности я не могу тягаться с кинозвездой, но реальная Клеопатра, судя по её сохранившимся изображениям, по красоте мне, безусловно, уступала, однако ж, манипулируя величайшими мужиками своего времени, она изменяла ход мировой истории. Моя цель скромнее, но на нобелевку потянет».

3. 
18-го июля на Городок обрушилась сорокаградусная жара. В отсутствии кондиционеров точные приборы перегревались, а мозги сотрудников, как уверяли сами сотрудники, «элементарно плавились». Учитывая эти обстоятельства, Аркадий Львович позволил коллективу после обеда расслабиться на берегу Обского моря (так пышно новосибирцы называли  водохранилище местной ГЭС).  Лаборатория опустела, и для Глеба наступило блаженное время одиночества. Задумавшись над результатом последнего опыта, он отпустил свою фантазию в свободный полёт и погрузился в сладкое созерцание… как вдруг поток картин, творимых его воображением, резко оборвался, ибо хлопнула дверь. Глеб поднял голову и увидел входящую Диану. Она улыбалась, и её азиатские глаза лучились радостным задором.
— Трудишься, несчастный труженик! Такая погода, а ты торчишь в этих стенах, пропахших спиртами, эфирами, кетонами и мерзкими органическими  кислотами.
— Что предлагаешь? — довольно сухо проговорил Глеб, не без усилий переводя своё сознание на другой регистр.
— Предлагаю прошвырнуться. Такая погода у нас большая редкость.

***
Они шли, непринуждённо болтая о какой-то ерунде, и постепенно приближались к студенческому кампусу.
— Куда ты ведёшь меня? — Глеб с удивлением осмотрел незнакомую местность.
— В Зинкину общагу. Сегодня она уезжает домой и в честь этого события решила организовать отвальную.
— А причём тут я?
— Зинаида умоляла привести на пьянку именно тебя, — отчеканила Диана.

В маленьком боксе Зинаиды был накрыт стол всего на три персоны. Скудная закуска соседствовала с обильным спиртным, представленным увесистым Советским шампанским и бутылкой армянского коньяка.
Выпили по бокалу шампанского, и Зинаида заторопилась на автобусную остановку. Проводив Зинаиду, Диана с Глебом вернулись в общагу и продолжили возлияния. Глеб пил редко и потому сильно захмелел. В дрожащем свете дешёвенького бра, висевшего над изголовьем студенческой койки, он видел лишь раскосые глаза Дианы и её улыбающиеся губы. Последнее, что он помнил, был бесконечно долгий поцелуй восточной красавицы.
***
Глеб проснулся на узкой постели рядом с полуобнажённой Дианой. Девушка объявила, что он, якобы, признался ей в любви, и она ему поверила. Он обвёл глазами стол с полупустыми тарелками и совершенно пустыми бутылками и понял, что Диана успешно провернула операцию «Совращение» и тем решила за него проблему выбора спутницы жизни. В тот же день она объявила всем знакомым, что Глеб предложил ей руку и сердце.

Через неделю Диана познакомила Глеба со своими родителями, жених им понравился, и они одобрили выбор их единственного чада. Диана намекнула «предкам» о желательности отдельной жилплощади, и любящие родители пообещали молодым двухкомнатную квартиру в ещё строящейся зоне Городка, ибо счастье дочери было для них высшим приоритетом. Ловушка Дианы, в которую Глеб попал вполне добровольно, окончательно захлопнулась. Сообщить Саше об этих событиях он не решился, он просто перестал ей писать.
Перед регистрацией брака Диана призналась, что при моржевании во льдах Обского моря заработала хронический эндометрит и, по мнению врачей, детей у неё не будет. Это признание резануло по душе Глеба. Почему-то рождение ребёнка после брака казалось ему совершенно нормальным и даже неизбежным. Диана, закусив губу, терпеливо ждала реакции на своё признание. «Ну и прекрасно, — после длинной паузы улыбнулся Глеб», — нас ничто не отвлечёт от работы». Диана шумно выдохнула и прижалась всем телом к своему избраннику.

4
Прилетев в Ленинград для защиты диплома, Глеб  принял меры, чтобы не встретиться с Сашей, и после получения нужных документов быстро вернулся в Новосибирск.
Диана взяла на себя все бытовые и даже организационные заботы. Это был редкий союз двух незаурядных личностей с набором способностей, идеально дополняющих друг друга. Диана выискивала среди третьекурсников самых перспективных юношей и приводила их к мужу. Так был создан сильнейший коллектив, способный на великие дела. Диана говорила Глебу: «Если среди этих ребят найдётся хоть один талантливее тебя, то не обессудь, дорогой, уйду к нему». Она, конечно, шутила, но, как известно, «в каждой шутке есть доля шутки», лишь доля, а остальное — отнюдь не шутка. Глеб был уверен, что, если спасует, Диана его и на самом деле бросит, ведь детей-то нет.
В этой уникальной обстановке творческий потенциал Глеба раскрылся полностью. Уже через девять лет он стал заведующим лабораторией. Фонтан его идей заработал на полную мощь, и наконец через долгие 22 года, пролетевшие, как миг, единый и неделимый, в голове Глеба возникло чувство, что он на пороге чего-то очень важного, но тут грянула Ельцинская Перестройка. Революционный дух «Ломать — не строить» стремительно крепчал, началась деградация Института. Финансирование  было обрезано в разы.  Сотрудники Глеба, которым уже давно было тяжко терпеть интеллектуальный пресс шефа, рванули на жирные хлеба в Америку.
Положение спасла Диана, она устроилась на работу в университет и снова стала искать талантливых студентов. Новые таланты тоже планировали бежать на Запад, но для этого им нужно было защитить кандидатскую диссертацию. На этот крючок и ловила их Диана. Она объясняла самородкам, что быстрее всего можно защититься в лаборатории доктора Соколова. Так снова вокруг Глеба собрался эффективный коллектив молодых честолюбцев. Наконец, через семь лет очень напряжённой работы в голове Глеба завершился процесс кристаллизации идеи, которую он назвал «дельной гипотезой», а Диана — «великой перспективой». Эта идея удовлетворительно объясняла молекулярно-генетический механизм появления у наших далёких предков того, что принято называть рефлексивным самосознанием. Естественно, для подтверждения «дельной гипотезы» нужно было выполнить немалый объём экспериментальных изысканий, но Диана была удовлетворена. Она знала, что без неё «великая перспектива» никогда бы не увидела свет, так что у Дианы были все основания считать себя чуть ли не главным творцом, а Глеба лишь инструментом в её руках, кем-то вроде Григория Потёмкина в руках Екатерины Великой.

ФИНИТА ЛЯ КОМЕДИЯ
1
 Глеб не знал, что пока он в отрыве от мирской суеты бился над решением фундаментальных проблем, в общественном сознании народов бывшего СССР произошёл массовый возврат к религиозному мировоззрению. Статья с изложением «дельной гипотезы» была отклонена редакциями трёх самых престижных биологических журналов РФ. Рецензенты в один голос назвали гипотезу Глеба механистичной, вульгарной и примитивной. Диана, державшая нос по ветру, подумав, объяснила Глебу, что на данном отрезке истории ни один приличный журнал России не опубликует работу, которая предлагает механизм возникновения высших форм самосознания без участия высших сил. Она слёзно просила Глеба не унывать и верить, что время их великой статьи непременно настанет.
В состоянии полной прострации встретил Глеб своё 60-летие и в этот день впервые осознал крах своей жизненной программы. Единственным утешением была мысль, что, несмотря на развал страны и погружение её интеллектуальной элиты в средневековый мрак, ему всё-таки удалось породить свою дельную гипотезу. Впрочем, он уже не испытывал ни радости, ни печали, будто огонь, пылавший в его душе без малого 40 лет, просто выгорел. Так или иначе, но проблемы работы мозга его больше не интересовали.

  ***
Однако деятельный и неугомонный характер Дианы не позволял ей прогибаться под тяжестью навалившегося форс мажора. Она была готова идти на любые жертвы, чтобы глаза её Глебушки снова зажглись, и он мог бы снова ошарашивать её потоком новых невероятных идей, но былой фонтан иссяк. Тогда она предложила продать их неплохую квартиру и переехать в Петербург. Дело в том, что у Глеба умерла бездетная двоюродная сестра, завещавшая ему свою петербургскую двухкомнатную квартиру в старинном доме на улице Белинского. «Смотри, Глебушка, — убеждала Диана, тыча в карту Северной столицы, — это же совсем рядом с Фонтанкой, о которой ты мне когда-то все уши прожужжал». Глеб, как всегда, безвольно уступил жене, решив, что в реальной ситуации эффективная работа в России маловероятна, а искать работу за границей уже поздно.
Итак, они переехали в Питер и скромно зажили на пенсию и за счёт денег от продажи прежней квартиры.
Поначалу Глеб восстановил отношения с университетскими друзьями и был поражён, как по-разному сложилась их судьба. Но более всего его удивило, что многие из них, включая и самых успешных, признали существование загробного мира и высших сил. Это изменение взглядов бывших единомышленников Глеб воспринял как измену принципам научного мировоззрения. Не встретив понимания, он прекратил поиски родственных душ и замкнулся в себе. Когда Диана, готовясь к 70-летию мужа, спросила его, кого бы он хотел видеть за праздничным столом, Глеб сначала даже не понял вопроса, а поняв, резко ответил: «Никого!» Диана лишь покачала головой. Все её попытки растормошить, взбодрить Глеба разбивались об холодную стену тупого безразличия. И даже когда, к ним заходили простенькие подруги Дианы, он норовил уйти в свою комнату или сказывался больным.
Наконец, Диана заподозрила, что у Глеба что-то не то с психикой. После долгих колебаний она вызвала психиатра, очень милую вежливую женщину, которая провела с Глебом продолжительную беседу, пытаясь нащупать причину его замкнутости и немотивированного отвержения родственников, друзей молодости и вообще окружающих.

2
Когда Диана осторожно сообщила Глебу, что врачиха нашла у него первые симптомы болезни Альцгеймера, Глеб было возмутился, но, прочтя в интернете описания этого недуга, со скрипом согласился с верностью неприятного диагноза. Поначалу он счёл, что людям напряжённого умственного труда деменция не страшна, но приуныл, узнав, что один из величайших умов человечества — Иммануил Кант — получил к концу жизни все прелести синдрома Альцгеймера. Конечно, рекомендацию разгадывать кроссворды Глеб отринул с порога, ибо всю жизнь занимался разгадками куда более серьёзных проблем. Да и теперь его отдушиной было чтение в интернете статей по космологии и астрофизике.

***
Обнаружение у Глебушки страшной и неизлечимой болезни потрясло Диану. Ей стало казаться, что в этой напасти виновата она, что это её нелепое желание прославиться вынуждало Глеба работать на износ. Холодный, можно сказать, мужской ум Дианы говорил ей, что она не может помочь Глебу, но горячая женская природа искала путь к спасению и наконец нашла его. Вскоре над изголовьем постели Дианы появилась миниатюрная копия иконы Казанской Божьей Матери. Теперь по утрам она часто застывала у окна, вперив свой тяжёлый немигающий взор в стоящий на другой стороне улицы Храм Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы. В эти минуты она безмолвно молила святых излечить Глеба и простить её за многочисленные прегрешения.

***
К семидесяти пяти Глеб заболел бродяжничеством. Он выходил из дома и шёл, куда его влекла любая внезапно возникшая мысль. При этом он часто терял чувство времени, и Диана начинала ему звонить по мобильнику. Он нехотя отвечал, что не знает, куда его занесло, потом находил название улицы и номер ближайшего дома, но понятия не имел, как вернуться. Кончалось тем, что Диана находила его, безучастно сидящего в каком-нибудь скверике, и приводила домой.
Всё многоцветье синдрома Альцгеймера было налицо, но, когда Диана открытым текстом назвала своего Глебушку больным человеком, неспособным жить самостоятельно, он спокойно выслушал её, и на его усохших бескровных губах заиграла улыбка человека, знающего какую-то тайну. Боль, жалость и не растраченная материнская любовь пронзили душу преданной Дианы. Она махнула рукой и выбежала на кухню, чтобы скрыть слёзы, хлынувшие из её всё ещё прекрасных тёмно-карих очей. Но она не знала и даже не догадывалась, как счастлив бывал он во время своих блужданий. Какие величественные картины возникали в его сознании, когда он брёл вдоль Невы или когда сидел в старинном парке, уставившись на дорожку, осыпанную осенними листьями. Но всё это он видел, лишь вырвавшись за стены своей квартиры.

3
Заботливая Диана не выпускала мужа из дома одного, но однажды, она вышла за покупками, забыв запереть наружную дверь. Обнаружив это, Глеб выскользнул из квартиры, пробрался дворами на набережную Фонтанки, без проблем дошёл до Невского и остановился — на другой  стороне великого проспекта призывно сиял "розовый дворец" князей Белосельских-Белозерских. Глеб пересёк Невский и подошёл вплотную к чудесному зданию, потом бездумно повернул налево и добрёл до поворота на улицу Рубинштейна. И тут бешеная радость ударила ему в голову. Он не шёл, а летел по Рубинштейна, ни о чём не думая, пока не оказался на Пяти углах.
Глеб смотрел на скопление машин, на яркие вывески, на решётчатую загородку, опоясывающую клиновидный торец странного дома с башенкой. «Дом-утюг!» — произнёс внутренний голос.  Шум города смолк, пропали машины и вывески — он ступил в пространство своей молодости. Обогнул дом-утюг, перешёл на Загородный и нырнул под такую знакомую арку дома номер 16. Вот и лестница. Темень и затхлость его ничуть не отвратили, напротив, его душа пела. Взлетел, не чуя ног, на второй этаж и позвонил в заветную дверь.
Послышались лёгкие шаги, звякнула щеколда, и ему открыла чистенькая старушка:
— Вы из соцбеза? — зазвучал нежный, почему-то знакомый голос.
— Извините ради Бога, вы, должно быть, Сашина родственница, скажите, где Саша? Могу ли я её видеть?
— Возможно, вам нужна Валентина? Она живёт в соседней квартире. Вы, вероятно, что-то перепутали?
— Никак нет. Простите, я не знаю вашего имени и отчества.
— Я Александра Васильевна, а как мне обращаться к вам?
— А я Глеб…, если угодно, Глеб Алексеич. Извините, вероятно, я действительно ошибся адресом. Видите ли, где-то здесь совсем недавно проживала Саша... Я был её приятелем и даже другом, — смущённо добавил он.
Старушка всмотрелась в Глеба.
— Боже, те же глаза и тот же голос. Неужели это ты — мой Глеб, который уехал в Сибирь и позабыл меня.
И тут в глазах Глеба всё поплыло, он слегка качнулся и сильно побледнел. Александра Васильевна схватила его за руку и подвела к диванчику:
— Садитесь, Глеб Алексеич, в ногах правды нет.
Он сел, восприятие мира восстановилось. Александра Васильевна подсела к нему и снова заговорила. 
— А я ждала тебя три года, потом поняла, что замуж всё-таки выходить надо. Слава богу, женихов хватало, выбрала самого верного и не ошиблась.
— Где же он теперь?
— Умер в 2018-ом. Рак лёгких, курил как сапожник. Вот уже пять лет, как живу одна. Дочь давно уехала в США, там вышла замуж, и внук мой теперь американец.
В этот момент зазвенел мобильник Глеба – это Диана занялась поиском мужа. Он резко нажал на кнопку отказа.
— Прочь! Прочь эту жизнь! — прошептал он, жадно всматриваясь в лицо старушки. — Боже, эти неповторимые глаза цвета чуть мглистого северного неба, и эта родинка на левой щеке... — Неведомая сила потянула его прижаться губами к этой родинке, и в ноздри пахнул запах кожи, ни с чем не сравнимый запах его Саши.
Глеб закрыл глаза, ему были не нужны обманчивые глаза.
— Милый и глупый мой Глеб, ты снова со мной, — зазвучал сочный молодой голос. — А ведь до счастья было рукой подать.
— Почему было? Я вернулся, и у нас целая жизнь впереди.
Она засмеялась, закатилась своим неподражаемым заразительным смехом. В этот момент снова зазвонил телефон Глеба. Александра Васильевна взяла трубку. «Кто вы? — кричал женский голос. — Я жена профессора Соколова».
— Не волнуйтесь, Глеб Алексеич  в полной безопасности.
— Где он? Учтите у него Альцгеймер! Он не найдёт дорогу домой!
— Подъезжайте к Пяти углам. Там у дома с башенкой я передам его вам.   
— С кем ты говорила? — спросил Глеб.
— С твоей женой.
— У меня нет, и никогда не было жены.
— А сколько тебе лет, Глебчик?
— 22, ты же прекрасно знаешь.
— А мне прошлой осенью стукнуло 75. Открой глаза, Глебчик.
Он открыл глаза и увидел перед собой ту самую 20-летнюю девушку, в которую был влюблён более полувека назад. Та же тонкая белейшая кожа с голубоватым отливом, те же нежные девичьи щёки и манящие чётко очерченные губы. Всё это шло вразрез с реальным возрастом Александры Васильевны, но повреждённый мозг Глеба генерировал желанный образ 20-летней Саши. А она смотрела на него и улыбалась.