шуба. СВетлой памяти Миши Павлова

Сегодня, на исходе дня, роюсь я в соцсетях, просматриваю сообщения, встречая знакомые имена, пролистываю их, пока не наталкиваюсь на имя Миши Павлова, моего бывшего ученика — тут же размещен и его неудачный портрет—  уже выросшего, почти состарившегося, когда-то перенесшего онкологическое заболевание.
Как ты там?  Интересно…
« Миша Павлов покинул беседу»— неужели ты, наконец, принимал участие в обсуждении рассказов на секции прозы в нашем Литобъединении?
Лет десять  ты мне не звонил, а я уже и перестала звать тебя на наши литературные тусовки- все не приходишь, все отнекиваешься.
 А мог бы...Твоего обширного таланта хватило бы на всех.
Мельком оцениваю твои новые и старые многочисленные фотографические портреты и портреты написанные маслом — ну, красавчик, ничего не попишешь! Возраст тебя даже украсил, подчеркивая аскетическую худобу щек и красивый изгиб армянского носа в контрасте с детским выражением небесных глаз под копной уже седых локонов...
Харизма твоя, дорогой, даже на кончиках  музыкальных пальцев просматривается, не говоря о твоём загадочном выражении лица: то ли мудрец, то ли гуру, то ли пришлец из другого времени, то ли не узнанный пассионарий...
Журналист, фотохудожник, книгочей, радиоведущий музыкальной программы — ты всегда был не таким как все, наверное, от этого так многочисленны твои непохожие портреты — не могут художники, ну не могут поймать в тебе это неуловимое любопытство к жизни в принципе.

И вот тут мне попадается на глаза твой текст о шубах:

Считайте меня нетолерантным сексистом,
но я уверен,
что женщине зимой необходима шуба.
Норковая, песцовая, лисья, чернобурочья, даже хоть и нутриевая.
Нутрия - это почти домашний бобёр, чтоб вы знали, образец стойкости меха №1, и очень красива в шубном росшиве.
Особенно, если эта женщина русская.
И уж тем более, если сам ты -
армянин.
Где это время, когда носили лисьи шубы?
Где эти дамы, которые носили эти шубы?
И где, наконец-таки, эти армяне, которые эти шубы покупали...
Эх, что за нравы, Постум... (заметка из Мишиной старой флешки)

Да! Да, Мишаня!
Ты всегда  такой, понятливый и умный. Ну кто, если не ты, напишет такой дифирамб русской даме в натуральной шубе?
Вот я тебе завтра позвоню, дорогой,  и заявлюсь к тебе в гости. В шубе!
Весной ))) А хоть и весной -  припрусь! Посмеёмся вместе. Не ждать же зимы...
Сейчас так поздно…
А я уже почти старенькая и мне нужно себя немного беречь.
Больше некому.

В последние годы я накупила себе несколько шуб…
Наверное, мерзнуть начала? - хотя какие морозы в Ростове?..
Разве что на пару недель, но с ветром, пронизывающим, пробирающимся в, казалось бы, самые недоступные места,  и, если заболеешь, то последствий хватит надолго.
Бронхит, он как туберкулёз, цепляется навсегда.
Но одной шубы хватило бы, а остальные-то зачем?
Нет, это скорее, гештальт юности. Нужно было его закрыть.

Помню, как я,  девочка, только что приехавшая с родителями с черноморского побережья на, как говорится, ПМЖ в Ростов, в драповом пальтишке с мутоновым воротничком и в кожаных ботиночках на капроновый чулок, добиралась с одноклассниками из только что отремонтированного после Войны драматического театра имени писателя Горького домой, в далекий район Военведа.
Ни денег на автобус, ни самого  автобуса не дождешься, даже если и с деньгами.
А напрямки — через ночной город, держа курс на запад, мы пересекали ночной город, смело преодолевая степной ледяной ветер зимних каникул.
И не холодно было, а отчаянно-весело — мы прыгали по тротуарам, перебегали пустынные ночные улицы и истошно орали разные песни конца шестидесятых. Правда, дома ступни оказались белыми, а колени бесчувственными и  красными, и болела я потом долго…
Да и  студенчество было не щедрым на новую одежду.
Разве что к 30 годам, в комиссионке... попалась немецкая рыжая шуба из ламы...
Прошло еще двадцать лет и  у меня появился норковый полушубок...Дубленки, да, были. Так назывемые «нагольные шубы»из овчины, носимые на Руси бедняками, ибо богатые всегда покрывали мездру сукном, уже не говоря о парче, или носили ценные шубы мехом наружу.
И вот оно, счастье: в конце зимы в Секонде была объявлена невероятная скидка на шубы!
Наш Секонд Хенд был совсем новым, никому еще неизвестным в этом районе, да и весна не за горами — вот и цены просто бросовые!
Так, одну за другой, я за скидочный период натащила шуб:и расклешенную норковую(только на выход), и нутриевую с песцом (на выход в морозы), и тяжеленную мутоновую в пол (для выхода в запредельные морозы), и еще светлую коротенькую с капюшоном из какого-то зверька (тоже на выход весной),  и  это не считая своей рыжей ламы, хранимой с 30 моих лет,  кроличьей потертой шубы от умершей мамочки, белой песцовой, отданной мне подругой и так и не надёванной( а куда мне в белом и лохматом?), тулупа  и трех дубленок разного цвета…Во, размахнулась...
Десятки раз примеривая, и  с трудом размещая в тесном гардеробе это богатство, уже проветренное и прогретое на солнце, я теперь сетовала на то, что в Ростове зимы скорее теплые, чем холодные…и зачем мне столько...да успею ли  вообще их надеть, имея в виду свою третью половину жизни?...
—А в Европе??? Там всегда носят шубки...правда, искусственные.
—Искусственные???
— Фи! Искусственный мех, уж если и не сваливается и блестит, то совершенно не греет.
—Это в моем-то возрасте и — в эрзац шубе?! Нет! Только натуральная шуба!!!
Это я сама с собой разговариваю…уже давно.

А еще я думаю, что мне нужно искать повод и хотя бы разок выгулять каждую шубку, почувствовать её на себе, ощутить себя в ней и в шляпке…
А повода всё нет, то стоял мороз трескучий, а то и вот, уже очередная весна чирикает прямо с голых веток тутовника.
—Уф…Да успею ли я всё это поносить?
Вот опять я белую песцовую в этом году не надела. То шапочки к ней нет, то сапоги с каблуками...  по снегу...нет, не то…А уже снова весна.
—Ну да… Осень-зима  почти без сна, и вот — опять весна...


...А помнишь, Мишаня, как еще в школе ты «подбивал» товарищей на съемку внезапных фото для стенгазеты? И подписывал фотки, конечно, ты:
 Сенсация! Консультация учителя на уроке биологии!!! — Это в мой огород камешки.
Ведь я я была учителем биологии и химии в ваших выпускных классах.
Даже классным руководителем!
Ваша  «родная» классная внезапно умерла в самом начале сентября от последствий диабета — молодая, с грудным младенцем на руках.
Так —  её муж остался с двумя детьми, а ваш класс без классного руководителя…
А мне, молодой-нестреляной выпускнице, было, ой как непросто с 12 сентября войти к вам в класс и назваться «классным руководителем» после неё, умницы и красавицы…
Никто не видел, как тряслись мои ноги за учительской кафедрой, как ледяными пальцами я прижимала к себе классный журнал, а зубы, при малейшем их размыкании, начинали выбивать дробь. Обычное «здравствуйтеребята» мне бы поддалось не сразу.
Несколько минут я скрывала свое волнение за молчанием обесточенного лица.
Собралась.
И выпалила, как шагнула в пропасть: Добрый день!

А помнишь, какие вы мне задавали вопросы, надеясь смутить, вывести из равновесия, отомстить за моё непрошеное появление в вашей жизни?
Вопросы сыпались и в лицо, и в спину:
А сколько вам лет? Вы замужем? А дети есть? А мужу сколько лет? А где вы живете? А на какой улице?…

А помнишь, эти регулярные опоздания «нигилистов», когда минут через 10 после звонка, после отметки в журнале отсутствующих, когда  уже класс получал задание, появлялась пятерка улыбающихся негласных «лидеров», распространяя табачище с высоты их роста и демонстрируя полурасстёгнутые рубашки на волосатых грудях.
Ну...скажу я тебе… нужно было мне не растеряться, не опустить глаза с их улыбающихся рожиц, не подыгрывать им, но и не вступить в в губительное противостояние — а это было не так просто.
Да, мне помогал опыт участия в КВН, и я сама проводила эти игры «веселых и находчивых» с восьмого класса.
Конечно, помогли и магические слова «профессор», и свежие фото с «электронного микроскопа» в руки каждому ученику — этим «чудом века» меня снабжали сёстры мужа, дочери профессора Ростовского Университета, завкафедрой генетики Ивана Федоровича Лященко, и карточки с генетическими задачами, которые я писала и клеила картинки до полуночи, и викторины по биологии и химии, которые я проводила регулярно, вводя интеллект и знания в императив.


А помнишь, Мишаня, наши чайные посиделки в моей лаборантской, где коллекция книг по биологии уже занимала полки— так я брала процент за пересдачу оценок книжками в эти шкафы, а ты меня осуждал. Взятка!— говорил ты мне, и отворачивался.
А разве ты не знал, что их читали все, кто хотел? И мои собственные книжки стояли здесь же, и мои подписки журналов «Юный натуралист», «Химия и жизнь»…
Мы обсуждали прочитанные книги «Мастер и Маргарита», Сэлинджера, Хеменгуэя, и рукописный «Реквием»  Анны Ахматовой, открывали ленинградскую поэтессу Галину Гампер; не воевавшего, но пронзительного Глеба Семёнова, знакомились с непривычной интонацией Марины Цветаевой. А гениальный поэт Высоцкий?
«Вдоль обрыва, по-над пропастью...» —я тебя уверяла, уже вытирая слёзы, что эта песня его— лебединая, так можно только прощаться...
Здесь, в лаборантской, бегали две ручные крыски, забираясь на колени к гостям, посверкивала глазом однокрылая галка Галя, ожидавшая себе хозяина, и вся эта троица регулярно шкодила, незаметно выбираясь из своих клеток.
Мы даже подозревали, что они непостижимым образом договариваются и выпускают друг друга.

...Наверное, ты не помнишь, но у меня в первую четверть школьного года было всего два платья, которые я меняла, и в которых я снята на ваших фотографиях для стенгазеты — нищета нашей молодой семьи была неописуемой, года семидесятые, время дефицита на абсолютно всё: продукты и одежду, мебель и технику, книги и пластинки.
Но, уверенная, что уважение к человеку должно быть через его знания и стремления, я упорно следовала этому принципу.
Хотя дело не в моём принципиальном нищелюбии, а просто у меня не было другого выбора, как, не смиряясь с нищетой,  делать упор на творческую подготовку уроков, а, параллельно, пытаться из стариковского синего костюмчика в белую полосочку, немного его перекроив, и  связав большой воротник, соорудить вполне себе модный наряд.
Правда, я тут же снискала кличку « синий чулок в белую полосочку».
Так и написано на одной из фоток.
Тем радостнее было, когда мне выпускники вручили Диплом «Ходячая энциклопедия», вызвав на сцену актового зала, в Новогодний вечер, а еще —  присвоили звание «Лучшего учителя» по мнению выпускников.  Я храню этот рукописный Диплом, да...
Уверена, что внешне я уже соответствовала такому моменту, теперь одетая в длинное вечернее платье со сверкающими бусами. Сестра, спасибо, выручила.
Такой нарядной меня, конечно, дети видели впервые…
Я -таки победила этих сорванцов не тряпками, а знаниями. Ура!

А помнишь, Мишаня… как у меня пропали из лаборантской книги?
Две книги, которыми я очень дорожила: одна была о летающих ящерах, а другая о бонсаях, маленьких японских деревцах
Ведь ты был вхож, да? Ну, кто, если не ты, мог взять эти книжки и вынести их из лаборантской?
Я помню до сих пор твои глазищи, скорее удивлённые, чем возмущенные, даже стеснительные, как бывает от неловкости увиденного; молчание, после которого ты смог сказать, что это не ты взял, и вы, Галина Григорьевна, пожалеете о своих словах…
И больше ты со мной не разговаривал, в лаборантскую не заходил...
Но эти книги мне дарил парень, с которым мы по глупости некрасиво расстались, и мне было жаль, и возможности исправить или объяснить ситуацию не представлялось, только книги эти я  и берегла. Виноватой себя чувствовала, вот и до сих пор берегу.
Кстати, он стал профессором математики, преподавателем Ростовского Университета, так вот…
К концу учебного года ваша семья покинула этот район и переселилась в центр, так, Мишаня?

...А помнишь, летом, в мой учительский отпуск ты с одноклассниками молча заявился ко мне в квартиру?
Стоял жаркий июль, как сейчас помню, как же,  25 число.
Я  молча всех усадила, а ты вытащил откуда-то бутылку вина и положил на стол пачку сигарет.
А в ответ на моё окаменевшее лицо и опущенные глаза, ты спросил:
—Вы сегодня телевизор включали?
—Нет… — мотнула я головой. Я в квартире у матери, поссорилась с мужем, не до телевизора. Все мысли были заняты переездом, сыном, новым садиком. Какое ТВ?
—Значит, садитесь. Мужайтесь!— и сигареты мне, учительнице,  подвинул, а товарищ уже и спичку подносит. Знали, паразиты, что покуриваю.—Сегодня умер Высоцкий.
Сигарету я взяла, огонь приняла и все молча закурили.
Учительница и её ученики.
Курили и молчали.
Я пошла за стаканами.

...И вот  тем же летом я случайно узнаю от молодой секретарши директора, биологички-выпускницы, что эти книги её сестра видела на книжной барахолке у некого человек, который живет с ними по соседству. Я так была счастлива возможностью обретения пропавших книг, что нимало не задумалась о деталях происходящего.
С радостью отдала через неё «соседу» запрашиваемую немалую сумму и—о, радость!— получила книги назад.  Именно свои книги.
И вот тут-то задумалась о хитросплетении ходов, в результате которых мои книги, с заклеенными подписями и некоторыми личными пометками, вернулись ко мне из рук именно  юной биологички, имевшей допуск в мой кабинет и мою лаборантскую!
Так вот, кто украл мои книги! Это была именно секретарша директора...
А тебя, Мишаня, нет, и где тебя было искать теперь, чтобы извиниться? Где?

Слава Богу, наш город, особенно его центр, так мал, что  зимой мы встретились в одном трамвае и висели с тобой на разных дверях, и я кричала тебе из своей двери до твоей, что прошу прощения за книги — помнишь?— ты и вправду, не виноват, и я знаю кто, и прости меня, пожалуйста!
А ты, как ни в чем не бывало, кричал в ответ, что знал, что не виноват, и прощаешь меня.
А зимняя улица  имени режиссера Станиславского хладнокровно оценивала убедительность наших криков и усиливала их скрипом тормозов.
Вскоре мы случайно встретились в городе и проболтали о том-о сём целый час. Изменений было много: и твой законченный институт, и смена моей работы…
А потом я несколько раз видела тебя то в компании странных парней, то длинноволосым и взъерошенным с балалайкой в руках на цоколе ЦУМа в окружении примерно таких же странных малолеток.
Много лет я избегала общения с тобой именно после этого случая, хотя видела всегда: твой яркий шарф, неизменно обвивавший шею, был заметен в любое время года. Наркотики…
Тут педагогические меры оказались бы бессильными. Да и собственная жизнь, скорее, напоминала борьбу за выживание, чем благополучный процесс «счастья жизни».

...А сколько лет мы не виделись, когда ты подошел ко мне на творческом вечере Володи  Ершова с моим именем, а я тебя не узнала?
— Галина Григорьевна?— Даже голос твой ослаб до сипоты, сделавшись неузнаваемым на слух.— Вы меня не узнаЁте?
Да, как я могла узнать в тебе тонкоголицего кудрявого армянина, теперь, в таком обесцвеченном, опухшем так, что твои когда-то огромные глаза уже поглотились отеками?
— У меня рак…
— Господи!
Сколь раз за свою жизнь я уже видела такие же жадные, внимательные к чужой жизни глаза обреченных, всматривающихся в твоё лицо, желающих силой произведенного на тебя шока хоть прикоснуться к твоей неважной избыточной суете здоровья и остановить её хоть на мгновение, подаренное лично им, уходящим.
О, этот ступор принятия чужой беды…
—А операция?— я, прячась за вопрос, и трепеща снова как птица-мать, ищущая своим птенцам выход.
—Да...Я думаю еще стоит ли?
Ты не стал ждать Володю Ершова, талантливого поэта, так и не принятого в Союз писателей из-за невыполнимых для него условий иметь две изданных книжки. Да и чего ждать своего здорового старшего товарища, если вокруг него немедленно образовался творческий многоугольник собутыльнков, в который ты, Мишаня, уже не вписывался...

Мы вдвоём шли по городу, рассказывая друг другу все прошедшие события.
Я между делом все пыталась уговорить тебя согласиться на операцию, тем более, что твоя добрая мама уже договорилась  о ней в Ростовском онкологическом институте, у хорошего врача —да там все хорошие! —и не нужно бояться, и— хочешь? — я приду и буду сидеть у операционной?
Вот так болтали мы, так и зашли к тебе, в твой полуподвал «попить чая», и я увидела, как ты живешь, и чем наполнена твоя жизнь, и как будто мы заново познакомились, и исчезли  и обида на меня за эти несчастные книжки, и темные годы твоей наркоты…

...Тебя вскоре прооперировали, и я сидела с твоей мамой и твоей веселой голубоглазой тётей у дверей операционной несколько часов, и мы, устав,  молчали как три нахохленные птицы, пока тебя не увезли в реанимационную палату, а добрый усталый  врач, не сообщил, что «операция прошла успешно».
Сколько же я сделала снимков в той палате?
Сотни…
Невероятно худой, плохоговорящий, одни глазищи — операция была на корне языка! — зато потом будет самому интересно рассматривать себя, вспоминая, из какого адища вытащил себя. Так я надеялась, так же надеялась и твоя волоокая мама с армянскими раскосыми глазами, также была уверена твоя тётя, учитель иностранных языков.
Я еще много раз приходила к тебе  домой, встречая там интересных людей, а ты музицировал,  мы «гоняли чаи» с вкусняшками и беседовали обо всем. 
Ах, как ты чудесно играл на фортепиано!
Помнишь, с какой радостью ты вспоминал концерт «босоногой дивы»Цезарии Эворы, на который тебе удалось попасть? После нашего разговора, я тоже ею «заболела» и, по-моему, хронически. Я могу точно показать на карте, где находится Кабо-Верде, это крошечное государство в  Атлантике  среди островов Зеленого Мыса, давшее этот чудесный и проникновенный голос нищего, но свободного  народа.
Каждый, кто к тебе приходил,  старался тебя поддержать, подкормить—  всем нужно, чтобы ты жил, укрепился после операции.
Несколько раз я потом встречала тебя, уже делавшего уличные снимки прохожим, всегда читала твои репортажи после поездок в Петербург, в Абхазию, в Москву— восстановился, слава Богу!

...А помнишь, сколько раз я звонила тебе с предложением вести в литературном объединении поэзию или класс переводов? Ты все спускал на тормозах, поминая старый клуб с великой старухой Ростова, где ты был  у неё в фаворе.
Ну, был этот клуб Эльфриды Павловны Новицкой...Интересная босоногая нестареющая старуха, совершенно одинокая на склоне лет: ни мужа, ни пропавшего сына. Она была в Ростове известна всем посвященным, которые с ней здоровались на общественных мероприятиях в Донской публичке, но норовили сесть от неё подальше: уж больно пахла она плохо, годами выживая в полусожженной квартире без всяких удобств. В самом центре города, окнами на Центральный рынок— так её пытались выжить из старинной квартиры на первом этаже.
Однажды мы проводили уличное мероприятие  с Эллионорой Леончик как раз напротив её окон, и она, босоногая художница-примитивистка, вышла нас урезонить, обзывая графоманами:
— Да вы знаете, кто я?
Невозмутимая  Леончик в ответ спрашивает:
— А вы знаете, кто —  я?
— Я—  Эльфрида Павловна Новицкая!— и надвинула огромный козырёк на глаза.
— А я Эллионора Раймондовна Леончик!— и откинула козырек повыше.
Обе маленькие, в штанах и огромных фуражках, стоя  носами друг к другу, они напоминали несъедобные грибы, случайно выросшие на улице после дождя.
Но, обмен редкими именами привел к миру и дружбе между литературными поколениями.
Как бы ни было, но Эльфриды не стало на 81 году. Давно…
 Хорошо, что  в группе прозы, Мишаня, ты начал обсуждать чей-то рассказ. Может быть и примкнёшь к нам?

Как оно там, у тебя: Где эти дамы, которые носили эти шубы?— вот она я, дама в шубе!
Как я вовремя снова вспомнила о тебе — уже примерно 15 лет как прошла твоя операция, и ты, как всегда, такой деятельный и оптимистичный! 
Вот тут  и твой текст о шубах, которые я накопила и накупила.
Кому я об этом скажу, как не тебе, а? Кто порадуется со мной, если не ты?
Это, выходит, я с тобой во сне и проболтала?
И пока я с тобой и с собой болтала, наступило утро.
Что там еще на твоей страничке в Контакте?
Ну да, фото... портреты… это я видела.
Почему— был?
Почему друзья твои  пишут, чтобы о тебе писали воспоминания???
Почему твоя сестра Лена, просит прямо сейчас писать о тебе по ссылке и ставит фотки накрытого во дворе поминального стола в твой день Рождения?
Нет! Нет! Нет!!!
Мы еще не все сказали друг другу.
Аааа!…
Да,вот, и Сытин пишет, что ты умирал(у-ми-рал?) тяжело, задыхаясь от удушающей опухоли. У-ми-рал?
Нет, нет!!!
Мишаня, маленький мой, неугомонный, несмиренный… Неужели?Неужели -всё?
Всё.
Отмучился. Больше года назад.
Господи, как же твоя добрая мать пережила тебя?
Вся моя жизнь, кажется, пошла насмарку.
И кому же я теперь покажу свои шубы...