Женщина-Трава

…Он знает: сам из себя -- симпатичный.
Заглядывает в зеркало часто и словно б между делом -- как бы на миг прислушиваясь к чему-то… а отвернувшись от зеркала, если рядом кто-то, без смущения улыбается.
Непосредственный! – Как его сестра говорит о нём.
Так вот тогда…
С ним-то, он знал про себя, – всё в порядке.
А в деревню приехал заранее, на автобусе, -- чтобы прибраться…
Приготовиться встретить даму!
…Позвонил ей вечером.
Едва на её номер -- и вдруг почувствовал… именно в этот миг и заочно… какой-то странный стыд… за основательность, что ли, во всём свою?.. за хозяйственность?.. -- За что его с детства все хвалили…
Ведь эти черты его – даже сейчас на расстоянии – кажутся, может быть, ей там, в большом городе, новыми, неожиданными, даже какими-то экзотическими…
Тем более – она: буду, мол, с подругой.
Та, мол, тоже хочет посмотреть настоящую деревню!
Это его немножко обидело…
Его интимные планы, грёзы…
Что ж. Тогда и хорошо, что привёз с собой, по своей всегдашней деловитости, вина.
И вовсе омрачил -- уж сам себя.
Зачем, и правда, он сунулся со своей дурацкой инициативой? – Приехали бы на её машине сегодня вместе!.. А завтра ей, в самом деле, скучно было б ехать одной...
Та-ак…
Приедут завтра, значит, сразу две…
Но в деревне в нынешней – нету, не водится теперь никакого естественного любопытства: даже соседний дом купили какие-то незнакомые.
Сестра сюда, в деревню, -- тоже пока не собирается: все ждут, когда созреют в огородах яблоки.
Вдруг – прямо его обожгло: ведь телевизор тут, в углу, – давно неисправен!..
Как же он её заранее не предупредил?..
И выйдет, что он… Или ничего не выйдет?..
Главное же: что весь этот вечер, всю эту ночь он будет делать?..
Собрал по всему дому разную, с глаз долой, обувь в мешок, снёс на чердак… Старые фуфайки, старые пальто со всех, повсюду, вешалок – туда же…
Подмёл пол.
Принёс с колодца два ведра воды.
У колодца поставил, не забыл, косу в корыто с водой … Может, завтра утром покосит… Ведь скоро и пора!
Если и заснул – то потому только, что был убаюкан привычной деревенской – короткой летней – темнотой…
…В ресторане, как всегда, было очень громко и очень контрастно.
Его приятель без конца крутился по сторонам: иронизировал-ёрничал.
А он – то вставал на минутку «размяться», от – по природной своей гордости – лишь косился…
И -- встретился!
Встретился -- с огромными!.. карими!.. глядящими не моргая прямо на него!
Он покраснел и – боясь теперь смотреть ТУДА – дерзко выпил стопку. Потом ещё.
И словно бы впал, как это всегда сразу от водки, в какой-то особенно отчётливый сон.
Чуть же опять музыка – он испугался…
Но – уж не мог усидеть!
Будто он не в ресторане – а где-то в таком самом себе, который – после того волшебного взгляда...
Встал и – прямо-таки чувствуя на своём лице белые пятна – пошёл…
Подошёл к ней…
Пригласил…
Она посмотрела, снизу вверх, своими теми карими на него -- как бы чуть испуганно и как бы умоляюще…
Всё более его опьяняя!
Но тут оказалось, что двое, кто ещё был за её столиком, были одной с нею компанией.
И сходу… в громе!.. пёстрой!.. музыки-светомузыки!.. последовало – между ним и теми двумя: «Пошли?! – Пошли!»
И они трое, он и те двое, резво устремились – сквозь танцующих -- в фойе…
У дверей на улицу – ещё раз подтвердилось: «Вышли! – Вышли!»
Но она, догнав их, под локоть втащила его, уже перешагнувшего порог, обратно.
И увезла его к себе домой.
У неё в квартире – пахло чужим городским уютом… и спавшей в углу тёмной комнаты её маленькой тёплой дочкой…
Холодной, как сразу к голому телу, постелью…
…Она была его старше на пять лет.
Но в чём – потом он навязчиво рассуждал -- её преимущество?.. Которое, конечно, было!.. Но -- в чём?..
Отец её, якобы, бывший военный… Он, наверно, и купил ей машину… Сама она в какой-то фирме… Не любит об этом с ним говорить… Разведена… А на эту тему – вообще никто не любит разговоров…
У него же отец – в прошлом председатель колхоза.
О, это надо – по месту сельского жительства – чувствовать!
Он, сын, потому такой и горделивый. Чего никогда и не было у него никакой нужды скрывать.
После школы отец, по какому-то, в райцентре, знакомству, устроил его в техникум. Но он, проторчав там кое-как с год, бросил… Ведь нет в этой затее чего-то, для жизни, самого главного!..
Матери у него не стало, когда он был в армии.
Сестра ему так и сказала: дескать, ты всегда теперь помни, что я у тебя -- старшая сестра.
И отец теперь жил у неё, у дочери: в большом посёлке недалеко тут, под городом.
После армии он устроился на завод. Здесь, областном, главное, центре. Пусть рабочим. Зато -- где побольше платили.
Ведь он -- да, модник.
А самое главное – нужно, как говорится, думать о будущем, о своей, так сказать, судьбе… Для чего, прежде всего, и приодеться.
Жил в общежитии. Пока! – Иначе он не мог смотреть ни на себя, ни на всю свою жизнь…
Ходил, конечно, с парнями, кто поприличнее, на дискотеки…
Читал иногда, всегда лёжа на своей, в общаге, койке, книги: читал быстро, а захлопнув книгу на последней странице, говорил машинально себе под нос: н-да… Чем смешил тут, в комнате, других. И, опять же, ничуть не смущаясь такой своей искренности.
В ресторан стал ходить – так как там варианты для знакомства казались ему более солидными…
Там и сбылась его, вроде бы, мечта!
Сразу после того, как стали с нею вместе, он – когда в компании и чуть выпив – брался было даже читать стихи!.. конечно, какие со школы ещё помнились… и конечно, о любви…
Она в те минуты смотрела на него… нахмурясь, строго-задумчиво. Но не позволяла никому рядом смеяться.
И очень помогало ему повсюду и всегда то – как оказалось по жизни, особенно: по городской жизни, -- что он любил и умел танцевать!
Танцевать – как-то так, как -- по-настоящему.
Да и всё вроде бы стало, на сегодня, у него -- так: по-настоящему.
…Но тогда, в то утро, проснулся – для летней деревни -- поздно.
И было уже ни до каких других дел.
Только приготавливал в зале стол: скатерть… чашки…
И -- приехали!
Хорошо ещё, что она не привезла с собой дочку...
Но зато -- опять недоумение -- она и подруга почему-то долго, как ему показалось, из машины не выходили…
Не знают, где поставить машину?.. Ругаются?..
Жалеют, что приехали?!..
Он замер у крыльца… смущаясь выйти к ним на шоссе…
Она – хлопнув наконец дверцей – посмотрела на него, поверх машины, издалека… потом чуть улыбнулась… потом коротко махнула рукой…
Он – еле двинулся к ним навстречу.
Она и подруга шли к его дому по траве – эти сколько-то шагов, -- словно ступали по какой-то иной планете…
Подруга её была, во всех компаниях, обычная: ему знакомая.
Он же чувствовал сейчас себя -- будто на экзамене…
Поцеловались.
Он чуть повеселел…
Они обе – всё-таки стояли тут, во дворе у дома, скованно… словно перед началом какого-то аттракциона…
Смотрели на него спокойно-скромно, с ожиданием чего-то… будто на непритязательного фокусника…
Та подруга – как бы имевшая право быть в этой ситуации более смелой – кивнула ему на косу у колодца: мол, ты что? умеешь косить?
Он возбуждённый близостью женщины, которая – его… и этим поцелуем -- с запахом её волос…
Тем более -- чтоб хоть чем-то занять свои руки, да и всего себя…
С бьющимся сердцем!.. даже с радостью!..
Взял косу.
Из того таза с водой.
Взял со сруба колодца брусок…
Волнуясь… Следя за своими движениями… Обычными взмахами – как оказалось: умелыми – поточил косу…
И тут же, у колодца…
Глянув привычно – куда будет прокос: чтоб быть ему прямым… вспомнив ещё, что коса была, как положено, битая… так что и пусть сейчас уже нет настоящей росы…
Стал косить.
Косить…
Косить…
Косить…
Лишь на миг остановился – стыдясь за прерванный достойный труд! – чтоб расстегнуть ещё одну пуговицу на рубашке.
Впервые – впервые в жизни он делал это… на глазах женщины! настоящей! городской! Притом – его женщины. На глазах женщины, которая – его женщина.
Даже сердце его билось… как-то иначе… Билось – прислушиваясь сейчас не к усилию его тела… а прислушиваясь -- к усилию его, двигающегося, самым ревнивым догадкам…
О чём думает сию минуту – она?.. Что чувствует в эти мгновения, глядя на него, – она?..
Ведь они, обе, сами только что его зажгли:
Умеешь?!
И что теперь, тут, – с ними?..
Оглядываться, при косьбе, невозможно…
Но он – видел-слышал: щекой, плечом, спиной…
Они…
Молчат…
Не двигаются…
Так что даже чуть волнительно за них…
Они…
Они – смотрят на него как на привидение!
Он – ощутил всем телом – смотрят на него… да! с уважением!
А что нужно ещё вообще – человеку.
Тем более – мужчине. Тем более – при женщине.
Он – более-менее успокоенный – решил, как положено, сделать прокос до какого-то конца: теперь, раз взялся, – до огорода. Не бросать же косу на половине прокоса…
Косил…
Косил…
Косил…
Ну, ещё минут пять…
Тело же всё его – теперь одной спиной – было во внимании!..
Там. У крыльца. Что.
Там – чуть задвигались…
Зашептались… Заулыбались…
Стали посмеиваться…
Смеяться -- почему-то… и -- чему-то…
Он же – всё старательно и умело двигался.
Но уже… с каким-то странным смущением!..
Косит… косит… косит…
С тоской неожиданной уже замечая – что стал двигаться вроде бы медленнее и как бы ленивее…
Вдруг!
Понял что-то!
Краска обожгла ему в лицо…
Вмиг вспотел.
Чуть не выронил косу…
Ясность мыслей – непривычная! необычайная! -- стала чередоваться в нём.
Понял.
Они смеются…
Косит… косит… косит…
Они смеются -- на его движения!.. на его ритмичные-ритмические движения!..
Закружилась даже голова.
Вспомнилось-ожило – так неуместно! -- самое его страстное… самое его интимное… с движениями с теми…
Понял.
Зачем она взяла подругу.
Двигал… двигал…
Чтоб с ним не скучать.
Понял.
И ещё понял.
Вмиг похолодев…
И словно бы – уснув…
Особенно жадно слыша под ногами терпкий – несравненный, от скошенного, -- запах…
Двигал… двигал… двигал…
Женщина – трава…
Трава – женщина…
И всё вокруг это зелёное живое – Женщина.
И женщина – это всё вокруг Зелёное Живое.
Он – и чувствовал, и понимал: что сию минуту – с ним что-то необыкновенное…
Что его по-настоящему испугало.
Или -- губило.
Как-то…
Или -- спасало.
Как-то…
От этой ясности этих ясных мыслей… было ещё ясно и то -- что никому никогда такого всего нельзя даже бы сказать.
И… лучше б и самому забыть!
Сосредоточенно, как это при косьбе, глядя строго-пристально в одну точку под косой…
И эта вся ясность вылилась в какой-то один-единый – как бы откуда-то – ПРИЗЫВ…
То ли – тотчас кому-то за что-то отомстить…
То ли – стать сейчас же ещё более непосредственным…
И будто – стоит ему сейчас оглянуться -- он увидит и крыльцо, и тех, кто у крыльца, и вообще весь мир… каким-то другими!
И будто… это и пусть, и ничего.
Будто он даже и – прощает.
Прощает – не себя, за что, что увидит мир другим…
А прощает – весь мир, за то, что он предстанет перед ним другим!..
И он уже жалел, что приближается конец намеченного прокоса.
Или – опять же -- лучше это всё из себя и от себе поскорее изгнать и отогнать!
…Потом.
Потом выпивали. Смеялись. Были даже – как бывает со всеми в новой и непривычной обстановке – веселее обычного.
Будто были, теперь спасённые, -- после какого-то опасного жгучего происшествия…
Только он… чуть заметно дожал: то ли от усталости… то ли от того, при косьбе, возбуждения…
Которое его там, на траве, так напугало… то ли -- губило, то ли -- спасало…
Так что захмелел – будто нарочно.
Вдруг…
Вдруг!
Он встал… обошёл вокруг стола… подал ей руку…
И повёл её в спальню.
Прижав, для оставшейся за столом подруги, палец ко рту.
А та, им вслед, кивнула с завистливым пониманием.
Потом…
Потом, значит, уснул.
…Ему казалось, что он на какой-то выставке, где представлено, как устроены бревенчатые дома…
Стоят миниатюрные макеты разных срубов… в лапу, в чашу…
Он и сам это всегда, с детства знал: сам видел, как рубят…
Но кому это интересно?
Правда, ему ещё показалось – как бы сквозь сон, – что он на самом деле не спит, а в соседней комнате смеются…
…Ему – снова как бы во сне -- стало казаться, что он напросился на корабль, который идёт к полюсу Земли!
И будто он напросился туда же плыть, чтоб узнать, как на самом деле устроена вся Земля…
Там – как он видел по телевизору -- сверлят лёд, который неизвестно сколько километров… вынимают наружу ледяные те стаканы… и по складкам на этих длинных ледяных стаканах видны все эпохи Земли… даже те, когда на свете совсем не было людей…
Страшно!
Зачем это узнавать!
Всё такое!
И ему показалось, что теперь он жалеет, что узнал всё это...
…Вдруг – опять! -- ему показалось, что он не спит, а в соседней комнате кто-то смеётся!
И тут же – понял: он, да, не спит, а лежит под одеялом в своей -- с детства -- спальне, а в зале… да… женский смех!..
Вспомнилось недавнее…
Он, значит… после того, что тут, на этой постели, было… уснул…
А она – женщина – тихонько встала, ушла в залу, где и продолжила болтать с подругой…
Страх его – так в нём и продолжился!
И хорошо ещё, что он не открывал глаза… Если они двое заглянут – пусть думают, что он всё ещё спит…
…Вспомнилось.
Она увидела, наверно, тогда, в ресторане, как он танцует…
Да и когда он брался в компаниях читать стихи – чему все смеялись?..
Он тогда думал -- над тем, что он неумелый декламатор… или что он стихи перевирает…
Теперь понял – все смеялись тому, что он – читать стихи женщинам искренно считает нужным!..
Странно.
Дико.
Что странно?
Что дико?
Ещё вспомнился его земляк, писатель, который когда-то давно посещал, весёлый-разбитной, их сельскую школу, а теперь живущий в столице. – Недавно он случайно видел его, совершенно седого-белого, на каком-то празднике городском здешнем: приезжал сюда как особенный уважаемый-почитаемый гость… Так он – выходя на сцену – крестился!.. уходя со сцены – крестился!..
Теперь ему -- со сжатыми до боли глазами – понялось об этом земляке -- самое понятное… и вроде бы, опять же, страшное… Раньше он, земляк, строил из себя писателя, чтоб спрятаться от жизни, которая настоящая!.. а теперь, когда пишет и печатается всякий кому не лень, он, земляк, строит из себя верующего – чтоб, опять же, спрятаться от жизни, которая настоящая!..
Он до этой минуты считал, что земляк этот – там, в столице, -- в самом деле какой-то особенный…
Сейчас же, в этот единый, с закрытыми глазами, миг, -- мгновенно же понял: что на свете – НЕТ НИЧЕГО ОСОБЕННОГО!
Нет ничего особенного: ни каких-то особенных, где-то там, далеко, стран-городов… ни каких-то особенных, которые понимают что-то особенное, людей!..
Так и всё в жизни – в политике, в бизнесе и во всём-всём прочем. Все – играют в некую пёструю всеобщую Игру! Но одни – умелые игроки, которые заранее в выигрыше; другие – соглашаются играть… чтоб хотя бы делать вид, что им ничуть не страшно.
И ещё, наконец-наконец, понял, и даже с некоторой досадой, что все эти картинки-догадки всего лишь – вдогонку тому, при косьбе, сильнейшему и пугающему, ясному чувству в нём какого-то невыразимого Призыва…
…Понял – с настоящей, впервые в жизни, тоской, -- что нигде в мире и ни у кого в мире нет ничего более важного, чем то, что он понимает сию минуту!
С тоской -- которая уже приближалась к нему там, среди травы: когда он услышал за своей спиной смех…
Только об этом – о своей сегодняшней ясной ясности -- нельзя никому на свете говорить.
Да и самому… лучше б поскорей и навсегда забыть!
Что эти… его мысли… самая правдивая правда. – Такая правда, которую в присутствии – в присутствии вообще жизни… как в присутствии новобрачных или покойников… нельзя ни говорить, ни даже думать…
…Вот он – после этих своих снов и этих своих воспоминаний – лежит, как бы ощутимо плавая-качаясь, в одной комнате – которая и есть ПОНИМАНИЕ И ОБЪЯСНЕНИЕ ЖИЗНИ.
А в другой комнате – сама жизнь… Она – просто живая и просто смеется!
Чему?..
Ну, немножко, наверно, и над ним…
Ещё – может быть, продолжению других разных неожиданных её, живой жизни, фантазий…
А в принципе-то – смеётся самой себе, жизни! – Тому, что она вот такая и что нуждается в объяснениях. Потому что и объяснять-то нечего. И так всё понятно. А смеётся – своей собственной живой радости!
Что его давешняя – среди застолья -- выходка ему, как для женщин симпатичному, уже прощена… даже, похоже, наоборот…
И вот он… сейчас откроет глаза… войдёт в ту -- в Соседнюю Комнату… включится в ту – в Общепринятую Игру…
Как он и всегда – если разобраться -- спасительно-машинально делал и как он всегда будет спасительно-машинально делать.
Разве что будет он впредь -- что же, чуть посмелее, будет он впредь, что ж, понаглее…
…Потом.
Потом он стал чаще, что ли, выпивать.
Однажды он заметил, что она, подруга, в разговоре с ним, пощупала своим языком, не открывая рта, какой-то свой зуб… или сделала вид, что пощупала…
Потом…
Его сестра, у которой он иногда бывал, строго заявила, что собирается его познакомить с хорошей девушкой.
Кстати, в том её посёлке для него -- и подходящая бы работа, и отдельное бы жильё…

Ярославль, 12 -- 13 июня 2024

(С) Кузнецов Евгений Владимирович