Воочию дух

 Да, чувство праздника
Думалось, додумывалось и сложное, откладываемое.
Весомость времени была рядом с Натальей Анатольевной  Смирновой,Исключение пустоты. Ясность.
Просветляла она и все бесцветное, хрупкая, имела такую силу, такой свет несла.
Умела  создавать среду. Одна.
И в ней посредственностью была невозможна.
Невозможна была пошлость.
Устанавливала   честную и высокую планку и обязывала соответствовать ей.
Создавала атмосферу, в которой «зло задыхалось, не могло существовать».

К её 60-летию я написала заметку ( приведу текст ниже)и рада, что она её прочитала. Ибо далекая от всяких славословий, намека на тщеславие, её реакция была столь эмоциональной, благодарной, что я немного растерялась. А все просто — и самому застенчивому, скромному от природы человеку, занятому творчеством, необходима иллюзия, что тебя понимают или хотят понять.Таковых  публичных подтверждений она встречала, видимо не часто.

…У красоты определений много. Одно из них – выбранность внутреннего пути и отказ от всего, что лежит вне этого выбора. А это  причащает к знаниям, накопленным теми, кто выбрал в культуре этот путь ранее. Наталья Анатольевна Смирнова воплощает собой и эту красоту, которая  была, видимо  не столько выбором,  сколько  данностью.
Её «1001 роман о детстве», опубликованный под псевдонимом Полошевской, отражает сколь ранним  было у нее  чувство своего пути,  сколь определенным его направление …
Первое – завороженность словом, его звуками, рисунками, смыслами.  И – навсегда – вслушивание, исследование его, колдование  над ним.
Уверенность в  неотменяемости открываемого ею закона – « свет всегда выигрывал.
Он окружал темноту и она сдавалась».
Всей своей жизнью она стремиться отстоят, воплотить  свое  детское наблюдение.
 10-летней девочкой  размышляет она о различии слов – небо и небеса, уясняет: «без корней дереву прямо не стоять»,
изумляется раздельности  «видимости и сути»  и навсегда – потребность осмыслить, обнаружить неявные смыслы  вокруг себя.
сближения и отдаления, исчезновения и возникновения  ценностей, открытых в начале пути.
 Изумляет и в « Тысяча первом  романе о детстве» модель памяти, в которой прошедшее продолжает пребывать, освящать, окликать.
Сближаясь и удаляясь, живо, наглядно возникают первые открытия, ценности, истории.
Все краски детства, узнавание, вопрошания не вспоминаются – они живут, ибо «переработаны» в смысл и в личную этику.
И не вызывающее, но не уступчивое исключение из своей жизни всего, что не совпадает со смыслами и этикой, выработанными в детстве и юности, определяли и судьбу.
При этом неизбывная, неизменная доброта, великодушие.
Все бывшее. В том, что было именно таким было бывшее  - сомнений нет. Достоверность и убедительность.
Лавина подробностей  - бытовых, обычных.
«Её мучил вопрос о воспоминаниях и памяти: если они всегда с тобой, даже – в тебе, то они – это сейчас, настоящее. И в то же время – прошлое, ушедшее. Как же так? Время этовсегда и никогда? Но ведь так не может быть! Или все-таки может?..»
Такие вопросы задавала девочка и находила свои ответы. И идя за ней  ты вступал в сказку. И она ошеломляет.
Таля в стране чудес. И читатель в этой же стране.
Если искать аналогии, то Алиса в стране чудес, но прямо противоположном и более редком, трудном воплощении. Превращения, волшебство, пиршество фантазии и смыслов в этом великом произведении происходят во сне. Они ирреальны.
События построенные на вымысле. Свобода безграничная, сказочная, свобода сновидений, сказки.
А в трилогии Полошевской только предметный, реальный мир и по насыщенности открытий, воображения — он бесконечен.
Если не знать автора, при всей достоверности текста, может возникнуть недоверие.
Чувство невероятного возникает еще из-за огромного количества деталей, их самостоятельной, параллельной жизни, чистоты и полноты восприятий, впечатлений и их достоверность в изображении.
Не знаю лабораторию автора, но здесь именно лаборатория.  Дневники, записные книжки,  особые ручки, особый совершенно кислород, где нет микробов, особое устройство души, столь рано  и столь пристально разглядывающая часики - время и пространство.
Конвертик из другой жизни.
...Между звездочкой и маркой, в самом верху было напечатанное:
«Презрение к смерти должно распространиться в массах и обеспечить победу. ЛЕНИН.»
И о многом говорит эта надпись на почтовом конверте и таких объемных  деталей и подробностей много в её книгах.
Еще —  романы Натальи Юрьевой : «Тысяча первый роман о детстве», «Средняя школа, или Задачка на вычитание», повести  «Сказка о времени», «Вокзальные просторы» — единственные словесные памятнику нашему городу в прошлом. С топонимикой, именами, историческими событиями, атмосферой.
Сегодня он больше населён вывесками , выдумками, подвальчиками, но есть город Натальи Анатольевны Смирновой.
Он прекрасен.

Ее научное творчество и проза - это дар постигать инобытие и вызов небытию.
В каждой работе – смычка науки, искусства, философии и редко встречаемая в этой сфере, и неизменное у Смирновой -  слышимость, узнаваемость личной интонации.
При этом идёт ли речь о диалоге Шекспира с  культурой человечества или о откровении от гор у Кулиева, о моделях литературной игры у Д. Фаулза или оттенках тембра голоса у И. Кашежевой, о проблеме маски у О. Уальда…
О дорогах в бездорожье  Керима Отарова она написала книгу «Чтоб пробудить крылатость в человеке…»
Не зная языка поэта, чьи стихи только частично переведены, она впервые глубоко  и полно раскрыла его поэтику, его личность  на фоне мировой поэзии и истории.
Соединение размышлений о поэзии, с включением многих голосов, зачастую неожиданные параллели и разветвления, которые оказываются убедительными, строгий и вольный стиль захватывают.
А названи книги  могло бы служить одним из определений её призвания, задания на земле — разбудить крылатость в человеке .
Во всем ее творчестве, в образе жизни сквозит эта потребность — рассеять неосмысленность, в которой всегда бессмысленность.

Наталья Анатольевна более тридцати лет преподавала зарубежную литературу в КБГУ, случилось в нем такое счастье.
 Повезло –  слушала лекции С. Аверинцева –  смысловой наполненностью, сопряженностью разных имен, парадоксальностью и одновременно точностью приводимых сопоставлений выступление Смирновой в клубе «Александрия»  стоят на одном уровне с лекциями великого филолога.
О нем было сказано, что он чувствует себя в мировой культуре как дома, а дома – как в мировой культуре.
Это  определение вмещает масштаб интеллекта, его гибкость, свободу, жизнь внутреннюю, из которой состоит и внешняя жизнь великого филолога.
И как точно оно характеризуют  Наталью Анатольевну, как приложимы к ней…
В уставе «Александрии» - клуба, созданного ее  волей,  есть фраза: «Вовлекать делу чтения тех, в ком содержится хотя бы смутное обещание читательской судьбы».
Только Смирнова могла не только так сказать, но обратить  силы, время, дар для выполнения этой задачи. Расточительно, радостно, неутомимо.
И на каждой встрече – открытие нового и в известном, приглашение  задуматься, удивиться, оглянуться на себя.
Каждый раз – обещание, утверждение, что   состоявшаяся  читательская судьба, захваченная  властью Книги, преображает, продлевает судьбу  человеческую .
Бывает: «Человек сложной души сам представляет собой творение искусства – ибо жизнь, подобна поэзии, тоже создает свои шедевры», - заметил О. Уальд, о котором она написала  глубокое исследование. Очень редко, но случатся и такое чудо.
Воплощением подобного прекрасного события для меня и  очень многих является Наталья Смирнова. И так радостно, что оно произошло в наше время  и  в нашем городе…

"Явное торжество духа.
Воочию — дух, что удивительно, как жизнь вообще допустила"(Блок)
Допустила  удивительная жизнь и жила в нашем городе
Наталья Анатольевна Смирнова.
Объять все, что она успела открыть, постичь, назвать, воспеть мне не по силам.
Ее заслуги перед национальными культурами республики огромны,  они неизвестны чиновникам от культуры, что менее всего беспокоило ее, но как обеднели мы все...