Галя плюс Витя

      
      Я забыл выключить чайник, и он некоторое время кипел без присмотра. Оторвавшись от работы, осторожно поставил чертежную доску с пришпиленным листом ватмана на кровать и пошел на кухню отключить плитку. Заварив чай, я оставил его настаиваться и хотел вернуться к проекту. Проходя мимо окна, я увидел, что стекла запотели и на них появилась надпись: «Галя+Витя». «Очень странно» -, подумал я. Никто не писал на стекле ни сегодня, ни тем более вчера. Да и у Витьки не было подруги с таким именем. Сильно не заморачиваясь я разбил два сырых яйца в стакан, посолил, поперчил и залпом выпил. Потом отрезал ломоть хлеба густо намазав его сливочным маслом употребил и его. Так, теперь чай. Чай настоялся, я налил его в чашку, добавил чайную ложку сахара и начал с наслаждением прихлёбывать. Надпись не выходила у меня из головы. Может со двора кто побаловался, или еще что и не знаю. Так ничего не придумав, я протер окно, сел на кровать, положил на колени чертежную доску и продолжил работу над курсовым проектом по мостам и сооружениям.
      Мы с Виктором снимали комнату у бабы Вари. Комната находилась в теремке на улице Тюремной. У комнаты был отдельный вход, маленький дворик, прилегающий к оптовой базе Росбакалеи, чулан примыкающий к дому и используемый под дровяник. Сама комната была условно разделена на две части – кухню и непосредственно комнату. Представляла собой прямоугольник с шириной в 2 с небольшим метра и длиной порядка 6-7метров. Общая площадь составляла 14 квадратных метров. Таким образом при входе была кухня 1.5х1.5, далее слева шифоньер, а справа печка, далее слева обеденный стол, а слева одна кровать вдоль стены, далее слева комод и упираемся в кровать, установленную перпендикулярно первой и занимающую всю ширины комнаты. Для хождения оставался проход в ширину полметра, а в длину порядка четырех метров. Нам, студентам было нормально, но представить себе, что тетя Варя жила здесь с семьей было просто невозможно.
       Баба Варя работала в тюрьме и вышла оттуда на пенсию. Работала она, по всей вероятности, надсмотрщицей, поэтому за глаза мы называли её «жандармой». Рано утром она приходила и била изо всех сил поленом по раме окна. Зайдя в комнату, она начинала убираться, подметать, мыть полы, протирать мебель, топить печку. Находится втроём на такой маленькой площади было невозможно и наскоро позавтракав мы бежали в школу, то бишь институт. С легкой руки и по совету Виктора, одет я был по-зимнему в самый раз. На барахолке я купил тулуп за восемьдесят рублей с широченным воротником, заячью шапку, рукавицы с таким же мехом как на тулупе, а на ноги, там же, приобрел унты на собачьем меху и для смены валенки. Так что крещенские холода мне были не страшны.
      Обедать приходилось по-разному, либо в институте, либо дома. Иногда я приносил домой банку рыбных консервов в масле и употреблял её с хлебом. Был и другой вариант. Двор наш отделял от двора Росбакалеи металлический забор из гладкой арматуры, в котором кто-то до нас проделал отверстие, через которое можно было попасть в их столовую. Готовили сносно, цены не кусались, а иногда, как учил меня мой отец, я покупал в столовой суп набор, варил его, кости вытаскивал, а в бульон клал рис. Получалось весьма вкусно и сытно.
      Вообще тема столовых того времени песня отдельная. Салатов было немного – из капусты, из огурцов и помидоров, из зелени и винегрет. Как-то в гостях у Лидочки Корман она сотворила салат из свежей капусты, в столовой он стоил 4 копейки. И я сказал, что такой салат я попробовал впервые в Томске, на что Лидочка ответила, что у них дома в Ленинске-Кузнецком тоже не употребляли такой салат. Похоже это было ноу- хау томских поваров. Но даже сейчас, через 50 с лишним лет, попробовав этот салат я возвращаюсь в свою тревожную молодость, иду от общежития на Партизанской к столовой на Пушкина, через деревообрабатывающую контору с бревнами и укладчиками.  А там любимые первые блюда - борщ, солянка, рассольник, гороховый суп. Щи и рыбные супы нравились меньше. А вот молочный суп с вермишелью вообще не нравился. На второе можно было взять гуляш, котлету или шницель с мясной подливой, биточки, тефтели. Вырезку и блюда из цельного мяса не подавали, предпочитали рубленый продукт с добавлением хлеба, жареного лука и толстого слоя мучной или сухарной панировки. В качестве гарнира было картофельное пюре, отварной рис, макароны, тушеная капуста. Очень популярное блюдо – макароны по-флотски. Если повар не экономил на мясе, оно получалось весьма вкусным и очень сытным. К хитам советской столовой можно отнести сосиски с горошком и пельмени, которые предпочитали есть с уксусом, с бульоном и с маслом. Непременный финал обеда – компот из сухофруктов. Вкус зависел от добросовестности повара: компот мог быть как насыщенным и ароматным, так и водянистым или переслащенным. Альтернативный вариант – мутноватый кисель из заводских брикетов. В сезон подавали компоты из свежих яблок, ягодные морсы. Закончить обед можно было и соком из трехлитровых банок, особой популярностью пользовались яблочный и томатный, иногда брали апельсиновый, но он был дороговат, 38 копеек, когда томатный стоил 10 копеек. Некоторые предпочитали горячие напитки: какао, чай с сахаром, кофейную смесь с цикорием и молоком. Десерты в столовой почти не подавали. К чаю или компоту мы брали сдобу (иногда ее пекли прямо на месте). Также в ассортимент добавлялись простые пирожные: песочные полоски и кольца, трубочки с заварным кремом. Ещё один вариант завершения обеда – творожная запеканка или сырники. Оригинальное дополнение к обеду в столовой – обычная сметана в стаканах. Я обычно брал сто грамм сметаны, а в Новосибирске был буфет на театральной площади, где она была гуще чем в Томске, и я брал двести грамм. Важное дополнение к любому обеду – чёрный или белый хлеб. Специи стояли на столе, соль, перец, уксус и горчица. Я с детства не ел горчицу из-за постоянно накладываемых на меня горчичников. Но на практике, на строительстве автомобильной дороги Томск-Болотное, в сельской столовой я привык вначале выпить стакан холодной воды, прямо из крана, заказать борщ, огромный шницель и намазав его густым слоем горчицы наслаждаться моментом до слез из глаз.
        Жили мы весело. Телевизора не было, но имелся магнитофон с очень странным металлическим радиоприёмником, который по-видимому был предназначен для работы на метеостанциях или в районах дальнего севера. Еще имелась простенькая шестиструнная гитара. Нас часто проведывали мои братья. Пели мы тогда популярные песни ВИА «Ялла» - «Плакучая ива», «Разноцветные кибитки», «Три года ты мне снилась». Также пели песни Виктора Ушакова, нашего томского поэта, то бишь Витьки. Одна из песен мне очень понравилась:
«Где же, где любимая встретил я тебя
Милая, красивая мимо ты прошла
Ты такая гордая, кто я пред тобой,
Девочка из города, где я был давно.
На далёкой станции встретил я тебя:
Ситцевое платьице, и в кругу ребят…
Ты такая гордая, кто я пред тобой,
Девочка из города, где я был давно.

И твоё видение будет мимо плыть…
Ты была мгновение, но нельзя забыть.
Только ты осталась там, на моём пути,
Часто вспоминаешься ты и только ты».
      Я дал Виктору подстрочник песни Яллы посвященный плакучей иве, и он написал следующее
«Ты на зорьке вышла к роднику
Распустила волосы свои
И подкралась близко к ивняку
 Как прекрасны капельки воды.
Как низка, ивушка
Над тобою облака
Солнышко как яблоко.
         Пели мы пели, пели песни Яллы и к нам в Томск на гастроли приехала сама Ялла, и мы с Витькой, как корреспонденты многотиражной газеты ТИСИ «За строительные кадры» пошли брать интервью. Мы пришли загодя в Дворец спорта и гордо показав удостоверения прошли внутрь. Немного поплутав мы нашли артистов за репетицией. Свободным оказался только Алиаскар Фатхуллин. Мы поговорили с ним немного. Вначале нам было немного неуютно, всё-таки мы были студенты, а они уже звезды. Но всё получилось очень просто и нормально. В перерыве репетиции Женя Ширяев, руководитель ВИА, пригласил нас в буфет, где мы могли пообщаться со всем составом. Правда двух девочек Наргиз Байханову и Ларису Кандалову чрезвычайно забавляли наши валенки.
     После мы послушали концерт и в результате появилась большая статья под названием «Тепло Узбекистана». В ней рассказывалось о составе группы: Алиаскар Фатхуллин (клавишные), Виталий Зубарев (гитара), Григорий Пушен (бас гитара, вокал), Наргиз Байханова (вокал), Шахбоз Низамутдинов (вокал), Владимир Шерин (ударные), Евгений Ширяев (худ.рук.), Исмаил Джалилов (вокал), Фарух Закиров и Игорь Халиков.  Еще мы рассказали о том, что первое заграничное турне «Яллы» состоялось в 1972 г., они побывали в ГДР, Болгарии, Румынии, в Польше коллектив стал лауреатом фестиваля «Варшавская весна-72». А в 1973 г. коллектив из Узбекистана представлял эстраду СССР на X Всемирном фестивале молодежи и студентов в Берлине. На этот молодежный форум из Советского Союза приехали около 600 человек.
      Ансамбль прошёл все туры Всесоюзного телевизионного конкурса «Алло, мы ищем таланты!», стал лауреатом. Он отличался от многих подобных ВИА тем, что исполнял узбекские песни с использованием национальных инструментов в современных для того времени аранжировках. Также прекрасно принимались песни зарубежных авторов. Между прочим, основную часть репертуара составляли песни на русском языке: «На тот большак», «Плывут туманы белые», «Три года ты мне снилась».
Придя домой мы, я и Виктор, долго не могли успокоиться и присев на скамеечку пели «Три года ты мне снилась» под впечатлением концерта. Войдя в комнату, мы очистили печь от золы и углей, уложили дрова в топку: крупные доски — внизу, более мелкие — выше. Между ними оставили промежутки для циркуляции воздуха, выдвинули зольный ящик, открыли заслонки подачи воздуха на печи и вьюшку на дымоходе. Затем подожгли дрова сверху и закрыли вьюшку спустя 15–20 минут после растопки, чтобы печь не работала в интенсивном режиме. Тем более опыт отравления угарным газом меня уже был, когда я жил у дяди Вани. Тут я сделаю небольшое отступление от темы повествования и вернусь в прошлое.
Тогда, два года назад, мы жили с Володей Коробовым у дяди Вани на улице Роза Люксембург, рядом с недавно открытым кинотеатром «Родина». После дня рождения мы легли спать пораньше тепло, одевшись и натянули шапки на голову по самые уши, потому что температура воздуха в комнате не поднималась выше 18 градусов по Цельсию. Проснулся я внезапно, абсолютно не понимая где я нахожусь. Меня разбудил свой сильный кашель, который не останавливался ни на минуту, голова болела и раскалывалась, хотелось пойти куда-нибудь и заменить её на другую, довольно сильно тошнило и глаза слезились так, что я с трудом различал наши замороженные окна. Каким-то образом я сообразил, что мы угорели, то есть отравились угарным газом. Видимо, чтобы сберечь тепло в печи дядя Ваня рано закрыл вьюшку. Я начал раскачивать себя и наконец сполз с кровати и пополз в сторону Володи постоянно окликая его по имени. Он не отзывался. Я дополз до его кровати и ухватившись за спинку встал и быстро осмотрел друга. Он еще дышал, но совершенно не реагировал на мои действия тормошения и орания.  Я даже ударил его пару раз, но он никак не реагировал. Тогда я взял его за подмышки и потащил к выходу. Хорошо, что двери открывались наружу и были незапертые на засов. Я тащил тяжелого друга, спиной открывая двери, его ноги волочились по полу и громко стучали, падая с порогов. Голова моя, не то, чтобы болела, а казалось, что ее нет вообще. Рядом начали крутится какие-то тени. Я понимал, что это галлюцинация, не обращая на это внимание я всё-таки вытащил товарища и себя во двор. Бросив Володю на снег, я улегся рядом с ним, радуясь, что мы не замерзнем, потому что были тепло одеты. Володю стошнило, и он начал приходить в себя. Моя голова тоже начала возвращаться на место. Я лежал на снегу, не ощущая жгучего мороза и думал о том, что мог умереть только-только, победив сопромат и высшую математику. Вспомнив это обстоятельство мне стало приятно и хорошо, и я начал думать о будущем изучении этих дисциплин как вдруг что-то опять ударило меня изнутри и подняло на ноги. «Дядя Ваня»-, с ужасом прошептал я и кинулся обратно в нашу берлогу. Входная дверь оставалась открытой настежь. Я вошел в комнату дяди Вани. Он лежал, скорчившись на своей двуспальной кровати, оставшейся от далекой супружеской жизни и занимал совсем мало места. Я осторожно прикоснулся к нему, и он показался мне совсем холодным. «Дядя Ваня!!!» -, закричал я и заплакал. А он вдруг резко подскочил на высокой кровати, ударившись головой о низкий потолок начал быстро бормотать: «Кто бл..ть, где бл…ть, зачем бл….ть». Я объяснил ему, что мы угорели. Тогда он свесил с кровати ноги произнес свою сакраментальную фразу: «Голова болит, дырка пухнет, бля….вать охота». Похоже угарный газ не оказал ни малейшего отрицательного воздействия на его проспиртованный организм. Обычно он покупал тройной одеколон, наливал его в граненный стакан добавлял немного воды, жидкость в стакане начинала бурлить и становилась абсолютно белой. Дядя Ваня залпом выпивал этот коктейль, потом долго сидел на кровати задыхаясь и громко дыша.
       Но вернемся в комнату бабы Вари. В этом году дров было достаточно, это были сухие обрезки досок, которые я привез на самосвале. После третьего курса у нас была предусмотрена производственная практика. У меня она была на строительстве автомобильной дороги Томск-Болотное, в должности дублера мастера, а оформлен был дорожным рабочим 2 разряда. Ежедневно я доезжал до Лагерного сада, там ждал наши самосвалы, которые ехали на объект. Целый день я мотался по участку, вместе с дорожными мастерами, а вечером те же самосвалы отвозили нас в город. Как-то раз разговорились мы с одним из водителей, который предложил обрезки сухих досок, которые продают своим работникам на ДОКе, недалеко от нашей трассы. Работникам выдают талоны, которые они реализуют через знакомых, друзей. Вот такой талон на 5 кубометров предложил мне водитель за три рубля. Но деньгами владельцы талонов не брали и пришлось вначале конвертировать рубли в жидкую валюту и ехать на ДОК. Когда я вывалил всю груду дров возле нашего двора, то практически вся улица была в шоке. Чтобы жилец, да еще студент привозил за свой счет дрова – этого никогда не было и быть не должно. Тем не менее дрова высились грудой посреди двора, и баба Варя со своим сыном приехала укладывать их в дровяник. Честно говоря, я сам хотел этим заняться, но от помощи, тем более хозяйки отказываться не было нужды.
     Жили мы беззаботно, для еще большей задорности я развесил везде по комнате плакаты напоминания, заимствованные у Вадима Шефнера. Так, например, возле рукомойника был следующий плакат:
«Кто помойного ведра
В срок свой не выносит
У того в башке дыра
Морда палки просит»
На двери выходящий мог видеть следующее:
«Дверь закрой 
Болван, дурак, тёмное созиданье
Умный дверь закроет сам
Без напоминанья»
При входе в комнату я повестил вот такое объявление:
«Мы гостям хорошим рады,
Смело в дом входите.
Вытирайте ноги, гады,
Чистоту блюдите!
     Гостям всё у нас очень нравилось, потому что у нас были разнообразные гости. Так приходили братья со своими девушками Таней и Сарочкой, которую на самом деле звали Светой. Приходили наши однокурсницы Танечка, Наташа, приходили знакомые Вити, поэтессы из университета. Этот контингент был самым увлекательным. Они читали стихи, очень много курили, пили черный кофе и танцевали танго. С одной из поэтесс я протанцевал весь вечер и перед уходом, она взяла ножницы, лежавшие у нас на комоде и отрезав локон волос, подарила его мне. Я попал в дурацкое положение и не знал, что мне делать, мне впервые дарили такие подарки. Но собравши в кулак все свои знания и эмоции, я нежно поцеловал их и завернув в лист бумаги положил во внутренний карман пиджака. «Ближе к сердцу»-, сказал я поэтессе, чем она была несказанно очарована, не обратив внимания на то, что карман находился на правой стороне груди.
      Как бы внезапно не приходила баба Варя с неожиданной ревизией, мы с девочками всегда находились в состоянии активной учёбы, за чертежными досками, с книгами и конспектами в руках. Бабе Варе с одной стороны становилось скучно, с другой она очень радовалась тому, что ей попались такие добропорядочные жильцы. Да, и в этом была наша с Витькой суть бытия – самым главным для нас являлась учёба!
     Как-то раз зимой, ночью в окно постучали. Витьки дома не было. Я вгляделся во тьму за окном, там еле виднелась фигура мужчины и подумав, что вряд ли ночью к нам может прийти незнакомый человек, вышел в холодный чулан, отодвинув засов, быстро метнулся в тепло комнаты.  За мной вошел замерзший парень, одетый как-то легко, не по-зимнему и не по- сибирски, в тонком демисезонном пальто и старой кепке на голове. Хотя на улице было очень темно, незнакомец был в темных, солнцезащитных очках.  Я спросил его о цели визита, и он ответил, что к Виктору. Я предложил ему снять верхнюю одежду и присесть к печке, чтобы согреться. Потом я спросил, что он будет пить, чай или кофе. Он сказал, что кофе и я поставил турку, подаренную мне на день рождения Володей и Лидочкой Корман, на слабый огонь, на край печки, чтобы прогреть емкость. Потом добавил молотого кофе, такой был тогда на прилавках магазинов, в квадратных пачках с цикорием и без цикория. А в кафе типа «Белочка» кофе мололи прямо на глазах у покупателей.  Итак, слегка встряхнув емкость, чтобы частицы кофе равномерно распределились по дну, залил кофе водой. Ориентируясь на то, чтобы в турке осталось место для подъема кофейной пены, поставил турку в центр печки и убрал самую маленькую конфорку. Как только кофе поднялся, снял емкость с плиты и разлил по чашкам и пригласил гостя.  Отпив горячего напитка, он окончательно пришёл в себя и сказал, что его зовут Сергей, он известный, но непризнанный поэт и его сегодня выписали из психиатрической больницы, где он лечился с осени.
       Я бы не сказал, что меня обрадовало услышанное и я незаметно убрал топор и ножи подальше и начал слушать его дальнейший рассказ. Он много рассказывал о себе, о жизни, о сибирских селах, где он прожил основную часть своей жизни. Потом я взял гитару, и он познакомил меня с еще одним произведением Булата Окуджавы, с песенкой о Моцарте. Помните?
«Моцарт на старенькой скрипке играет,
Моцарт играет, а скрипка поет.
Моцарт отечества не выбирает —
просто играет всю жизнь напролет.
Ах, ничего, что всегда, как известно,
наша судьба — то гульба, то пальба…
Не оставляйте стараний, маэстро,
не убирайте ладони со лба.
Где-нибудь на остановке конечной
скажем спасибо и этой судьбе,
но из грехов своей родины вечной
не сотворить бы кумира себе.
Ах, ничего, что всегда, как известно,
наша судьба — то гульба, то пальба…
Не расставайтесь с надеждой, маэстро,
не убирайте ладони со лба.
        Как часто случается с настоящим, но не признанными при жизни талантами, первая книга его стихов и прозы выйдет только после смерти.  Сборник «Календарь» выйдет в свет в 2005 году. В него войдут лирические стихотворения, переводы, воспоминания, которые охватывают тридцатилетний период творчества самобытного яркого поэта. Эта книга – своеобразный лирический дневник, «календарь» творческих удач, находок и взлетов, обстоятельный разговор о вечных человеческих ценностях.
В 2006 году – в трехлетнюю годовщину смерти Сергея Садовского выйдет новый поэтический сборник поэта, с говорящим названием «Душа без прописки», изданный небольшим тиражом – всего 100 экземпляров. В сборник будут включены стихотворные циклы «Клиновый лист пушкинского сада», «Заколдованный ветер», «Предчувствие снегопада», «Всему свой срок» и другие наброски стихотворений, рассказы, заметки и впечатления под общим названием «Душевный трепет».
      Всё это произойдет через тридцать лет, а пока Сергей Давидович Садовский сидит в теплой комнате на улице Тюремной, которую мы снимаем у бабы Вари и читает свои стихи. Два его произведения я хочу предложить и вам:
«Когда уходил, под ногами шуршала
сухая трава и сухая листва,
а осень не знала, представьте, не знала
не только лица своего божества, -
неведом был голос, и взгляд был неведом:
резвились деревья, не зная беду...
И только потом рассказал я соседу,
как было чудесно в осеннем саду.
А после, когда уже вьюги завыли
и белой зимы приускорился бег,
узнал, что деревья-зелёными были,
когда их, весёлых, настиг первый снег».  И еще:
«Грела и греет пока,
Бодрствую или болею:
Стала наверняка
Сутью и жизнью моею.
Я не молюсь никому,
Кроме тебя,
незабвенной.
Пусто в безлюбом дому.
Пересыхают вены.
Сколько ходил за тобой
По неминуемым кручам!
Скольких – с нелегкой
судьбой –
Я испытал и измучил!
В руки не пустится дух,
Не во взаимности дело
это уже – дело двух).
Только была бы – и пела».
      Новый год я встретил в компании Володя и Лидочки Корман. Они получили комнату в общежитии шарикоподшипникового завода, где Лидочка работала воспитателем и организовывала культурные мероприятия. На этот раз это была встреча Нового года. Собралась очень небольшая компания, рабочих и ИТР, были накрыты безалкогольные столы. Пели песни, такие как: «Надежда», «Товарищ». Пели революционные и песни военных лет. Танцевали комсомольские танцы. Было очень познавательно, но я не выдержал всего напора положительной информации и сбежал к нам на Партизанскую 19. Там творилось абсолютно противоположное мероприятию Лидочки. Если на одну тарелку весов поставить Лидочкин вегетарианский Новый год, а на другую Новый год в наших общежитиях, то они уравновесят друг друга, как плюс и минус. Мне здесь не очень понравилось, кроме того было небезопасно и можно было нарваться на неприятность. Домой к бабе Варе мне не хотелось, а тетю Веру, которая выхаживала меня после аварии с мотоциклистом я не видел давно и решил я пойти в поселок Бахтин пешком, на своих двоих. Морозец был слабый и погода весьма соответствовала прогулке. Я шел по Иркутскому тракту и дойдя до середины пути свернул в лес, полагая срезать путь. Я шел по тропинке в довольно густом сосняке. Воздух был чист, я дышал полной грудью, светила полная луна и неожиданно я вышел к длинному и узкому замерзшему пруду. Я обрадовался, что сейчас зима и перешел его по толстому льду. Летом мне пришлось бы сделать либо изрядный крюк, либо нужно было переплыть пруд. За прудом я сориентировался, выбрал направление и еще через полчаса вышел к домам ТомНИИВса. Я звонил в дверь тети Веры, стучал, но никто не ответил. На шум даже вышла тетя Зина, соседка. Узнав меня, она сказала, что моя бывшая хозяйка пошла встречать Новый год к сестре. Обратно идти у меня не было сил и открыв дверь квартиры двухкопеечной монетой я упал на кровать усталый, но почему-то удовлетворенный. Аура квартиры тетя Веры была как всегда неизменно прекрасной.
      Пролетел год, прошли военные лагерные сборы, производственная практика на БАМе и наступило долгожданное время дипломного проектирования. Для наглядности кроме шести листов ватмана, которые я выполнил сам нужно было сделать отмывку и нарисовать карту, чего я сделать не мог. Отмывку мне сотворил Юра Андреев, вот карту нарисовать мне помог сосед, у которого я спросил, нет ли у него знакомого художника на примете. Он сказал, что есть, повез меня и познакомил с красивой и элегантной девушкой Галей, которая жила на Каштаке в квартире малосемейке и которая нарисовала мне карту. 
       После защиты дипломного проекта, я пошел поблагодарить Галю - художницу, ту самую красивую и элегантную девушку Галю, с которой меня познакомил сосед, которая жила в квартире маломерке, и которая нарисовала карту-схему моего дипломного проекта. Для компании я пригласил Витю, и мы пошли, я нес шампанское, а Витя нес торт, было очень тепло, окна домов были открыты настежь и почти из каждого окна слышалось: «Во французской стороне, на чужой планете…» и, хотя песня была весёлой мне было чуточку грустно, от того, что прошли эти суматошные 6 лет и немного смутно от того, что же будет в будущем. Какое оно прекрасное далеко? Наконец мы дошли до места нашего назначения, я представил Гале Витю, а Вите Галю. Спустя совсем немного времени они поженятся и у них родится сын Кирилл. Правда потом они разведутся, но это, как говорится потом. А пока мы немного поболтали, попили чай с тортом и я, сославшись на срочные дела, вернулся обратно. Пошел сильный дождь, началась гроза и мне еле удалось укрыться в теплой комнате до того, как с неба полились потоки воды. Внезапно похолодало, от тепла в комнате окна запотели, и сильно не задумываясь, ваш покорный слуга вывел на запотевшем стекле: «Галя+Витя». Потом лег в кровать и неожиданно уснул. Проспав совсем немного проснулся и начал думать о том, что же меня начало беспокоить. И вспомнил, что видел эту надпись на окне год или два года назад. Как могла надпись на запотевшем стекле написанная в этом году вернуться на два года назад? И так как мне чрезвычайно нравилась научная фантастика, то предположил, что надпись существует в двух отрезках времени, прошлом и настоящем. Хорошенько подумав и вспомнив все негативные моменты былого, нагрев чайник, получив пар и затуманив окна я вывел следующую фразу: «Опасайся Ивановского!!!»
        Теперь расшифруем надпись. В стародавние времена в общежитие на Партизанской 19 жил маньяк. Обычный маньяк.  сильно обижал, оскорблял и унижал первокурсников, подвергая их побоям. Мне теперь даже кажется, что он не учился в ТИСИ, но почему-то жил в общежитии. Просто я не могу представить ни одного моего сокурсника, который мог быть таким извергом. То есть, не прослужив в армии ни одной минуты он ввел дедовщину в гражданском вузе. И ни ректорат, ни деканат и ни даже студсовет не принимали никаких мер в отношении этого кретина.  Злыдня звали Ивановский. Просто фамилия, ни имени, ни отчества. И остановила этого безумца моя скромная персона. Не один, конечно, но инициатором его погашения был я. А дело было так.
      Досрочно сдав сессию на отлично, я получил койку в восьмиместной комнате № 537, на Партизанской, 19. После хождений по грязным, холодным полуподвалам, в которых мне пришлось снимать квартиру, проживание в восьмиместной комнате, теплой, с мягкими матрасами и чистыми свежевыглаженными простынями казалось верхом совершенства.  В один из весенних дней ко мне пришел Володя Коробов мы мирно сидели на койке и болтали, как в комнату стремительно влетел первокурсник Сережа Захаров и с криком: «Ивановский!!!» - кинулся под кровать. Почти следом за ним пинком открыв дверь ворвался детина двухметрового роста с пудовыми кулаками и с воплем: «Где он»? начал осматривать комнату. Я конечно не вытерпел такого наглого поведения и спросил в чем, собственно дело. Только теперь он заметил меня и Володю. Володе он сказал: «Ты парень сиди, отдыхай», а на меня внимательно посмотрел и сказал: «А тебя я запомнил» и вышел вон. Перед Володей он смутился потому что Володя был довольно широк в кости и самое главное, в детстве он неудачно упал с яблони и изрезал всю правую половину лица и сколько врачи не старались, шрамы остались и придавали Володи бандитский вид, прямо как в кино.
       Прошло немного времени я как-то шел из бани, дойдя до своей комнаты услышал резкий окрик, ко мне подошел Ивановский и спросил, что у меня в сумке. Я ответил, что это грязное белье. Он не поверил, открыв сумку, выкинул содержимое в окно. Я, чтобы не создавать шума в коридоре, вежливо пригласил его в комнату. В действительности у меня очень мирный характер и ударить человека в лицо я никак не могу, рука не поднимается. Но этот случай был видимо исключением, и я из всех сил нанес серию ударов по лицу злодея, по подбородку и по рту. Этими ударами я похоже его только раззадорил, потому что просто сбил с него штукатурку. В ответ я получил страшный удар в челюсть, где повредил зуб, вторым ударом он повалил меня на пол и начал методически делать из меня отбивную ботинками, похоже специально одетыми для этого случая. Я начал хаотично отступать к окну и еще немного злодей выкинул бы меня с пятого этажа. Но тут, видно наверху опять засуетились и в комнате появился Толик Кравец из соседней комнаты, маленький, но профессиональный боксер, который дал немедленный отпор психопату, который почувствовав превосходящие силы противника, покинул поля боя.
      Дальнейшие события, вследствие сотрясения мозга я помню довольно смутно. Забывшись тревожным сном, я проснулся от резкой тряски. Еле открыв опухшие глаза, я увидел изувера, склонившегося над моей кроватью. Убедившись, что я проснулся он просипел: «Парень ты мне вчера губы разбил. Как я теперь целоваться буду». Он немного помолчал, потом добавил: «Так что сегодня принесешь мне бутылку коньяка или ты не жилец!» Не знаю, чем бы кончилась история, скорее всего плачевно для меня. Но удача в этот момент вновь повернулась ко мне в виде заочников земляков, приехавших сдать сессию. Увидев моё незавидное состояние, они обратились в студсовет с требованием немедленного прекращения безобразия. И безобразие прекратилось! Дело в том, что один из моих земляков был капитаном милиции, второй был выше Ивановского и шире его и был очень похож на снежного человека. Но конечно на положительное решение вопроса повлияла конечно милицейская корочка и вечером к нам в комнату вошла скособоченная тень садиста-мучителя, который покорным голосом позвал меня к себе в комнату и там предложил выпить две бутылки дешевого портвейна. Как сложилась дальнейшая судьба лиходея мне неизвестно, да и неинтересно, но больше я о нем ничего не слышал.
    Но вернемся к нашей надписи. В тот вечер я поужинал, смешал четыре яйца и пол-литра молока, сделал омлет, попил чаю и улегся спать. Утром проснувшись я осторожно потрогал зуб. Зуб был также наполовину сломан, эксперимент не удался. «И очень хорошо, просто замечательно» -, подумал я. Институт закончен, диплом получен и впереди у меня была долгая и интересная трудовая жизнь, в том числе и бурная комсомольская работа, со сбором хлопка, поездкой со строительными отрядами и пропагандистскими тур поездами, первомайские и ноябрьские демонстрации. Но это уже совсем другая история.