По знакомым следам

Где-то не в лучшие годы прошлого века я потерял свою записную книжку. Беда была в том, что эта книжка предназначалась для поездок и, кроме адресов моих московских, ленинградских, нижегородских и уральских коллег, содержала «опасную» информацию в виде нескольких стихотворений. Алфавит в этой книжке начинался чуть ли не с середины, а стихи Николая Гумилёва, Александра Галича были на самом виду в начале книжки.
 
     Стихи Галича были посвящены Анне Ахматовой, точнее, её вынужденному творчеству, о котором она упомянула в «Реквиеме» строками - «...Бросалась в ноги палачу».
 
Ей страшно. И душно. И хочется лечь... (А.Галич)
…И благодарного народа Он слышит голос: «Мы пришли Сказать: где Сталин, там свобода, Мир и величие земли!» А. Ахматова.

Ей страшно. И душно. И хочется лечь. Ей с каждой секундой ясней, Что это не совесть, а русская речь Сегодня глумится над Ней! И все-таки надо писать эпилог, Хоть ломит от боли висок, Хоть каждая строчка, и слово, и слог Скрипят на зубах, как песок. …Скрипели слова, как песок на зубах, И вдруг — расплывались в пятно. Белели слова, как предсмертных рубах Белеет во мгле полотно. По белому снегу вели на расстрел Над берегом белой реки. И сын Ее вслед уходящим смотрел И ждал — этой самой строки! Торчала строка, как сухое жнивье, Шуршала опавшей листвой. Но Ангел стоял за плечом у Нее, И скорбно кивал головой.

Снова август (А.Галич)
                Посвящается памяти А. А. Ахматовой 
…а так как мне бумаги не хватило,
я на твоём пишу черновике…
Анна Ахматова «Поэма без героя»

В этой злой тишине, в той неверной, В тени разведённых мостов, Ходила она по Шпалерной, Моталась она у «Крестов». Ей в тягость? Да нет, ей не в тягость – Привычно, как росчерк пера, Вот если бы только не август, Не чёртова эта пора! Таким же неверно-нелепым Был давний тот август, когда Под чёрным бернгардтовским небом Стрельнула, как птица, беда. И разве не в августе снова, В ещё не отмеренный год, Осудят мычанием слово И совесть отправят в расход?! Но это потом, но покуда Которую ночь – над Невой, Уже не надеясь на чудо, А только бы знать, что живой! И в сумерки вписана чётко, Как вписана в нашу судьбу, По-царски небрежная чёлка, Прилипшая к мокрому лбу. О шелест финских сосен, Награда за труды, Но вновь приходит осень – Пора твоей беды! И август, и как будто Всё тоже, как тогда, И врёт мордастый Будда, Что горе – не беда! Но вьётся, вьётся чёлка Колечками на лбу, Уходит в ночь девчонка Пытать твою судьбу. По улице бессветной, Под окрик патрулей, Идёт она бессмертной Походкою твоей. На праздник и на плаху Идёт она, как ты! По Пряжке, через Прагу – Искать свои «Кресты»! И пусть судачат глупые соседи, Пусть кто-то обругает не со зла, Она домой вернётся на рассвете И никому ни слова – где была… И с мокрых пальцев облизнёт чернила, И скажет, примостившись в уголке:
«Прости, но мне бумаги не хватило, Я на твоём пишу черновике…»

В те времена, приезжая в Москву я пользовался 1-м залом «Ленинки», как по старой памяти называли эту прекрасную библиотеку.  Это был мой мир, в котором я, по сути, жил, находясь в Москве. Когда я обнаружил пропажу, то обошел все справочные отделы библиотеки, даже зашёл в столовую Приёмной Верховного совета через улицу напротив, куда был свободный доступ и где я часто обедал, но нигде ничего не было. Через год я опять был в Москве и решил повторить попытку без какой-либо надежды на успех. Подойдя к столу дежурной 1 го зала, относительно немолодой сухопарой женщине, я спросил, не попадалась ли им серенькая записная книжечка, которую я мог забыть в библиотеке год назад.  К моему изумлению, дежурная просунула руку в дальний угол своего стола и достала мою потерявшуюся книжечку. Я совершенно не помню, какие слова благодарности я говорил, я был в шоке.  Выбежал из библиотеки в поисках конфет или цветов. Ничего не нашел вблизи и так и уехал в тот же вечер, переполненный чувствами благодарности и стыда.

 Было в ЗК и стихотворение самой Ахматовой 1940 года с посвящением М. Б. (расшифрованное в позднейших публикациях как Памяти Михаила Булгакова или цитируемое по первой строке Вот это я тебе, взамен могильных роз…):
                 М. Б.
Вот это я тебе, взамен могильных роз, Взамен кадильного куренья; Ты так сурово жил и до конца донес Великолепное презренье. Ты пил вино, ты как никто шутил И в душных стенах задыхался, И гостью страшную ты сам к себе впустил И с ней наедине остался. И нет тебя, и все вокруг молчит О скорбной и высокой жизни, Лишь голос мой, как флейта, прозвучит И на твоей безмолвной тризне. О, кто подумать мог, что полоумной мне, Мне, плакальщице дней погибших, Мне, тлеющей на медленном огне, Всех потерявшей, все забывшей, — Придется поминать того, кто, полный сил, И светлых замыслов, и воли, Как будто бы вчера со мною говорил, Скрывая дрожь смертельной боли. 1940 г.

   Это прощальное стихотворение Ахматовой я знал наизусть и прочёл его на тихом лесном кладбище в Комарово у её могилы. Я был в Питере на докторской защите Н.Федоренко в Институте имени А.Ф.Иоффе и на следующий день нас повезли в маленьком автомобильчике на Финское взморье. Была осень, дул холодный ветер. И тут я вспомнил про Комарово, где подолгу жила Ахматова. Мои спутники согласились туда поехать. Мы быстро нашли «Будку», как А.А. называла домик, в котором время от времени жила. И тут возникла идея съездить поклониться ей на кладбище неподалёку. Нашелся попутчик, который как раз туда и ехал на мотороллере. Кладбище было недалеко. От калитки в лесу вела прямая аллея к стеле. Рядом возвышался деревянный крест. Подошёл наш провожатый. Он приехал на могилу своей матери. От него пахло вином. «А ведь крест вначале был обит медью»  вдруг сказал он. Я прочитал Ахматовское стихотворение и мы вернулись в Питер, исполненные одновременно и радости и грусти.

В следующий раз мы с Ниной Никипеловой оказались в Питере перед замечательной научной конференцией по физике на теплоходе от Питера до Нижнего Новгорода, организованной Институтом Прикладной Физики РАН. До отправления было несколько часов и мы поехали на Невский, где расположились в скверике возле памятника императрице. По скверу гуляли ряженные под ту эпоху. И тут мы вспомнили, что недалеко на Литейном находится музей Ахматовой. Он был открыт и помещался в квартире Пуниных, в поделенном на клетушке Шереметьевском замке, где у АА одно время была своя комната. Уже на пути в неё в коммунальном коридоре при виде деревянных шезлонгов, висевших на стенах, я вспомнил такую же мебель и нашу квартиру 50 годов в Харькове.

Наш дом сгорел во время оккупации и нас поселили в пустой квартире с видом на Госпром, где на полу лишь громоздилась куча кирпичей. Мебель к нам попадала случайная, но в основном, типичная для тех лет. Шезлонги появились, когда мой отец стал членом садового кооператива. Видно, им руководили воспоминания о родном домике с садом в Белоруссии (а тогда ещё в Литве, в Виленской губернии), откуда их изгнали во время Первой мировой войны. В музее нас хорошо встретили, дали возможность прослушать ряд записей и мы смогли приобрести диск с «Поэмой без героя» в исполнении АА.

Поэма была обрамлена отсылкой к 41- му году, к началу Войны и Блокады. Композиция её напоминала поэтический вариант булгаковского Бала у Сатаны. Из праха воспоминаний восстают персонажи — одни дорогие, другие — зловещие. Восстают и вновь рассыпаются в прах. Не знаю, обращали ли на это внимание специалисты. Но ни в книге Анатолия Наймана, ни в трехтомнике Лидии Чуковской мы указаний на эту связь не встречали. В стихотворении «Памяти Булгакова» всё прозрачно, как слеза, стекающая по чистому стеклу. И всё же, строка о страшной гостье вызывает вопросы. Создаётся впечатление, что за ней скрыто нечто, нам неизвестное. Ни Поэмы, ни Реквиема в ЗК, конечно нет, но они проглядывают через другие тексты, создавая эффект присутствия. Ещё раз хочу выразить свою искреннюю признательность работникам 1-го зала Ленинки, спрятавшим и сохранившим мою Записную книжку в те непростые времена.