Атланта. Глава 3. 7

Атланта доживала последние дни. Время шло привычным ходом, отбывали и приходили поезда, санитары эвакуировали солдат, а тех, кого доставить в госпитали не удавалось, хирурги оперировали прямо на платформе. Часть фельдшеров переместилась на вокзал, оказывая помощь раненым прямо там. И не было ни конца, ни края этой бесконечной рутине с её однообразием действий.

Злой из-за того, что его идея побега в Техас с треском провалилась, Лобов все больше и больше проявлял себя с худшей стороны. И уверенный, что Смертин сбежал туда сам, так его и не дождавшись, вымещал свою злость на всех, кто не мог ответить ему тем же.

Известие о плене Гордеева стало для него переломным, и если бы не этот случай, они с Толиком уже б давно были на Западе.

Беспросветность будущего убивала в нем интерес не только к своим обязанностям в госпитале, но и вообще к разумным делам, поэтому отчитывая Лебедеву за малейший промах или рассеянность, он не видел смысла придерживаться учтивого тона даже с ранеными.

От того обходительного и вежливого юноши, каким он прибыл на практику в госпиталь пару лет назад, не осталось и следа. Столь внезапно полученная власть развязала в нем дремавшие дотоле дурные инстинкты, а от его напускной учтивости не осталось вскоре и следа.

Тщетно пытался он вызвать в своей душе малейшее чувство сопереживания ближнему, наблюдая за человеческими страданиями в госпитале.

Не привыкнув слишком долго акцентировать свое внимание на невзгодах и лишениях, он взирал на страдания посторонних с каким-то ледяным равнодушием, тщетно пытаясь пробудить в себе некое подобие человечности.

С ним однозначно было что-то не так, но что именно — разгадать эту «особенность» своего характера ему было не под силу. Но в отличие от Чеховой и Капустиной, слабые существа ничего, кроме чувства брезгливости, у него не вызывали, и чем больше дисциплина в госпитале напоминала анархию, тем более он считал нужным не скрывать свое истинное отношение к «жертвам» войны.

От его резких и язвительных слов, произнесенных в адрес Конфедерации, у Ковалец вставали волосы дыбом. Ведь на «стажировку» она принимали его как кроткого, на первый взгляд, и послушного юношу. По крайней мере, такое мнение сложилось у неё об этом парне в самом начале их знакомства. И столкнувшись по истечению длительного срока времени с его проделками, поняла, как сильно заблуждалась на счет истинного его нрава.

Очень быстро превратившись в «сатанинское отродье», и чувствуя собственную безнаказанность, сей «псевдо-ангел» вел себя так, как считал нужным, вступая с ней порой в открытый спор.

Отец слишком находился далеко, чтобы оказать на него хоть какое-то влияние и осадить его, и, оставшись предоставленным самому себе, Глеб творил, что хотел, пока старшие коллеги вовсе не махнули на него рукой, предоставляя ему полную свободу действий. И окончательно выйдя из-под их контроля, он приходил в госпиталь, когда хотел, и уходил, когда вздумается, не особо переживая, что скажут по этому поводу другие.

Особенно доставалось Лебедевой. Стоило ему повысить на неё голос, как у Тонечки начинался очередной приступ истерики. И смахивая украдкой слезы, она уже не так охотно выполняла его приказы как вначале.

Подобные истерики происходили с ней, по меньшей мере, два, а то и три раза на день, после чего вволю наплакавшись где-то в подсобке, заступая снова на пост, Лебедева старалась не обращать внимание на его едкие замечания, касавшихся как её «умений» на поприще ассистента, заканчивая критикой внешнего вида.

Соседи по палате техасца смотрели на Лобова как на сатану, потому что вместо того, чтобы подбодрить конфедератов и поддержать их боевой дух, как это делали другие, Глеб с торжествующей ухмылкой говорил им в лицо такие жуткие вещи, предрекая падение Атланты, отчего неважный настрой солдат приходил в ещё больший упадок.

Своими мрачными пророчествами он приводил их в такое негодование, что стоило ему заявиться к ним в палату, как вздрагивая от одного его появления, раненые молили Провидение, чтобы вместо этого бессердечного сноба к ним направили другого хирурга.

«Почему я должен это терпеть? У всех ассистенты, как ассистенты, а у меня… С этой дурындой невозможно работать!» — шатаясь с такими мыслями по коридору в поисках уединенного места, дабы отметить свои именины, парень казалось до сих пор не мог поверить, что каждый час и каждую минуту его самого и остальных коллег здесь подстерегала смерть от разрывающегося снаряда.

Не обладая особой расторопностью, Тонечка вновь допустила во время работы немало промахов, вследствие чего, выместив на ней очередной приступ злобы, Глеб отправил её к санитаркам.

Оскорбившись подобным высказыванием, молодая женщина убежала вся в слезах, а проходивший в этот момент мимо Степанюга, смерив его хмурым взглядом, пробормотал себе под нос:

— До чего же некоторые здесь стали о себе воображать…

Проигнорировав его замечание, Глеб подался прочь. Стены госпиталя, где в самом воздухе ощущалось присутствие смерти, действовали на него угнетающее, а тут ещё эти косые взгляды окружающих.

Не в силах больше вынести всей этой картины, он почувствовал острое желание забыться. И вспомнив о бутылке виски, припрятанной по такому случаю в одном из потайных ящичков шкафа подсобки, не раздумывая, он взял курс в сторону известного помещения.

Сейчас было всего два часа дня. Как раз успеет к следующему обходу раненых не только хорошенько «подзаправиться», но и сполоснуть рот одеколоном, дабы перебить запах спиртного.

Для него это давно стало обычной практикой и, ни разу ещё не пойманный на горячем, он продолжал втихаря выпивать, являясь перед окружающими разве что в более поднесенном состоянии духа.

Стремительно обогнув операционную, где больше никто не оперировал, (левое крыло здания разнесло снарядом), он добрался до пустовавшего кабинета и, аккуратно прикрыв за собой дверь, направился к комоду.

Перерыв весь ящик, однако так и не наткнувшись нигде на заветную бутылку, Лобов начал нервничать.

Мысль, что кто-то из местного персонала, случайным образом наткнувшись на тайник, мог запросто допить спиртное, не укладывалась у него в голове. Тем не менее, несмотря на всю неправдоподобность развития такой ситуации, подобный поворот событий был вполне возможен.

Пройдясь по ящикам комода самым тщательным образом, он все же отыскал бутылку, и  поудобнее устроившись на диване, окрутил пробку, пробуя спиртное.

Выпил он не слишком много, (напиваться вхлам парень не собирался), но этой дозы было достаточно, чтобы на пару часов позабыть о тягостной реальности со всеми её заботами. В те моменты, когда ему начинало казаться, будто вокруг него сгущаются тучи, одной мысли о виски было достаточно, чтобы их развеять и настроиться на вдохновляющий лад.

За окном было двадцать второе августа. Сегодня ему исполнилось двадцать два года.

Обнаружив в совпадении цифр что-то зловеще сакральное, его целый день преследовало  предчувствие, что очень скоро должно было произойти что-то такое, что могло поменять его жизнь самым кардинальным образом.

Эх, хорошо было бы сейчас напиться до бесчувствия, как напивался в свое время отец, возвращавшимся домой мертвецки пьяным с торжественных мероприятий! Однако стоило ему воскресить в памяти отдельные отрывки из детства, как его снова начинала охватывать тревога, заглушить которую обычным спиртным не удавалось.   

Вот уже больше месяца из дома не поступало никаких новостей, и понятия не имея, что в это время происходило в родном поместье, и где именно находятся его родители, он старался не подавать виду, что его это действительно заботит.

Нет, пару раз он получал от матери письма с просьбой приехать погостить неделю-другую, но хорошенько запомнив тот день, когда отец закатил ему оплеуху, возвращаться обратно Глеб не спешил.

Списывая свое нежелание все бросить и приехать домой на загруженность в госпитале, (а это действительно было так), он отправлял ей послания с извинениями, и хотя в глубине души он был не против отпроситься на пару дней, чтобы побывать в родном поместье, злопамятство и уязвленная гордыня оказались выше этого желания. И вместо того, чтобы воспользоваться инициативой матери, переступить через собственную гордость, и таки отправиться домой, он продолжал торчать в Атланте, предоставляя Чеховой возможность трудиться бок о бок с Гордеевым на благо госпиталя.

Вспомнив о «светиле», Глеб тщетно пытался заглушить угрызения совести спиртным, тем более повод для этого был весомым.

Совесть словно шептала ему: «Что сделал тебе такого Гордеев, что ты отправил его на передовую? Он всего лишь указал тебе на недостатки, над которыми следовало поработать, а вместо этого ты взял и подставил его, почти «собственноручно» отправив в лагерь для военнопленных».

Переживая за себя и собственную репутацию, от которой теперь и так остались одни ошметки, иногда он прикидывал в уме, что произойдет, если «светиле» каким-то образом удастся выжить и вернуться обратно в Атланту.

Хорошо, если тот сгинет в плену, а если нет?!

В конце концов, знаменитого хирурга могли обменять, как это частенько практиковалось, и что тогда? Было прекрасно, если бы к моменту его возвращения этот документ где-нибудь затерялся и исчез, но если все произойдет с точностью до наоборот, и вся эта подстава с бумагами вскроется?!

О последствиях подобного поступка лично для себя Глеб предпочитал не задумываться. Именно в тот момент у него возникла привычка переносить мысли подобного плана на день завтрашний.

Раз толку от этих переживаний все равно не было, значит и не было смысла забивать ими голову. Вот когда Гордеев действительно вернется, тогда он и позаботься о том, чтобы документ не всплыл из закоулков госпиталя раньше времени, а пока что приходилось мыслить в рамках более насущных проблем.

Увы, как не пытался он отвлечься, посчитав эти размышлениями пустяковыми, строчки из проклятого письма полковника то и дело всплывали в его сознании. Глеб был уже не рад, что все это затеял, но назад дороги уже не было.

Если правда вскроется, (а что-то ему подсказывало, что так оно и будет, как не скрывай первоисточник), то он первым попадет под раздачу, поставив под удар репутацию отца. И чтобы ничего подобного не произошло, ему следовало заранее принять меры, и постараться, чтобы этот документы и впрямь не попался кому-нибудь на глаза.

Так, погрузившись в раздумья о своей нелегкой участи, Лобов собирался ещё долго просидеть с бутылкой наедине, когда дверь в помещение отворилась, и на пороге появилась Виктория Олькович.

С безразличием покосившись на девушку, он и не думал прятать от неё бутылку. Как раз наоборот, сегодня у него был прекрасный повод, чтобы больше не скрываться в своем пристрастии к алкоголю. При виде спиртного в глазах блондинки промелькнуло нечто близкое к неодобрению.

— Это не выход, Глеб, — вдруг отозвалась она.

— Что именно? — вскинув бровь, с удивлением уставился он на неё.

— Виски.

— Вот уж, право, не понимаю, о чем ты, — беззаботно произнес он, тайком ею любуясь.

— Посмотри на себя! Да ты же пьешь в открытую!

Его губы растянулись в самодовольной ухмылке.

— Ну, выпил немного, и что с того?!
— «Выпил немного»? Тебе самому не противно осознавать, что вместо того, чтобы помогать раненым, ты сидишь тут и пьянствуешь!

— Можно подумать ты получаешь удовольствие от общения с будущими «акробатами»… — отрезал он, именно так называя оставшихся без конечностей солдат.

Олькович всегда был противен его цинизм, а сейчас, когда он находился в состоянии алкогольного опьянения, (и это ещё когда смена не закончилась!), его развязное поведение и вовсе вызвали у неё приступ глухой ненависти.   

— Я знаю, что мне не пристало напиваться, тем более в госпитале, — сухо заявил Глеб, не в силах больше выносить её укоризненного взгляда, — но на сегодня забудь, что я обучался в Гарвардской школе медицины, которую закончить мне так и не посчастливилось. Сегодня я обычный парень, который дико устав от своих обязанностей, хочет просто немного отвлечься.

— Ну, все, хватит болтать всякий вздор! — в голосе Олькович послышались властные  нотки. — Ты и так порядочно захмелел!

Потянувшись к нему, девушка попыталась выхватить у него бутылку из рук. 

— Захмелеть? — грубо рассмеялся Глеб. — Да я хотел бы напиться вдрызг, чтобы забыть обо всем на свете!

Перехватив ошеломленный взгляд Олькович, он поставил бутылку на стол, и резко встав с дивана, вплотную приблизился к девушке. Сделав шаг назад, она с опаской на него покосилась.

Роскошная голубоглазая блондинка была полной «противоположностью» брюнетке Чеховой, так что если бы не Толик, денно и нощно волочившийся за Олькович, он мог и сам за ней приударить, пребывая в поисках плотских наслаждений.

А теперь, когда основной соперник по воле случайных обстоятельств оказался и вовсе «устранен», оставшись без кавалера, отвечать взаимностью другим Олькович, между тем, не очень торопилась.

Будучи уверен, что заделавшись «техасским рейнджером», Толик никогда не вернется обратно, Глеб надеялся, что устав ждать своего суженого, рано или поздно Олькович падет в его объятия. Поэтому предприняв по отношению к ней немало решительных мер, (временами даже слишком решительных), но каждый раз натыкаясь на отпор, вера в то, что возведенная между ними стену отчуждения рухнет, не оставляла его в покое ни на минуту.

Быстро разгадав далеко не самые «высоконравственные» намерения своего коллеги, и отлично понимая, что Лобов ни за что не отступиться, пока не добьется своего, девушка старалась не оставаться с ним наедине.

Изобразив капризно-дерзкую улыбку, Глеб потрепал её по плечу. Знакомая с коварством этого парня не понаслышке, она хотела метнуться к двери, но вовремя распознав этот жест, он резко ухватил её за кисть.

— Послушай, сегодня я тебя никуда не отпускаю.

Невольно попятившись назад, девушка уперлась спиною в стену. Теперь он находился от неё так близко, что запах виски заставил ее отвернуть голову.

— Я знаю, что ты любишь меня, — насмешливым полушепотом молвил Глеб, отлично зная, как взбесят её эти слова, — но пока не порвешь с Толиком, ты мне не нужна.

— Оставь его в покое! Я не желаю обсуждать это с тобой, — отчеканила она.

— А я желаю, — сказал он, навалившись на нее так, что ей стало больно. — Твое мужество в этот раз тебе изменило. 

— Тебе просто нравится причинять людям боль, и получать от этого удовольствие, — хриплым голосом произнесла она.

— Частично так, — подтвердил он, поражаясь степени её проницательности. — Не перестаю удивляться тому, как хорошо удалось тебе за это время изучить мои привычки. Это значит, что я тебя по-прежнему интересую.

— Слишком много о себе воображаешь.
 
Когда-то, ещё до встречи с Толиком, она тщетно надеялась обратить на себя его внимание, но будучи слишком самодоволен, либо его смущал тот факт, что её родители не жили вместе, значит и такая девушка в качестве жены была ему не нужна, Лобов каждый раз её отвергал, снова и снова показывая её место.

Парню было лестно знать, что за ним убивается такая красотка,  которую он мысленно ревновал ко всем подряд, но отвечать ей взаимностью он не спешил. Насмехаясь над её привязанностью, Лобов был уверен, что она никуда не денется от него.

Все изменилось, когда Олькович познакомилась со Смертиным.

Он то и излечил её израненное сердце, покорив своими веселыми шутками. И окончательно влюбившись в этого простоватого и легкого на подъем парня, она вскоре выкинула Лобова из головы, переметнувшись к новому кавалеру.

Не собираясь так просто отпускать свою пылкую поклонницу, поначалу тот строил обоим козни, но когда понял, что его поезд давно ушел, и сердце Олькович занято другим, наконец оставил обоих в покое, мысленно смирившись с понесенной потерей.

На удивление, Толик оказался отходчивым человеком, быстро простив приятелю прежние выходки. Ведь если бы не это знакомство, он никогда бы не узнал о существовании такой блондинки, которую Лобов упустил по собственной глупости.

Теперь же, когда Смертин пропал, у него появился шанс вернуть былую страсть и сделать Олькович своей любовницей, как он всегда этого хотел, считая Толика всего лишь случайным эпизодом в её жизни. Но немало настрадавшись в свое время из-за его насмешек, отвечать ему взаимностью Виктория не спешила, как сильно не тосковала бы ночами по мужской ласке.

Это было для неё дело принципа. Она прекрасно помнила отвратительное к ней отношение Лобова в прошлом, и из-за этого не хотела идти у него на поводу.

А веди он себя с самого начала нормально, возможно сейчас они стали бы любовниками, и даже наличие Толика не помешало бы ей любить его на расстоянии, ведь для Виктории плотские утехи тоже значили немало, и в отличие от своих скромниц-подружек, долго жить в режиме воздержания она не могла.

Воспользовавшись моментом её замешательства и прочитав по выражению её лица, что она будет не против, если он снова её коснется, сорвав с её головы чепец, из-под которого выбивались белокурые локоны, Глеб отшвырнул его в сторону и, пробежавшись по её фигуре горящим взором, приник в поцелуе к её шее, плавно спускаясь к плечам.

Вздрогнув, Олькович попыталась его оттолкнуть, но рванув на ней блузку, заколотую брошкой, он вдавил девушку в стену с такой силой, что сопротивляться было бесполезно. В следующий момент его губы скользнули ниже, пока не коснулись кружев, прикрывавших её грудь, и там прижались таким долгим поцелуем, что его дыхание опалило ей кожу.

— Да как ты смеешь! — не находя больше достаточно уничтожающих слов, Виктория из последних сил ударила его по лицу.

Отступив назад, Лобов поднес руку ко рту.

— Думаешь, если у тебя именины, то тебе все можно?! — воскликнула она, запахивая блузку, когда в этот момент дверь открылась, и в помещение ввалилась Лебедева.

Застав свое «начальство» далеко не в самом лучшем состоянии, и подозревая по его виду, что до её появления здесь произошла весьма «пикантная» сцена, она сочла за необходимое проигнорировать представшую её глазам картину, передавая свою просьбу как есть. 

— Как же хорошо, что я вас нашла! — затараторила она, переводя свой взгляд с Олькович на свое начальство. — Там мистер Коллинз просил передать, что срочно желает вас видеть!

«Черт бы её побрал!» — мысленно проклиная Лебедеву, заявившейся сюда в самый неподходящий момент, он поправил воротник, будто ничего не произошло и, приложив украдкой ладонь к уголку своих губ, доложил:
— Скажи ему, что я сегодня не приду. Пусть выберет себе другого ассистента.

— То есть? — не поняла Лебедева.

— Скажи, как есть, — неопределенно бросил Лобов.

Приступать сегодня к работе, будучи в таком состоянии, у него вряд ли получиться. Сейчас он едва стоял на ногах.

— А что именно сказать? — переспросила она, догадываясь, что тот успел выпить.

Бутылка виски, оставленная на столе, не ускользнула от её пристального внимания.

— Лебедева, не кажись дурнее, чем ты есть, — с трудом собираясь с мыслями, Глеб перешел на повышенные тона. — Выдумай, что-нибудь! Передай ему, что я не в состоянии прийти, потому что упал в пролет лестницы или ушибся; попал под экипаж, ударился головой о карниз, не знаю... В общем, придумай такую причину моего отсутствия, чтобы он больше не спрашивал обо мне!

Застыв у двери, Тонечка продолжала таращиться на него, то и переводя взгляд на растерявшуюся Олькович, готовую сгореть от стыда в её присутствии.

Будучи весьма любопытной особой, Лебедева пыталась разгадать, что здесь произошло или должно было произойти, пока эта «идиллия» не была нарушена её вторжением.

Но не горя больше желанием выслушивать от своей помощницы очередные поручения от вездесущего мистера Коллинза, Глеб вытолкал её из подсобки и, захлопнув за ней дверь так, что Виктория на миг поднесла руки к ушам, вновь обернулся к ней.

— Кажется, я только сейчас понял, что проморгал свое «счастье», — насмешливо бросил он, окончательно придя в себя. — Мне надо было ещё раньше отбить тебя у Толика, и не терять времени даром.

— Я сама решу, с кем мне связываться, а с кем нет, — отчеканила она, не спуская с него обреченного взгляда.

— Думаешь, он будет хранить тебе верность?! — хмыкнул Глеб. — Как только ты ему надоешь, он тут же найдет себе новую любовницу, а тебе достанется клеймо никому не нужной брошенки.

— И все-таки я дождусь Толика, — заключила она, готовая убить его на месте.

Взявшись за дверную ручку, прежде чем покинуть помещение, он счел за необходимое «предупредить» ту, которая вопреки всем попыткам её соблазнить, отказалась ему покориться. 

— Уверен, пока ты ждешь своего суженого, храня ему верность, он сам тем временем давно сожительствует с какой-нибудь молоденькой вдовушкой, и как знать, возможно даже успел заделать ей ребеночка. Посмотрим, что получиться из этой истории. Но если ты привыкла жить в своих иллюзиях, не буду лишний раз тебя разубеждать. Живи в них и дальше. Так проще, а главное, удобнее. Когда надоест его ждать, приходи ко мне. Я буду всегда к твоим услугам.

Открыв двери, он неторопливо покинул комнату, но брошенные им слова в адрес Смертина не прошли бесследно для самооценки Олькович, и, несмотря на уверенность в чистоте помыслов своего избранника, таки сумели вызвать в её душе сомнение насчет верности будущего жениха. 

Глава 3.8

http://proza.ru/2024/06/19/676