Контракт на исполнение трёх желаний

    
     КОНТРАКТ НА ИСПОЛНЕНИЕ ТРЁХ ЗАВЕТНЫХ ДЕТСКИХ ЖЕЛАНИЙ
                (сказка для взрослых)
               
                Значение слова заветное:
                то, что особенно важно, значительно, сокровенно.

     От автора

     По сюжетной линии этот рассказ-сказка, «Три заветных детских желания», ближе к фэнтези, и в самом начале он был задуман, как сказка для детей. Потом уж, как-то сам-собой, черновик начатого рассказа перевоплотился в сказку для взрослых. Вся сложность при её написании заключалась в том, чтобы в замкнутом пространстве однокомнатной квартирки, с помощью диалога двух персонажей (он и она), создать вначале ауру необычного, затем, постепенно, атмосферу сказочного. Причём, перед читателем линия сюжета должна складываться, как домик из кубиков: от простого фундамента будничного реализма к недостроенному финалу ожидаемого волшебства. Другими словами, вы поднимаетесь по ступенькам привычной, заезженной, засаленной, в чём-то даже поднадоевшей вам жизни всё выше, выше и выше — и вот! — перед вами открывается горизонт необычного, удивительного, волшебного. Но... Что там, за горизонтом, — мы (и я, и вы) никогда не узнаем. Почему? Так из кубиков сложился сюжет. И волевым усилием менять его мне не хочется. В конце концов, если в нашем мировом сообществе каждый имеет свои права (или не имеет никаких), то пусть и сказочные сюжеты складываются по своим правилам (или вообще без всяких правил). Как бы там ни было, говорю, как на духу: сюжет я перерабатывал три раза. Что для такого маленького произведения очень затратно по времени и экономически не выгодно.

     Приплюсую важное дополнение. Согласно правилам детской сказки, любое хорошее (не антисоциальное) детское желание должно быть исполнено. И если строго следовать этим правилам, то в любой истории о таких детских желаниях в её финале, под занавес, обязательно должен выйти мальчик паж или кто другой, и написать розовой краской на ярко-голубом фоне надпись: «Хеппи энд». В моей истории, как и в реальной жизни, абсолютного «Хеппи энда» нет. История, как я уже сказал, писалась для взрослых. Зато нет в ней и чёрной безнадёги, что для нашей с вами психики (иногда сильно потрёпанной) очень важно.

     Да, ещё. В рассказе-сказке о трёх заветных детских желаниях присутствует интрига детектива. Я старался, чтобы читатель постепенно, шаг за шагом подходил к разгадке этих трёх заветных. Вряд ли ему интересно, чтобы вот так, без обиняков — раз-раз, и головой в таз. Вот, всё, что могу сказать в рамках предисловия, анонса и резюме.

     А вместо заключения, мой дорогой читатель, примите мои пожелания приятного чтения и хорошего настроения. Сейчас перед вами запертая дверь. Как перед Алисой из страны чудес. Вот вам ключик. Вставляем в замочек. Берёмся за дверную бронзовую ручку с ажурным литьём. Поворачиваем ключик на два оборота и... Вы помните, что эта дверь в сказку для взрослых? Прекрасно. Открываем дверь и наступаем на голубой ковёр с розовой надписью «Welcome to a fairy tale for adults». Ковёр из сервисной службы «Летайте коврами-самолётами компании Аэрофлота». Он, без задержки и опоздания, в любую погоду унесёт вас в пункт назначения. Счастливого полёта экипажу и пассажирам!


                ***   ***   ***   ***   ***
     Последний месяц осени. Рабочий день для Григория Борисовича Бойко прошёл и закончился как обычно, с выговором от начальника. И вот, привычная автобусная остановка. Привычные ожидания маршрутки, сорок минут езды и ставшая уже привычной съёмная однокомнатная квартирка, в которую он вселился месяц назад. Вечер своим звёздным венчиком начал взбивать и сгущать сумерки. Григорий Борисович размялся отжиманием гантелей, принял душ, обтёрся и обсушил волосы, надел пижаму, затем на кухне приготовил скромный ужин. Всё, как обычно: чашка чая с лимоном, два бутерброда с любительской колбасой и сыром, и капсула поливитамина. Свистнул вскипевший чайник. Григорий Борисович выключил газ, сполоснул кипятком чашку, положил в неё пакетик чая и... и тут произошло нечто странное. Григорий Борисович почувствовал: что-то витало, присутствовало в воздухе, приближалось...

     В маленькой прихожей зазвонил звонок.
— Кого это черти принесли на ночь глядя? — настороженно произнёс он.
Этот кто-то настойчиво повторил звонок.
Григорий Борисович подошёл к входной двери, заранее готовя себя к встрече с полицейским, злой соседкой, аферистом, бомжом-попрошайкой или грабителем. На всякий случай, он всегда держал в прихожей слесарный молоток и несколько гвоздей для антуража. И если вдруг суровый, неподкупный судья, — в окружении правозащитников-акул, стоящих на страже прав кого угодно, только не потерпевших, — ребром поставит криминальный вопрос: «По-какому праву вы ударили молотком в лоб ночного гостя?» — то всегда можно сказать в свою защиту: «Вот, собрался прибить порожек, — расшатался, скрипит, соседей беспокоит, — и только я замахнулся забить гвоздь, а тут этот, в балаклаве, с пистолетиком, ножичком и удавкой. Угрожать стал, требовать. Я запаниковал и, вместо гвоздя — ему в лоб. Нечаянно. Гражданин судья, граждане правозащитники, даю честное гражданское, что до гробовой доски буду признавать права грабителей и сразу же, по их законному требованию, буду отдавать им деньги, кредитку, телефон, ноутбук и прочее, если это прочее будет у меня в наличии. Зуб даю!».

     Звонок повторился в третий раз. Григорий Борисович зажал в правой руке молоток, заглянул в глазок, поцарапанный каким-то хулиганом, толком ничего не разглядел и осторожно открыл дверь.

     На пороге стояла довольно привлекательная, — пожалуй, даже красивая девушка. На вид не старше двадцати. Стройная фигура. Большие, зелёные глаза. Одета шикарно и всё на ней было безупречно. Строгий, в талию, чёрный кожаный плащ. Чёрные, лакированные сапоги. Чёрная шляпа, с высоким верхом и широкими полями. И шарфик, — огненно-красный, — казалось, излучающий жар доменной печи. Григорий Борисович вежливо, холостяцким голосом спросил:
— Чем могу?
— Нам лучше поговорить в вашей квартире при закрытых дверях, — приятным голосом сказала девушка. — За мной снизу поднимается пьяная парочка. Будут стоять, разинув рот, шататься, хлопать глазами и слушать наш разговор.
— Да, пожалуй, будут, — согласился Григорий Борисович, пряча за спину слесарный молоток и широко открывая дверь. — Проходите. Извините, я человек одинокий, стесняться некого, хожу в пижаме.
— Ничего. Одинокий мужчина в пижаме — это меня устраивает.
Девушка вошла, окинула взглядом маленькую прихожую, скосила глаза на Григория Борисовича, держащего руку за спиной, и спросила:
— Вы всегда встречаете гостей с молотком?
Григорий Борисович положил молоток на полочку под квадратным зеркалом, прибитым к стене, и, без тени смущения, заученно сказал:
— Это я собирался прибить порожек, — расшатался, скрипит, соседей беспокоит.
Девушка понимающе улыбнулась и Григорий Борисович спросил:
— А предмет нашего разговора на пару минут или больше?
— Гораздо больше.
Григорий Борисович тут же предложил:
— Тогда разрешите, я помогу вам снять плащик. Кожа очень красивая. Какого-нибудь тюленя или котика?
— Человеческая, с двух мерзавцев восемнадцатого века, — спокойно ответила девушка, расстёгивая пуговицы из чёрного камня и позволяя Григорию Борисовичу снять с себя плащ, — если верить сказанному девушкой, — из человеческой кожи двух мерзавцев.
— Вообще-то, я в кожах не разбираюсь, — признался Григорий Борисович.

     Он аккуратно расположил пальто на тремпеле, а тремпель на вешалке. Девушка поправила на себе красный шарфик, поправила поясок на обтягивающем стройное тело платьице, отливающего золотом, аккуратно сняла и подала Григорию Борисовичу шляпу, предоставив возможность любоваться её красивой причёской из густых, рыжих волос, чудесно гармонирующих с зелёными глазами. Григорию Борисовичу показалось, что на голове девушки из волос торчат... Он присмотрелся. Нет, не показалось, торчат.
— А эти... ммм... рожки? — спросил Григорий Борисович, прилаживая шляпу на вешалке, — это такой прикол или хирурги уже освоили новый вид имплантов?
— Рожки настоящие, только лакированные. — Девушка заглянула в зеркало на стене, поправила волосы вокруг рожек. — Вам нравятся?

     Элегантные рожки девушки, придававшие ей вид очаровательной, молоденькой чертовки, были покрыты нежным, перламутровым лаком. Это покрытие приглушало, но не прятало их естественную роговую окраску. Да и сами рожки, лакированные, с острыми кончиками, в окружении рыжих волос, всем своим видом заявляли: мы самые-самые, что ни на есть, настоящие! — потрогайте нас!
Григорий Борисович ещё раз внимательно всмотрелся.
— Да, выглядят натурально и вам очень идут.
Сохраняя невозмутимость, он пригласил девушку пройти в комнату и вошёл следом за ней.
— Наверное, нам стоит познакомиться, — на правах хозяина сказал Григорий Борисович.
— Я знаю, вас зовут Захар Иванович Коржик, — сказала девушка, — а меня — Калерия-Сеера-Маммон-Трэдэцим. Можно просто — Калерия.
Григорий Борисович удивлённо поджал губы и поднял брови.
Девушка тоже выразила удивление и спросила:
— Я что? Ошиблась квартирой?
— Ммм... э-э-э... Не совсем... Калерия... Сеера... Маммон... Трэдэцим... Я правильно вас называю?
— Правильно. Можно не заморачиваться. Называйте просто — Калерия.
— Ммм... хорошо. Калерия, вы не ошиблись квартирой. Здесь жил Захар Иванович, но он умер месяца два назад. А я снял эту квартиру. И меня зовут...
— Подождите, — Калерия прижала губы Григория Борисовича длинным, указательным пальцем, украшенного ярко-алым ногтем. В другой руке у неё, непонятно откуда, появилась записная книжка в красном, кожаном переплёте. Она раскрыла книжку. Григорию Борисовичу показалось, что на странице книжки появились строчки текста, как на экране смартфона.
— Да, действительно, Захар Иванович умер... — глаза Калерии потемнели, стали почти чёрными, и в них, как показалось Григорию Борисовичу, сверкнули крошечные молнии. — Чёртовы координаторши, сопливые чертовки! Только и могут, что рога красить и губы... Я им устрою!...

     Успокоившись, Калерия, не скрывая досады, произнесла странную фразу: «Придётся подгонять под доверенное лицо...», — и прочитала дальше:
— Григорий Борисович Бойко, сорок один год, не женат, работает менеджером по рекламе спортивных товаров. Правильно?
— Правильно. Но откуда вы всё это знаете?
— Служба такая.
— Ммм... И что же это за служба?
— Чёртова.
Калерия осмотрелась. Остановила взгляд на двух спортивных гантелях, двухпудово лежащих на маленьком коврике.
— Уютная комнатка, — сказала она. — Чувствуется, живёт одинокий мужчина, не пьющий, любящий здоровый образ жизни, чистоту и порядок.
— Да, не пью. Люблю чистоту и порядок. Мама приучила.
— А где наша мама?
— Уже почти пять лет, как умерла.
— Вот как? Неожиданная новость. Ей, по вашему виду, на момент смерти должно быть около шестидесяти пяти. А это самое время последнего цветения для женщины, имеющего такого взрослого сына.
— Она умерла в шестьдесят четыре. И в гробу выглядела хорошо.
У девушки опять появилась в руке записная книжка в красном, кожаном переплёте. Она раскрыла книжку.
— Та-ак, смерть близких... Да, ваша мамочка умерла в шестьдесят четыре от инфаркта. Соболезную.
— Спасибо.
Калерия прочитала дальше:
— Папа ушёл из семьи из-за тяжёлого характера мамы, когда вам было два года, вы росли без отца. Неплохое начало... Григорич Борисович, в разделе о сыновней любви у меня ничего не записано. Вы маму не любили?
— Ну-у... почему же?... ммм... любил.
— Можете врать кому угодно, только не не мне, — строго сказала Калерия.
После такого замечания Григорий Борисович почувствовал непреодолимое желание не врать Калерии никогда.
— Да, я не питал к маме высокой сыновней любви. В общем... Во втором классе, когда я получил эту... эту чёртову двойку!...
— О, вы прекрасно чертыхаетесь! — и Калерия тут же отметила это прекрасное качество Григория Борисовича в своей книжке.
— Извините... не сдержался. Когда я получил в школе первую двойку, мама разложила меня на диване, стянула штаны и по голой зад... простите, по голым ягодицам надавала деревянной скалкой.
— Это той, что тесто раскатывают?
— Да, именно той, что раскатывают.
— Было очень больно?
— Ну-у... это не важно. Я был уже взрослым мальчиком. Мне было восемь лет, — лицо Григория Борисовича обдал жар давней обиды, — а мама стянула с меня штаны вместе с трусами, как с трёхлетнего!
— «Мама стянула штаны вместе с трусами....», — записала в книжку Калерия и тут же сделала вывод: — Закон чёртовой интеграции: беды, несчастья и страдания не ходят в одиночку, — любят объединяться. Вы испытали боль, позор, ваше детское мужское эго было униженно и раздавлено, и вы получили банальную детскую психотравму. Мои поздравления.
— Спасибо.

     Калерия опять заглянула в книжку, прочитала и перечислила.
— Вы питаете отвращение к семейной жизни, детей не хотите, состоите в интиме с одной из сотрудниц рекламного отдела без всяких обязательств. Всё правильно?
Григорий Борисович нахмурился и подтвердил.
— Да. Всё правильно. Питаю. Не хочу. Состою.
— Это хорошо. Ещё такой вопрос. Григорий Борисович, вы в Бога верите?
— Нет, конечно. Я обычный, рядовой атеист, если во что и верю, так это в то, что если взошло солнце и в окно не виден ядерный гриб, значит, мир ещё не погиб и я могу пойти на свою чёртову работу.
При словах «чёртову работу» Калерия опять улыбнулась.
— «В Бога не верит. Обычный, рядовой атеист», — повторила Калерия слова Григория Борисовича и записала это важное признание в своей книжке.
— Странные вопросы вы задаёте, Калерия, ещё и пишите, — удивился Григорий Борисович. — То, что вы не из секс-услуг, я уже понял. Вы сказали о какой-то чёртовой службе. Может быть, вы из секты?
— Нет, не из секты. Вы правильно поняли: секс-услуг я не предлагаю, проституцией не занимаюсь, афёрами тоже. У меня другой статус.
— На предмет статуса очень интересно. Калерия, объясните же. Кто вы, откуда и зачем?
— Григорий Борисович, вы не тот, кто должен задавать мне вопросы, а я не та, кто должна отвечать на них.
— Хорошо, согласен. Я не тот, вы не та. И чего же вы от меня хотите, если я не тот?
— Я хочу подогнать вас под требования нашей чёртовой службы.
— Вы хотите подогнать меня под требования вашей чёртовой службы? Что за чу...

     Калерия строго подняла вверх указательный палец, глаза её из ярких изумрудов превратились в тёмные, и язык у Григория Борисовича, не успев завершить слово «чушь», прилип к нёбу. Сам же Григорий Борисович застыл, как гипсовый памятник, одетый в домашнюю пижаму. Пока Григорий Борисович неподвижно стоял с прилипшим к нёбу языком, Калерия листала свою книжку, выискивая нужную для себя информацию.

     Прошло минут десять, Калерия легонько щёлкнула пальцем Григория Борисовича по носу. Он вздрогнул, растерянно огляделся:
— А-а-а... Где я?
— У себя дома, в съёмной квартирке. Вы её сняли месяц назад. Осмотритесь. Узнаёте квартирку?
Григорий Борисович осмотрелся.
— Узнаю.
— Тогда мы можем переходить к интервью.
— К какому ещё чёртову интервью?
Калерия улыбнулась, не скрывая внутреннего восторга. Любое чертыхание явно было ей по вкусу.
— Интервью, Григорий Борисович, это когда я буду спрашивать, а вы отвечать. Я думаю, вы не против.
— У меня такое чувство, что противиться нет смысла.
— Предчувствия вас не обманули. Мои поздравления.
— Спасибо. Только не надо вопросов о моей личной жизни.
— О сугубо личном не будем. Давайте присядем. Вы туда, а я сюда.

     Они сели за стол, напротив друг друга. Калерия посмотрела в книжку.
— У меня записано, — это со слов одного из сотрудников вашего офиса, — что вы способны на всё и ждать от вас можно чего угодно.
— Ерунда какая! Подлая клевета! Калерия, я за всю свою жизнь ничего не украл, никого не ограбил, не убил, даже не изнасиловал!
— Григорий Николаевич, — строго сказала Калерия, — у меня записано, что два месяца назад, в начале лета, вы с кирпичом гонялись за бездомным мужичком, обещая успокоить его навеки.
— Было, не отрицаю. Совершенно дурацкий случай. Старуха хозяйка, у которой я раньше снимал квартиру в другом доме, после моей многократной просьбы решилась поменять старые рамы с треснутыми стёклами. Там даже кусок стекла выпал. Рамы сняли и только через пару недель поставили новые. Я жил, завесившись шторами от мух, а рядом — стройка. А окна, без рам и стёкол, как раз на эту чёртову стройку. Там, по ночам, бездомный мужичок напьётся и орёт. Орёт и орёт! Калерия, я три дня терпел, не выдержал, вышел, взял кирпич и сказал этому подонку... ну, сказал, конечно, громко. Наверное, кто-то услышал, что если он не перестанет орать, я успокою его этим кирпичом. Может быть в сердцах и сказал, что успокою навеки. Мужичок убежал, вот и всё. Никакого кровопролития. А кирпич я положил на место.
— «Взял кирпич и сказал мужичку, что успокоит этим кирпичом. Может быть, навеки. Мужичок убежал», — записала Калерия в своей книжке. — Григорий Борисович, — продолжила Калерия, — у меня ещё одна запись. Месяц назад вы чуть не выбросили из окна третьего этажа своего сослуживца.
— Ах, это? Ещё более дурацкий случай. Калерия, выбросить хотели меня. Вернее, два чудака на букву эм из нашего отдела решили надо мной пошутить, когда я высунулся из окна поглазеть, — какая-то баба на «Пежо» въехала в чей-то «БМВ». И эти два дурака-чудака схватили меня за ноги, ради хохмы вытолкали за окно, чуть-чуть меня не упустили и втащили назад. Я взбуел. Одному дал ногой по... ну, пониже пояса. Он посерел, пожух и упал. А другого подвесил за ноги в окно для осознания их дурацкой шутки. Они оклемались, всё поняли, осознали; мы пожали друг другу руки, принесли взаимообразные извинения и вернулись к работе.

— «Взбуел, одному чудаку на букву эм дал ногой в пах, он посерел, пожух и упал; другого чудака подвесил за ноги в окно третьего этажа», — пометила Калерия в книжке. — Очень хорошо.
— Чего ж тут хорошего?
— То, что дали ногой и подвесили за ноги. И этаж хороший, третий. Первый — это не то.
— Ничего не понимаю...
— Григорий Борисович, если вас выбросят с первого этажа, что с вами будет?
— Ничего особенного. Встану, отряхнусь, пойду и разберусь.
— А если выбросят с третьего?
— Ну-у... разобьюсь, наверное. Может быть, до смерти.
— Вот, видите. Третий этаж грозит человеку летальным исходом. А если принять во внимание, что вы способны на всё, — так вас характеризуют некоторые сослуживцы, — можно сделать вывод, что вы способны на убийство. Вы же сами сказали, что вытолкали в окно третьего этажа и подвесили за ноги своего сослуживца-чудака. Если бы ваш чудак написал на вас заявление, то это вполне можно подогнать под статью о попытке убийства. А убийство, пусть даже чудака на букву эм, — это тяжкий грех.
— Ах, вот оно что! Дело шьёте?
— Да, шью. Для вашей же пользы.
— Ну, Калерия, такого я от вас не ожидал!
— А чего вы ожидали?
— Чего угодно, только не этого! Шить на меня дело для моей же пользы?... Я вас, как человека!... как дорогого гостя принял!... как красивую девушку, которая может сделать счастливым любого порядочного мужчину!... А вы!...
— Что я?
— Вы!...

     В этот напряжённый момент Калерия и Григорий Борисович сидели, положив руки на стол, как перед началом игры в покер, и смотрели друг другу в глаза. Можно было бы много чего сказать о вспыхнувших, прекрасных, ярко-зелёных глазах Калерии, и о серо-голубых глазах Григория Борисовича, начавших от повышенных эмоций отливать сталью. Но, сторонний наблюдатель сказал бы так: «Они сидели, вперив глаза в глаза».
— Что я? — повторила вопрос Калерия, и лицо её, как свежеиспечённое пирожное безе, украсил крем из алой зари, шепчущий без всякого стыда и совести: лизните меня! — съешьте меня!
— Вы очень красивая... и глаза у вас красивые... — дрожащим от волнения голосом  сказал Григорий Борисович, сам не зная, зачем он это сказал.
— Что?...
И Григорий Борисович, уже совсем не понимая, почему и зачем, накрыл большими ладонями руки Калерии.
— Григорий Борисович, не надо меня лапать!
— Калерия, я не лапаю.
— А я говорю, что лапаете!
— А я говорю, что не лапаю.
— Нет, лапаете!
— Нет, не лапаю.

     Остановимся на этом месте и сделаем паузу. Пусть Калерия и Григорий Борисович доведут до конца потягушки на предмет «лапаете — не лапаю», и пусть выплеснут из себя накопившееся напряжение. Вот, первую порцию уже выплеснули. Калерия вырвала руку из под ладони Григория Борисовича.
— И не смотрите на меня так!
— Я не смотрю.
— Нет, смотрите!

     Сделаем ещё одну паузу. Пусть пока Калерия взлохматит брови и волосы Григорию Борисовичу и выскажет ему свои пожелания на тот предмет, кто имеет право так смотреть на неё. Как оказалось со слов Калерии, у Григория Борисовича слишком лохматые брови, неухоженная причёска, толстоватый нос, тяжёлый подбородок и большие, грубые руки.
— Утончённости нет ни в вашем лице, ни в вашей фигуре. И помолодеть вам надо, лет на десять, — подвела итог Калерия. — И вообще, Григорий Борисович, я ведь здесь не для того, чтобы любовь крутить.
Калерия щёлкнула его по носу. Не очень сильно. Григорий Борисович застыл. Вместе со щелчком в его голову влетели странные образы и чьи-то чужие мысли. Он вдруг понял, что Калерия выполняет какую-то работу. И не просто выполняет, а отчитывается перед кем-то. Но какую работу, и для чего?

     Пока Григорий Борисович приходил в себя, Калерия что-то записала в книжку, что-то прочитала, потрепала Григория Борисовича за оба уха и сказала:
— Мои записи нашего дружеского интервью были изучены в специальных инстанциях, мне удалось втиснуть вас в рамки требований нашей чёртовой службы, и вам, по доверенности, в качестве бонуса, даётся право на исполнение трёх заветных детских желаний покойного Захара Ивановича. Детских! Не рассчитывайте на взрослые.
Григорий Борисович выразил в лице напряжённую работу мысли.
— Калерия, повторите, пожалуйста. Я не догоняю.
Калерия повторила. Григорий Борисович поскучнел лицом.
— Ммм... Вы сказали, что я получил право на исполнение трёх заветных детских желаний покойного Захара Ивановича? Ну-и-ну!... осенний вечер новогодних чудес!... Всю жизнь мечтал получить такую доверенность...
— Чудненько! Мечты рано или поздно сбываются. Сейчас мы составим контракт.
— Сейчас мы составим контракт... — машинально повторил Григорий Борисович и тут же спросил: — А... какой контракт?
— Типовой. Дело не сложное. Желания давно высказаны и записаны. Вас утвердили, подпишем контракт, получите три детских желания покойного и — адью!
Калерия положила руки на стол. Под её руками появился распечатанный лист бумаги.
— Надо же... как из принтера! — удивился Зорин.
— Это контракт на исполнение трёх детских желаний покойного Захара Ивановича. Для вас, как доверенному лицу, все три желания будут исполнены. Можете прочитать и подписать.

     Григорий Борисович прочитал контракт. Потом, прочитал ещё раз. Какая-то чёртова служба обязуется исполнить три заветных детских желания ныне покойного Захара Ивановича, а Григорий Борисович будет являться его доверенным лицом, и все права на выполненные желания будут принадлежать ему. Все три детских желания мальчика Захара в контракте перечислены: детский самокат, неразменный кошелёк, билет на поезд, который увезёт его в страну гномов, эльфов и волшебных фей.

     Григорий Борисович разочарованно поднял брови.
— М-да... желания действительно детские... Калерия, зачем они мне и что мне с ними делать?
— Как что? Получить и использовать.
— И как же я буду использовать детский самокат, какой-то неразменный кошелёк и билет в неизвестную мне страну гномов, эльфов и волшебных фей?

Калерия, проявляя терпение, рассказала Георгию Борисовичу предысторию детских желаний мальчика Захара. Родился он в бедной семье, и в детстве не имел даже хороших игрушек. У одного паренька из его дома был красивый самокат и Захар мечтал иметь такой же. Представлял, как будет гонять на нём по асфальту. Второе желание возникло у Захара после услышанной им сказки про неразменный рубль. Ему тоже захотелось иметь что-то неразменное. И он придумал для себя, — в мечтах, конечно, — неразменный кошелёк. Так он его назвал. Положишь в него любую денежку, — неважно какую, — потом её забираешь, а в кошельке денежка так и лежит. Забираешь — опять лежит. Это было простое и безобидное детское желание иметь карманные деньги с помощью волшебного кошелька.

— Неразменный кошелёк... Кладёшь — вынимаешь. Кладёшь — вынимаешь. Странно... почему мне в детстве это в голову не пришло?
— Вы, Георгий Борисович, жили в более обеспеченной семье. Мальчику Захару нужны были карманные деньги. Он всегда завидовал детям, которые могли купить лимонад, пепси, пирожок с яблоками, мороженое или пирожное. А вы мечтали о подарках.
— Да, верно. О подарках я действительно мечтал... Но это... третье желание...
— От своей неустроенной жизни маленький Захар хотел навсегда уехать в волшебную страну, ровно в полночь, когда в его доме все будут спать. Он пожелал билет в один конец.
— Получается, если я уеду на этом непонятном поезде неизвестно куда, то назад уже не вернусь?
— Получается, так.
— М-да... уехать на поезде в полночь, когда все будут спать... Даже обратного билета не заказал. Но почему именно ваша чёртова служба занимается детскими желания уже покойного Захара Ивановича?
— Когда-то, там... — Калерия подняла глаза кверху, — эти желания приняли к рассмотрению. Но, случилась неприятность. Захар стал совершать нехорошие поступки. Кому-то дал в глаз, у кого-то из друзей украл деньги, из дома убегал. И там... — Калерия опять подняла глаза кверху, — решили перебросить это дело к нам, — Калерия указала глазами в пол, — на наше усмотрение.
— И что же вы тянули столько лет?
— Бюрократия. Ждали от Захара серьёзного согрешения. Пока то, да сё, пятое-десятое... И вот, Захар стал Захаром Ивановичем и начал... как это по-вашему? Калерия пощёлкала себе по красивой шейке.
— Закладывать за воротник?
— Точно! За воротник. А потом драться начал, хулиганить. И, наконец, в драке разбил две бутылки.
— Всего лишь две?
— На голове Васи и Митяя. Оба попали в реанимацию. Пока решали, тянет это на умышленную попытку убийства, или нет, время прошло, и...
— И Захар Иванович умер.
— Всякое бывает и в нашей чёртовой жизни, и в вашей, земной.
— Наверное, да. Только зачем мне эти чужие детские желания?
— Григорий Борисович, не можем же мы это дело оформить, как висяк. Высшее начальство приказало выполнить эти желания, пусть даже с опозданием. А что для вас тут страшного? Самокатик прибережёте. Вдруг у вас появится мальчик? И кошелёк можно использовать, когда прижмёт. Только класть в него нужно золотые или серебряные монеты. Если положите бумажную купюру, то кошелёк скопирует её в точности, какая она есть, вместе с номером. А это подделка казначейских билетов. Уголовная ответственность. Лучше всего, займите денег у своих коллег и купите у нумизматов золотой червонец времён Николая II. С долгами вы легко расчитаетесь.
— А как же с билетом в страну гномов?
— Григорий Борисович, вы — всего лишь доверенное лицо, и можете это желание не исполнять. Но, если решитесь, оторвите на билете контрольный корешок и сожгите его ровно в полночь, в любой день.
Григорий Борисович задумался.
— А если бы сейчас был жив Захар Иванович, он отказался бы от его исполнения?
— Думаю, нет.
Григорий Борисович задумался и тяжело вздохнул.

     Возникла пауза, предвещая что-то важное, завершающее.
— Григорий Николаевич, — торжественно сказала Калерия, — вам, как доверенному лицу на исполнение трёх детских желаний покойного Захара Ивановича, осталось только подписать этот контракт.
— Подписать, конечно, можно... не долговая расписка... Калерия, это действительно сработает?
— Сработает. Вам, Григорий Борисович, будет покровительствовать тот, кто эти желания исполнит.
Калерия ткнула острым ноготком большой палец Григория Борисовича, — он даже ойкнул, — и указала на пустую строчку в конце контракта.
— Вот здесь подпишите и рядом прижмите большой палец.
Григорий Борисович, испытывая волнение, поставил на контракте подпись и прижал рядом с ней большой палец, с выступившей на нём капелькой крови.
— А теперь чертыхнитесь. Только с чувством! — приказала Калерия.
— Чёрт побери! — выпалил Григорий Борисович, подчиняясь приказу.
И на этом самом месте течение времени словно остановилось, а потом опять возобновило свой ход.

     Григорий Борисович сидел за столом, один. Перед ним лежал контракт, кощелёк и красочно разукрашенный билет на поезд. Рядом, опёртый о ножку стола, стоял детский самокат. Он встал, осмотрел всю комнату, зашёл на кухню, посмотрел на чашку с пакетиком остывшего чая, на подсохшие бутерброды, заглянул в прихожую. Никого. Дверь закрыта на замок, даже цепочка наброшена. Словно и не было этой чертовки Калерии. Подошёл к окну. Ярко светил кривой кусочек луны, по-осеннему светили звёзды. Близилась полночь. Григорий Борисович опять прошёлся по однокомнатной квартире, сел за стол. Напряжённо посмотрел на подписанный им контракт, кошелёк и билет на поезд. Детский самокат всё так же опирался на ножку стола.

— Ну что, Гриша? — сказал он. — Положил глаз на чертовку? Стареющий дурак... У тебя лохматые брови, причёска неухожена, толстый нос и подбородок, как кирпич, и фигура не та. Через десять лет тебе будет пятьдесят один. Чего мне ждать, и что ждёт меня? Я не верю в будущее, в завтрашний день... Почему же я верю в этот чёртов контракт? Что, Гриша? — вот так, сесть на поезд и уехать в страну гномов и фей?... А Захар Иванович, точно, не отказался бы...

     Григорий Борисович собрал рюкзак, как для поездки в командировку на месяц, оделся, как в поход на рыбалку, обернул самокат старым одеялом и привязал к рюкзаку, в грудной карман куртки положил неразменный кошелёк и контракт. Потом сел к столу, зажёг свечу, взял со стола билет на поезд в страну гномов, эльфов и волшебных фей, несколько секунд рассматривал его. Сам себе сказал прощальные слова:
— Осень, в небе жгут корабли... Прощай, Калерия... чертовка... ты могла бы сделать меня самым счастливым мужиком на земле...
Оторвал контрольный корешок от билета и поднёс его к пламени свечи. Он ярко вспыхнул и рассыпался бенгальскими огнями. Электронные часы на старом комоде высветили цифру двенадцать. Полночь. Комната погрузилась в плотный белый туман и сквозь белую мглу треугольником проступил свет жёлтых фонарей. Раздались гудок и стук колёс прибывающего поезда. Взвизгнули тормоза. Скрипнула открываемая дверь вагона.
— Эй! Кто здесь Захар Иванович?! — раздался крик кондуктора.
— Я за него! По доверенности! — закричал в ответ Григорий Борисович.
— Билет есть?
— Есть!
— Быстро в вагон! Поезд — не извозчик, ждать не будет!
Григорий Борисович подхватил рюкзак. По железным ступенькам гулко простучали его походные ботинки. Хлопнула дверь вагона. Поезд дал прощальный гудок.

     Проснувшийся дом ощетинился раскрытыми окнами. И самое приличное, что раздалось в ночи, звучало примерно так:
— Э-эй! Мать вашу! Вы что там, колосники по рельсам катаете?! И выключите свой грёбаный гудок!
Ответом на крики была наступившая тишина. Туман рассеялся. Комната, где когда-то жил и умер Захар Иванович, а позже поселился Григорий Борисович, была пуста.

     Утром, на другой день, была и полиция, и пожарная, и даже аварийная служба. Кто-то вызвал скорую для наиболее слабых сердцем и нервами. Жители старого дома долго кричали, требовали, — если тут же не расстрелять во дворе Григория Борисовича, то посадить его пожизненно в зону самого строгого режима. Как оказалось, ни расстрелять, ни сажать было некого. Григорий Борисович бесследно исчез. Жители дома более полугода обсуждали этот странное исчезновение и ещё более странный полуночный случай с гудками и грохотом поезда, но ничего конкретного предложить не смогли. И только две старые бабки, случайно дожившие до девяноста лет, высказали версию, что здесь не обошлось без нечистой силы. Эта версия не сразу, но прижилась среди жильцов, и постепенно все успокоились. Время привычно отсчитывало свои часы, дни, месяцы. Опять наступил последний месяц осени, опять пришёл и ушёл тот день, когда ровно год назад исчез Григорий Борисович Бойко. Что же с ним стало? И какой вердикт вынесла ему судьба?

     Возможно, сейчас он машет кайлом в подземных шахтах, добывает золото и драгоценные камни вместе с гномами, помогая им собирать и приумножать сказочные сокровища, от вида которых доменным жаром обдаёт сердце, мутится разум, и хочется собирать и приумножать их сказочность всё больше, и больше.

    Возможно, он воспользовался волшебным, неразменным кошельком, одолжив на время у кого-нибудь золотую монету, обещая вернуть две, и, открывая и закрывая кошелёк, и вынимая одну монету за другой, он сколотил скромное состояние, обеспечив себе достойную жизнь среди гномов и эльфов.

     Возможно, он встретил могущественную и добрую фею, которая прониклась к нему сочувствием за его неразделённую любовь к зеленоглазой, рыжеволосой чертовке, и добрая фея сделала его на десять лет моложе, придала ухоженность его причёске, утончённость его лицу, и более изящные абрисы его грубоватым фигуре и рукам, и помогла ему встретиться с чертовкой по имени Калерия-Сеера-Маммон-Трэдэцим, и, возможно, чертовка ответила взаимными чувствами на его чувства, и сделала его самым счастливым мужчиной на земле.

     И что же из этого возможного возможно? Кто знает, мой дорогой читатель, кто знает...

                (Конец)

     Опубликовано на Проза.ру 19 июня, 2024 г.
     Последняя, небольшая редакция текста 22 июня, 2024 г.
     Владимир Сандовский
     *****************************************************