Атланта. Глава 3. 8

На почве переутомления у Чеховой развилась односторонняя пневмония. Последней каплей стало потрясение, пережитое ею после получения сообщения о Гордееве.

Продолжая испытывать вину за содеянное, Глеб едва решился заглянуть к ней за весь день, то и дело находя какие-то неотложные поводы, лишь бы избежать посещения её комнаты. Впервые в жизни Чехова заболела настолько серьезно, что ни о каком посещении госпиталя не могло быть и речи.

Теперь она сама нуждалась в помощи. И взяв на себя эту трудновыполнимую «миссию», Глеб видел, что, несмотря на принятые им накануне меры, её состояние с каждым днем не улучшалось, а во многом даже как будто ухудшалось.

По крайней мере, если раньше она могла с ним подолгу разговаривать, передвигаясь временами по комнате, то теперь, едва она частенько впадала в беспамятство, приходя в себя совсем обессиленной.

Как Чехова вообще могла заболеть, да ещё и сейчас? Эта мысль ещё долго не давала Лобову покоя. Она ведь раньше никогда и чем не болела. А если эта болезнь заразная, как тиф, например? Тогда он тоже заболеет, и умрет вместе с ней.

Поэтому опасаясь обнаружить малейший симптом этого заболевания и у себя самого, он старался подальше гнать мысли о подобной «перспективе», понимая, что он был единственным, на ком лежали сейчас все заботы.

«Почему она не выздоравливает? Где и что я упустил в самом начале? — невольно раздумывал Глеб, тщетно пытаясь пробираясь сквозь дебри алкогольного дурмана к окончательному выводу по её болезни. — Есть ли у неё вообще шанс выздороветь? Надо будет посоветоваться с более толковым доктором…»

Но тут же представляя себе, как выслушав его доводы, этот специалист начнет расспрашивать о его профессии, чтобы лишний раз не позориться, Глеб до последнего тянул с визитом врача. Но даже если бы ему и посчастливилось получить от него рекомендации, помочь Чеховой он все равно бы не смог.

Последние медикаменты были на исходе, а от тех, что ещё оставались, толку не было. Лишь снотворное, которым он периодически потчевал её, чтобы она не мучилась от приступов лихорадки по ночам, приносило некоторое облегчение её безотрадному существованию, но состояние её, к сожалению, не улучшалось. Остальные лекарственные порошки были тоже на исходе, и где их взять, если вдруг закончатся и они, о том Глеб не имел пока ни малейшего представления.

Ограничившись обычной по тем временам процедурой, то есть пустив больной кровь, дабы избежать следующего припадка на нервной почве, фельдшер прописал ей успокоительное, и расплатившись обесценившимися долларами за прием, Глеб пообещал выполнить все его предписания, не особо веря в благотворное влияние этого вещества на состояние Чеховой.

Догнав фельдшера в прихожей, он попытался осведомиться у него насчет её диагноза, однако тот, придав своему лицу важный вид, бросил ему на прощание следующее: «Надо выждать. Пока я не могу сказать ничего дельного по этому поводу». Так что едва дверь за ним захлопнулась, оставшись стоять на пороге,

Лобов впервые за все время подумал о смертельном исходе болезни водной сестры. Легкий холодок пробежал по его спине. Нет, такого поворота событий нельзя было допустить! Он ведь пообещал накануне отцу позаботиться о Чеховой!

Зайдя к ней на следующий день с утра пораньше, чтобы сообщить ей об опасениях фельдшера, парень попытался придать своему лицу бесстрастное выражение, но заметив, в каком неважном состоянии она находится, со своим сообщением решил повременить.

Её похудевшее лицо утратило свой нежный овал, а под глазами залегли глубокие тени. Бледная словно стена, Валерия настолько неподвижно лежала на своей постели, что со стороны можно было подумать, будто она просто дожидается смертного часа, ни на что уже не реагируя.

— Как твое самочувствие? — осведомился «добрый доктор Айболит», присаживаясь рядом, чтобы сосчитать пульс на её запястье.

Почувствовав рядом чье-то присутствие, девушка приоткрыла глаза:

— Послушай, Глеб, я тут подумала с утра…

Слабая улыбка тронула её бледное лицо.

— По-моему, тебе лучше все бросить и уехать домой, пока есть такая возможность, а я… Я все равно умру.

Вздрогнув от охватившего его суеверного ужаса, Глеб с удивлением на неё посмотрел. Казалось, Чехова выразила вслух те самые малодушные мысли, которые терзали все это время его самого, и чтобы убедить девушку в обратном, тут же выронив её руку, он поспешно добавил:

— Не будь идиоткой. Пока я здесь, ты не умрешь.

От неожиданности его высказывание прозвучало довольно резко.

— Сейчас я принесу тебе успокоительное, и ты немного поспишь.

Почувствовав, что он говорит так, чтобы она лишний раз не волновалась, Чехова упавшим голосом пробормотала:

— Ты напрасно стараешься...

— Что значит, «напрасно»? — удивился он, не сводя с неё обеспокоенного взгляда.

— Меня опять лихорадило с утра. И это успокоительное… Оно мне уже не помогает.

— Но почему ты не сказала мне об этом раньше? — Лобов был готов уничтожить себя за столь резкий тон, будто разговаривал с посторонним человеком, а не со сводной сестрой, но ничего не мог с собой поделать.

— Просто не хотелось тебя беспокоить.

— Слушай, Чехова, может, прекратишь разыгрывать из себя святую! — вскочив с места, он принялся нетерпеливо расхаживать по комнате, пытаясь, таким образом, скрыть от неё свое нервное состояние. — Я схожу сейчас в госпиталь, и позову кого-нибудь…

— Не надо никого звать, — категорическим тоном заявила она, с завидным упорством придерживаясь собственной точки зрения касательно своего заболевания. — Там сейчас и без меня хватает забот.

— Что ж, пусть будет по-твоему, — бросил он, не имея желания больше оставаться в этой комнате, и вспомнив за успокоительное, которое собирался для неё приготовить, тотчас отправился на кухню,  не имея понятия, когда зайдет сюда в следующий раз.

***

Утром первого сентября Глеб проснулся с гнетущим чувством безысходности, поселившееся в его душе со вчерашнего дня, когда избавившись наконец, (не без скандала), от придирчивого Латухина, (техасца признали пригодным для фронта и выписали из госпиталя), он решил больше никогда не переступать порог этого заведения.

С него хватит. Он и так там себя достаточно проявил. Причем «проявил» настолько, что за это время его успели возненавидеть там даже те, кто до последнего снисходительно относился к его недостаткам.

Плевать, что подумают о нем окружающие. Сегодня в госпитале он не появится, но и торчать в осажденном городе, чью оборону в любой момент могла прорвать армия неприятеля, он тоже не собирался.

Приняв решение вернуться домой вместе с Чеховой, несмотря на её критичное состояние, Глеб намеревался воплотить свой план прямо сегодня, пока что слабо себе представляя, с какими трудностям ему придется столкнуться в пути.

Многие  успели покинуть Атланту ещё два месяца назад, и если сами они за это время не сумели воспользоваться данной возможностью, то только из-за того, что долг профессии вынуждал их до последнего оставаться в госпитале, чтобы оказывать помощь остальным.

А когда оставаться в городе стало действительно опасно и их здесь больше ничего не держало, все железные дороги, кроме одной, (по которой как раз и отступала армия конфедератов), оказались в руках северян. Так что ни о каком возвращении домой на поезде теперь не могло быть и речи. 

Не услышав сегодня привычной канонады за окном, Глеб долго не мог понять, что вообще происходит. В этом зловещем безмолвии было что-то такое, что не могло не настораживать. Сев в постели, и протерев глаза, он попытался вспомнить, какой сегодня был день.

Сутки, наполненные однообразной госпитальной деятельностью, сливались для него в одно, так что потеряв им всякий счет, он даже не успел заметить, как быстро закончилось лето, а затем наступил первый день осени. А ведь совсем недавно был только май. Как же быстро здесь все изменилось за эти пару месяцев!

Проснувшись поутру, прежде чем начать сборы в ненавистный госпиталь, он любил полежать, и глядя в потолок, помечтать о том, как сложиться его дальнейшая жизнь после окончания войны.

Сегодня ему впервые было не до мечтаний. Странные предчувствия по поводу исхода вчерашней битвы ещё долго не давали ему покоя. И не имея ни малейшего понятия, что вообще происходит на фронте, и где вообще расположены войска северян, (телеграф не работал вот уже два месяца), ему оставалось только догадываться, что происходило в пару милях от Атланты.

С трудом поднявшись с постели, он подошел к окну. В доме царила такая духота, что ему не терпелось как можно скорее очутиться на свежем воздухе. Увы, стоило ему открыть ставни, как в помещение ворвался такой раскаленный воздух, что пожалев о своем поступке, он закрыл его обратно.

На улице был полнейший штиль. Никогда ещё воздух не казался ему таким неподвижным, как тогда. Зной, обычно имевший свойство терзать город лишь ближе середине полудня, сегодня вступил в свои права с самого утра.

Выглянув в окно в надежде обнаружить на улице хоть кого-то из соседей, он был удивлен отсутствием на улицах не только людей, но и вообще каких-либо звуков.

Не было слышно ни привычного пения птиц, ни лая собак. Словно на город обрушилась некое смертельное заболевание, скосившее за ночь не только все его население, но даже животных.

На мгновение Глебу показалось, будто все жители давным-давно сбежали из города, и на всю Атланту остались только они одни с Чеховой.

Прогнав от себя это наваждение, как следствие разгулявшейся фантазии, он тщетно всматривался в горизонт, пытаясь наткнуться зорким взглядом на какую-нибудь знакомую фигуру, будучи рад увидеть даже Степанюгу. Увы, сколько попыток разглядеть в мареве миражей хоть кого-то он не предпринимал, все было тщетно.

Улица с преждевременно пожухшими от невыносимого зноя палисадниками была пустынна, а из наглухо заколоченных напротив домов не доносилось ни единого голоса.

Отпрянув от окна, Глеб ринулся на кухню, чтобы окатить себя водой из кадки, и избавиться от обволакивающего ощущения жара, когда со стороны юга раздались глухие раскаты. Так чем же все-таки закончился исход вчерашней битвы?

Впервые за всю войну осознание, что армия Конфедерации может потерпеть поражение явилась ему во всем своем ужасном значении.

Нет, мысль о необратимости подобного исхода он допускал давно, но ему и в голову не приходило, что этот проигрыш мог стать настолько очевидным.

Предсказывая в свое время мрачное будущее Атланте в случае её падения, он здорово тогда смеялся над страхами коллег, однако стоило ему самому столкнуться с жесткой реальностью последствий осады, как парню тотчас стало не до смеха. Одно дело — просто думать об этом, и совсем другое — переживать собственные фантазии наяву.

Проигнорировав визит к Чеховой, (у него так и не хватило духу зайти к ней, чтобы отвлечь её от гнетущих мыслей), он направился к умывальнику, наливая себе воды.

Ему надо было самому справиться с чувством тревоги, не дававшие ему покоя с самого утра, а также последствиями легкого похмельного синдрома, допив вчера перед сном последнюю бутылку бренди.

Иногда ему приходилось оперировать в нетрезвом виде, маскируя запах спиртного одеколоном, но возможно благодаря такой «дезинфекции» он как раз таки ничем не заразился от раненых, и не подцепил от хворь от Чеховой, оставшись единственным человеком, кто за ней теперь присматривал, не особо ропща на судьбу.

Внимательно присмотревшись к собственному отражению в зеркале, и увидев там бледного с напряженным выражением лица незнакомца, во взгляде которого светилось что-то жесткое и затравленное одновременно, он взял в руки лезвия.

Нет, этот тип точно не мог быть тем жизнерадостным и поддразнивающим всех Глебом Лобовым. У него просто не укладывалось в голове, что за такой отрезок времени в его внешности могли произойти такие резкие перемены.

Он никогда не догадывался, что внутренний настрой человека мог откладывать свой отпечаток на его внешний облик. Тем не менее, что бы не происходило вокруг, он всегда находил время для себя, стараясь следить за своей внешностью, как бы ему не претила сама рутинность всех этих процедур. В противном случае он рисковал приобрести такой же запущенный вид, как и у юродивого Джейка.

Жаль, что лезвия затупились, а новые негде были взять. Женщинам, в этом плане было легче. Им не нужно было каждое утро бриться, и следить, чтобы после процедуры на лице не осталась кровь от мелких порезов. Правда что касается всего остального...

Ни за какие гроши, предложи ему кто-то все деньги мира, он не стал бы женщиной. Уж лучше тогда терпеть все тяготы бритья, но оставаться при этом личностью, с чьим мнением хотя бы считаются, нежели быть безропотным «объектом» женского пола, в чьи обязанности входило обслуживание желаний мужа и его родственников, а также возня с сопливыми детишками, чье количество по причине неуемного любовного пыла супруга только увеличивалось из года в год.

Все-таки он был рад, что не родился женщиной в данной эпохе. Это давало ему больше преимущества для самореализации. А попробуй, поведи он себя в женском обличье так, как вел всегда, высказывая собеседнику мужского пола свое мнение о той или иной ситуации?!

Да его бы тут же заклеймили «высокомерной сукой», сделав изгоем в обществе. Причем основную неприязнь к нему испытывали бы в основном женщины, которые вряд ли бы рискнули открыто выступить против мужчины.

А так, получив такое клеймо, впоследствии он вряд ли бы вышел замуж и, оставшись старой девой, был бы вынужден до конца своих дней выслушивать в свой адрес насмешки замужних дам или ловить на себе жалостливые взгляды жилистых старух и вдов, потерявших мужа.

Хотя, по правде сказать, от возможности НЕ выйти замуж он как раз бы и не отказался, потому что сомневался, что нашелся бы тогда во всем мире хоть один мужчина, который стал бы терпеть рядом с собой супругу со столь радикальными взглядами. К тому же детей он не любил, и возня с ними никогда не доставляла ему удовольствия. 

Покончив с процедурой бритья, и отложив в сторону бритву, он принялся умываться, когда со стороны прихожей раздался звук чьих-то торопливых шагов. Запыхавшись так, словно за ней гнались все демоны ада, на кухню ворвалась Лебедева и, продолжая спотыкаться, в панике закричала:

— Ой, беда!!! Беда!!! 

От её душераздирающего вопля у него вся душа ушла в пятки.

— Что там такое? — недовольно отозвался он, хватаясь за полотенце.

— Войска северян скоро будут здесь!

— ЧТО?

На мгновение ему показалось, будто пол разверзся у него перед ногами, и он сейчас провалится в преисподнюю вместе с ним.

Новость обрушилась на него с такой неожиданностью, что, несмотря на приложенные усилия по контролю эмоций, ему едва удалось сохранить хладнокровное выражение лица.

Так иногда бывает, когда услышав страшное сообщение, мозг был не в состоянии осознать в полной мере происходившее.

Что-то похожее испытала наверное в свое время и Чехова, узнав о гибели своих родителей вкупе с братом в той жуткой катастрофе на мосту.

Видать, дела действительно были плохи, раз так и не дождавшись его визита в госпитале, Лебедева прибежала прямо сюда, чтобы сообщить об этом. Впрочем, сетовать на Тонечку по поводу донесения неприятных новостей было нечего.

Она просто озвучила вслух мысли, которые и так сверлили его мозг со вчерашнего вечера. Но что будет со всеми ними, если войска и впрямь ворвутся в город?! О последствиях исхода такого дела он как-то не подумал.

Остаться один на один с армией Шермана в осажденной Атланте, сжигающей все на своем пути, — было слишком даже для него.

Одно Глеб знал наверняка: если им не удастся с Чеховой покинуть этот город задолго до того, как железная дорога будет окончательно перерезана неприятельским войском, их дела будут плохи.

Главное, отвлечься сейчас на что-нибудь более важное, и не «заразиться» паническим настроем Лебедевой, потому что он знал по себе, стоило ему поддаться настроению паникующей помощницы, как позабыв обо всем на свете, он тоже начнет метаться по дому, хватаясь за все подряд, в то время как ему следовало сесть и в спокойной обстановке разработать план побега из осажденного города.

А если подле него будет околачиваться ноющая Лебедева, то собраться с мыслями у него не получится. Будь он один, то давно бы уже все бросил, пустившись в дорогу пешком. Но с ним была также Чехова, которая вряд ли сделает больше одного шага без посторонней помощи, в то время как действовать надо было быстро и незамедлительно. К тому же в дороге им придется провести не один час, и дать гарантии, что ей не станет хуже и она не умрет прямо в пути, не мог никто.

Вариант с железной дорогой отпадал сразу. Сейчас на вокзале была такая давка, что лучше туда не соваться. Однако стоило ему подумать о других способах побега, как его охватывало уныние.

О том, чтобы покинуть город на собственном транспорте не могло быть и речи: отец передал накануне их новенький экипаж на нужды госпиталя, и Глеб что-то сомневался, что ему могли вернуть его обратно, обратись он к начальству с самой слезной просьбой. Тогда принявшись лихорадочно перебирать по памяти знакомых, у кого мог ещё оставаться транспорт, он вспомнил за Степанюгу, и лицо его озарила улыбка.

Глеб понятия не имел, какие уловки пришлось пустить в ход Семену Аркадьевичу, когда к нему пришел патруль с целью изъятия на военные нужды его экипажа, но отстоять свой транспорт ему удалось. И если только до этого времени Степанюге чудом удалось придержать его при себе, значит, шанс спастись из города у них ещё оставался.

Конечно, на границе можно было столкнуться с новыми неурядицами: на них могли напасть дезертиры и отобрать лошадь, но вспомнив про револьверы, с которыми они планировали когда-то со Смертиным добраться до Техаса, он пришел к выводу, что эта проблема, в общем-то, решаемая.

Осталось только выяснить, сможет ли преодолеть такой путь сама Чехова. А ответ на этот вопрос мог дать только квалифицированный доктор. Но где такого найти сейчас в полузаброшеном городе, если на днях из их квартала удрал даже тот фельдшер, который наведывался к ним ради хорошего жалования, да и то всей видимости, так «лечил», (преследуя цель содрать напоследок побольше денег), что пациентке от его процедур становилось только хуже.

Подумав ещё немного, Глеб принял решение отправить Тонечку в госпиталь за подмогой, а сам он, тем временем, избавившись от необходимости созерцать её перепуганную рожицу, постарается настроить себя на более решительный лад и, придумать план их дальнейших действий.

Паника в такой момент могла сослужить им плохую службу, поэтому на ней свое внимание лучше не акцентировать.

Добившись от Лебедевой предельной концентрации внимании, и хорошенько встряхнув её за плечи, (порой только таким способом можно было заставить её заткнуться и прийти в себя), он постарался вбить ей в голову просьбу следующего характера: 

— Пойдешь сейчас в госпиталь, и постараешься найти там кого-то из наших… Скажешь, мол Чеховой плохо, она умирает…

Глеб понимал, что в данной ситуации его просьба выглядела сущим безумием, но другого он придумать не мог.

— А если я её там не застану? — осведомилась Тонечка, переводя дух. — Что мне тогда делать?

— Найдешь другого доктора, ведь должен же там оставаться кто-то ещё. В общем, притащи сюда кого-нибудь, только чтобы это был настоящий врач, а не фельдшер-самоучка, ты меня поняла? Или тебе сложно сделать даже это?!

Убедившись, что она вроде бы все усекла, Глеб хотел было отправить её прочь с «добрыми словами» напутствия, но вспомнив о чем-то в последний момент, поспешно добавил:

— И по дороге назад постарайся разузнать о делах на фронте, а то мы тут как в склепе: понятия не имеем, что там происходит.

— Ясно, — еле слышно произнесла Тонечка, заморгав в ответ.

— Что тебе ясно? — вознегодовал он, передразнивая её говор. — Беги уже, давай! — Глеб подтолкнул молодую женщину в сторону крыльца.

Проследив за тем, как сбежав с лестницы, с неожиданной для неё расторопностью Лебедева помчалась по пыльной улице, усилием воли подавив мысль о неблагополучном исходе событий, Лобов был вынужден обратиться к более неотложным делам.

Надо было ещё придумать, что ему делать, если привести врача у Лебедевой так и не получиться. И захлопнув за ней двери, его ещё долго не оставляло ощущение «дежавю», будто точно такая же ситуация с ним уже когда-то происходила.

Глава 3.9

http://proza.ru/2024/06/20/652