Не комильфо - Так не должно. Часть I Глава III

III

           В без пяти десять, появившись перед дверью Евгении Константиновны, Михаил остановился в нерешительности. Он не совсем понимал себя в необходимости видеть эту женщину. Как будто ожидал услышать от неё некоторое просветление своего существования в этом мире. Какая-то сумбурная, неизъяснимая надежда только вот на непонятно что.
          С другой стороны было прочитано множество книг с описанием быта и нравов великосветского общества прошлого века. Но книги это одно, а живой разговор с обитателями той эпохи о том времени – это совсем другое.

          В коридоре становилось холодно находиться лишние пять минут, тем более, что промёрз, пока почти добежал от остановки десятого троллейбуса супротив ветра и мелкого снега до подъезда во внутреннем дворе. Стряхнув остатки снега с пальто и с шапки, он потянулся к звонку.
           Дверь, как и в прошлый раз, отворилась сама по себе.
           – Заходите Миша. Я видела Вас входящим в лифт с омерзительным пьяницей с третьего этажа. Как он попал в наш дом, представить невозможно.
           Евгения Константиновна, встретив гостя в халате из пёстрого атласа, пригласила войти его в дом. Перед встречей, как и любая светская дама, она провела короткое рандеву с зеркалом. Безо всяких излишеств, лишь губы алого цвета выдавали её бывшее пристрастие макияжа. Немого румян, идеальный маникюр и тонкий запах неизвестных духов – весь атрибут. Войдя в гостиную первая, указала Мише на кресло возле миниатюрного, резного столика начала девятнадцатого века.
           – Располагайтесь, пожалуйста, а я распоряжусь на кухне на счёт чая. Одну минуточку.
          Насколько Михаил понял по абсолютной тишине дома, она сама всё приготовит. Просто дала время присмотреться к содержимому комнаты... Или? Или это просто укоренившаяся в её сознании фраза.
          Ему приходилось видеть в Ленинграде, да и в Москве, квартиры по какой-то непонятной случайности неприватизированных революцией. У каждой из них, очевидно, была своя история. И у него появилась возможность узнать что-то как о квартире, так и о её обитателях из первых уст. Лена моментально улетучилась из сознания в предвкушении интересной беседы.
           – Миша, Вы не поможете мне занести чай в салон. – Раздался немного дребезжащий голос, так и хочется сказать “графини”, Евгении Константиновны.
           – Всенепременно.
           На кухонном столе был приготовлен очаровательный поднос, другого слова не подыскать, сервированный изысканным фарфоровым чайничком и того же сервиза двух чашек на блюдцах, варения и печения из местной лавки.
           – Какой интересный поднос. Где-то я уже такой видел, но в руках не держал. – Не удержался он от комплимента.
           – Спасибо за помощь. – Евгения Константиновна посмотрела на друга внучки заинтересованным взглядом. – У нас есть о чём поговорить. Будьте добры поставить его на столик между кресел. Я последую за Вами.
          Усевшись удобно в креслах, после полуминутного молчания, Евгения Константиновна, рассматривая раннего гостя, словно призрак из другого мира или что-то в этом роде, спросила:
           – Давно Вы живёте в Питере? Не хотите выпить чаю? Поухаживайте и за мной, пожалуйста.
           – Видно, что я не ленинградец? – Спросил он, разливая чай по чашкам. – Вы правы. Какой лёгкий чайник!
           – Судя по мере налитого чая, Вы, Миша, из Средней Азии. Я бывала в Самарканде и Ташкенте. Другой колорит. Другие люди. Непритворно участливые. Это особенно остро подчёркивало чванство Москвы и Петрограда.
           – Вы правы. Терпеть не могу Москву в основном именно из-за чванства. Какое-то оскорбительное пренебрежение к гостям столицы. Это выражение – понаехали тут разные, а тех кто остался жить – лимита. Снобы. В Средней Азии совсем другая жизнь, обычаи, устои. Мне явно не хватает здесь радушия, гостеприимства, теплоты общения. Кстати, Великий князь Николай Константинович с уважением относился к обычаям аборигенов. И оказался не безликим просветителем. Много что сделал для Ташкента.
           – Но родом Вы не из Ташкента. – Евгения Константиновна изучающе рассматривала Михаила, словно экспонат в своём музее.
           – Умудрился родиться во время войны. Потому не сказать, где мои корни точно. Москва, Ленинград, Таганрог, Крым и... Бог его знает где ещё.
           – А я потомственная уроженка этого города, Санкт Петербурга, когда он блистал всеми издержками самодержавия. При всём при том, что там творилось в начале века, то были лучшие годы моей жизни.
           Михаилу пришлось усесться в кресле подобающим образом. Перед ним вдруг предстала женщина в соответствующей позе своей юности. Это был не полёт фантазии. Каким-то неестественным образом она преобразилась. Графиня, княгиня или кто другой, невзирая на возраст, восседали с прогнутой спиной, расправленными плечами, не касающихся спинки кресла. А руки... Руки особенно важны. Они покоились одна на другой, обретая полузабытый, вдруг вновь обретённый светский шарм и грацию. И никакого жеманства, наоборот очень предупредительна и внимательна.
           – Молодость плюс деньги всегда прекрасно. – Прервал Михаил воцарившуюся тишину. – Вы знаете, Евгения Константиновна, если рассматривать всё написанное Достоевским с позиции рубля, то его произведения принимают совсем другую окраску.
           Евгения Константиновна продолжала пить чай маленькими глотками, заинтересованно приглядываясь к гостю.            
           – До появления СССР, деньги  во всех странах, включая Россию, управляли миром. – Продолжил он, не притронувшись к чашке. – Так называемое реальное божество. Все религии – ничто  в сравнении с преклонением перед деньгами. Они власть, они права, они всесилие, наконец, и многое что ещё. – Он вдруг словно очнулся. Евгения Константиновна рассматривала молодого человека  с нескрываемым интересом. – Ох, извините, пожалуйста, мадемуазель. Я забрёл куда-то не туда.
           – Помилуй Бог! За мадемуазель Вам особое спасибо. Я уже забыла это слово. – Она пришла в восторг от сказанного, закинув голову назад и вытирая неожиданно появившиеся слёзы. – Миша, Вы меня рассмешили. – Евгения Константиновна, наконец успокоившись, промокнув кружевным платочком уголки глаз, произнесла, отойдя от смеха. – Вы абсолютно правы. Вся дореволюционная Россия, как и остальные страны цивилизованного мира, до Февральской революции de facto признавала рубль, как синоним Бога.  – “Et Vous n';tes pas aussi simple que vous Le pensez.” – Проговорила она по-французски, немного отходя от смеха. (А Вы не так просты, как кажетесь.)
           – К великому сожалению, я не понимаю по-французски. – Не выдавая недоумения, он произнёс совершенно спокойно, словно это не было большой неожиданностью. – После университета я довольно сносно мог разговаривать по-немецки, но всё забывается, если не употреблять в виду необходимости. – Михаил попробовал варенье. – Очень вкусно. Значит Вас обучали более искусно. – Проговорил он, вытерев губы салфеткой. – Вы во мне ошиблись?
           – Сколько Вам лет, молодой человек.
           – В этом месяце исполнится двадцать восемь. Возраст уже не юного Йехошуа*, предводителя евреев времён Ханаана. Только у него было ещё все впереди, а у нашего поколения обрублены крылья.
           Евгения Константиновна многозначительно смерила гостя взглядом.
           – Однако. Довольно неожиданно. Вы интересуетесь религией? Вот уж точно неожиданно.
           Он покраснел, или что-то другое выдало его замешательство, но она, взмахнув рукой, примирительно сказала:.
           – Да будет Вам! Просто вы очень эрудированны. Лене должно быть с Вами интересно. А то вокруг неё вьётся всякая шушера. Ничтожные людишки. Двух слов связать не могут. А Вы интересный экземпляр, как любил говорить мой друг по юности Моня Поюровский, кстати будущий академик.
           – Вы меня смущаете. Хотелось бы поговорить с Вами о Вас в невинном возрасте. – Опрометчивая фраза вырвалась сама по себе. Без его ведома.
           Но от вопроса Евгения Константиновна, снова, откинувшись на спинку кресла, прикрыла глаза. Подрагивающие веки застыли. Сквозь них угадывалась её какая-то тайна воспоминаний. Во вдруг звенящей тишине через несколько секунд раздался совершенно иной голос, вернее иное произношение повествовательного вопроса, не свойственного нашему времени.
           – Как правильно Вы спросили... Именно в невинном. Тогда это имело другой смысл.  – Евгения Константиновна словно провалилась во времени. – Говорят – настоящее бывает следствием прошедшего. Ничего подобного. Французы говорят – “Rien ne sort de rien”. (риен не со-о де риен)Ничто не возникает из ничего. Как оказалось, сломанная основа нравственности не сможет вернуться сама по себе. Последнее поколение вымирает. – Она продолжала сидеть с прикрытыми глазами. А Михаил старался не нарушить тишину. – Даже понятие интеллигентность носит другой отпечаток.  – Проговорила, как-то странно и глухо.
           Евгения Константиновна не менее минуты пребывала, словно в оцепенении.
Как видно, жизнь, описанная классиками литературы, имеет больше тайн, чем сегодняшнее молодое поколение предполагает. Случайный вопрос заставил бабушку впасть в летаргию. Слава богу, только на минуту.
           – Помогите мне встать. – Евгения Константиновна протянула руку.
          С трудом оторвавшись от кресла, она выпрямилась и словно невидящим взглядом направилась в другую комнату.
           – Миша, не стойте истуканом. Проводите меня в спальню.
          Спальная комната, оказалась тоже немаленькой. Не меньше двадцати пяти квадратных метров. Все стены были увешаны картинами и старинными фотографиями в багетовых оправах. Широкая, но односпальная кровать красного дерева, как бы выплывала из угла. Вся мебель стиля Людовика Четырнадцатого была в безупречном состоянии. Барокко с поздним классицизмом. Много золота, изящных тонких ножек, тёмно-красная, ближе к пурпуру, обивка...
           Михаил был явно шокирован убранством спальни. Не зная что сказать, просто молча оглядывал комнату, не отходя от двери. Евгения Константиновна прошла в противоположный от кровати угол и села в одно из кресел с высокой, резной спинкой в середине обитой бархатом и отороченная в шахматном порядке пуговицами того же материла.
           – Миша, я должна пару минут отдохнуть, а Вы пока рассмотрите мои старые фотографии на стенах. – Она облокотилась на спинку кресла и закрыла глаза.
          – “Наверное частое пристанище, когда оставалась одна в квартире”. – Нерешительным, еле слышным шагом он подошёл к ближайшей стене  с фотографиями далёкого прошлого. Каждая из них, с надписью на металлической пластинке прибитая золотистыми гвоздиками к раме, – своего рода раритет.
           На набережной возле дебаркадера у Адмиралтейсвта. Евгения Константиновна с ажурным, цветастым зонтиком под руку с морским офицером. Имя офицера ни о чём не говорит. Следующая – её портрет в овальной раме. Из под элегантной шляпки с цветами и вуалью смотрит на нас молодая Евгения Константиновна открытым, строгим взглядом. 1913 год. Медленно рассматривая фотографии, словно окунувшись в интимную жизнь дремлющей на кресле старой женщины, он забыл о её присутствии. Интересное фото с танцевальной площадки Зелёного театра в Санкт Петербурге. Танцы под оркестр с Иоганном Штраусом.
           – Какое было время?! – Раздался тихий голос Евгении Константиновны.
           – Молодое. И действительно не наше. – Михаил с большим интересом рассматривал фотографии, словно хотел прочно запечатлеть их в своей памяти. – Здесь, в этой комнате можно написать книгу вашей жизни, не выходя из неё. Скорее всего, Вам повезло родиться в достойной семье. Лена мне ничего о себе не рассказывала.
           Опять наступило молчание. Почему-то Евгения Константиновна избегала разговора о внучке.
           – На сколько я знаю, Александр III был ещё тот антисемит. Недалеко от него ушёл и сын, Николай II.
           – Миша. Я не готова к этому разговору. Много было хорошего. Тем не менее на душе часто было тоскливо. Мы всё равно, относясь к светскому обществу, подспудно чувствовали себя неловко. Люди другого сорта. Давайте не портить впечатление
первой встречи. – Она выпрямилась в кресле, готовая подняться, как в это время раздался звонок в дверь.
           – Не выдержала. – Евгения Константиновна улыбнулась. – Это моя стрекоза. Прикатила на такси к обеду. Откройте ей, пожалуйста.
           Щёлкнул замок. Лена буквально залетела в прихожую, вся залепленная снегом.
           –  Ты куда? Быстро за порог. Воды нанесёшь.
           Сняв веничек с крючка, он принялся сметать с неё снег по кругу. А она вместо помощи со своей стороны обняла его лицо руками, и стала, мокрая и разгорячённая, покрывать его поцелуями.
           – Я так боялась тебя не застать. Не знаю, что со мной, я не могла работать. Отпросилась. После обеда буду ждать в кафе напротив Невского в полу подвальчике. Бабуле ни слова.
           Они зашли снова в прихожую.
           Евгения Константиновна уже хлопотала на кухне, расставляя тарелки и приборы, ни в чём не проявляя свою осведомлённость о происходящем. Обед протекал в темпе, так как кому-то надо было торопиться на работу. Лена с кусочком колбасы в зубах, буквально выскочив из-за стола, побежала одеваться.  Михаил, извинившись, заторопился помочь даме.
           Евгения Константиновна иронически улыбнулась, когда он вернулся в комнату.
           – Всё ещё девчонка. Направилась в кафе напротив покупать свой любимый Буше. И ты тоже уже иди. Ждёт. Она моя последняя лампада. Не обижай. – Глаза старой бабушки светились теплом и той самой ревностью давно забытых лет.

           В полутёмном кафе в уголке сидела Лена и стоически супротивилась желанию съесть Буше. Она не заметила как он появился в небольшом зале полуподвального помещения. В это время в нём всегда много народу. Обеденный перерыв. Появилась возможность сесть незаметно на единственное свободное кресло с противоположной стороны и спрятаться за могучий торс женщины, уплетающей дюжину эклеров. Сладкий запах свежеиспечённых пирожных, заставлял глотать слюну.
           Лена отвернула обшлаг рукава пальто, взяла Буше в руки, что-то, видно, сказала про себя и... Надо было видеть изменение даже цвета глаз в момент настигнутого экстаза. Они показались ирисовыми с оттенком оливков, как у ведьм. – “Ему бы она так не обрадовалась.“ – Михаил тут же отверг своё предположение. Разве можно сравнивать некоторое душевное влечение с животным инстинктом вожделенной пищи?
           Вдоль стенки, незаметно прокравшись к ней, с деланной укоризной заметил, дотронувшись рукой до её ещё влажных от талого снега волос:
           – Буше оказался более желанным искусом, нежели я?
           Бедная, она чуть не подавилась. В её глазах можно было прочитать столько непристойностей в его адрес, но языку, слава богу, негде было развернуться.
           – Я боролась честное слово. – Проговорила она, наконец проглотив остатки Буше во рту. – Негодник. Угощайся, а то и твои съем.
           – Знаю, знаю. У тебя нордический характер, но терпения хватило лишь на семь минут. – Согнувшись вдвое, как Хлестаков, поцеловал её руку  и сел напротив.
           Она не торопилась с расспросами, как бы интригуя медленно текущее время. В кафе тихо звучал саксофон, создавая прекрасное душевное равновесие. Хозяин кафе был не глуп, понимая, что медленный, хороший джаз сопутствует пищеварению. И завсегдатаи не преминут купить одно, а то и два лишних пирожных.
           – Получил удовлетворение?
           – Обожаю Буше. – Михаил вытер салфеткой остатки шоколада с губ. – Да, удовлетворил острое желание.
           – Познакомиться с бабушкой или съесть Буше? Ты будешь эклер?
           – Куда торопиться... Половина дня и вечер впереди. Или ты всё-таки продолжишь строить коммунизм?
           Лена ничего не ответив, прошла к стойке. В её походке проскальзывала свобода и независимость успешной женщины. Альберт Камю как-то заметил, что лишь только свободный человек может позволить себе не лгать. Это на сто процентов относилось к Лене. Она никогда не юлила. Он так мало о ней знал, а Евгения Константиновна не очень пролила свет. У неё свой интерес. Надо же, до сих пор не поинтересовался лениным местом работы. Этот просчёт надо незамедлительно ликвидировать.
           – Выбирай на вкус. Трофимовна подарила экстра Буше. Она ко мне, как к дочери. – Лена поставила на стол Буше и два эклера. – Что не сможешь, я одолею все без проблем.
           Было видно, как ей хотелось поговорить о его встрече с бабушкой. И потому терпеливо ждала, но не глазами. Словно это решало какую-то её проблему. – “Хочется надеяться не со мной.” – Промелькнуло в голове молодого человека.
           – Я удивлён. – Съев второй Буше, промолвил он заговорчески. – Ты сидишь, словно сама не своя, прямо на углях. Скажи спасибо тёплому полупальто.
           – Нахал, ты ещё и издеваться? Зачем испытывать нетерпение? Я была о тебе лучшего мнения. И бабуля удивится.
           – Ты с ней делишься всеми нюансами наших отношений. – Михаил с нескрываемым интересом  разглядывал подругу. – У нас была светская беседа. Можно сказать разведка боем. Хотя... – Запнувшись на этом слове, он отвёл взгляд от Лены. – Евгения Константиновна всё время смотрела на меня странно немигающе, будто боялась что-то пропустить. Только сейчас об этом подумал с твоей подачи. Ты знаешь, видно она разрешила вопрос... Очень важный вопрос жизни: возможность счастья в купе с одиночеством.  Она выглядит счастливым человеком, будучи одной, как я понял, большую половину жизни. Кстати, как и моя бабушка. Правда это выводы от кругов на воде. Поди пойми о чём думается на самом деле, когда не спится.
           Лена внимательно слушала, не ввязываясь в разговор. Вот только что её интересовало больше всего было непонятно. Она сидела, описывая окружность указательным пальцем левой руки на столе, словно для сдерживания себя от расспросов.
           – Ты левша?
           – Нет. – Она завистливо посмотрела прямо ему в глаза. – Ты понравился бабуле. Это прогресс с моей стороны.
           Михаил улыбнулся, вспомнив замечание Евгении Константиновны.
           – У тебя появились тайны. – Лена, как школьница, облокотила подбородок на открытую ладонь руки. На лице проступило незнакомое выражение: не то грусти, не то сожаления. Скорее растерянность. Она ждала что-то большее.
           – Ле-на... Вернись.
           – Да, да. Я возвращаюсь на работу. – Она уже собралась было уйти, как тут же села, посмотрев на часы. – Опоздала. Перерыв кончился пятнадцать минут назад. Пойдём в кино. Мне нужна темнота и отрешённость.
           – Если повезёт с билетами, то в кинотеатре на углу Владимирского один день идёт “Cinderella”. Американский фильм. Побежали. Начало через, – он посмотрел на часы, –  тридцать пять минут. За темноту ручаюсь, за отрешённость – не получится.
           Им сразу повезло. С рук купили билеты. Лена не могла понять, что за ажиотаж вокруг детского фильма, а ему не хотелось её вводить в курс дела, потому как непонятно каким образом на большом экране решились показать фильм компании “Playboy”.