В. П. Лебедев. Троичные берёзки. Родная быль

Вл. П. Лебедев

ТРОИЧНЫЕ БЕРЁЗКИ
Родная быль

I.

Троицын день в 1642 году приходился на 29 число мая месяца. Старая богомольная Москва, с богоизбранным, благочестивейшим царём и великим князем Михаилом Феодоровичем, радостно готовилась к встрече светло-весеннего праздника, который наставал в яркой зелени юной, душистой листвы, в аромате пёстро-цветных весенних цветов.
Собирался богомольный люд московский идти в Кремль - глядеть, как великий государь пойдёт в Троицын день к обедне в собор Успенский... Выйдет царь-государь в «большом наряде», а за ним, в «золотых ферезеях», ближние бояре, а перед его царским величеством стольники особые понесут «веник цветочный» - целый сноп душистых цветов весенних, а под тем веником - густо-густо насыпан будет свежий зелёный «лист троичный», всё больше - берёзовый, без стеблей и сучков... И как отпоют в соборе обедню, как зачнётся «вечерня Троицкая», поднесут ключари соборные благоверному государю и великому князю - от первосвятителя Московского – такой же свежий, душистый «лист Троичный»... И смешают и тот, и другой лист, прибавят всяких трав пахучих; цветов алых, жёлтых, лазоревых туда же положат... И царское место соборное плотно-плотно, часто-часто усыплют той мешаниной, и окропят дорогой «водкой гуляфною», что из розового цвету в аптекарской палате выгоняется...
И когда будет творить царь-государь коленопреклонение, станет он на тот лист Троичный и будет на нём истово, степенно поклоны бить...
И благоговейно будет смотреть московский люд, как государь и великий князь за Троицкой вечерней «на листу лежит» ... Так из седой старины ведётся...
А пойдёт государь из собора в свои палаты царские - понесёт перед его царским величеством ближний стольник и тот «веник цветочный», как и сюда идучи нёс...
Испокон веку так ведётся на Руси, и не при одном лишь дворе царском, не в одном пышном соборе Успенском... По всей земле Московской, во всех храмах городских да сельских светлый праздник весенний на Троичном листу молитву творит, поклоны бьёт православный люд; везде свежие цветы пахучие в церковь Божию в дар Богу несут.
II.
Издавна подмосковное красивое село Коломенское излюблено было великими князьями московскими. И было за что любить те места привольные, красы полные!.. Среди бархатно-зелёных поемных лугов, словно нежась в шёлковой мягкой траве, в свежей, душистой тиши прохладных дубовых, кленовых и берёзовых рощиц, - лежало оно на самом берегу Москвы-реки и отражалось высокими теремами ярко расписанных палат в синей, спокойной, тихо плещущей глади речной.
Облюбовал село Коломенское ещё, блаженной памяти, великий князь Василий Иоаннович, воздвиг там богатую, красивую церковь Вознесения и казны на новый храм не жалел... По сказаниям летописцев, была та церковь «вельми чудна высотою и красотою и светлостию»; великий князь - родитель Иоанна Четвертого Васильевича Грозного – «возлюби ю и украси всякою добротою»…
И Грозный царь не меньше любил красивое село подмосковное, и он Божий храм соорудил от избытка своего - Дьяковскую церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи; в августе, 29-го дня, в день ангела своего, всегда наезжал царь Иван в Коломенское, обедню стоял, потом пиром тешился со своими боярами и любимцами в хоромах коломенских, прихотливо и пышно украшенных.
Воцарился на Руси Михаил Феодорович Романов - и он возлюбил своё поместье Коломенское. Два года назад, в 1640 году, поставил оп здесь новые хоромы царские; 17 сентября в них новоселье справлял…
Накануне Троицына дня и в храмах, и в палатах коломенских большая суета была... С утра наехал из Москвы ближний боярин царский Василий Петрович Шереметев, а с ним стольник Алексашка Левонтьев. Обошли они во дворце царском все подклеты, повалуши, вышки, чердаки, сени да переходы; потом протоиерея дьячковского о. Корнилия позвали, долгий с ним совет держали…
- Тако и сделаем, - молвил Шереметев, кончая беседу. - На самой-то Троице государь вряд ли будет… Одначе, весь убор церковный, лист и цвет Троичный, по обычаю, изготовить надобно... Ты своих причетников да пономарей не тревожь, отче Корнилий. Тут при дворце в истопниках парень поставлен - шустер и сметлив... Он всё обладит... А я ему доподлинно накажу...
Одёрнул боярин, поправил лазоревую однорядку атласную с шитым воротом жемчужным, проводил протоиерея на крыльцо и крикнул зычно:
- Подать сюда Лужина Наумку! Тот же час чтоб был... Есть ему, холопу, мой наказ боярский...
Заметалась челядь дворцовая; мигом предстал перед властным боярином русокудрый, синеглазый молодец, поясной поклон чинно отвесил, очи робко потупил.
- Слушай, Наумко, наказ мой... Наутро, как рассвенет – коня спроси доброго, телегу уёмистую; поезжай за поречные луга в Красное угодье, - там березняку молодого вдоволь. Набери цвету всякого духовитого, а пуще всего – листу Троичного… с березняка лучше сбирай, что посвежей да помоложе… Ранёшенько привези всё отцу протоиерею для убранства церковного. Смотри, всё обладь хорошенько. Буду на тебя в надежде.
Снова в пояс поклонился молодой истопник; боярин в хоромы ушёл... Ещё много у него было забот и хлопот.

III.

Росы алмазные сверкали на поемных лугах Коломенских. Навстречу красным лучам восходящего солнышка раскрывали лепестки цветы луговые: белые, алые, синие, жёлтые, фиолетовые; первым вздохом душистым встречали они зарю ясную, праздничную. А вдали зеленели рощи молодняка лиственного, где росли вперемешку липки, клёны, дубки, берёзки, осинки...
Гнедой добрый конь с конюшни дворцовой легко вёз телегу тяжёлую, длинную. Истопник Наумка Лужин торопливо подгонял коня вожжой ременной; прохладный ветерок утренний обвевал ему лицо; с кустов капли и брызги росы серебряной частым роем летели. Ни облачка не было на тёмно-голубом, мягком и прозрачном куполе небес радостных, весенних… Денёк наступал погожий…
Мало-помалу перестал Наумко Лужин коня подгонять – загляделся, залюбовался, задумался. Словно в душу самую, в сердце молодое скользнули ему молодые лучи солнца красного, весеннего; обдали теплом, светом, радостью яркие заигрыши зелени изумрудной, свежей, душистой. Томленье сладкое, сладкая нега весенняя охватили-опьянили молодого истопника…
«Эх, вы, цветики лазоревые, алые, - шептал он про себя, - пестреете вы, красуетесь под солнышком ласковым... Эх, ты, травушка-муравушка шелковая, - серебришься ты росою жемчужною... Эх, вы, листики свежие - моложа зелёная!.. Сладко вам под ветерком шелестеть, под лучом утренним блестеть, нежиться... Ох, вы, луга поемные, гладкие, неоглядные! Ох, ты, реченька синяя, белопенная! Сладко с вами дышится, сладко глядится-думается!.. Краса вешняя, духовитая, ясная!..».
Даже слеза горячая прошибла молодца на приволье весеннем... И не стал утирать её Наумко Лужин.
Мягко стучали колёса грузные по дороге узкой, заросшей, что змейкою бежала округ лугов зеленеющих. Развалистым, неспешным ходом шёл добрый конь, пофыркивая, вздрагивая, косясь на кусты придорожные, алмазной росой, словно дорогой поднизью, осыпанные...
Вот рощицы молодые пошли по сторонам; чем дальше, тем рослее и гуще деревца свежие изумрудные... Красота-загляденье кругом; не оторвёшься взором! Лучи красноватые, низкие зелень светлую что стрелы огненные пронизывают, друг за другом спешат, дробятся, на росистых веточках искрятся-переливаются... Там и здесь уголок укромный, тенистый, тёмный попадается; да недолго в нём тень прохладная лежит-сумерничает: подкрадётся ясное, красное солнышко и зальёт луговинку-проселину живым золотом... Всё жарче и жарче становится, а запахи сладкие, медовые так и льются, так и веют-расходятся... Знай, дыши себе - не надышишься!..
Доехал Наумко Лужин до Красного угодья... Подлинно, красен лесок молодой, ровный, чистый, кудрявый... И все-то берёзки белоствольные, словно красные девицы в уборе праздничном. Разгорелись-разнежились молодые листики берёзовые: сверху глянцем горят, снизу беловатым, мягким пушком пестрят... Одна с другой тихо шепчутся, шелестят берёзки-красавицы...
Выпряг молодой истопник коня, в тень поставил. Вынул потом топор остро-отточенный, к чаще подошёл, широко размахнулся, во всю силу свежую, молодецкую...
Раз ударил, другой… третий... Треск пошёл по лесу, хрустнуло что-то, словно застонало-охнуло по всему приволью-пригреву весеннему... Три берёзки-красавицы в густую траву рухнули, и роса светлыми каплями, словно слезы крупные, с них полилась-заструилась... На обрубе сок берёзовый клейкий выступил, сгустился-застыл под лучом алым, будто кровь, свежепролитая... И жалобно-жалобно затрепетали-зашелестели листочки молодые, предсмертной истомой охваченные... умирать-де, погибать время пришло.
Поглядел на срубленные деревца молодой истопник, и сердце у него тонкой болью защемило, и очи застлало дымкой какою-то… Тут ветерок дунул сзади - и листы на берёзках соседних пугливо зашевелились, зашептались между собой, откинулись: гибель свою почуяли...
Ещё раз взмахнул топором Наумко Лужин... Вот-вот остриё блестящее в кору белую врежется; вот-вот ещё деревцо молодое задрожит-охнет, рухнет в траву густую… Но не опустился топор острый, ослабела рука молодца... Постоял Наумко, сам на себя подивился, рукою по глазам провёл... Опять топором взмахнул, зубы стиснув... И вновь не ударило остриё по стволу белому... Бросил топор молодой истопник и шепнул устами дрожащими: Не могу!..». И без сил опустился на траву влажную.

IV.

 Светло разгорался Троицын день над селом Коломенским, над расписными вышками, точёными и золочёными теремами дворца царского. Ярко горели купола на церкви Вознесения, на церкви Дьяковской  - Усекновения Главы Иоанна предтечи… Проснулся-зашевелился и весь причт церковный… Расчесал о. Корнилий власы свои густые, елеем их умастил, новую шелковую рясу одел, осенился широким крестом и вышел на резное крыльцо избы своей двухъярусной… Глядь – встречь ему бледный, испуганный пономарь Пимен бежит, запыхался весь, растерялся…
- Беда, отче, беда! Чем будем храм Божий убирать? Вот напасть! Вот-то беда нежданная!
- Что приключилось? - вопросил тревожно о. Корнилий, - и видит: стоит у крыльца пустая телега; видит: истопник Наумко Лужин прямо в ноги ему валится - очи, словно безумные, речь несвязная, глухая…
- Что ж, ты, молодец! - встревожился протоиерей. - Ничего не привёз с лесу? Аль приключилось что?
- Не мог, отче! - лепечет Наумко. - Рука не поднялась дерева рубить... Солнышко светит... лист зеленеет… Благодать такая... А я словно душегуб какой... стою себе с топором... Не смог, отче... Прости, смилуйся!
- Что за притча! - в изумлении молвил о. Корнилий. - Никак ты, парень, в уме помутился? Идём-ка к боярину Шереметеву... Сам уж ему, боярину, ответ давай.
Проведал про случай царский боярин - страсть прогневался!.. Грознее тучи вышел он к истопнику виновному... Посох тяжёлый засвистел уже в руке боярской, готов был упасть удар карающий на ослушника. Но помедлил на миг боярин, вслушался в тихие, жалобные речи молодца испуганного, глянул в его глаза, слезою залитые... И вдруг опал гнев боярский, рассеялась туча, опустилась-дрогнула рука грозная…
- Дух сладкий в лесу-то, - жалобно говорит Наумко. – Солнышко золотом по травке зелёной льётся. Берёзки-то стоят свежие, светлые; листочками дрожат-шепчутся, словно бы живые… А я-то, милостивец-боярин, иду на них с топором, словно душегуб какой… Не смог!..
Поглядел ещё боярин, послушал, - и вдруг улыбка ласковая засветилась на лице его суровом… Махнул он рукою, отвернулся… И безгневно уже вымолвил:
- Пустите его… Не то он блаженный, не то…
Не приискал боярин словечка подходящего… Головой покачал, глубоко вздохнул, опять усмехнулся и уже строго потом наказал остальной, набежавшей челяди:
- Пошлите в лес-то кого другого… Не быть же храмам Божиим без листа Троичного… Ещё успеет привезти… Живо, не мешкайте!.. Ни мига единого не упустите!


(Русский Паломник. 1914. № 21. С. 327 – 328).