Альтруистка Часть 1 Глава 1

- Здравствуй, моя гречанка! - Филипп впервые назвал её своей, и это не укрылось от её неискушенного слуха. Она почувствовала, как потеют ладошки, а по затылку и по кончикам пальцев от удовольствия рассыпаются колючие звёздочки. Но ей было не до кокетства, чутьё подсказывало, что они уже не наедине друг с другом, - что-то третье, враждебное, вклинилось между ними, причём стремительно и вероломно. Что-то, чего вчера ещё не было, или было, но в таком крохотном зачатке, что не разглядишь невооружённым глазом.

В воздухе, обычно пропитанным ароматом цветов, которыми изобиловал город, стоял теперь навязчивый, потный и удушливый запах болезни. Она не была врачом, но многое улавливала интуитивно: возможно, благодаря младости лет, пока сознание ещё не затуманено различными предрассудками.

- Какая же я гречанка, Фил? Моя родина, как и твоя, - там, в загадочной России.

- Вот именно, загадочной… Когда теперь туда вернуться?

- Зная моего отца, это вполне возможно. Дела позовут, и мы снова пустимся в дорогу. Не то, чтобы я была этому совсем не рада… Но Россию я боюсь. Я была там всего пару раз, да и то очень маленькой, так что я уже ничего толком и не помню, кроме чувства какой-то огромности и нереальности происходящего.

- Ты говорила, что у тебя там бабушка и дедушка?

- Мамин отец и папина матушка, но не только они. Мой отец постоянно ведёт с переписку с разными учёными, отсылает им какие-то фотографии, гербарии. Недавно вот пришло письмо от принца Ольденбургского, чему папенька был несказанно рад. Весь вечер потом был шальной, как ребёнок… Мы поедем в Россию вместе, Фил, мы ведь хотели, помнишь?

Как по иронии судьбы, Филипп закашлялся, рождая в её неокрепшем, детском мозгу осознание чего-то страшного, с чем она не сможет справится.

- Что-то мне подсказывает, что я уже больше не смогу вернуться в Россию, и золотые луковицы кремлевских храмов так и останутся для меня только на картинках, - с сожалением проговорил Филипп, ладонью стирая красноватую слюну с бледных губ.

Всего лишь несколько дней назад, эти губы, полнокровные, пышущие здоровьем и нежностью, дрожащие от переполнявших юношескую грудь чувств, едва касались её шеи, там, за мочкой правого уха, где кожа наиболее нежна и чувствительна. Она ощущала его пылкое дыхание и растворялась в этом моменте, не желая возвращаться в реальность. Ей было все равно, что бедняки-китайцы беззастенчиво рассматривают их, высунув гладкие круглые лица из чёрных окон своих фанз, накрытых, как грибы - шляпками, разваливающимися соломенными крышами. Ей было все равно, что под ногами нет-нет, да пробежит в поисках пропитания огромная серая крыса. Ничего этого не существовало сейчас, а реальными были только эти заросли цветов, источавших какие-то диковинные ароматы, и пальцы Филиппа, которые всё смелее сжимали её локотки и влекли-влекли куда-то назад, в бездну его объятий.

Она чувствовала его сильные руки и набиравшую мощь молодую грудь, но заставляла себя стоять, не поддаваться очарованию момента, - не потому что ей было страшно, что всё это происходит с ней и с ним в первый раз, а потому что ей как раз не было страшно, потому что она твёрдо верила и ему, и себе. Она хотела просто продлить момент, поднять его на предельно возможную высоту, ощутить предельную частоту колебаний своего чувства.

Филипп тихонько шептал ей на ухо, делая вид, что совершенно не собирается целовать её:

- Мы скоро вернёмся в Россию, и я… попрошу твоей руки. Мы поженимся. Утром в день нашей свадьбы ты выйдешь ко мне в прекрасном белом платье, а потом я увезу тебя, и ты родишь мне сынишку, Сашку, и будет он великий, как Александр Македонский! - говорил юноша, намекая, верно, на чудесное совпадение их имён.

Она рассмеялась, просто так, от счастья. Нужно было о чем-то говорить, но говорить как раз не хотелось. А хотелось всем своим телом превратиться в нерв, тот самый, на который попадало теперь его дыхание, жадно впитывать его тепло, подобно цветку, который раскрывает лепестки навстречу солнечному свету и готов корнями выпрыгнуть из земли, чтобы только воспарить к своему светилу. Хотелось дрожать в такт вибрациям тихого голоса, который лился сейчас, кажется, не из молодого горла Филиппа, не из его упругих голосовых связок, не из недр его юношеской груди, проделывая свой таинственный маршрут за начинающим обозначаться кадыком, - а откуда-то как будто из космоса, из другой вселенной!

- Не надо, как Александр Македонский, - заверила она. - Если не ошибаюсь, его отец плохо кончил.

- Мы будем умнее, - отозвался Филипп.

Каждому новому поколению на заре его вступления в силу и свои права кажется, что оно-то уж точно будет умнее, чем все предыдущие. Но жизнь смиряет всех одинаково.

- Ой, смотри! - вдруг вскрикнула девушка и от неожиданности даже подпрыгнула на месте и тут же плотно вжалась в Филиппа. - Что это с ней?

А с ней - то есть с большой серой крысой - которая неслась прямо на них, действительно творилось что-то странное. В любом случае, обычно крысы себя так не ведут. Она не раз наблюдала, что даже при  встрече с человеком крыса старается прошмыгнуть мимо и скорее исчезнуть из поля зрения. Человек крысе не столь интересен, как, например, содержимое его закромов, и лобовой встречи этот зверь, несомненно, постарается избежать.

В последнее же время крыс на улицах стало заметно, и это не могло не встревожить человека, тонко чувствующего, что какой-то вид, незаметно перейдя в наступление, угрожает его благополучию. Крысы всегда считались ночными животными, любящими сумерки и стремящимися не вылезать без нужды в светлое время суток, тем более что летняя жара воспринималась ими неохотно. А тут прямо на тротуары стали выходить целые стайки грызунов, которые кидались под ноги, словно потеряв ориентацию в пространстве.

Крыса, которая появилась сейчас в зоне их видимости, пошатывалась, словно пьяная. Вдруг она поднялась на задние лапы, судорожным движением понюхала воздух, сделала несколько скачков, сверкая лихорадочными глазками, затем завертелась на месте волчком, после пары своих виражей харкнула кровью и упала без дыхания.

Влюблённые смотрели на разворачивающееся зрелище широко раскрытыми от удивления глазами. Появилась вторая такая же крыса, но эта оказалась более резвой и проворно перебирала лапами, скобля когтями по булыжнику, пока, наконец, ни исчезла в трещине стены одной из фанз.

- Может не стоит, Фил? - взволнованно проговорила она, почувствовав, как юноша оторвался от неё, и наблюдая, как он направляется к крысе, попутно выбирая под ногами, чем вооружиться. - Не надо, не трогай её, она, возможно, чем-то больна…

Поздно. Филипп, к своим восемнадцати годам еще не до конца утративший мальчишеского любопытства и безрассудного бесстрашия, уже ковырялся в крысе подобранной палкой.

- Интересно же! - сказал он, и глаза его заговорщически блеснули. - Что же все-таки с ней случилось?

-  Какое тебе дело до крысиных болезней?

- В сущности, никакого… Ты видела, как её вырвало кровью? Это кишки?..

Подруга, видимо, не разделяла его восторгов от зрелища мертвой крысы. Как и всякая девочка, она опасалась вида крови и вывороченных наружу кишков, бессознательно придавая этому особый сакральный смысл. А Филипп ворошил трупик крысы без особых сантиментов, без ложной жалости, - всё-таки, что ни говори, но мужчина стоит ближе к смерти, чем женщина, и не должен трепетать перед ней. Он чаще соприкасается и с этой тематикой, и со всевозможными рисками, опасными для жизни. Если наступит скорбная минута, когда у него за плечами будут стоять слабая женщина, беззащитные старики или малолетние дети, он обязан принять первый удар, поэтому сызмальства приучается не бояться глядеть в лицо смерти, в самые её глаза…

Казалось, что он и теперь не боится, просто предчувствует грядущее и сожалеет, что для него всё так рано заканчивается. Когда она, безрезультатно ожидая встречи, пришла навестить Филиппа, её проводили в комнату, которую он делил вместе с младшим братом Феликсом. Оба лежали в своих кроватях, накрытые белыми покрывалами такого же цвета, как и их кожа. Стул для гостьи поставили между кроватями, так, что она могла протянуть руку и дотронуться до одного и другого.

Семья Филиппа была не очень состоятельной, хозяйка скончалась несколько лет назад, детьми занималась экономка, а отец вкладывал средства скорее в образование мальчиков, нежели в их содержание. Поэтому Филиппу и девятилетнему Феликсу приходилось довольствоваться спартанскими условиями, но это не вызывало в них никакого недовольства. Они были благодарны отцу за его вклад в их всестороннее развитие.

- Что у тебя болит? - осторожно спросила она, ерзая на краешке стула.

Филипп улыбнулся через силу.

- Пустяки.

- Мария Николаевна сказала, что вы слегли с температурой.

- Да, может, какая-то местная инфекция прицепилась.

- Вы уже давно здесь живете, - и должны были, наверное, уже приобрести иммунитет от всех местных инфекций.

- Значит, это что-то новенькое… И вообще, лучше тебе, наверное, пока идти домой, дождаться, пока мы выздоровеем.

- Нет, я хочу остаться и помочь Марии Николаевне ухаживать за вами.

На столике напротив, между кроватями братьев, стояли несколько семейных фотографий. На одной из них была запечатлена мать Филиппа, красивая, утонченная женщина, на которую он был очень похож. Феликс пошёл скорее в отца, в его облике было больше мягкости, какой-то округлости, тогда как старшего брата отличала почти аристократическая тонкость. Рядом стояла фотография Филиппа в военной форме. Он никогда не служил, проживая вдали от родины, и эту форму ему позволил примерить какой-то заезжий друг семьи. Форма села на Филиппа, как влитая, ему не хотелось её снимать, и он упросил товарища позволить ему сделать снимок в фотоателье, на память. Филиппу очень нравилась эта фотография, хотя он не упускал случая подтрунить над самим собой, человеком без родины, который при всем своём желании не может отдать ей обычный мужской долг.

- Да, посмотри на меня такого. Лучше запомни меня таким, красивым, а не вот таким, каким видишь теперь…

- Не говори глупостей, ты обязательно поправишься! Что вы мужчины за народ такой - стоит подхватить насморк, как вы уже себя хороните! Мой отец точно такой же.

Филипп снова улыбнулся, слабенько и как-то бесцветно: было заметно, что улыбка даётся ему с большим трудом. Сам он чувствовал такую слабость, что не мог, пожалуй, оторвать руки от постели, - но ни при каких обстоятельствах не признался бы в этом любимой девушке. Жар волнами ходил по его телу: пока голова горела, ноги были словно во льду, а потом наоборот, в груди что-то булькало при каждом вдохе.

- Ты была права, - наверное, не стоило мне тогда ворошить ту крысу…

- А при чём тут эта крыса? - ужаснулась девушка.

- Да нет, не при чём… просто так, подумалось…

Филипп стал говорить совсем тихо, у него, по всей видимости, начинался бред и ему с трудом удавалось сохранять последние капли ясного сознания.

- Фил, нет… Пожалуйста, не надо… - её глаза наполнились бессильными слезами. - А как же Россия? Как же Александр Македонский? Ты обещал…

Самые заветные мечты спутывались и плавились в жаре лихорадки, чтобы больше никогда не обрести былых форм. Тогда она ещё не знала об этом и только чувствовала какую-то щемящую остроту внутри себя, словно бы ей в грудь загнали железный шип, - не вынуть его, не переварить. Так некоторые солдаты всю жизнь носят в теле неизвлеченную пулю. И она обречена была жить с этим остриём. Облик мёртвого Филиппа навсегда запечатлелся у неё в мозгу, её пронзило и пригвоздило к этому воспоминанию, хотя юноша ушёл тихо, не издав ни единого стона, только легко прикрыл глаза и глубоко вздохнул, отчего кровавая струйка, наконец, вырвавшись наружу, медленно потекла из уголка его губ, похожая на маленькую красную змейку.

Ей хотелось дотронуться до него, она занесла над его лицом руку с дрожащими пальцами, поводила ею над приоткрытым ртом Филиппа, словно надеясь уловить хоть малейшее движение воздуха, но тщетно. Подумать только, всего лишь несколько дней назад эти губы дотрагивались до её кожи, легонько, деликатно, как будто незаметно, при этом производя в ней целую бурю эмоций. Филипп ни разу не поцеловал её в губы, длил время, наслаждаясь той недозволенностью, которую сам для себя установил. А она не торопила, полагая, что у них ещё вся жизнь впереди.

- Не трогайте, пожалуйста! - голос Марии Николаевны резанул, полоснул не хуже острого ножа. - И лучше сейчас же уходите домой!

Экономку Горюнов не сразу удалось узнать из-за марлевой повязки, которую она зачем-то надела на лицо.

- Почему?

- Дома оботрите все части тела, которые были обнажены, спиртом. Одежду прокипятить! Не задавайте лишних вопросов и не теряйте времени!

Позже она узнала, что Феликс умер на следующий после Филиппа день. Мария Николаевна скончалась в конце той же недели.



Фото взято в качестве иллюстрации с просторов интернета



Продолжить чтение http://proza.ru/2024/06/29/1490