Мечты и Муза

Игорь лениво взглянул на часы: половина четвертого, скоро можно закрываться.
Он, как и большинство соседей, был сам себе хозяином; кто-то работал не каждый день, другие открывали павильоны только до обеда – полноценные хотя бы шесть часов высиживали считанные люди.
Опять же, как и большинство, Игорь выставлял на продажу не только свои картины. По местным меркам, впрочем, он считался везунчиком: в коллекции Сапрыкина были работы многих отечественных художников, знаменитых даже по меркам непросвещенных покупателей, а уж знатоки белорусского послевоенного искусства могли отыскать среди полотен настоящие маленькие шедевры.
Наследство, как и некоторая, хотелось верить, доля таланта, достались Игорю от деда: крупный мастер станковой живописи, тот в шестидесятые и позже имел собственную мастерскую, пару раз экспонировался на персональных выставках в Минске и не однажды участвовал в общесоюзных проектах, прославляя БССР монументально-героическими полотнами.
Картины деда Игорю не очень-то нравились, он предпочитал абстрактно-фигуративные композиции, но навыки старой школы, которым тот его обучил, не один год помогали рисовать не для души, а для продаж. А уж завещанный архив стоил отдельной благодарности.
С дедом впервые они встретились, когда Игорю было четырнадцать. До этого парень представления не имел не то что о знаменитом родственнике, но даже о том, кто является его настоящим отцом. Мать, моложавая и нервная, занималась скорее собой и попытками поймать уходящие возможности, как профессиональные, так и личные. Людмила работала звукорежиссёром на «Беларусьфильме», часто выезжала на съемки, оставляя сына сначала на собственных родителей, а чуть позже, когда Игорю исполнилось одиннадцать и он взбунтовался против постоянных переездов и необходимости из-за этого мотаться в школу на автобусе, начала одобрять самостоятельность сына.
Удивительно, что при этом он не попал под влияние какой-нибудь дворовой компании, не пристрастился к ранней выпивке, а то и чему-то посерьезнее – лихие девяностые располагали к тому как никакая другая эпоха.
Впрочем, излишне правильным Игорь тоже не был. Учился с тройки на четверку, каких-то серьезных амбиций насчёт поступления у него не было, да и задумываться о карьере в седьмом-восьмом классах казалось то ли смешным, то ли излишне занудным.
Отца он не помнил, несмотря на заверения матери, что разошлись они, только когда Игорю исполнилось пять. Пару раз он попытался выспросить, где тот сейчас и можно ли хотя бы попытаться с ним встретиться, но Людмила так красноречиво закатила глаза, что сын предпочел на этом прекратить расспросы, хотя желание увидеть биологического родителя не исчезло. Просто приглушилось, или было подавлено в силу обстоятельств.
Телефонный звонок в квартире прозвучал как раз в период одной из материнских командировок. Суровый и немолодой голос, представившись достаточно казённо – Василий Андреевич, – попросил к телефону Людмилу Петровну.
– Ее сейчас нет дома, – машинально ответил Игорь.
– Оставьте, пожалуйста, для нее сообщение. – Василий Андреевич на том конце провода продиктовал номер. – Это по поводу ее бывшего мужа.
Не успел Игорь сообразить, что можно ответить, в трубке раздался сухой щелчок, и начались короткие, будто недоумевающе-вопросительные, как и его собственная реакция, гудки.
Мама должна была вернуться только через неделю. Не то чтобы он не собирался ставить ее в известность о сообщении незнакомого человека с представительным голосом (судя по имени, сам он вряд ли мог быть отцом Игоря – по отчеству, доставшемуся, несмотря на родительский развод, ему официально, мальчишка был Дмитриевичем). Но – в конце концов, он не меньше матери имеет право узнать что-либо о человеке, ему не постороннем хотя бы по крови и паспорту.
Пара дней поколебавшись, он сам, не дожидаясь возвращения Людмилы, набрал номер, продиктованный ему тем самым Василием Андреевичем, в итоге оказавшимся Игорю родным дедом.
Отца он так и не узнал – собственно, дед разыскивал мать, чтобы сообщить о его смерти. Тридцатидевятилетний Дмитрий Сапрыкин, сын знаменитого художника, несостоявшийся отец не определившегося с жизненными планами подростка, человек, не очень, как впоследствии сумел понять по скупым словам деда Игорь, реализовавшийся в жизни, несмотря на большие амбиции и достаточные способности, разбился в случайной автоаварии. Впрочем, была ли она такой уж случайной, будучи уже взрослым, задавался мысленно не раз вопросом Игорь. Спросить это напрямую у деда он так и не решился.
Дед к тому моменту тоже уже был одинок: бабушка умерла за пару лет до отца. Если у Дмитрия и была ещё какая-то семья, помимо них с матерью, дед об этом либо не знал, либо не хотел с ними взаимодействовать. О причинах развода родителей Игоря они тоже не разговаривали.
В целом, они вообще не то чтобы общались много и уж тем более как-то особенно тепло. Дед, правда, распознал в нем определенные творческие наклонности и даже помог с их развитием, но выбор, куда поступать, оставил за самим Игорем. С одной стороны, было соблазнительно воспользоваться громким именем и по линии наименьшего сопротивления выбрать художественное образование. Но обдумав перспективы, Игорь всё-таки подтянул черчение и математику за два последних школьных года и подал документы в архитектурный.
Учиться было не то чтобы совсем легко, но интересно. Даже сейчас он порой жалел о том, что не остался в профессии.
Деда не стало, когда Игорь заканчивал институт. Он оставил внуку квартиру в центре, трёхкомнатную «сталинку» с огромными, давящими своей высотой и безразличием потолками, темной старомодной мебелью послевоенной эпохи, и картины. Много картин.
Он не скучал по деду – их отношения не укладывались в излишне сентиментальный формат, который можно было обозначить таким словом. Но порой ему, взрослому уже сорокалетнему мужику, пожалуй, до сих пор все же не хватало немногословного, сдержанного взрослого одобрения, той молчаливой мужской силы и поддержки, которая существовала в его жизни ровно десять лет – с четырнадцати до двадцати четырех. Может, это и были самые главные годы?

Ирина Сергеевна считала посещения музеев не только способом отдыха, но и профессиональной обязанностью. Как может учитель, пусть себе и обычной школы, не следить за художественной жизнью города, выставками и проектами?
Она и учеников своих постоянно водила, даже не имея классного руководства. И тех, кто ходил к ней на кружок изо (а такие, бывало, задерживались с первого почти до выпускных классов), и тех, кто как раз в старших классах выбирал факультатив по мировой культуре, и даже обычных школьников, в ком видела интерес и тем более искру Божью, как втайне называла про себя любой, не только рисовальный талант.
Наверное, даже наверняка, кто-то из коллег злословил за спиной, мол, хорошо ей заниматься самообразованием и просвещением, когда ни семьи, ни детей. Но Ирина Сергеевна была женщиной незлобивой, необидчивой, верующей и немножко мечтательной. Ученики звали ее Музой.
Мечта у Музы, как и положено натурам возвышенным, тоже была созидательной. Ирина Сергеевна хотела, чтобы в кабинете изо, а может быть, и в холле актового зала, это, впрочем, уже не столь важно, – одним словом, чтобы в школе появились картины. Может быть, современных авторов (кто знает, вдруг спустя двадцать лет они тоже станут классиками?), может быть, хотя бы копии известных работ – но Ирина Сергеевна надеялась, что это будет вдохновлять учеников стремиться к собственному самосовершенствованию.
Средств, конечно, школа на пусть и благородную идею выделить не могла никаких, учительница, несмотря на свою непрактичность, отдавала себе в этом отчёт. Картины стоили дорого – даже небольшие работы могли потянуть на добрую половину скромной педагогической зарплаты. И всё-таки... Запретить мечтать и потихоньку двигаться к осуществлению мечты запретить Ирине никто, естественно, не мог – тем более, никто из окружающих ведь и не знал о ее тайном желании.
В этом учебном году, раз в месяц приезжая в художественный музей, после Ирина обязательно заходила ещё и на выставку-ярмарку современных работ, расположенную недалеко. Конкретно пока не выбирала, скорее приценивалась, но твердо решила, что в отпуске положит начало своей коллекции. Личной или общественной, там будет видно, главное ведь – начать. На ум почему-то пришли слова из давнего, но очень любимого в юности романа «Два капитана» – «бороться и искать, найти и не сдаваться».
Ирина не была натурой ни борющейся, ни ищущей, но это не мешало ей наслаждаться искусством во всех его проявлениях и стараться своей любовью заразить и окружающих.
Интересно, если бы у нее были свои дети, она так же любила бы всех остальных? Ей почему-то казалось, что да. При всей невозможности измерять и сопоставить отношение к родному, выношенному и рожденному тобой ребенку и детям других, чужих родителей точно так же невозможным казалось ей быть равнодушной к любому детскому характеру и проявлению. Она любила детей, она старалась их понимать и поддерживать, ну, а то, что Бог не дал ей своей семьи...
Попытка семьи, впрочем, однажды, случилась. В юности Ирочка встречалась с одноклассником, поженились, влюбленные и счастливые, на втором курсе. Но оказалось, из-за порока сердца ей нельзя было рожать, опасно и для неё, и для будущего ребенка. Когда об этом узнал муж, ее добрый, ответственный, порядочный Вова, он почему-то решил, что будет честнее вообще не подвергать Ирочку риску и искушению. А она... Она не захотела лишать любимого человека возможности полноценного семейного счастья.
Это было давно, пятнадцать лет назад. У Вовы, как она слышала от общих благодаря школьной совместной юности знакомых, все сложилось в итоге благополучно, двое детей, жена, карьера. А у Иры... Тоже в целом неплохо. В конце концов, она ведь стала Музой.
Игорь уже начал потихоньку снимать картины со стен напротив – туда он вывешивал каждый раз три-четыре работы, периодически их меняя: они привлекали внимание чаще, чем полотна внутри павильона.
Женщина, негромко разговаривавшая с соседним продавцом, задержалась на пару минут, а потом подошла к месту Игоря.
Она молча разглядывала картины – здесь было несколько его работ, часть ещё оставшихся от деда, кое-что давали ему на сбыт знакомые, в том числе региональные художники.
Невысокая шатенка с короткой стрижкой каре, она чем-то напомнила ему мать – такую, какой была Людмила на старых фотографиях и какой он ее почти не помнил. На одном из редких снимков они, втроём, были запечатлены вместе с отцом. Мама стояла вполоборота, держась изящными, тонкими пальцами за отцовское плечо, чёлка, слегка растрёпанная летним ветерком, лезла в глаза, и поэтому Людмила отвела другой рукой волосы у виска назад, так и задержав ее в момент съемки кадра. Отец обнимал мать за талию. Оба улыбались, а в ногах у них стоял полуторагодовалый Игорь.
Хорошее было время. Жаль, что он его застал только на фото.
– Вам что-то подсказать? – обратился он к женщине.

15 июня 2024 г.