Сказка о бранных словах...

Сказка эта достойна записи и увековечения, дабы за своим языком будущие поколения следили, а то отпусти язык восвояси — так он вперёд головы в избу войдёт, наслюнявит, намуслявит, сам ступишь — поскользнёшься, бока поломаешь.

Жил-был Иван-дурак. Всё, что делал он в своей жизни, так это за овцами да козами ходил. Не свет ни заря встанет, гонит стадо на поле. Блеяние с земли молочную пенку разгоняет. Поди разбери, где там туман, а где овечка. Но у Ивашки не затеряешься — строго держит: кому по рогам даст, кому кнутом "доброе утречко", а остальным едкое словцо. Ох, уж и мастак он был до этих ругательств. Как зачихвостит он своих овечек, хоть всех святых выноси — острослов не иначе. Брань у него с языка, как щепки из-под рубанка, вылетала.

Гонит свою отару поутру вдоль деревни, только у него и раздаётся: "Бороды тупорылые, линяши криворогие, балбесы шерстяные..." А дело летнее, окошки у народа открыты. Кто посмеётся, кто рукой махнёт, а мудрые матери своим детишкам ладошками уши затыкают. Вот и местная попадья в бок попа тычет:

— Что же ты это на исповедь Ивашку не зовёшь? Скажи, пусть зайдёт, повини. От людей нехорошо. Доченьку нашу поди опять разбудил. Повини его, охламона.

— Повиню, матушка, повиню...

Денёчек. Вот уж широкий поповский рукав Ивана к себе зовёт:

— Ты чего это, Ивашка, такие кренделя с утра загибаешь?

— Чего это я загибаю, батюшка? Кренделей с масленицы не едаМши.

— Ругаешься ты больно густо. Хоть детям уши свечным воском заливай. Ты давай приди на воскресную.

— Ну, ладно, зовёшь — приду, — отмахнулся Иван и побрёл своей дорогой.

"Поповой дочке не спится в ночке..." — всё бубнил он, бродя со стадом по берегу, понося свою животинку отборной бранью.

Сам он не зная от чего, но решился-таки зайти в храм. Может, от того, что мила ему была попова дочка. Ведь как известно, кому поп, кому попадья, а кому и попова дочка. Только знал он, что его ни при каких условиях не сосватают её за него: "Ведь я кто? Пастушок. Ей верно уж какого семинариста из города присмотрели..." Решил он хоть одним глазком взглянуть на предмет своего обожания, а заодно и исповедоваться. Сам чувствовал, что что-то не так, а только вот что — понять не мог. Больно уж он сроднился со своей животинкой и видно стал говорить на её языке...

Поисповедовался, причастился. Выходит из церкви, рукой крестное знамение машет, а Бог ему сверху и говорит:

— Ты что, Иван, неужто ко мне приходил?

— Да, да, был. Не заметил, что ли?

— Ах, так это ты на попову дочку смотрел?

— А то кто же. Я и был.

— Понятно. А зачем приходил?

— Позвали, вот и пришёл. Говорят, ругаюсь я отборно. Детям в пору свечным воском уши заливать от моих слов. Во как...

— Это всё от людей. А ты сам-то что хочешь?

— Сам-то? А желания, чтобы ты мои исполнял.

— Я же тебе не золотая рыбка, чтобы твои желания исполнять. Ну да ладно, исполню. Иди с миром.

И пошёл Иван к своему стаду. Да как понёс на них пуще прежнего: "Да чтоб у вас вымя отсохло, глупые клуши! Да чтоб у вас шерсть свалялась, мохнорылые! Да чтоб у вас все копыта треснули, безмозглицы!" Походил, побродил, смотрит Ивашка — и впрямь у коз вымя подотсохли: были вымя с чайники, а теперь с кулачки. У овец шерсть свалялась: было, хоть сейчас подстригай, да валенки валяй, а тут клочек здесь, да шерстка там. Ходит скотинка, спотыкается, видит, что у всех овец да коз все копыта потрескались. "Вот те на!" — замахал руками охульник. "Вот я вам сейчас дам! Где столько заразы нацепляли? О какие камни копыта побили? О какие кусты шерсть повыдергали? Чтоб вы все в волчьи пасти попали, тупорылые! Чтоб вам всю жизнь траву горькую жевать, барашины! Чтоб вы все в болоте увязли, околейте строптивые!"

День другой проходит, неделя месяц разменяла, посмотреть бы на Иваново стадо, а от него ничего и не осталось. Кто в болоте утонул, кого волки загрызли, а кто и так околел.

Послушался Бог худого пастуха, так весь скот и издох. Хорошо ещё, что Иван на картошку не ругался, а то бы и она не наросла, совсем бы ему зимой есть нечего было. Вот так: словцо за словцо, всё в дело идёт. У одного с горы, у другого под гору. Помни, умеющий говорить: Язык твой — лекарь и палач.