К берегам детства

               
                (Документальный рассказ)               

ПЕРВЫЕ ВЕСТИ

Моя деревня древняя-древняя – как и река, что ее омывала. Обычно поселения повторяют названия своих природных данниц. А у нас сложилось иначе. Река – «Береща», а деревня «Веребки». Почему так?

Сразу скажем, что Береща – это целый регион: часть биосферы, устроенной одноименным озером. А речка Береща вытекает из него, да не просто, а связываясь через протоку с другим озером – Оконо.

Область непростая. Василий Низовцов, средневековый обследователь, в книге о границах бывшей Полоцкой земли, описывая южную межу по заданию русского царя Грозного, называл нашу речку «Берещицей». Чтобы не путать с озером Береща, в отличие, будем и мы придерживаться низовцовской номинации.

Берещица была величественной - тихой и щедрой: полноводной. Мы плавали по ней на веслах, начиная с деревенских пристаней. А сколько рыбы водилось! Ловили почти что с крылец. Особенно памятны «курмяли» - мелкая рыбешка, чем-то напоминающая детские ватаги. «Курмяли» плавали дружными стайками, привлекая детское внимание. Вода была прозрачной и чистой, и они хорошо просматривались на середине реки с кладок – обструганных деревянных жердей, перекинутых с одного берега на другой. «Курмель» – слово не наше, не местное, я думаю, что занесенное с Балтики. По-латышски «кур» - это «где», а «малс» - берег. Рыбки «прибрежные», далеко не уплывающие, чтобы видеть солнце и греться на отмелях. Они боялись щук, бросались врассыпную, заприметив хищницу.

Щуки жили в омутах – как и язи: на глубине, под нависшими лозовыми и ольховыми кустами. Мы ловили язей на майских жуков. А еще вытаскивали жирных плотвиц из корневых сплетений, глубоко вросших в крутые речные склоны.

К сожалению, Берещица на наших глазах истаяла: по большому счету, ее больше нет, она испарилась: исчезла - умерла. После бурного промышленного «истязания» осталась только в истоке. В период мелиорационных работ прорыли сточные канавы – пойму осушили. Торф вывезли, а часть приречья засеяли сельхозкультурами. Я помню, как в шестом классе мы копали там картошку. Да, корнеплоды были хорошие, мы легко «наворачивали» сотни полных ведер. Но урожайность долго не продержалась. Вскоре прибрежные угодья покрылись травой, раскорчеванная местность заросла кустарником, а мелиоративные канавы превратились в отстойники зеленой жижи. Река потеряла первозданность.

Мы тогда не задумывались о будущем, нас не интересовала судьба края, мы не изучали историю своих поселений. Мы жили юной и беззаботной жизнью, за нас все дела решало государство. Знали близкие окрестности по встречам с любимыми, а более дальние – понаслышке: по наименованиям. От Берещи исходила некая неразгаданная магическая сила. Она вставала стеной по юго-западному небосклону – густой чащобой, за которой скрывалось озеро, а за ним Волова Гора, но добраться туда было нелегко: та сторона казалась невероятно далекой - будто из другого мира. Я отправился на велосипеде, по булыжному шоссе, вкруг озера. Проехал Черницу и остановился у речки Бузянка, что пересекала трассу. Название поразило интонацией – в нем было что-то обидное для слуха - никак не вязалось с прекрасным миром Берещицы. Повернул и поехал обратно, так и не добравшись до намеченной цели. И только теперь понимаю, сколь удивительная история окружала нас и в каком чудесном мире мы жили.

Волова гора была средоточием - средой, где менялось пространство, где был переход из одной земной сферы в другую. Там была связующая точка двух полушарий, двух водных бассейнов. В одном направлении, на юг, стекала Березина и точно так же, в другом направлении, текли реки на север, в Западную Двину. И земля впитала дух общения, обогатилась опытом дальних стран.

Берещица была коротенькой рекой. А кампанию ей составила другая река - спутница Эсса. Эсса течет с востока, из-под Борисова, и омывает Лукомльское нагорье. Ее можно назвать спарринг-партнером Березины, она течет по встречному курсу, параллельно, и отделена полоской суши - «барьером», не пересекая его. Приблизившись к Береще - всего «на полшага», резко отворачивает и обходит стороной, словно выражая свой нрав: характер. А спустя некоторое расстояние встречается с Берещицей, принимает ее, и этих коротких миль хватило, чтобы создать неповторимый уголок. Назовем его «малым междуречьем», в отличие от большого – между Западной Двиной и Березиной.

ОСТРОВКИ

Возможно, область моей деревни выглядела ранее по-другому. Впервые письменно о ней высказались в шестнадцатом веке. В 1580 году наследнику княжеского титула, витебскому подкоморию Друцкому-Соколинскому, в паре со Скуминым - дворным подскарбием Великого княжества Литовского, поручили составить обвод «Старожитного места Лепельского», и он обозначил «Берещицкий остров». Сейчас его координаты не определить – окрестности сильно изменились. Но неспроста «остров» занимал умы наших предков. Вся берещинская территория унизана многочисленными увалами - веретеями, окруженными болотной растительностью. Далеко ходить не надо, они есть сразу же за околицей моей деревни, мы бегали туда за грибами и ягодами, преодолевая журчащие ручьи, стекавшие по краям.

Когда-то веретеи были островками в широко разлитом озерном пространстве. И даже моя деревня, а точнее, ее часть, о чем скажем ниже, могла быть отдельным архипелагом. Следы водных «обиталищ» сразу за сельскими дворами, используются как огороды. В детстве я почти с крыльца скатывался в глубокий овраг, где зимой замерзала низинка, а за ней поднимался увал, и снова болотце, поросшее тонкими деревцами. Его именовали «имшком» - падью со мхом, откуда сбегал ручей в “валешнік”. Так назывался прибрежный участок – заливной лужок, покрытый сочной травой. Туда выгоняли на пастбище коров. «Валешнік» от слова «валежник». Его значение многообразное – сопутствующее многим европейским языкам, и даже «волна» в их ряду. А в древне-немецком есть слово «wallan», обозначает «бурлить, кипеть, волноваться».

КАНЬОН

В «валежнике» Берещица, действительно, «закипала» - негодовала. Она натыкалась на преграду, которая выглядела непреодолимой – горно-крутой. Так устроила природа. Путь Берещице преграждала высокая стена в виде гряды – кряжа. Он представлял часть нагорья и замыкал в объятия весь регион. Его цепкую хватку река начинала ощущать в Кривом рогу, что нависал над Берещей в начале прибрежного плато. Предгорье расступалось, образуя расселину, река втекала и создавала удобное место для проживания. Так и возникли Веребки.

Кряж протягивался далее и перекрывал речной сток. Вполне возможно, что Берещице помогли его одолеть - древние люди прокопали проход. Это, конечно, гипотеза, моя версия, не имеющая пока подтверждений. Но нельзя не обратить внимание на разнородность почвенного слоя - пред грядой он торфяной (как и вся Береща), а сразу за ней серый землистый песок. Может, и название «Веребки» от того, что люди вынули – по-белорусски «выробили», проход для реки, пробили в горном окружении каньон.

А может, и не так. Просто природа посчитала, что реки несут жизнь, они словно вены, пронизывают земной шар, и живая вода разорвала путы, ее сдерживающие.

РЕВЕРАНС В ЗОНЕ ИСТОЧНИКА

«Берещица впала в Ясу реку», - констатировал Низовцов в 1563 году, обращая особое внимание на место стыка – слияния. Там резко менялся курс. Отдавая дань своей спутнице, Эсса делала невообразимый зигзаг – разворот в сторону Берещицы, словно реверанс - будто не желая с ней расставаться. Всего десяток метров разделил русла. Образовался полуостров - своеобразный мыс, который назвали почему-то Усохами. Там поселились очень добрые люди - хуторяне Пшонко.

Усохи появились на первой российской землемерной карте после «передела» - переустройства водных потоков. Об этом скажем ниже. А Низовцов называл их по-другому. Да и вообще, необычная область – место встречи данниц, да и весь «экстравагантный» поворот, вызвали у него особый интерес. Сразу же за устьем Берещицы, «подле» Эссы, он фиксировал Точный мох. К сожалению, расшифровать этот термин пока не под силу. Можно полагаться лишь на некоторые предположения. Возможно, так называлось место источника, что и сегодня известен автомобилистам на шоссе Минск – Витебск. Он бьет из-под северного склона реки, который ранее, видимо, был покрыт густым мхом, и тем выделялся на окружающем фоне.

Возможно, слово «точный» указывало на кардинальную смену обстоятельств. Межземельная разграничительная линия, которую обозревал Низовцов, с этого места обретала бесспорную выразительность – четкую ясность. Если весь обшар от Березины досюда был «не писан», то есть не исследован, и принадлежность земель не имела соотнесенной привязки, то «за Берещицей» выявлялась Свяда «боленских панов», и далее шла Яса (Эсса) «по рубежю» до Лепеля. Налево простирались полоцкие «земля и лес», а направо такие же «земля и лес», но виленские.

«ВЕТРОМ ЗАНЕСЕННЫЕ» ГОРЫ

После Точного мха местность видоизменялась. Начинался подъем, и назывались Глинные горы. Они и составили впоследствии часть Усох. Впечатление такое, что их «ветром занесло». Дело в том, что «малое междуречье» сформировали две реки, омывавшие разные берега, разные возвышенности: с одной стороны Пышнянская, а с другой – Лукомльская. Но деление условное – горный обвод, что растягивался по западной стороне Берещицы, проникал на другой берег и служил мостом для единения.

В какой-то час, на какой-то стадии развития, пролегла глубокая «колея» - граница между жителями разных берегов, между Полоцким и Виленским поветами, хотя на протяжении веков и те, и другие входили в состав единого Великого княжества Литовского. Часть раздробленного Лукомльского княжества прибрали к своим рукам великокняжеские паны, и образовалось большое поместье при Эссе с центром Свяда.

Уже корень «свяда» говорит о нацеленности на связующий участок земли. Территория Свядского имения покрывала «малое междуречье» и достигала волока, вклиниваясь в оконские дали. «Заступ» за волок вызвал необходимость защищаться, и возник Кронштадт – пункт оборонного значения. А межпоместную границу провели по Оконице (Аканіцы) – узкой протоке на перешейке – по межозерному дефиле.

За исключением Свяды, Низовцов не называл конкретных селений в области «малого междуречья», что легко объяснимо – его задачей было восстановить черты былой полоцкой межи. Лишь косвенный мотив проскользнул в его обозрении. Так, вслед за Точным мхом и Глинными горами он сослался на некое «Офремово поле». Его оставляла «позади» Эсса, катившая воды в Лепельское озеро. «Поле» указывалось «в содружестве» - в одной связке с Великим бором. А это веребская сторона, бор покрывал пышнянский отрог на всем протяжении Берещицы.

АЗЯРКІ

Поле, привязанное к конкретному лицу, указывало на пребывание собственника в обозначенном регионе. Кто такой Офрем, к сожалению, неизвестно. Можно только высказать осторожную версию. Берещица не имела притоков, наполнялась попутными мелкими ручьями, но с левой стороны проступает след большого русла. Оно ведет к двум небольшим, лесным, водоемчикам. Они безымянные, мы их называли просто Озерками (Азяркамі). Они неподалеку от Луконца – глубоководного Беседского озера: «капли» былой роскоши. Обратим внимание, что Луконец – одного корня с Лукомлем, что еще раз подтверждает условность нагорной разновидности. Теперь Озерки отделены от Луконца пешеходной «перемычкой» - полоской суши, по которой ходили люди в Стаи - Лепельское предместье: к Святому озеру. Связь с Берещицей образовала глубокую котловину, которую назвали Подкнязьем. Распадок предшествовал Великому бору, и там, за ним, лежало «Офремово поле». К нему вела из деревни лесная дорога - на берег Эссы. Там природа сотворила еще один бесподобный уголок. Река еще раз круто поворачивала, и в изгибе образовался «карман» - широкое поле с пологим спуском к воде. Мы с отцом гоняли туда табуны лошадей в ночное. А в детстве ходили за орехами, по грибы и ягоды, да на рыбалку. Дорога была недлинной, прямой. Место так и называлось: «За бором».

Где было жилище Офрема, сейчас не установить: может быть, там же, на берегу Эссы. Но один из местных топонимов указывает на населенный пункт рядом с Веребками, при Озерках. Это - Подкнязье. Местный изыскатель Василь Хацкевич находил там следы домашней утвари – осколки древней керамики. А про водоемы сложилась легенда – что на их дне лежат несметные богатства: княжеские драгоценности. И даже слышали от взрослых мифы о властителях, что делили наш край, а потому и деревня из двух частей, двух номинаций.

Почему Подкнязье, конкретно не скажет никто. Напрашивается такой вывод. Свядские «боленские паны», отмеченные Низовцовым, были предтечей князей Соколинских, преемников лукомльских властителей. Это видно из истории Великого княжества Литовского. В 1720 году Свядское имение продавала княжна Барбара Соколинская, и в перечне принадлежавших ей населенных пунктов перечислялись подданные. Контролируя воловогорский перешеек, свядские хозяева распространили экспансию вдоль Берещицы и открыли на правом берегу застенок, в той же сфере, где и старинное городище. Он внесен в свядский инвентарь под названием «Веребки». В древнебелорусской транскрипции это Wierebki. На тот час жителями застенка назывались братья Сымон и Ян Колмаковы. Сразу скажем, что Веребки не отделялись от Рудни на Эссе – указывались вкупе. Связь очевидная: два конечных пункта в «малом междуречье» - один на берегу Берещицы, а другой на Эссе.

РУДНИЦКОЕ ЖЕЛЕЗО И ЛЕПНАЯ КЕРАМИКА

Рудня придала вес Свядскому имению. Рудня оттого, что стала центром добычи болотной руды – сырья для выплавки железа. Руду добывали из окрестных болот и выплавляли крицу на высоких местах, где был хороший поддув, в домницах. Для этого выбирались холмистые точки окрестных нагорий. Из Рудни одна дорога вела в Свяду, а другая на высокий берег Берещицы – в Веребки.

Вот и не зря мох и глина в топонимическом ряду моих родных мест. Мох – это растительность у водоемов, богатых залежами железа. А глина – с Глинных гор, тоже природный продукт, на возделывание которого направлялись более ранние способности человека. Свядские земли - в лукомльском безбрежье, очень богатом глинными месторождениями. Может быть, они составили основу могущества достославного Лукомльского княжества, которое тягалось – соперничало за первенство с Полоцком. Еще в средние века Лукомль называли «уездом».

Пребывая в зоне водораздела, люди использовали опыт гончарного искусства, создавали керамические сосуды и поставляли их, а также другие лепные изделия, в отдаленные страны по воде – продавали либо обменивали. Возможно, оттого и «Лепель» - селение на берегу большого Белого озера. Туда вели дороги из Лукомля, и с Глинными горами существовала связь. «Глинная стезя» протягивалась также в Берещу, которая насыщена остатками различной домашней утвари – осколками керамической посуды. Однажды мы обнаружили их на Пригожей веретее. А Василий Хацкевич открыл целое «месторождение» на Дубовце – это непосредственно на берегу Берещицы. Сейчас там ведутся основательные раскопки при содействии белорусской Академии наук, под руководством минского археолога, кандидата исторических наук Чернявского.

И там же обозначены на первых картографических пособиях (конец XVIII - начало XIX столетий) прибрежные селения: Оконица и Оконье - по разные берега Берещицы.

БЫЛА БЕРЕЩА, ДА СПЛЫЛА!

Скажете: ну, почему же нет околотка в честь этой реки? Оказывается, был. Он фигурирует в исторических сведениях за 1641 год. Это - инвентарная опись Лепельского имения. В то время хозяйками территории, прилегавшей к западному берегу Берещицы, в отличие от восточного, свядского, были последовательницы религиозного толка – виленские монахини-бернардинки. Они владели Лепельским имением, и на острие «Старожитного места Лепельского», то есть, в юго-западной оконечности, им принадлежали поселения Береща и Оконница. По данным инвентаря, их статус подразумевал слободское управление, они представлены в виде так называемых «слободок». Известны имена сободчан. В Оконнице проживали «Хрол Кременевич, Свирид Кулеша, Хома Кременевич, Моисей, Михал». А в Береще свои жилища имели «Майсей Золотуха, Микула Майтуш, Гришко Лопата, Никипор Мацюхович Коза, Арцем Майрус, Семен Мергель, Кондрат Бык». Похоже, что они стали родоначальниками левобережных Веребок, «переехав» - переселившись на новое место жительства, по течению Берещицы.

Предшественником виленских богомолок был канцлер и гетман Великого княжества Литовского Лев Сапега. Он стал полноправным владельцем Лепельского имения, когда обрел полные права на три части Белого (так назывались ранее окрестности Лепельского озера) и выкупил дополнительную территорию в виде лепельской плебании у виленских бискупов по согласованию с папой римским. Это произошло в 1586 году. Новый владелец расширил границы имения, активно занимаясь привлечением поселенцев за чинш. Он же поощрял методы территориального обустройства, вводя для своих подданных слободские правила, что подразумевало освобождение на первое время от податей. Кстати, такой же способ обустройства сопутствовал и Свяде. Не зря ее переименовали в Слободу.

Чем занимались берещинские слободчане, сказать трудно. Поле занятий было широким. Помимо гончарного и железного промыслов, отдачу приносили вылов рыбы и охота на зверей. Несколько загадочно выглядит род занятий под названием «вепровщина», что отмечено в инвентарной описи. Наверное, подразумевалось разведение домашнего скота и поставки мяса. В условиях формирования капиталистических отношений начинала складываться эра широкого лесосплава. И, самое главное, властителям не давала покоя идея преобразования рек – покорение природных условий.

ДО АЛЯСКИ ДАЛЕКО, А ЕВРОПА БЛИЗКО

На первой российской карте, которая составлена в 1795 году, видим схему создания - предпосылку будущей Системы. После расчленения Великого княжества Литовского и всей Речи Посполитой Российская империя взялась за устройство беспрепятственной водной магистрали. 

Был реализован проект царицы Екатерины II. Средства потребовались огромные, но она сделала ставку, отклонив вариант движения в сторону Америки через Аляску. Сын императрицы Павел, взойдя на трон, осуществил грандиозный замысел своей матери. На Воловой горе прокопали соединительный 10-вёрстный «межбассейновый» проход и потянули в обе стороны звенья водной «дороги». Продолжением на север послужил прямоток – Веребский выпрямительный канал, который проложили через плато вдоль извилистой Берещицы. Он протягивался, минуя Веребки, аж до Эссы, отсекая устье Берещицы, что и дало повод назвать отрезанный угол Усохами. А в области Веребок появилась «Вербка». Под таким названием она показана в левосторонней части моей деревни. К сожалению, из картографической работы не видно, когда освоена «Вербка», но координаты в области монашеских владений. Так и было. Лепельские богомолки распоряжались тем берегом, и в парафиальных данных за 1775 год указано соответствующее селение – только не «Вербка», а «Веребки», в латинской транскрипции «Wierebki».

С созданием Системы образовались два соседствующих водных потока. Один – природный, естественный, с песчаными отмелями и глубокими омутами, с цветущими вербными и черемуховыми кустами. А второй – искусственный: прямой, как штык, со шлюзовыми камерами и гранитными откосами.

Вся сквозная протяженность Системы составила 162 километра. С течением времени сформировался флот междуреченской дистанции. На конец XIX столетия в Ковенском округе, куда входило также Лепельское отделение, числились суда «Бобруйск», «Брест», «Вилия», «Витебск», «Двинск», «Ковно», «Неман», «Пина», «Туров», «Щара». И даже «Лепель». Они бороздили речные просторы, способствуя провозу товаров, людскому общению и наращиванию капитала. Конечно, решение было запоздалым, уже устраивались сухопутные железнодорожные линии, но отдачу она принесла. Через деревню проплывали грузовые и пассажирские корабли. В Веребках существовала даже небольшая пристань, а гостей встречала прибрежная корчма.

СЛЕД БЕРЕСТЕИ

Почему же мою деревню не назвали «Берещей», почему она не повторила название реки, к которой была привязана? Например, Улл даже две - в устье и срединной части небезызвестной реки. Лукомль в том же ряду - на берегу одноименного озера. И таких примеров множество. Люди «клеились» к водоемам и хранили верность их отдаче. А Берещу не увековечили.

Похоже, что время повлияло на выбор. Была такая страна Берестея, о ней мало что известно, но именно оттуда многообразные однокоренные слова: и «Березовка», и «Березина», и наша «Береща». А Берещица «вплыла» в другую сферу, в другой мир, другую эпоху. Она - коротенькая река, но достаточно характерная, с многоликой «инфраструктурой» - профилем, с меняющимся ландшафтом. В истоке она низинная, пажитная, а ближе к устью – величаво-возвышенная, с окружающими высокими холмами. Уникальный очаг – прорыв сквозь горную гряду, образование каньона. Священное место. Над проходом-«коридором», на вершине восточного берега, устраивались памятные вечера, отмечалось Купалье – жгли большие костры. А при городище, в Репище и на Великих Пожнях, проводились торжества - съезжались люди: собирался весь район, веселились и праздновали дни урожая.

С сосен на Плоской горе, если залезть наверх, можно было видеть далеко: и лукомльские отроги, и пышнянские. К сожалению, рубикон перейден, новый поворот истории. Река пересохла, а окрестности заняло частное подсобное хозяйство большой автостоянки. Земля взрыта для коммерческого использования: ни васильковых полей, ни черемуховых кустов, ни житных полос...

Неужели природа предугадала такой исход? Берещица распрощалась с деревней, уступив свое течение искусственному руслу. Но древний топоним продолжает жить - его носит озеро. Сохранить бы его.

«WIERZBA» И ПЛОСКАЯ ГОРА

«Wier» другого времени, другого начертания. Это время Речи Посполитой – западного фактора. Поменялся исходный властный ресурс. Местные названия отвечали новым реалиям. Распространялось богословско-монашеское влияние.

Конечно, из владельческого ресурса богомолок исходил более мощный посыл, их поддерживала Речь Посполитая, и поселение не могло не соответствовать государственному расчету. И на каком-то этапе вместо слободки Береща появилась весь (деревня) Wierebki (Веребки). Новый термин отвечал религиозной сути. Стиль жизни стал другим. Посмотрим на транскрипцию слова. В переводе с польского «wier» обозначает «веру». А «wierzba» - это «ива»: растение, которое ассоциируется с «верой».

Конечно, духовницы внесли важную лепту в историю края. Они двести лет управляли территорией, и не без их участия складывалось будущее. Повсеместно распространялись католические идеалы, и княжна Барбара с другой владельческой структуры, наверняка, исповедовала ту же религию. А потому термин «вера» легко «переплыл» с одного берега на другой. Примечательно, что было еще одно селение того же корня. В инвентаре имения Свяда упоминался застенок Wierembla, который оставил свой след, но где он был, конкретно неизвестно – люди оттуда ушли.

Нельзя не сказать еще вот о чем. При расшифровке корня «wier» другие языки показывают «где» и «чей». Учитывая, что берега были разнородными, можно в этом увидеть другой подтекст. «Чьи-то» Wierebki были кому-то ближе. При этом, мы не знаем, как называли свое поселение две тысячи лет назад люди Плоской горы.

(Продолжение следует).

На снимке: дорога к Воловой Горе.

21.06/24