Мультикультурализм и национальная политика. Ч. 2

Мультикультурализм и национальная политика: эстонская модель

2. Национальная политика и реальность многокультурности в Эстонии: истоки

Рождение на территории Эстонии многонационального государства имеет очень давнюю историю. В ней можно найти примеры и добровольного, и насильственного, в результате захватнических войн, переселения сюда различных этнических групп, например, немцев, шведов, поляков, русских староверов на территорию Ливонского ордена, работников на  создаваемые промышленные предприятия в царское и советское время, миграции населения. По переписи населения 1922 года здесь проживали, наряду с эстонцами (87,6 %) достаточно крупные общины русских (8,2 %), немцев, евреев и других народов (4,2 %). Независимая Эстония, таким образом, создавалось как многонациональное и многокультурное государство, что нашло своё отражение уже в первых законодательных актах. При анализе современной национальной политики (этнополитики) Эстонии представляется важным остановиться на истории решения данного вопроса при создании молодого эстонского государства, правопреемником которого оно объявило  себя в 1991 году.

Эстонцы из национального меньшинства в Российской империи в 1918 г. стали титульной нацией и, исходя из популярных в то время социал-демократических взглядов, стремились законодательно поддержать сохранение и развитие национальных меньшинств, проживающих в стране. Эта идея нашла своё отражение  уже в  Манифесте народам Эстонии Совета старейшин Земского собора  Эстляндской губернии 24 февраля 1918 года, провозгласившем создание нового государства и право на создание культурной автономии для национальных меньшинств в Эстонии – русских, немцев, шведов, евреев и других. Его часто называют также Декларация независимости Эстонии, Манифест всем народам Эстонии.

В 1920 г. такое право вошло в Конституцию страны (§ 21) как право проживающих в Эстонии членов национальных меньшинств создавать в своих национально-культурных и попечительских интересах автономные учреждения такого рода (...v;ivad ellu kutsuda oma rahvuskultuurilistes ja hoolekande huvides sellekohaseid autonoomseid asutusi ...). В 1925  г. в развитие его  был принят  Закон о культурной автономии национальных меньшинств. Согласно ему национальные меньшинства страны, численностью свыше 3000 человек (русские, немцы, шведы, евреи, латыши и др.), имели право при поддержке государства открывать национальные школы и организовывать свою культурную жизнь, использовать в них национальные языки. Этим правом воспользовались сравнительно небольшие, но более организованные немецкая (1925 г., 18,5 тыс. чел., 1,7 % населения)  и еврейская (1926 г., 4,5 тыс. чел., 0,4 % населения) общины.

        Примечание: В рамках Лиги наций (создана в 1919 г. на  Парижской мирной конференции)  были заключены договоры, включающие положения, касающиеся национальных меньшинств, с 5 новыми независимыми государствами: с Польшей (1919), Чехословакией (1919), Сербо-Хорвато-Словенским государством (1919), Румынией (1919) и Грецией (1920) и в 4 мирных договорах с проигравшими в войне странами:  Австрией (1919), Болгарией (1919), Венгрией (1920), Турцией (1920), вошедшие позднее в их конституции. Они положили начало созданию современной системы международно-правовых актов по вопросам защиты культурных прав национальных меньшинств. С Эстонией такое соглашение было подписано в 1923 г. Можно полагать, что руководство страны смотрело на это и как на важный шаг для её широкого представления в глазах мировой общественности как передового, независимого демократического государства.

Конституция 1920 года провозгласила эстонский язык государственным, но русские, евреи, немцы, шведы могли обращаться в госучреждения и получать ответ на своих языках. Порядок их использования в органах местного самоуправления и в суде должен был быть определён особым законом. Первый в Эстонии закон о языке был принят 29 октября 1934 г. Он ограничивал возможность использования русского и других языков национальных меньшинств в официально-деловой сфере, но их, как и раньше, разрешалось использовать в делопроизводстве культурных самоуправлений, организаций. Для должностных лиц стало обязательным знание эстонского языка. Хотя с 1919 года преподавание в Тартуском университете (в то время единственном вузе в стране) было переведено на эстонский язык, русскоязычные профессора с разрешения министерства просвещения  продолжали вести занятия на русском языке до начала тридцатых годов.

Эстония стала первой и единственной страной в мире, где законом было признано право русских на культурную автономию. Он заслужил одобрение Лиги Наций как один из самых либеральных законов о культурной автономии национальных меньшинств. Большая роль в его подготовке и популяризации принадлежит профессору Тартуского университета М. А. Курчинскому (1876-1939). Эта деятельность принесла ему мировую известность. Он считается одним из крупнейших в мире теоретиков национальной культурной автономии, является автором многих работ, выступлений в парламенте Эстонии, на международных конгрессах национальных меньшинств (европейских народностей – прим. автора) под эгидой Лиги Наций в Женеве, Вене, Лондоне, посвящённых проблемам культурной автономии. М. Курчинский уже в те годы говорил и о начале ограничения прав русского населения, использования русского языка в Эстонии, критиковал бездействие Лиги Наций,  её «глухоту» и бессилие в решении этих вопросов. Особенно когда на карту ставились интересы великих держав. Сегодня нам это хорошо понятно по позиции ООН, ЕС, ОБСЕ и других международных организаций, наблюдающих за положением русского национального меньшинства в Эстонии. Деятельность М. Курчинского в этих вопросах более широко отражена в посвящённой ему статье автора (http://proza.ru/2022/09/20/964). 

Многочисленная русская община Эстонии (более 90 тыс. человек) в то время фактически использовала свои права на сохранение культурного своеобразия, использование русского языка в быту, в школьном образовании, при обращении в суды, местные и государственные органы. В республике активно работали различные молодежные, культурно-просветительные и спортивные общества, издавались газеты, русское население имело также своих депутатов в парламенте и т. д., что было определено §§ 22 и 23 Конституции страны, но уже начались процессы их медленного ограничения. Хотя  такие возможности ограничивались, но они не подвергались преследованию. Взаимопониманию и взаимодействию эстонской и русской общин во многом помогало «царское наследство»  - знание в той или иной степени русского языка, изучавшегося в школах. Лидеры русскоязычного населения рассматривали живущих в стране русских как неотъемлемую часть его коренного населения, его особую общность (русские эстонцы), и боролись за её равноправие. Во взаимоуважении интересов национальных общин они видели залог устойчивости страны.

Осенью 1937 г. XV съезд Союза русских просветительных и благотворительных обществ единогласно проголосовал за введение культурной автономии для русского национального меньшинства. Необходимые для её регистрации документы был переданы в министерство внутренних дел. Но решение этого вопроса под разными предлогами затягивалось и в конечном итоге русской общине было отказано в рассмотрении её ходатайства о создании культурного самоуправления. Мировые события 1939-1940 гг. также оказали здесь не последнее влияние. Вхождение Эстонии в состав СССР летом 1940 г. сняло этот вопрос с повестки дня.

Приведённое позволяет сделать следующие выводы: исходя из исторически сложившейся демографической структуры населения, национальная политика на первом этапе существования независимого эстонского государства формировалась как  мультикультурная. Она имела свои особенности, исходила из необходимости обеспечения в стране главенствующей роли эстонского языка (не путать с народом) как основы сохранения и развития эстонской культуры  с сохранением и поддержкой развития культуры и языков наиболее крупных этнических общин, носила ограниченный политически характер. Эстония не пошла по возможному дополнению её территориальной автономией (русскоязычный Печерский край, Занаровье). В национальной политике Эстонии того времени можно условно выделить два этапа: первый, более мягкий, охватывающий примерно 1920-1932 гг., и второй (1933-1940), более жесткий, ограничительный. Он связан с выходом первого  Закона о языке (1934 г.) и изменениями в Конституции страны.

Почему стержнем национальной и культурной политики в Эстонии в те годы выбран эстонский язык? Язык служит основой, главной, ключевой частью любой культуры, основой осознания человеком своей принадлежности к этнической общности и отличия от других таких групп, носителем её обычаев, традиций, истории,  ориентации в системе «свой-чужой». Защищая его, люди защищают себя, свою сущность. Для эстонцев, вернувших независимость после многих столетий иностранного владычества, это было и остаётся очень важным. Важным ощущать себя свободным, полноценным хозяином своей страны. Читатель может ответить для себя, а как бы он чувствовал себя в таком положении и к чему бы стремился.

В действующей Конституции страны (принята в 1992 г., § 50; с послед. изм. и доп.) право на создание культурных автономий  сохранено практически в редакции 1920 г. (уточнено в Конституции 1938 г.) и регулируется Законом о культурной автономии национальных меньшинств (1993). Его статья 2 поясняет: «Культурная автономия национального меньшинства в понимании настоящего Закона — это право входящих (относящихся) в национальное меньшинство лиц образовывать культурные самоуправления для осуществления предоставленных им Конституцией прав в области культуры». Такое право, как и ранее, предоставляется национальным меньшинствам численностью не менее 3000 человек. Следует заметить, что по логике законодателей принятие данных правовых актов должно было свидетельствовать о преемственности современной «национальной политики» политике довоенной Эстонской Республики, но в них нашли отражение и произошедшие изменения, продиктованные понятными нежелаемыми для эстонцев изменениями в национальном составе страны, «наследием» Второй мировой войны и вхождения в состав СССР. Следует заметить, что из понятий преемственности и восстановления независимости юридически вытекало непризнание ЭССР и нелегальность положения всего русскоязычного населения, приехавшего в Эстонию после 1940 года. Чтобы стать её гражданами, большинству из них, в том числе родившимся здесь, предстояло пройти процедуру принятия гражданства, сдать экзамены на знание эстонского языка и Конституции страны, дать клятву быть верным её конституционному порядку.
      
       Примечание: Доля эстонцев к 1989 г. сократилась до 61,5 % (1922 г. – 87,6 %), эстонским языком как родным или вторым владело только 67,4 %, русским – 37,6 % населения. В советское время в результате крупной волны переселенцев, связанной с ускоренной индустриализацией страны, доля неэстонского населения возросла почти до 40 %, что не могло не вызывать озабоченности эстонцев своей дальнейшей судьбой, судьбой родного языка, опасностью растворения в большом советском (фактически российском) народе. После переезда в Эстонию представители других народов СССР предпочитали русский, как понятный им, в качестве языка межнационального общения и не стремились к изучению эстонского. Эти страхи нашли своё отражение в принятых после восстановления независимости Конституции страны, законах о языке, гражданстве, образовании, культурной автономии национальных меньшинств, в национальной  политике.

Закон о культурной автономии (1993), наряду с другими законами (о языке, образовании, гражданстве, предпринимательстве и т. д.) ), негласно должны были способствовать политике постепенного «вытеснения» русского языка и русскоязычных нацменьшинств (лозунги типа «чемодан – вокзал», формирование негативного имиджа русских как оккупантов, языковые требования и сокращения на работе, сокращение рабочих мест и возможностей трудоустройства, закрытие предприятий союзного и союзно-республиканского подчинения, давление СМИ и пр.). В СМИ в эти годы она поддерживалась также борьбой за вывод с территории страны российской армии (завершён в 1994 г.), мелкими бытовыми провокациями против военнослужащих. Надо сказать, что такая национальная политика не стало чем-то новым для республики. В общих чертах она продолжило подход («модель»), принятый в Первой республике: государственный язык эстонский, общая культура строится на его основе, ограничение использования русского языка, остававшимся фактически в то время основным языком межнационального общения (в качестве его использовался и немецкий язык).


       Примечание: Приняв на вооружение идеи восстановления независимости Эстонской Республики 1940 г., непрерывности её существования как субъекта международного права (принцип континуитета в праве: лат. continuitas  - непрерывность) и освобождения от почти 50-летней советской оккупации, Эстония продолжает последовательно проводить её в жизнь. С этим связана и политика гражданства: гражданами Эстонии признавались все, кто был её гражданином до 1940 г. и их потомки независимо от  национальности. Кроме них, право на гражданство республики автоматически получили все жители, которые поддерживали независимость и были зарегистрированы в созданных в 1989 г. Комитетах граждан Эстонии в качестве ходатайствующих об эстонском гражданстве. К февралю 1990 г. было зарегистрировано около 60 000 таких лиц, получивших соответствующие удостоверения, названные в народе «зелёными карточками». Получение гражданства таким путём не избавило в дальнейшем от выполнения на работе требований по знанию эстонского языка.
 
Такая «ненасильственная» политика дала неплохие результаты: к 2000 г. численность славянского населения в стране уменьшилась на 153,5 тысяч (при численности населения 1,370 млн. человек), доля эстонцев возросла на 6,4 %, но достичь мысленно желаемого рубежа (87,6 % в Первой Республике) при снижении численности самих эстонцев на 33 тыс. человек по причинам падения рождаемости и отрицательного естественного прироста не удалось (табл. 1 в части 3). Проведение такой политики при почти молчаливом согласии большинства эстонского населения («вас не вывозят ведь в теплушках, как нас в 41 и 49-м») вело к разделению населения по языковому признаку, но оно не стало «глубокой трещиной» в полной мере. На бытовом уровне в силу сильного территориального, экономического и культурного переплетения жизни общин (совместное проживание, совместная работа, продолжение общения на понятном почти для всех русском языке и пр.) взаимоотношения людей не изменились. 

Хотя законодательно права культурной автономии стали более ограничены (например, в части использования в учреждениях культуры национальных языков, сведение культурной автономии к самоуправляемым учреждениям культуры), у нацменьшинств сохранено право создавать в интересах своей культуры самоуправляемые организации (в том числе дошкольные учреждения, школы) с соблюдением установленных законодательством страны требований в области языка, образования, безопасности и т. д. Таких групп населения в 2021 году было 5. Право культурной автономии было предоставлено по ходатайству общин финнам-ингерманландцам (2004) и шведам (2007). По переписи населения Эстонии 2021 г. шведов в 2021 году было  811 человек ( 2000 г. – 300 чел.), финнов – 8543 чел.

В то же время обращения в 2008-2010 годы представителей русской общины (связанных с Русской партией Эстонии, позднее вошла в социал-демократическую) о создании русской культурной автономии не получили поддержки со стороны властей. Основными  причинами, по наблюдениям автора, продолжали служить не высказываемые публично опасения эстонцев за своё будущее, за сохранение своего малочисленного народа и его языка, а также настойчиво навязываемый в течение многих лет стереотип русских и России как оккупантов (воевавших против независимости страны в 1919-1920 гг. и лишивших её в 1940 г.), агрессоров, «врагов» эстонского народа, что психологически переносилось и продолжает переноситься на местных русских. Особенно ярко проявилось это в связи с последними событиями на Украине.

С названными причинами связано и нежелание политического сплочения русскоязычной общины через культуру, появления его авторитетных органов управления, их возможного противодействия ограничениям, вводимым, например, в образовании на русском языке (в рамках автономии можно было бы сохранить русские школы, поддерживаемые государством), а также целям дальнейшего проведения политики «мягкого» вытеснения  русскоязычного населения и его «эстонизации» (ассимиляции). Не пропало также опасение возникновения сепаратистского движения и создания русской территориальной автономии на Северо-Востоке страны, где русскоязычные жители составляют большинство (примерно 75 %, в Нарве 95 %), и даже его отсоединения по примеру Абхазии, Крыма и русскоязычных областей Украины.

Противники создания русской культурной автономии обычно приводят довод, что в Эстонии дела с русской культурной жизнью и языком обстоят неплохо. Автономия фактически существует в форме различных самостоятельных русскоязычных организаций (как и предусмотрено Конституцией и другими законами). Да, нет «общей шапки», формально объединяющей всех. Но нужна ли она, если деятельность таких организаций поддерживается через общую систему государственного управления, отраслевые министерства и ведомства? В частности, в министерстве культуры этими вопросами занимаются заместитель вицеканцлера, департамент по культурному многообразию и интеграции, Фонд интеграции (1998). Похожая централизация управления была и в годы Первой Республики. При публичном обсуждении Закона о культурной автономии в начале 90-х автор выступал против такой «шапки» именно с такой позиции.

Как и в годы Первой Республики  русский язык сегодня широко используется в быту, торговле, в школьном образовании, при обращении в местные и государственные органы, в республике на русском языке работают театры, радио и телевидение, издаются газеты, книги, активно работают различные культурно-просветительные, молодежные и спортивные общества, объединение русских художников, писателей, учёных (Русское академическое общество), ежегодно в мае отмечается День славянской письменности и культуры и так далее. Многое из перечисленного финансово поддерживаются государством и местными самоуправлениями. Культурная жизнь русскоязычного населения в эти годы стала даже более разнообразнее, в том числе из-за более широкой возможности культурных контактов с Россией (почти прекращены с 2022 г. в связи с войной на Украине). Почти не говорится, но имеется в виду, что экономически государству поддерживать такую большую культурную автономию не совсем выгодно, интерес к вопросам русской культурной автономии может считаться проявлением нелояльности.

Сторонники русской культурной автономии считают, что Закон о ней не работает, опираются на факты законодательного ограничения применения русского языка в различных областях, дискриминации в образовании, на небольшое число русских имён в науке и госуправлении и не без оснований говорят, что такая политика на самом деле через несколько десятилетий, смену поколений приведёт к ассимиляции русскоязычного населения (нетрудно сосчитать, что этот процесс растянется ещё лет на 70-100). В стране фактически не осталось вузов с русским языком обучения, с сентября 2024 года русские школы, гимназии и дошкольные учреждения должны в авральном порядке (при отсутствии достаточного числа соответствующих преподавателей и учебной литературы) перейти на эстонский язык обучения и т.д. Пока же в стране (на 2024 г.) в быту и сфере общения продолжает существовать эстоно-русское двуязычие. На его дальнейшей судьбе мы подробнее остановимся в следующем разделе.