Нереализованное

Вспомнилось соприкасание с миром, хаотичное перебирание руками и ногами в мягкой фланелевой ткани, вкус резиновой, обслюнявленной соски, размытое очертание макушки волнистых волос. Мальчик лет шести держится рукой за край коляски, у него оттопырена пухлая нижняя губа. Момент запечатлён неизвестным, возможно, каким-нибудь соседом по улице, в чёрно-белом снимке. Свет падает так, словно это эпизод невышедшей, новой картины Хамдамова. Развитие сцены, упрямое прорастание в утреннюю реальность постЛиты едва ли предусмотрено, и всё же топчется где-то на пороге в тёмном и тесном перешейке, как на границе яви и нави. Воспоминания, вообще, часто превращаются в тёплые костяные чётки;  малейшие шероховатости, царапины, вмятости перебираются мысленными пальцами, не требующими описания, чтобы не забивать лавку воображение и без того невостребованным барахлом. Хлам и храм. Одна буква вершит огненный фатум, раскаляет частицу, которой суждено прожечь путь, отрезок бикфордова шнура от замысла наверх к солнцу, кипящему шару в космической фритюрнице.

Когда-то очень давно, во времена гладкой и тонкой бумаги в клеточку, пачка такой незаметно растаяла в нижней тумбочке немецкой стенки, её преследовала одержимость написать роман. Обязательно с возмездием, пылающий текстом с первых неразборчивых строк (издержки дисциплинированной учёбы), мрачный, лишённый и намёка на хэппи-энд. "Первые картины всегда самые искренние", чего нельзя сказать о текстах. Бред, душевная горячка, сладостно-тягостное сумасбродство в размытом масляном свете настольной лампы. У всех ли она зелёная? Как правило, ночь за закрытой дверью в комнату-каюту личной свободы. Сейчас она бы назвала то алчное желание исписать пространство "страданиями юного Вертера". А вот и та самая часть бесконечных чёток, живописно забрызганная алым в оперы Массне. И затёртый, мутный кадр, из которого не понять, волторнист с разбитой губой говорил ли с ней о Вертере. Лишь едкий вкус дешёвого вина, что он принёс с собой, и монохромные всполохи школьных будней, где они за одной партой, ещё не зная, что он застрянет в бутолочном горле, а она... Будет вытравлять из себя всё, что кажется ей банальным, аккуратно сложенным в рамки и границы. Конечно же, проиграет по всем направлениям. Ядовитые споры сомнений и разрастающееся наглым вьюном опасение превратиться в мать, отформатируют будничный жёсткий так, что уже ничьи слова не смогут протаранить крепость. Но и выбросить ставшее историческим строение, как детскую игру из картона с рыцарями, катапультой, кирпичным забором, она тоже не сможет.

- Может ты в сантехники пойдёшь? А что, очень востребовано. Знаешь, как необычно, женщина-сантехник. И мужика себе сразу найдёшь.

Мама-мама, теперь тебе простительны любые выводы и повторения одного и того же вопроса по несколько раз. Ещё неизвестно, что будет со мной. Наверное, обидно всё же, когда ты ждёшь сына Диму, а рождается дочь. Знаешь ли ты, что иногда в те часы тревожного ночного уединения в маленькой комнате думалось, что я из другой семьи, не вашей.

Меня ведь не должно было случиться. Но каким-то неизвестным мне способом  твое желание исполнилось весенним вечером, когда я устремилась наружу, едва ли не поцеловав темечком коридор роддома.

Смачный плевок в семейной истории, учитывая мое появление в день писателя. Ирония судьбы - хотя ужасно не люблю это сочетание. Иероним судьбы - так лучше. Вся жизнь, как картины Босха, - столь же непостижима, ужасна, притягательна до отвращения и прожорливого желания рассматривать детали. Живу в зловеще красочном райском саду, выгуливая сказочных тварей разума без поводков и ошейников. Ещё недавно смешила бога, теперь же внутри меня плачут жёлтые свечи, наблюдая долгожданное воссоединение анимы и анимуса.
Вопреки ожиданиям полнолуние не делает меня сильнее, напротив - превращает в желе, обтекаемую одеялом Медузу, даже волосы отрасли и теперь по-горгоньи змеятся по подушкам. Хотелось бы унаследовать хоть толику суперспособности - обращать врагов в камень одним лишь взглядом. Но, видимо, я ещё ничего стоящего не произвела, в том числе даже врагов, которых нужно заслужить.

Недавно я вспомнила, что ласточка никогда не соприкасается с землей. Иногда величайшим даром становится то, чего мы лишены. Просто не успеваем опомниться, приближаясь к точке.
А так да, всё не так уж и плохо.


В качестве иллюстрации использована картина С.С."Омут времени", х/м, 2024.