Уголовная защита. Теория судебного суждения. 1гл

Публикуется на правах рукописи.

Глава 1
Субъект преступления:
позиция и со-бытие.

Разберем один пример:

А. Был задержан, а впоследствии обвинен в совершении преступления по ч. 4 ст. 159 УК РФ(мошенничество). Суд избрал обвиняемому А меру пресечения — заключение под стражу. По фабуле обвинения обвиняемый А. и его подельник  Б. ввели в заблуждение потерпевшего Т., ранее привлеченного к уголовной ответственности по ч.6 ст. 290 (получение взятки), обещая тому урегулировать претензии к нему со стороны правоохранительных органов, путем назначения наказания, не связанного с лишением свободы. Б — подельник А.,  был задержан ранее с поличным при получении денежных средств от потерпевшего Т., который заблаговременно обратился в правоохранительные органы, что дало возможность оперработникам записать на аудиозапись несколько бесед между А. и Б. и потерпевшим Т. , в ходе которых А.и Б. склоняли Т.к передаче взятки. Впоследствии Б. указал на А, как на своего соучастника преступления. В ходе первичных следственных действий было установлено, что и А., и Б. имели знакомства среди сотрудников правоохранительных органов и работников судебной системы и предположительно  могли реально оказать помощь Т. в смягчении ему наказания. Следствием было предложено А. дать показания и назвать  остальных участников преступления в передаче денежных средств от потерпевшего Т. до работников суда, за что ему  было обещано не отправлять его под стражу до рассмотрения дела по существу судом, а также разъяснено, что содействие следствию будет учтено Судом при назначении ему наказания как смягчающее вину наказание. После нескольких дней колебаний А. отказался от  предложенного сотрудничества. Ему была избрана мера пресечения — арест, где он и находился весь период предварительного следствия более 1 года. Впоследствии А. был осужден районным Судом за совершение одного эпизода мошенничества и приговорен к 2 годам лишения свободы. А. полностью признал себя виновным, раскаялся, выплатил  компенсацию потерпевшему Т., за причиненный моральный ущерб, так как реального ущерба Т. не понес, ввиду того, что своевременно обратился в правоохранительные органы. Б.-подельник А., также был приговорен Судом к 2 годам лишения свободы, он был взят под стражу в зале Суда, так как до этого весь период предварительного следствия он находился под домашним арестом, за то, что ранее указал на А, как на своего соучастника.  Б. также признал вину в полном объеме, выплатил небольшую компенсацию за причинение морального вреда потерпевшему. Напомню, реального ущерба потерпевший не понес. Вместе с тем, с учетом  пересчета 1.5 дня содержания под стражей в СИЗО за один день лишения свободы в колонии общего режима, то А. получил право на условно-досрчное освобождение немедленно после вступления приговора в силу, каковым он и воспользовался через  месяц. В общей сложности А. провел в местах лишения свободы 1 год и 4 месяца, Б — 1 год и 6 месяцев+1 год нахождения под домашним арестом, с учетом перерасчета: 2 дня содержания под домашним арестом приравнивается к 1 дню отбывания в колонии общего режима (ст. 72 УК РФ).

Перевод с латинского singularis (сингулярность): единственный, особенный, а в современной  философии сознания «сингулярность»1 понимается как  единичность существа, уникальность  явления, неповторимость ситуации. Приведенный выше пример о процессуальной судьбе А., в конечном итоге попал под это определение, и вот почему: сам по себе уголовный суд это место, где  Другой, а именно компетентный орган - Суд, решает судьбу человека, устанавливая наличие или отсутствие его  вины в преступлении, и, в конечном итоге, назначая ему наказание, или не назначая... При рассмотрении уголовного дела вина индивидуализируется, а так как вина подразумевает санкцию, то само наказание уже включено в событие  преступления, наказание следует за преступлением.  Именно так учат студентов юридических вузов, не всегда указывая источник этого тезиса. А он важен. Важен контекст этого теоретического, юридического и философского   постулата. 
Законно или нет, справедливо или нет, но испокон веков, ещё со времен Афинского морского союза, т.е. вот уже более 2,5 тысяч лет,  в уголовном людском Суде встречается жертва и предполагаемый преступник перед лицом посредника - Другого, Судьи, коллегии Судей, для того чтобы, что?
В теории вопроса, для того, чтобы установить вину, ещё ранее квалифицировать деяние лица по нормам  писанного уголовного закона, и, наконец, назначить справедливое наказание виновному. Реальный Уголовный Суд это не семинар по уголовному праву, где студенты- будущие юристы, под руководством более опытного юриста -преподавателя, учатся на примерах — казусах, квалифицировать тот или иной человеческий поступок, как преступление или нет. В уголовном Суде перед Судьей стоит живой человек как на скамье подсудимых, так и присутствующая в зале суда  жертва, требующая возмездия, или наоборот, старающаяся забыть произошедшее. ...плюс юридические аргументы защиты, доводы обвинения, практика вышестоящих судебных инстанций, процессуальные сроки рассмотрения дела, другие дела, ждущие своей очереди на рассмотрение...и много, много  еще другого...
И потом, Судье надо рассмотреть дело так, чтобы не мучила совесть, о чем прямо говориться в 17 статье уголовно-процессуального закона.   
Поэтому нет одинаковых дел, нет одинаковых судеб подзащитных. Есть общая, универсальная норма права, статья уголовного кодекса, под которую  подводятся те или иные деяния-поступки, и эти нормы отличают  одно преступление от другого.  Это всё юридическое направление мысли: как квалифицировать, какой был умысел, на что он был направлен, каков размер ущерба, отвечает ли субъект преступления требованиям, предъявляемым к субъекту конкретной статьи УК РФ и т.д. Защитник это всё должен знать a priori. Но он должен уметь несколько  больше: придать уникальный характер тому делу, которое он взялся вести, вложить уверенность  в своей правоте в это конкретное дело, зарядиться энергией сам и передать её своему клиенту (так как одно без другого не работает), чтобы в Суде это дело заиграло особыми чертами, стало уникальным,  а не прошло обычным «разбоем», «убийством», «кражей», «обманом на доверии», которые вереницей проходят изо дня в день перед федеральным судьей по уголовным делам районного суда города  N.
Поэтому защита в уголовном суде имеет дело не столько с уголовным материальным и процессуальным законом, сколько  с ментальной структурой- архитектоникой уголовного процесса, видением и пониманием вопроса — куда вести дело? Сущностные черты этой архитектуры мысли  надо не только знать, уметь их выявлять, но и  создавать, превращая их в позицию, а затем и в речь. Выскажу осторожное предположение, что именно к этому и сводится работа адвоката — к умению создавать ментальные эффективные конструкции в защиту своего клиента, в которых версия совершенного преступления, и юридические вопросы квалификации деяния, равно как  и суждения о   доказанности вины  лица в совершенном преступлении, занимают свое специально им предназначенное место, и входят, как составные элементы боевой, аффективной  речи защитника в уголовном Суде.
***
Вернемся к примеру, упомянутому в начале главы. Перед Вами история, рассказанная одним из защитников, обвиняемого А. Рассказанная так, как услышал её автор настоящего текста, и акцентировал внимание читателя на тех узловых точках истории, которые ему показались важны, для того чтобы раскрыть понятие «сингулярность» в уголовном процессе. Это не юридическая категория, но она  нам нужна, для того чтобы приземлить сложный, теоретический, и очень глубокий по своему содержанию концепт Жиля Дилёза, к  узко профессиональным нуждам:  разработке позиции в защиту подсудимого, равно как и речи, составленной на основе этой позиции.
Введем новые критерии в наш анализ события... Допустим обвинение  выполнит свое обещание: если А в момент задержания назовет следователю  всю цепочку посредников и сообщит все обстоятельства дела, то А., в этом случае, предположительно не будет отправлен  под стражу, но его действия впоследствии будут квалифицированы  по более тяжкой статье, которая по окончании уголовного процесса исключает применение к А. столь щадящей меры наказания в виде 2-х лет лишения  свободы.  Дополним историю также новой вводной: у А. появляется первый адвокат, чей гонорар на прямую зависит от того, окажется ли А. под стражей на весь период  предварительного следствия, или он будет находится под домашним арестом.
Не нужно быть профессиональным психологом, чтобы оценить ментальное состояние А. в момент задержания, многочасовых ночных допросов в ходе первоначальных следственных действий. Так как А. не имел ранее никакого отношения к  преступности, впервые привлекался к уголовной ответственности, не говоря уже, о незнании карательной практики судов по той или иной категории уголовных дел, то, очевидно, что А. не был в состоянии  принимать никаких самостоятельных решений по предложению следователя. Другими словами,  следствие фактически поставило А. перед выбором — полностью «разоружиться перед следствием» и отправиться домой под домашний арест, а там суд разберется, или же отправиться в тюрьму сразу.
На этой стадии А. имел только одну цель: А. готов понести разумные расходы, чтобы его имя вообще никак не упоминалось в этом преступлении. Отметим от себя, что эта цель не могла быть достигнута средствами, которые предполагал А.
Итак, перед нами четыре  интересанта: следователь, выполняющий свою работу, и заинтересованный  в том, чтобы раскрыть все преступление в полном объеме, обвиняемый А, имеющий диаметрально противоположенный интерес: он хотел, чтобы  «забыли» про его участие  вообще в этом преступлении, один адвокат, нацеленный на получение крупного гонорара, в случае, если обвиняемый отправиться под домашний арест, и ещё более крупный гонорар, если следствие и вправду забудет про его подзащитного,  и, наконец, второй  адвокат, который должен был сохранять холодную голову, оценивать обстановку, учитывать шоковое состояние своего подзащитного, и взять на себя ответственность за решение вопроса -  куда вести дело?
Все четыре условных актора вышеописанного события — первоначальных следственных действий, имеют свои интересы в том, чтобы придать развитию трагического со-бытия из жизни А., или процессу  расследования  преступления, тот ход, то направление, которое отвечает их пониманию перспективы развития события, в контексте именно их целей и задач. Эти интересы, а следовательно и внутренние, личные или, как их ещё называют, «интенциональные» установки акторов события, находятся в диалектическом конфликте, не совпадают, и даже исключают одна другую.
Следователь, по нормам УПК РФ являющийся процессуально самостоятельной фигурой, оценивая совокупность имеющихся у него доказательств, владея информацией о фактических обстоятельствах дела, зная, что он «недокрутил» А и Б до квалификации их действий по более тяжкой статье Уголовного кодекса, имея соответствующее образование, опыт работы, полномочия, вероятно, будет вынужден дать указания оперативным сотрудникам собрать недостающую информацию, далее допросить участников и свидетелей преступления, каким то способом «мотивировать»  обвиняемого А, на признание и готовность под протокол допроса дать показания о наличии в его  - обвиняемого А., признаков более тяжкого состава преступления... Следователь для реализации своих целей, задач, и внутренних убеждений имеет соответствующие ресурсы: властные полномочия, помощь оперативных сотрудников, правом определять судьбу  обвиняемого А  на ближайший год — полтора, например,  куда отправить А.?, под стражу, или под домашний арест, накладывать ли арест на принадлежащее А. имущество и  денежные средства или нет и т.д.,
Другими словами, следователь имеет возможность значительно ухудшить положение обвиняемого А. Как бы цинично это не звучало, следователь может и улучшить положение обвиняемого А, в случае, если следователь  пойдет на встречу интересам обвиняемого А., и совершит коррупционное преступление. Однако это развитие со-бытия мы не рассматриваем, так как одним из условий проведения настоящего исследования является совершение поступка или действия акторов со-бытия в  морально-этическом поле, в каковое, со всей очевидностью, входит и юридически корректная реализация своих интересов субъектами действий.
Во вторых, столь примитивное понимание уголовного процесса, вновь, с высокой степенью вероятности, приведет к тому, что возникнет со-бытие уже нового преступления с новыми акторами-участниками-субъектами, что вернет наш анализ к началу исследования, и мы не провинимся ни на шаг, вступив на путь «дурной бесконечности» преступной воли, формирующей один преступный акт за другим. Нас, в конце концов, интересует теория речевых актов, а не закоулки девиантного сознания.
И в третьих, простой подкуп обвиняемым следователя, гипотетически возможный в юридической практике, исключает  приведенный на страницах настоящей работы анализ действий акторов события расследования преступления, фактически выхолащивая отношения всех субъектов со-бытия преступления и нивелируя многоуровневую сложнейшую архитектуру смысловых коммуникаций субъектов, причастных к  событию преступления, а также  мотивов действий участников коммуникативных связей, возникших в ходе  самого процесса расследования события преступления,   до примитивной вульгарной материалистической формулы: деньги-услуга-деньги. Услуга в сложных жизненных перипетиях не всегда тождественна наступлению и реализации интересующего результата события, она не приводит со 100% гарантией к тому, что данное, искомое событие наступит. Как говорится, если проблему можно решить за деньги, то это не проблема, а всего лишь деньги. Кроме того, уголовный процесс это всегда конфликт, где интересы участников этого конфликта обычно бывают противоположенными, поэтому при столь различной направленности интересов участников конфликта искомое событие может  носить компромиссный характер, не приводя к полной реализации интересов каждого из  участников события преступления2. Поэтому, профессиональные адвокаты-криминологи настаивают на том, что в уголовном процессе адвокат оказывает юридическую помощь подзащитному-клиенту, а не услугу потребителю,   так как при всей кажущейся  тождественности существа этих двух понятий: «услуга»- «помощь», можно  говорить только о схожести формы, но по своей природе, то есть по существу  это диаметрально различные категории. Аналогичные доводы можно отнести и к сфере образования и медицины. Услуга удовлетворяет потребность клиента, если же мы говорим о помощи, то автоматически возникает вопрос о создании со-бытия  т. е. некой ментальной конструкции, нашедшей свое отражение, или, если угодно, воплощенной в реальности. Субъект-объектные отношения трансформируются в онтологическое бытие-положение  Субъекта, некий континуум субъект-объект, а не в объект, противостоящий сознанию субъекта. Можно мягко поставить клизму, или сделать совершенно безболезненный укол в отдельной медицинской палате, но не вылечить заболевание и не спасти больного, равно как и на  ниве уголовного судопроизводства: можно написать самое умное и юридически выверенное ходатайство о прекращении дела, и получить получить обвинительный приговор с огромным сроком лишения свободы для своего клиента.
Словом, есть то, что лежит на поверхности, а есть то , что скрыто, т. е. существо вины в преступлении. Как вы понимаете, мы идем от юридической ясности, конкретности и точности, к тому, что скрыто и непонято. Пусть даже это только попытка, ну, или всего лишь поиск пути, или метода анализа обстоятельств дела....
***
Вернемся к  упомянутой выше задаче и взглянем на горизонт возможностей, открывающихся перед обвиняемым А., и способов, которыми он возьмется за их  реализацию. (два тезиса: плохой и очень плохой + пиложение и прекращение дла но никто не предлагал; раскрывается самость)
Очевидно, что А., не профессиональный преступник, а представитель «предпринимательского сословия», А. так же не профессиональный участник уголовного процесса, не юрист. Поэтому он  предпримет попытку разрешить возникшую проблему самым привычным для него способом: предложит откупиться от следствия, а попросту дать взятку. Отметим, что данное направление действий не только само по себе содержит новый состав преступления, тем самым, ввергая  наблюдаемого нами  объекта — обвиняемого А., в «дурную бесконечность» девиантного сознания и преступной воли, но и выходит за область нашего анализа:  мы исследуем юридически допустимый вариант развития событий, а следовательно, и логику действий акторов   «со-бытия» (сознание-бытие, т. е. нас интересует онтология события) в юридически корректном регионе действий.
По этой причине нам важна именно идеальная модель как юридического, так и этически допустимого  поступка А. в складывающейся  ситуации — привлечении лица к уголовной ответственности.   И она сводится для А. к трем вариантам:
Вариант 1, согласиться на предложение следователя. Признать вину. Назвать иных соучастников преступления. Предстать перед Судом за совершение тяжкого преступления с наказанием от 7 до 12 лет лишения свободы. Рассчитывать в дальнейшем на то, что при назначении наказания Судом будет учтено такое сотрудничество со следствием, что приведет к назначению минимально возможного наказания — 7-8 лет лишения свободы. Да, при этом весь период предварительного следствия А. действительно проведет в сравнительно щадящих условиях — под домашним арестом. Что, представляется, для А. в данный момент этого неприятного события, имеет важное значение.
Вариант 2, отказаться от признания вины вовсе и заявить о своей невиновности.  В этом случае А. ждет неминуемое СИЗО, о чем ему и сообщил Следователь. И далее, перед А. маячит  год-полтора под арестом в тяжелых условиях следственного изолятора, и иллюзорные  перспективы оправдательного приговора. А мы знаем  судебную статистику в современной России: только 0,3 % оправдательных приговоров в профессиональных Судах. Значит в 99,7 случаев из 100 А. ждет обвинительный приговор.
Вариант 2-1, признать себя виновным в совершении тяжкого преступления - «мошенничестве». В этом случае А. не берет на себя вину в совершении особо-тяжкого преступления («посредничество во взяточничестве), где минимальная санкция 7 лет л.с.. А. остается в парадигме старого обвинения по уголовной статье о «мошенничестве», где санкция от «0» до 10 лет лишения свободы. То есть нет минимального предела срока назначения наказания.
  Вариант 3. Ничего не предпринимать. Исходить из того, что у следствия есть только факт мошенничества, подтвержденный показаниями подельника А., обвиняемого Б. Да, это тяжкое преступление, наказание за которое от «0» до 10 лет лишения свободы. Однако, конкретную меру наказания, т. е. срок отбытия наказания назначает Суд, т. е. субъект, который вообще не имеет никакого отношения к первоначальным следственным действиям, и никак не участвуют в описываемых выше событиях,  и лишь гипотетически присутствует в нашем анализе на этой стадии. Словом, предстоящий суд за совершенное преступление А.,  состоится только в будущем. Это самостоятельная «узловая точка» в судьбе обвиняемого А., которую еще только предстоит распутывать участникам со-бытия — уголовного суда над А, при этом факторы, влияющие на ход суда над А., кардинально отличаются от аргументов, обстоятельств и фактов, которые рассматриваются А. на этой стадии уголовного процесса.
Налицо разрыв в материи события из жизни обвиняемого А., т. е. в фактах, обстоятельствах, внешних событиях, с которыми уже столкнулся А., и которые имеют или будут иметь в будущем различную интерпретацию, значение,  развитие, влияние на положение самого А., в зависимости, как времени их оценки(непосредственно после события преступления, иле же через год предварительного следствия), так и субъекта, их оценивающего (или следователь, или судья, или коллегия непрофессиональных судей - суд присяжных).   
Само собой, А. не понимает перечисленных выше критериев,  и возможных перспектив развития  своего дела. Не учитывает их и следователь, по той простой причине, что они находятся вне сферы его интересов, которые сводятся к тому, чтобы  процессуально оформить  раскрытое преступление, установить всю цепочку «мошенников» или же «коррупционеров», в зависимости от той или иной тактики, которую он изберёт, и, в конечном итоге,  привлечь А по более тяжкой статье, если таковая возможность у него появится.
Но тогда, кто  знает эти возможности? Кто понимает перспективы развития дела? Предполагает варианты развития событий и просчитывает их последствия? Кто должен иметь ответ на вопрос, куда вести дело? Какие ответы давать  на вопросы, на которые требуется ответить  здесь и сейчас, а эти ответы  имеют прямую  проекцию на будущее событие — решение в уголовном Суде над А., которое состоится только через год-полтора.  Потом, кто из участников анализируемого события - первоначальных следственных действий с А., вообще задастся этими вопросами? Ведь мотивация поступков-действий А., может лежать в простой парадигме: отправился домой — хорошо, а отправился в СИЗО- плохо, а что там будет через год-другой, поживем увидим...
Итак, мы понимаем, что этот Субъект (перед которым стоят указанные выше вопросы) - не А. Это и не  Следователь. Это и  не первый адвокат, который уже присутствует в деле. Напомню, по условиям задачи, он  «обслуживает» интересы А. буквально, исходя из примитивного понимания самим А. ситуации. 

***
Обозначив круг проблем, стоящих перед нашим анализом хода событий в жизни А., и его стратегии выбора своей позиции в условиях неопределенности, психологического шока и экзистенциального ужаса, самое время вывести «на ринг» ещё одного актора, который бы понимал как специфику уголовного процесса, так и метафизические проблемы, стоящие перед А.  Не скрою, задача не из легких — мне не встречались философы и этики на скамье защиты в уголовных судах, равно как и защитники умеющие с легкостью  формировать  смысловые конструкции в Суде,  интересующиеся сознанием своего клиента, а также понимающие механизм работы   «морального императива» И.Канта.  Правда, есть одно исключение, поэтому сделаю небольшую ремарку: это автор настоящего текста выдвинул два критерия поиска нового актора события в защите А., так как  текстом носит теоретический характер. И моя, автора, задача — создать концепт подготовки эффективной позиции в защиту подсудимого, посмотреть из каких элементов состоит эта позиция, и, впоследствии, подвести читателя к проблемам её артикуляции в реальном судебном процессе. Поэтому мною и были названы эти два критерия, которые, собственно, и определяют положение А., в данный момент времени его жизни. Это первые критерии, дальше будут и другие. А сейчас отметим — перед А. стоят , как вопросы юридические, так и проблемы этические. И ещё,  мною в условиях реальных судебных баталий  на ниве уголовной защиты встречались Мастера Защиты, которые выводили свою  речь в судебных прениях на уровень искусства. Но это  были не юридические речи, это были речи из другого регистра, правда сказанные по юридическому поводу, по обстоятельствам конкретного дела, речи о человеке, который предстал перед уголовным Судом. И в этих речах этика и закон шли рука об руку.   
Поэтому продолжим...В кабинете Следователя появляется второй адвокат, который, допустим,  понимает не только юридическую сторону проблем, стоящих перед А., но и человеческую, и он честно, разумно, добросовестно, законно и своевременно, как того требует Кодекс профессиональной этики адвоката, старается разобраться в ситуации, в которой оказался А.
Как мы видим, А больше  объект в данном со-бытии, в этих право-отношениях, где его привлекают к уголовной ответственности, нежели Субъект,  и в тоже время, эти со-бытия, эти правоотношения прямо связаны с А. Он плохо понимает, если  не понимает вовсе,  юридическую материю, в которой он оказался. Он действует в условиях неопределенности и вынужден действовать интуитивно. Отметим, что нам, как раз это и надо, чтобы вывести на поверхность такую человеческую сущность, как «Самость», и эти условия неопределенности, экзистенциального ужаса, психологического шока, в которых оказался А.,  идеальный набор качеств ситуации для неё — Самости, актуализации. 
Игра идет между Обвинением и Защитой, для А же остается только необходимость принять тот или иной вариант действий, предложенный его защитниками.  Очевидно, что первый адвокат в анализируемом со-бытии  расследовании преступления, уже начинает играть на стороне обвинения: он убеждает своего клиента А. согласиться на предложение следователя, и   обвиняемый А получает уже двух обвинителей, один из которых следователь, играет на стороне обвинения открыто (это его работа), а второй подспудно, тайно, так как в конечном счете его тактика и стратегия защиты приведет А. к скамье подсудимых на долгий срок причем за деньги самого А. Кроме того на скамье подсудимых оказываются ещё и новые фигуранты.    
И вот здесь есть один момент, на который я хотел бы обратить внимание моего читателя. Наш современник, американский философ С.Пинкер в своей  работе  «Рациональность»3 проанализировал то, как происходит  рациональный выбор человеком в тех или иных условиях неопределнности.  Например,  когда индивид сталкивается с необходимостью выбирать, в частности, по условиям задачи, заданной С.Пинкером,  получить одно пирожное сейчас, либо два, спустя 15 минут, или ещё пример от туда же уже для взрослых: получить 3,5 тыс. дол. от экспериментатора сейчас, или же 3,8 тыс, спустя месяц, т. е. разместив свои средства под 280% годовых. Мотив рационального решения испытуемого зависит от многих факторов, в основном выбор сводится к тому, что лучше получить синицу сейчас, чем потом журавля в небе. Но такое решение не всегда рационально, отмечает С.Пинкер,  в определенных случаях, когда риск просчитан, а выгода значительно превышает первоначальный бонус, то испытуемый склоняется к более выгодному результату, который только может наступить в будущем. И именно этот выбор, наступивший после анализа,  С.Пинкер называет рациональным. В тех же случаях, когда выгодный результат в будущем проблематичен, и риск не оправдывает средств, то  С. Пинкер отмечает: «Наше хладнокровное «я»  прекрасно осведомлено о том, что случится с течением времени и ...может загодя избавить себя от соблазна»4
Отдадим должное анализу С.Пинкера, и тем доводам, на которых этот анализ основывается, чтобы отметить, что А., в тех условиях, в которых он находится по условиям нашей задачи, рациональными установками руководствоваться не может. С.Пинкер американский философ, когнитивный психолог, работающий в утилитаристкой парадигме мысли. Поэтому в своем исследовании он оперирует  рациональными и понятными категориями  «выгоды и прибыли», а мы же действуем не на рынке, а в уголовном Суде, и вынуждены думать, какую тактику защиты избрать в условиях, когда перед клиентом стоит выбор между плохим вариантом развития событий и очень плохим. Но, что нам полезно взять у  С.Пинкера, так это мысль о том, что выбирает «наше холодное «Я», но  не рационально, как указывает Пинкер, а иррационально или же интуитивно. Никто из участников события с А. не может ему сказать,  сделай так то, и так то, и через месяц тебя ждет удача или «выгода и прибыль», как указано в задаче С.Пинкера. 5 Наоборот, А. совместно со своими юридическими советниками — адвокатами, ищет решение, которое в любом случае будет для него неблагоприятным. Руководствоваться принципом, что из двух зал надо выбирать наименьшее, так же не выход для А. Кто сказал, что данное решение, перед которым стоит А. в данный момент времени, приведет к более щадящим для А. последствиям. Любой ход развития событий проблематичен. Развитие процесса в любом случае приводит А. к плачевным последствиям.
Итак, обычный рациональный метод в  подходе к выбору стратегии защиты или позиции в уголовном процессе, мало что дает. Фактически он только увеличивает неопределенность. И тот и другой вариант для обвиняемого плохой. Рациональность С.Пинкера, или «холодное Я» в нашем примере  замерло от незнания. Уголовная защита это серьёзная вещь,  это вам не теоретический концепт обосновать. Поэтому, А, не зная как поступить рационально, отдал решение своей участи на откуп своим адвокатам. Напомню, А . заявил, что пусть сначала его защитники придут к согласию, как ему поступить, и он, после этого, такую позицию по своему обвинению и займет.
Но у нас на ринге 2 адвоката, которые по разным причинам договориться не могут. Один действует в утилитарситской прадигме, второй в этической. У них разное понимание стратегии защиты А. Поэтому мы вынуждены вновь вернуться  к позиции А. Какими критериями он будет руководствоваться?
Если рациональный подход нас не очень продвигает по пути понимания существенных вопросов вины индивида в событии преступления, тогда у нас возникает необходимость ввести  в наш анализ процессов формирования судейского усмотрения категорию из области иррационального. Методологически это вполне оправдано, так как законодатель, как уже отмечалось выше, прямо указал в УК РФ, что доказательства в уголовном процессе оцениваются на основании закона и совести. А совесть человека это никогда не рациональная сущность, это не понятие, а более общая категория, относящаяся к философской антропологии, этике, религии и т. п. Чтобы двинуться по этому пути иррациональных  ценностей, мы и выведем на страницах настоящей работы такую индивидуальную сущность, как Самость индивида, при этом наш анализ будет вестись применительно к условиям  уголовного преследования этого индивида.
Самость — это  антропологическая философская  категория, это понятие из области психоанализа, которая подробно исследована, обоснована и описана в различных филосовских и психологических работах. Не буду отнимать внимание читателя на различные подходы к данной внутренней сущности индивида. Подчеркну одно, то, что эти работы объединяет: «...истинная Самость человека раскрывается и показывает себя только тогда, когда человек столкнулся с безысходностью бытия6».  Для А. ситуация именно такова, как описывает её французский философ Жан Поль Сартр, поэтому неудивительно что два философа, принадлежащие к  различным направлениям философской мысли, оперируют одной и той же категорией — Самость(Ж.П. Сартр), «холодное «я» (С.Пинкер).
Проект С.Пинкера больше подходит для комедии, игры и праздника человеческой жизни, он находится в русле позитивной психологии, нас же интересует человеческая трагедия, и ответ на вопрос, как ее пережить с минимальными потерями, или вовсе оставить трагические события  в прошлом.
Допустим, первый адвокат не понимает эти уровни сознания, на которых А. принимает решение о своих дальнейших действиях по делу. Задача первого адвоката получить свое вознаграждение, оказав юридические услуги своему подзащитному в соответствии с поставленной перед ним задачей, тем более что внешние условия этому благоприятствуют: следователь не против не отправлять А, в СИЗО при определенных условиях, а А, эти условия готов выполнить, чтобы не оказаться под арестом7. 
Правда, есть одно но! Правилами адвокатской корпорации «Кодексом профессиональной этики адвоката», адвокатам категорически запрещается  получать «гонорар успеха» в уголовном деле, т. е. увязывать результат своей помощи  и денежное вознаграждение. Причина, почему столь категорическое требование содержится в Кодексе профессиональной этики  адвоката в уголовном процессе, думается, становиться ясна, в том числе из примера, анализируемого на настоящих страницах. Налицо внешнее этическое требование, которое императивно сформулировано в Кодексе профессиональной этики, и  формально нарушенное первым адвокатом. Этические требования это не законы и правила, это нечто большее, это ценности, в русле которых существует и функционирует действующий субъект. А конфликт с принятыми в профессиональной среде ценностями, воспроизводит работу структуры «вина-санкция», пусть даже, если последствия санкций не столь конкретны, как в уголовном праве. 

***
Вновь совершим небольшое теоретическое отступление, с единственной целью подробно исследовать  механизм принятия решения обвиняемым А., в экстремальной ситуации: перед ним на кону здесь и сейчас его свобода (он отправится под арест в СИЗО, либо домой), а в дальнейшем и его судьба, так как, именно здесь и сейчас,  он должен принять решение, по какой статье уголовного кодекса он будет привлечен к уголовной ответственности и осужден  в будущем - по тяжкой, или по особо тяжкой.  Ссылки выше, допущенная автором работы, на теории Стивена Пинкера и Жан Поль Сартра, сами по себе могут  быть интересны, но мало продвигают нас  в этом анализе, так как описывают только элементы личности А., которые участвуют в выработке решения. 
Можно ли «примерИть» эти две концепции?
В 80-е годы прошлого столетия американским правоведом, лингвистоми философом  Джоном Сёрлем была опубликована работа  «Рациональность в действии»8. Примечательно, что Сёрль, будучи прфессиональным правоведом, в данной работе не касался вопросов формирования суждения в судебном процессе, а описывал механизм его формирования, в общем и целом, т. е. в обычных условиях человечекой жизни. Но принципы формирования суждения, думается, будут полезны и для расмматриваемой нами темы.
Сёрль утверждает, что при  принятии решения, в мыслительном процессе и в работе сознания у индивида  наличествует  два разрыва. Первый, когда субъект действия  оценивает свои внутренние установки, интенции, желания, интересы, цели, т. е. тот процесс который присущ именно внутреннему «я» Субъекта, допустим,  тождественному «холодному «я» по  Стивену Пинкеру, которое, как он утверждает, точно знает как поступить, или той самой Самости по Ж.П. Сартру, которая и раскрывается в период отчаяния и безысходности.
То есть на этом уровне анализа действующего Субъекта  мы имеем дело  с внутренней, глубинной, психологической и мировоззренческой   работой внутренней сущности индивида с вопросом, какое решение выбрать. И факторы, которые оказывают влияние на  мотивы решения Субъекта лежат в универсуме права( на чем настаивает первый адвокат), психологии и этики(что пытается ввести в оборот второй адвокат). Думаю, теперь становится понятней,  ответственность адвокатов, действующих  «на ринге», в принятии решения обвиняемым А., так как их позиция кардинально и  неотвратимо меняет  положение А.
Выбор конкретного решения в условиях различных интенций, мотивов, желаний субъекта, часто взаимоисключающих друг друга, или противоречащих одна другой, или же дополняющих или  вытекающих одна из другой целей и интересов  Субъекта, представляет собой очень сложный процесс, тесно связанный с психической жизнью индивида.  Естественно, этот тезис Дж. Сёрля о первом разрыве в процессе мыслительной деятельности при принятии решения о том: «что делать?»,  относится к поступку рациональному, а не к тому,  когда речь идет  об импульсивном поступке, поступке необдуманном. Как мы понимаем, в нашем юридическом казусе, есть место и для такого поступка — эмоциональна окрашенного(ситуация для А. экстремальная), именно на него и рассчитывает следователь, выдвигая свое предложение А.
Рассчитывает на импульсивный нерациональный поступок, и первый адвокат, советуя А. согласиться с предложением следователя.
Мы же, исследуя рациональность поступка,  невольно сталкиваемся с одним из основных вопросов философской антропологии: кто мыслит? кто принимает решение? Так как решение, лежащее на поверхности, не оптимально, рациональность не охватывает все структуры сознания действующего Субъекта. Мы вновь подошли к границе рациональности, и стоим на пороге бессознательного: мотивы, интенции, желания, цели, это последствия внутренней психической жизни действующего Субъекта. Докажу это простым примером, как отмечалось А. не имеет отношения к профессиональной преступности, отсюда варианты развития событий: А. может признать себя виновным, а может и нет, он может назвать своих подельников, а может и не называть их, иное дело, когда мы имеем дело с профессиональной преступностью, любое «сотрудничество» с Обвинением, не допустимо. И это тоже осознанный внутренний  выбор конкретного индивида. Это также внутренняя установка сознания.
Чем интересна модель Джона Сёрля, так  это тем, что он постулировал и  сделал предметом анализа  два уровня сознания — внутренний и внешний.  Рациональное решение извечного русского вопроса «что делать?» предложено американским философом  через описание  мыслительного  процесса, и расчленение его на два уровня. Рациональность или рациональное мышление включает в себя:  обдумывание, анализ, учет, взвешивание мотивов своего решения-поступка, что собственно и происходит в так называемый «первый разрыв» мыслительного процесса,  и, во вторых, в его концепте это   второй разрыв в рациональности, -  определение внешних условий, оценка возможностй реализации своего внутреннего (интенционального в терминах философии сознания) решения, план по осуществлению своей цели в объективном, реальном мире.  Другими словами, в модели Дж. Сёрля рациональность это  не столько следование в мыслительном процессе законам формальной, аристотелевской логики, как то - соблюдение законов логических операций дизъюнкции, конъюнкции, инверсии, не столько процесс взвешивания вероятности наступления события, о чем говорит С.Пинкер на страницах своей работы, а  это процесс анализа  своих интенциональных, т.е. внутренних побуждений и придание им экстериорности, т. е. поиск путей их объективации, реализации, осуществление в реальности.
Только корреляция своих внутренних установок - интенций с внешними объективными  возможностями позволяет увязать цель и способ ее  достижения в рассматриваемой задаче: какое решение принять А. в своей тактике  защиты, и тем самым понять, какое решение, в его случае, будет оптимальным.
Итак, А. обозначил свой интерес, он выговорил свою интенцию -установку: «решить проблему» (в обывательском смысле этого слова), т. е.  он готов понести материальные издержки, чтобы его роль в преступлении никак не была процессуально закреплена.
Этот проект не может быть объективно реализован, так как следствие и прокуратура не согласны прекращать дело, сам А. уже в статусе обвиняемого, его намерение и готовность выплатить вознаграждение следователю само по себе уже может привести к совершению  нового преступления(ещё одного в дополнение к имеющемуся). 
Второй вариант решения со-бытия расследования преступления, находящийся в матрице рационального мышления следователя, сулит обвиняемому А. выгоду на первоначальном этапе следствия (он идет под домашний арест, а не в СИЗО), в дальнейшем резко ухудшает его положение: срок лишения свободы минимум 7-8 лет, конфискация имущества, многомиллионный штраф. И А. вроде как склоняется к принятию данного предложения, сформулированного в матрице рационального мышления следователя, так как он не видит все варианты развития со-бытия, а следовательно его (А.) решения не могут быть оптимальны.
Наконец,  третий вариант решения  проблемы А:  поступить так, как   ему это советует его первый адвокат, в матрице своего рационального решения - не допустить попадание своего клиента в СИЗО, и одновременно получить «гонорар успеха».   Как видно, это самый худший вариант для А., он расстается с крупной суммой денег, признается в  совершении особо тяжкого преступления, что в последствии приводит к крайне неблагоприятным последствиям для А и его семьи.  Учитывая, что 2 и 3 вариант развития со-бытия наиболее вероятен, так как он гипотетически отвечает интересам всех трех участников данного со-бытия, находится в парадигме их внутренних мотивов, желаний  и интенций, то это событие должно случиться в объективной реальности, если бы не одно но.
«Холодное Я» или «Самость» А., которые, как утверждают некоторые философы,  безошибочно знает, как поступить, актуализированное прибытием ещё одного защитника.
Очевидно, что А. надо спасать, поэтому мы были вынуждены пригласить к А. ещё одного адвоката, который бы понимал, как работает рациональность Субъекта, принимающего решения в условиях экстремума.
Итак, в этот момент  к А. приходит второй адвокат, на первом же свидании наедине, второй адвокат объясняет А. последствия принятия им решения двинуться по варианту 2 или 3 развития со-бытия, о которых говорилось выше. Наконец, А. может всмотреться в открывающийся горизонт возможностей развития   со-бытия без купюр, сокращений и иллюзий. И теперь он может сам выбирать между вариантом плохим — отправиться в СИЗО, и очень плохим: отправиться домой, но через некоторое время получить ситуацию ещё сильнее ухудшающую его положение. 
Финал развития события нам известен. Эти строки пишутся тогда, когда ситуация с А. разрешилась самым благополучным для него способом, о чем и было отмечено в начале главы. Упрек, который можно бросить автору в том, что легко описывать со-бытие после того, как оно завершилось, принимается. Только речь в данной главе не о процессуальном  развитии уголовного преследования А., не об успехах его адвокатов, не о юридических нормах и процессуальных решениях по его делу,  а о механизме, структуре, архитектонике смысла позиции в его защиту, и в конечном итоге  реализации  интересов  индивида, оказавшегося в экстремальной ситуации под уголовным преследованием. Поэтому юридические законы здесь трактуются умышленно однобоко в пользу подсудимого,  для этого необходимо вычленять логику  обвинения, что бы добиться контр-осуществления позиции Защиты.   
Очевидно, для того, чтобы сыграть успешно и добиться своих целей, второй адвокат должен понимать логику игры Обвинения, поэтому именно он должен обладать тем самым «холодным я», которое у А., хоть и предполагается, но оно пока не актуализировано, так как А. в случившейся цепи событий больше объект манипуляции, чем Субъект действия. Хотя выбор, который поставлен  перед А. другими участниками этого со-бытия обвинения, требует от него субъектности – жизненная  ситуация имеет к А. прямое отношение.
Поэтому именно  второму адвокату, как понимающему логику игры, и знающему юридические правила развития события, который к тому же  готов решиться сыграть и  взять на себя ответственность за развитие со-бытий с А., приходится  принимать решения, отчасти  вместо А.(он пока объект на этой стадии следствия), превратив событие, расследования преступления, в со-бытие, отвечающее, в конечном итоге, интересам А. иконтролируемое последним
А мы подошли к новой категории из философского проекта Жиля Дилёза «сингулярность» со-бытия. Однако, на этой стадии, когда с А. только случились все неприятности, сингулярности ещё нет. Создать сингулярность в защите А. это задача, которая должна быть решена как самим А., так и его защитником. Вместе с тем, сама категория сложна в своем понимании9, кроме того она прочно связана с этической рефлексией содеянного или ситуации в целом, она не может быть сформирована без А., при этом кто то из участников диалога, по меньшей мере, на своем опыте должен понимать, принципы её работы. Потому что мы выстраиваем концепт судебного суждения в диалоговой матрице, где позиция защищающей стороны должна обладать  этическими атрибутами суждения, чтобы присутствовать в условиях межличностной коммуникации. Простое артикулирование в суде правовых вопросов, не формирует  смыслового содержания конкретного уголовного дела, оставляя универсальность применимой нормы права к конкретному делу доминирующей. Сингулярность не возникает. Она присутствует в конкретном деле между фактом преступления, нормой права, личностью лица, совершившим преступление. То есть она требует выявления и выговаривания в речи.
***
Внешние, начальные следственные действия с участием А., где А. выступает в роли объекта этих процессуальных действий10, выглядят как диалог между всеми участниками события.  Это диалог, в котором принимают участие как все четыре субъекта вместе, так и в  сокращенном формате: в частности, любой из адвокатов А.,   вправе настоять на переговорах со своим клиентом наедине. Очевидно, что в каждом из этих форматов, коммуникационное поле для А. будет уникальным: между А и первым адвокатом, равно как, и между А. и вторым адвокатом, само собой между двумя адвокатами и обвиняемым А., когда они совместно обсуждают общую стратегию защиты, принимая решение, по какому пути двинуться дальше, наконец, следователь приступает к проведению следственного действия в рамках процессуального закона и начинает допрашивать А., где возникает свое коммуникационное поле, в котором участвуют оба  адвоката А.  и сам А. непосредственно.
Все субъекты этого коммуникационного процесса общаются в соответствии со  своими интересами, которым они свободно придают определенное смысловое содержание в их внутренней, глубоко аутентичной установке «Я», и внешней юридически- процессуальной форме: результаты этого «коммуникационного акта» фиксируются в юридическом протоколе.   Смысл у нас это другая сторона  юридической конструкции, её внутреннее содержание, который адвокат обязан в силу своей профессиональной принадлежности моментально создавать  в защиту своего клиента.  Ему для этого необходимо видеть весь процесс с участием А. от начала до конца.  Именно в этом  состоит отличие профессиональных защитников от случайно оказавшегося в следственном департаменте А, да ещё и в роли обвиняемого. Один профессионал, другой -нет. Субъектами и полноценными участниками данной коммуникации  являются следователь и профессиональные защитники. Последние, так сказать, ex officio и должны понимать происходящее, как с учетом своих юридических знаний, так и опыта. А.- не обладает ни тем, ни другим, поэтому он не субъектен, и второй адвокат( тот кто в состоянии сконструировать смысл и вытекающую из него позицию)  вынужден принимать решения за него, гипотетически, примеряя на себя, свалившиеся на А.  события. Он мгновенно прокручивает варианты, к которому склоняют А. следователь и первый адвокат: сейчас, в настоящий момент, А. привлекается по тяжкой статье, они переходят на статью особо тяжкую, далее, учитывает второй адвокат, не факт, что не отправят в СИЗО, могут и не соблюсти договоренности, имущество А., будет арестовано, санкция от 7 лет до 12, многомиллионные штрафы, обстоятельств , смягчающих вину А. в данном преступлении  не усматривается. Предложение о прекращении уголовного преследования в связи с добровольной явкой от следователя не последовало, да и её не было: А. был задержан, показания на не го ранее дал Б. Все эти аргументы в одно мгновенье промелькнули в сознании второго адвоката.  Интуитивное  понимание вторым адвокатом проблем, возникших перед А., было названо в его юридическом заключении для А..
Внутренний смысл, присущий второму адвокату, увиденный им в ситуации с А., был назван в речи. Речь была высказана, и услышана А.
Теперь перед нами А. у которого имеется два взаимоисключающих юридических заключения: один адвокат предлагает сознаться, второй отказаться.  Сам А. не понимает юридического смысла происходящего с ним события. Но, напомню, что А. также пытается выбраться из этой крайне травмирующей его ситуации: он  предложил совершить новое коррупционное преступление, чтобы про него забыли и не привлекали к уголовной ответственности. То есть А. прочно обосновался в роли объекта криминальных правоотношений, и не знает как из них выбраться, поэтому, как мы говорили выше, простим ему столь не высокий уровень правосознания.
Но А. субъектен в другом отношении. Его внутренний инстинкт самосохранения  работает объективно, и его подсознательная Самость минимизирует опасности и угрозы, которые существуют для индивида в угрожающей его существванию реальности. Да, обвиняемый А, не понимает те юридические вызовы, которые содержаться в правовом универсуме, в котором он оказался так неожиданно для себя, но в своей житейской, практической, обывательской  мудрости его инстинкты работают, как надо: не зря же он, добился крупных успехов на ниве предпринимательства. И этот инстинкт, «холодное «Я», или Самость ему шепчет: «Пусть адвокаты придут к какому то одному решению, и мне назовут его, а если они этого не сделают, он -А, не сделает ни одного следующего шага, для разрешения ситуации, пусть всё будет, как будет». Его Самость или «Холодное «Я» заявляет, положение уже невозможно улучшить, не буду ухудшать его ещё больше.
Сейчас мы покинем эмпирию юридического универсума, и перейдем в радикально иной регистр, коснёмся  области  работы языка.
Для А. всё случившееся это опыт непосредственно переживаемой жизненной ситуации, это временной этап, воспринимаемый его racio,  как жизненная трагедия. Это момент, когда А. во всем сомневается, когда он не знает , что ему делать, как поступить. Он пытается выпутаться, найти выход.
Этот негативный опыт образует точку рациональности и речь, её артикулирующую. Но рациональность, как мы видели выше, не эффективна. Она мало, чем может помочь А. Обвинение, совершенно правильно говорит в таких случаях, раньше надо было думать. Поэтому назовем эту точку «предельной точкой рациональности», так как за ней из рационального уже ничего не стоит. За этим рацио только страх, ужас, от предстоящего помещения в экстремальные условия СИЗО, т.е. эмоции и потрясение Самости,  «Холодное и рациональное «Я» замерло у этой черты и не может двинуться дальше.
Но опыт не исчерпывается этой предельной точкой рациональности, где racio и речь терпят поражение («Значит, ничего нельзя сделать?», - понимает А. Любой последующее действие только ухудшит его положение), там, где терпит поражение речь, появляется бессознательное, тоже знание, но структурированное как язык. В экстремальной ситуации, где индивид находится  между свободой и не-свободой, на арену выходит его Самость. Его racio встречается с  индивидуальной обезличенной сущностью - иррациональным. Опишу черты этой бессознательной сущности индивида, оттолкнувшись от работы Ж.П. Сартра, не вдаваясь в детальный  анализ  подходов к её -Самости, определению в различных философских концептах. «Я – это Эго как единство действий. Самость – это Эго как единство состояний и качеств»11.«Эго», – пишет философ, – „никогда не является безразличным к своим качествам, оно всегда “затронуто” ими»12. „Эго не характеризуется качествами пассивно, оно «поддерживает все эти качества благодаря реальному постоянному творению»13.“ О человеке нельзя раз и навсегда сказать, что он, в нашем примере, лживый или правдивый: он не характеризуется этими качествами, а постоянно воспроизводит их в своей деятельности. Впрочем об этом же экзистенциальные проекты К.Ясперса и аналитическая психология К.Г.Юнга.
Преступление, о котором мы говорим  имеет четкие критерии в своей структуре. Говоря в юридических терминах - состав преступления, где предельно ясно обозначены, названы, как его квалифицирующие признаки, так и элементы этого состава: субъект, объект преступления, субъективная и объективная сторона. Там же, где критерии не четки и юридическая мысль позволяет себе сомневаться в верной квалификации деяния, в помощь практикующему юристу идут постановления пленумов высших судебных инстанций, или же обзор практики по той  или иной категории дел.  Правда, и в этом случае остается место для сомнения, ожесточенных споров в юридической трактовке индивидуальных обстоятельств конкретного деяния. И не всегда в практической деятельности можно добраться до истины, столь важной в науке. В судопроизводстве  важна законность судебного акта, его соответствие устоявшейся судебной практике, формальная логичность выводов Суда, изложенных в судебном акте,  их непротиворечивость фактическим обстоятельствам дела. Пример, воля жертвы подавлена при помощи клофелина, её имущество похищено. Судебная  практика стабильно идет по пути квалификации данного деяния, как  разбойного нападения, ст. 162 УК РФ. Но тем не менее,  защите устоявшиеся судебные приговоры не мешают ставить вопрос о том, что жертва не подвергается угрозе при этом насилии,  она не испытывает испуг в момент преступления. Вещество ей вводится втайне от неё. Какое же здесь насилие, или угроза применения насилия, если жертва субъективно не воспринимает таковые действия против себя в момент преступления,  а следовательно, квалифицировать данное деяние, как разбой, необоснованно. Очевидно, что  рациональность в юридической доктрине и уголовной практике, уже сама по себе содержит проблематическое поле  и открывает место для дискуссии, какое решение выбрать? Повторюсь,  такие деяния квалифицируются в Судах, как разбой.
Но преступление имеет  не только юридическое значение, не столько  уголовно правовой смысл, запускающий механику  уголовного судопроизводства с  рутиной предварительного следствия по сбору доказательств, затем судебный процесс  с оценкой вины лица, привлекаемого к уголовной ответственности, потом ещё определение меры наказания, соразмерного содеянному, и, главное, справедливому. В преступном имеется и другая сторона, мы  же романы Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы» не читаем как судебную хронику. Нам интересен  человек,  его психология. И событие, с человеком  случившееся. А если посмотреть ещё внимательней, то нам интересна  игра   с этим человеком, каких то внешних и Высших сил, не поддающихся рациональному объяснению и схватыванию: в конце концов, будь Раскольников потверже в характере, вряд ли бы Порфирий Петрович довел бы его до раскаяния. Или довел бы?Происходи убийство двух старушек в наши дни, за это преступление ответил бы Николушка - рабочий, который по сюжету романа первоначально взял вину за их убийства  на себя, решив вдруг пострадать «просто так». Ещё совсем недавно признание вины в советском праве была «царицей доказательств». Второй пример из творчества Ф.М.Достоевского -  осуждение к 20 годам каторги Ивана Карамазова в результате судебной ошибки. Но тут вопрос, со-бытие, случившееся с Иваном Карамазвоым, не является ли  последствием того унижения человеческого достоинства, которое он – Иван Крамазов, ранее учинил вопреки всем человеческим, моральным и божеским  законам мелкому чиновнику Соловьеву, в результате чего последний  заболел и умер. 
Именно иррациональное или бессознательное сыграло с Иваном Карамазовым злую шутку — справедливость, в конечном счете, восторжествовала, он получили соразмерное наказание, правда, за преступление, которое он не совершал.
А чтобы уж ювелирно точно соблюсти иррациональные законы справедливости, Ф.М.Достоевский в эпилоге романа отметил, что и прокурор, так истово требующий признать Ивана Карамазова виновным, через год после этого процесса и сам представился.  Что ни говори, Ф.М.Достоевский разбирался в преступном лучше иных многоученых юристов, зная и о другой стороне преступления, относящего это понятие не только к рациональному, но и бессознательному, иррациональному.  Богу божье, а кесарю кесарево: прокурор, добившийся признания  Ивана Карамазова виновным судом присяжных, ответственен за осуждение Карамазова, и вот, пожалуйста, и ему отмерено наказание свыше. Карма в уголовном судопроизводстве работает, или нет?
Чтобы играть на этом уровне бессознательных сил и ирациональных законов и правил, надо знать и понимать эту другую сторону преступного.А для этого, по меньшей мере допустить эти факторы в анализ преступного. Предположу, может быть вызвав обоснованную, или не очень, критику специалистов по творчеству Ф.М. Достоевского, что его гений проснулся в тот момент, когда виселица ему была внезапно заменена 5 годами каторжных работ.  Может быть даже в тот момент, когда он услышал весть о помиловании на эшафоте. Эшафот -  место силы творчества  Ф.М.Достоевского, где он невольно испытал пиковые переживания,  которые, спустя 100 лет, опишет К.Ясперс, или та самая безысходность, в которой раскрывается человеческая Самость, о чем выше, ссылаясь на Сартра, отметил автор этой работы.
***
Снова зададим себе вопрос: что есть преступление? Это действие, от которого страдают, и которое отсылает нас к Другому: жертве, следователю, защитнику, суду, прокурору,  священнику... И ещё — преступление названо таковым в уголовном законе,
Преступление мы описываем не только особыми терминами — юридическими понятиями, но  и неожиданными метафорами, рисующими картину зла. Но каково бы ни было страдание и юридическое понятие  для его выражения, преступление это, прежде всего, действие, интенционально выношенное и сознательно осуществленное в реальном мире. Это действие отсылает нас не к больному состоянию ума, а, раз мы говорим об умышленном преступлении, к умыслу,  на страницах настоящей работы, замененному на философское и психоаналитическое понятие — «интенциональность», чтобы подчеркнуть водораздел между юридическим рациональным дискурсом и иррациональным этическим, психоаналитическим, теологическим. Всё, что располагается по ту сторону юридического,  будем относить  к процессу, называемым бессознательным. Преступление - это манифестация бессознательного, но наблюдаемое внешне - это девиация сознания. 
Но что это - «бессознательное»? Химера? Оно вообще существует, раз мы говорим о том, что оно бес-сознательное, т. е. не схвачено рационально? Его же невозможно помыслить. Тогда, как о нём можно говорить? Тем более нам юристам? Этот вопрос, вообще, научен? Каким законом определяется юридическое понятие совесть? А какой правовой доктриной она описана?
Приведу общеизвестный факт,  многие  клинические психологи крайне скептически относятся к термину «бессознательное», да и вообще к психоанализу во всех его проявлениях. Проблема в том, что научная парадигма в которой жил современный человек последние 500 лет, сама начала претерпевать трансформацию на рубеже 20\21 веков.. Теория Фрейда не верифицируема, теория Юнга не верифицируема так же. Поэтому с точки зрения Попера это не научное знание. Но эти теории эффективны в реальном мире. Всегда? Нет, не всегда. И это бег по кругу, до  бесконечности. 
Бессознательное — это, как не покажется парадоксальным, есть знание, но мы не можем получить его непосредственно. Повторюсь, требуется овладение специальным категориальным аппаратом и еще требуется диалог, опыт, помноженный на пристальное наблюдение за Другим. То есть мы говорим о системе, в которой по меньшей мере двое: клиент-адвокат, наблюдаемый- специалист, обвинение-защита, судья-защита, судья-обвинение... Получается, бессознательное это принцип, подход к пониманию процесса, в нашем случае уголовного.  Это означает, что мы не знаем бессознательного, не можем его уловить, оно неощутимо. Но мы даем ему имя. Что делает Фрейд? Он именует. В частности, он дает имя неожиданному событию: сну, внезапно посетившему  его пациента, и утверждает: «Здесь существует иное знание, которое в его концепте он называет бессознательным». Или оговорки, допущенные его пациентом во время психоаналитического сеанса. Или внезапной забывчивости... Но Фрейд идет дальше, он не довольствуется заявлением: «Вот бессознательное», этот термин существовал и до него у многих философов(например, у Лейбница), он строит на этом принципе психологический концепт, свою теорию. Он начинает с именования, и вещь или психический процесс начинает существовать. Процесс становится предметом дискурса. Ведь, именовать это не только присвоить имя, нужно вписать это имя в структуру, с которым это понятие или имя коррелирует: существует в единстве и вне его, как самостоятельное понятие, отвечая всем требованиям научного понятия, т. е. обладает качествами   — класс, вид, род; или - индивидуальное особенное, всеобщее, если использовать уже философские категории, позволяющие выразить сущность и смысл. Именование создает единство и порождает структуру. Пример: Фрейд именует, вещь обозначается и начинает существовать, единство разворачивается, так как понятие соотносится со структурой.
И вот бессознательное начинает существовать, оно вписано в структуру психической жизни индивида.
Фрейд упомянут автором, как родоначальник топики: Ид - Эго - Сверх -Я , и как  автор  означающего  сложного, скрытого, невидимого рационально процесса — внутренней психической жизни человека. В принципе, фрейдовская теория подсознательной жизни нам даст не много для исследования формирования диалогового характера уголовного процесса. Тем более, что классический психоанализ, в этом и заключается его недостаток, по  мнению автора, приводит к тому, что его применение как  метода анализа сознания участников со-бытия, абсолютно и неотвратимо ведет к фиксации и постулированию невроза в психическом состоянии индивида. Доминирование инцестообразных мотивов во фрейдовском методе, фиксация Эго на эдиповом комплексе ( убийство отца, чтобы занять его место), и вытеснение этой интенции, позволяет схватить и описать феномен психической энергии, скрытой в индивиде, но эта энергия подпитывается неврозом. В этом смысле — управление психической энергией, психологические проекты Адольфа Адлера, Карла Густава Юнга, Абрахама Маслоу, Ролла Мэя и др. психологов дают гораздо большие перспективы для  понимания психической энергии человека, её появления  и  управления ей.
В литературе по истории развития психологии как научной дисциплины, в общем то верно подмечено, что уже в 40-50е годы прошлого столетия практикующие психотерапевты задались вопросом, зачем  психологам  иметь дело с невротиками и девиантами, и не пора ли заняться психической жизнью «здорового» человека (Ролло Мэй и Абрахам Маслоу),  ну, или по меньшей мере нормального человека, существующего в обществе при обычных условиях14. Каждое из направлений этой научной психологической мысли в области постижения человеческого сознания представляет огромный интерес, и заставляет задуматься над загадками психики, и ответами, которые предлагают авторы этих психологических концептов, но нас интересует другое — как работает девиантная психика подсудимого, как она вписывается в структуру диалога в уголовном процессе, как появляется совесть в этом психическом процессе, и потом, как уже в этом диалоговом процессе создавать юридическую позицию в защиту одного из его участников.
Выше автор оттолкнулся от концепта Лакана, который подводит к пониманию того, как происходит процесс  означивания во-вне интенциональных, внутренних установок психической  жизни индивида.
Но в теории Фрейда совесть прямо вписана в психическую жизнь индивида. Она названа, обосновано её появление, описан механизм её успокоения.
Поэтому, после небольшого экскурса по миру психологических концептов, вновь обратимся  к бессознательному  — это некая виртуальная цепь событий, «высказываний», означиваний, которые умеют актуализироваться в своевременно «сказанном» Субъектом.
И здесь перед нами развилка, после которой психоанализ и юриспруденция каждая идет своим путем: психоаналитик добавит: «... которую субъект говорит, сам не зная того, что говорит»15. Пациент выговаривает то, что у него скрыто. Психоаналитик, используя специальные методы, дает клиенту возможность высказать то, что переживается им, может быть то, что пациент никому бы не доверил, кроме как своему психотерапевту.  Затем следует анализ сказанного, где и пациент и псизоаналитик стоят лицом к лицу с тем, что сказано пациентом, то есть рефлексия озвученного, далее определение методов «лечения» и т. д.  Очевидно, нам нет нужды идти в этом направлении, мы берем только  метод — диалог между психотерапевтом и пациентом.
Задачи  юриста-практика иные: во первых,  понять подсознательные интенции(установки) подзащитного, оценить, если хотите, степень девиантности его Эго, и, во вторых,  попытаться столкнуть сознание  клиента с этим «дефектом» сознания  на поле этической рефлексии.
Перед нами некая   «дуальность», т. е. двойной поток движения некой информации. Первая линия, рассказанная  подзащитным история о факте, поступке, деянии..., вторая, рациональный анализ этой информации в юридических понятиях его защитником. И мы вновь  перед очередной  развилкой.  Пойдя традиционным путем: анализ факта и интерпретация нормы,-  мы выходим на столбовую дорогу юриспруденции. Бесспорно это важное направление  анализа, по которому традиционно высказывается правовая доктрина и мы юристы причастные к ней  ex officio.  Но сейчас нас интересует не это направление, «мы пойдем другим путем...», тем, по которому юридическая мысль обычно не ходит, так как это не её предмет исследования. В этом диалоге клиента и его адвоката мы внимательно смотрим на то, как клиент излагает свою историю о поступке, и как адвокат подводит его рассказ под юридическое понятие, или же норму.   Для того чтобы  возникла архитектоника  смысла позиции и ей впоследствии было придана событийная аффективность, нужны две линии, но эти линии не традиционны в обычном юридическом понимании, как они даны в настояящем абзаце выше. Эти линии личностные, человеческие, субъективные, до-правовые. Зачем нам нужно исследовать именно эти линии в рассказе о  поступке подсудимым и интерпретацию нормы его защитником? Ответ прост, именно это судится Судом: «человеческое и только человеческое...», конечно судится по юридическим законам, правда, это уже вторичный процесс интерпретации факта, нас же интересует фундамент, основа здания нашей позиции и самое главное, как об этом говорить.
Бессознательное соединяет и связывает людей, так как бессознательное это язык, который соединяет партнеров по диалогу. «Бессознательное не индивидуально и не коллективно, но производится в промежутке, как уникальная сущность, проходящая и охватывающая и одного, и другого участника анализа»16. Мы, отмечает  Лакан, — существа наделенные языком, существа, которые не только говорят, но и в которых живет язык, и более того, мы -существа, которых язык превосходит, носители слова, которое нас обгоняет, опрокидывает и поражает.
Зигмунд Фрейд, означил скрытую психическую жизнь индивида в понятиях: Ид-Эго — Сверх «Я», отметил появление некой  психической энергии в  индивиде в результате работы этих структур. Эта энергия  связана с субъективно понимаемым Субъектом «удовольствием» и напряжением структур «Ид», когда невозможно это «удовольствие» снять, получить. Нормальная психичесая жизнь восстанавливается, когда напряжение уходит, а это не всегда связано с получением желаемого.  Осознанная психическая энергия  за счет вытеснения  механически приписывается субъекту действия, тем самым объясняя его намерения и мотивы поступка.   
У Лакана эта энергия связана с «наслаждением». Это очень сложное понятие в лакановском концепте,   которое раскрывается  в наслаждении-удовлетворении от  поступка-действия индивида. В обычном понимании  это понятие близко к содержанию «зона комфорта»: действие, полностью отвечающее интересам и внутренним установкам индивида, приносящее ему удовлетворение. Словом, речь идет о некоем подсознательном потоке, об интенции конкретного человека, его мотивах и интересах, если говорить  упрощенно уже в юридической терминологии. Но, благодаря психоаналитическому сеансу и работе врача-психоаналитика, этому бессознательному процессу придается осознанное направление, как бы смысл поступка.
Чтобы автору настоящей работы уйти от возможных упреков в увлечении фрейдизмом и лакановским психоанализом, приведу ещё концепт Михай  Чиксентмихайи опять же американского психолога венгерского происхождения, изложенном в работе  «Поток: Психология  оптимального переживания»( М. Альпина нон фикшн. 2018),   в которой автор также ведет речь об инвестировании или осознанном направлении этой самой психической подсознательной энергии как в экстремальных, так  и обычных условиях человеческого существования.
Во всех трех указанных выше концептах, посвященных человеческому сознанию и его подсознательным переживаниям, ведется речь о структуре смысла, и работе сознательного Эго по его пониманию-схватыванию-рационализации, и как следствии этой внутренней работы Субъекта,  приписыванию своего  смысла внешнему событию.  Этот смысл артикулируется телом, через речь.
Итак, бессознательное — это актуализированная актом говорения структура, имеющая свойство означающего: оно принадлежит как порядку именования-говорения, которое актуализируется через соотношение с понятием, так и порядку структуры — цепочки, которая её образует: денотация-манифестация-сигнификация (по проекту Ж.Дилёза) .
Означающее всегда остается артикулированным для цепочки других означающих. Означающие сцепляются в предложение, в историю, в миф и речь.   Они не предназначены для кого то, а предназначены для других означающих, с которыми они ассоциируются и ведут свою собственную жизнь означающего. По сути дела, означающее  - Имя, Наименование, соединяется с другими означающими в речи говорящего, вне зависимости от того факта, что я  произношу это означающее, или испытываю воздействие этим означающим. Субъект говорения следует по сети символического...и это не только субъект, но и субъекты, взятые в их интерсубъективности — коммуникации.     Поэтому как только означающее становится означающим для кого то, оно перестает быть означающим, и становится знаком.  Но это происходит посредством интерпретации означаемого Субъектом говорения.  Интерпретировать означаемое — значит придать ему смысл.

***
Рассмотрим связь между означающими в процессе диалога с Другим. Метонимическая17 цепочка бессознательных означающих — общая по меньшей мере для двух лиц: для адвоката и его клиента18, тогда как место Имени для метафорического означающего сменило своего носителя: изначально  это  был клиент, и вот в какой то момент возник Другой( в нашей модели- адвокат) и диалог между ними. Благодаря логической концепции бессознательного19, постулирующего что оно существует между двумя субъектами в диалоге, мы порываем с тремя рациональными предрассудками: хронологическим временем, эвклидовым пространством и отдельным индивидом. Мы больше не рассуждаем в категориях прошедшего, настоящего и будущего времени, ни тем более пространства как резервуара для того, чтобы указать место бессознательного, не определяем оное как структуру, принадлежащую одному Субъекту. 
Мы должны учиться думать иначе: научиться мыслить бессознательное вне времени, пространства и личности. Через психоанализ мы попадаем в мир платоновских идей, а в нашем юридическом универсуме мир справедливого и преступного, вины и санкции, искупления и наказания, ну или, прощения, или же без вины виноватого...
Это мир историй или мифа. Мы же говорим о диалоге и ищем место бессознательного в уголовном процессе. Просто нам надо понять как работает совесть в уголовном Суде.
В психоанализе бессознательное это поле, существующее между пациентом и психоаналитиком, в этом и состоит различие между психоанализом и наукой, психоаналитик воспринимает субъекта как материал с которым он работает, тогда как наука в принципе исключает субъекта, отвергает его, и оперирует «абстрактными понятиями», или объектом, противостоящим субъекту. Для научного юридического  дискурса, из которого мы все практикующие юристы  вышли: и Судья, и адвокат, и прокурор,  это является императивным требованием. Правда и здесь академическая наука столкнулась с парадоксом Гейзенберга относящегося к квантовой физике — принципом неопределенности, открытым немецким физиком в 1927 году, согласно которому объект наблюдения может изменяет свое значение и зависит от  оператора20. Если о таких парадоксах заговорили  в физике, в которой точность исследований, и классический детерминизм физических процессов, открытых  Ньютоном  ее основа, то, что уж говорить об уголовном суде.  Здесь сплошной принцип неопределенности, субъективная оценка, свобода усмотрения. Очевидно, что спор в суде и дискуссия на научной кафедре различны. В суде все зависит от судейского усмотрения — как Суд решит. Более того, обосновывая позицию подзащитного в Суде, мы адвокаты,  как нам кажется, стараемся  оперировать четкими юридическими понятиями, сформулированными  в юридической доктрине, применяя логические конструкции, дошедшие к нам от Аристотеля,  и внимательно следим за тем, чтобы они не были противоречивыми в своей основе.
Тогда почему возникла эта мысль у нашего коллеги около 100 лет назад:   «Скажу прямо: чем менее уголовные защитники — юристы по натуре, тем они драгоценнее для суда»21. А ведь эта мысль  адвоката С.А. Андриевского,  актуальна и по сей день. Да и настоящая работа всего лишь попытка  развить эту идею Андриевского с учетом последних достижений лингвистической, этической и психологической мысли. Сами юридические понятия, которым защита оперирует в уголовном суде, и которые, казалось бы, незыблемы, общеприняты и являются устоявшимся в юридической доктрине, уже могут содержать   в себе противоречия, понятие  не может быть безусловно истинным, если оперировать последним в  диалектике судебного спора.  А если вспомнить здесь то, что суждение о вине подсудимого в преступлении выносится Судом на основании «закона и совести»(ст. 17 УПК РФ), что есть прямая апелляция к иной логике, может быть трансцендентальной логике И. Канта, а может и к диалектической логика Гесиода, Гегеля, изучающая  объект в его развитии. Словом, это  ещё больше запутывает судебное дело, и суждение о вине в преступлении, к которому  предстоит прийти Суду в совещательной комнате.. 
В реальном уголовном суде стороны не оперируют абстрактными, теоретическими,  юридическими понятиями.  В гражданском ситуация обратная, в арбитражном суде - тоже. А в уголовном право применяется к конкретному индивиду, преступившему закон. Поэтому норма в праве существует как общая и универсальная, а преступное деяние соотносится и анализируется применительно к индивидуальному субъекту. Уголовный Суд применяет право к человеку. А значит и  способность анализировать своего подзащитного у нас защитников, т. е., по меньшей мере, оценить степень девиантности его сознания, личностный дефект в следовании им нормам морали, прямо связано как с квалификацией его действий, так и мерой наказания, которое Суд ему позже назначит. А чтобы подвести вас к пониманию этого тезиса, автором был использован выше концепт З. Фрейда, который первый описал структуру внутренней психической жизни человека, его «Я» ( да у Фрейда,  пусть, и невротика), и Фрейд же  выдвинул тезис о  наличии некой психической энергии в индивиде.
Жак Лакан развил этот концепт Фрейда о внутренней структуре человеческого  Psycho  — согласно его теории эта психическая энергия преобразуется в существование индивида посредством слова и речи, а внутри индивида правит бал « субъект бессознательного»,  и это ни личность, и ни «я», ни его имя, и ни его тело. Этот субъект  отсутствует в научном дискурсе, он никак не поименован в уголовной доктрине, а тем более и в позитивном уголовном законе, однако является ключевым для понимания девиантности сознания личности, привлекаемой к уголовной ответственности, разработки позиции  в защиту этого индивида, и всего хода уголовного процесса с участием этого бессознательного субъекта. 
Другие теоретические проекты в настоящей работе не менее  известных представителей психологической науки  и психоанализа упомянуты  с единственной целью, показать, что психическая  энергия это предмет психологии как науки, ею можно управлять по разному, в зависимости от целей работы психолога, по меньшей мере для того, чтобы  сделать  жизнь человека полноценной, насыщенной и интересной. Но нас адвокатов, профессиональных участников уголовного судопроизводства, подчеркну, интересует другой аспект этой работы с человеческим Psycho: каким образом её структурировать так, чтобы добиться поставленной цели  в уголовной защите.
И в этой связи, категория «бессознательный субъект», выведенная и обоснованная  Лаканом в его концепте, требует переформатирования. Лакановский «бессознательный субъект» рождается из лишения и из нехватки. Только представьте, пишет он, если реальное это место, где возможно ВСЁ, субъект бессознательного рождается именно там, где воздвигнуто препятствие невозможного. Думаю, очевидно, что это аргумент психоаналитика, «раздвигающего» сознание пациента. И он не про нас. Этим аргументом  нельзя оперировать в диалоге со своим подзащитным. Перед нами другая задача: не психо-коррекция личности, а конструирование личности для реального  уголовного Суда.
В юридическом мире реальное - это только предел  действительного, но до действительного существует  возможное. Как его актуализировать?   Мы не поднимаем самооценку клиента, а защищаем его от уголовного преследования правоохранительной машины, всегда превосходящей его и защиту по силе. У неё власть и возможности, а у нас слово и речь. Скажете, силы, очевидно, не равны? Ну, как действовать! До того как будет сказано слово и произнесена речь, существует  понимание и бессознательный субъект, ещё до встречи Самости  со своим рациональным сознанием - Эго. Напомню,  в истории философской мысли есть миф о Давиде и Голиафе. Там силы тоже были не равны, а чем всё закончилось?
  Поэтому начните подготовку к речи в его защиту  с понимания своего доверителя.
Пусть адвокат убежден в своей правоте, в том, что его юридическая позиция в защиту своего  клиента обоснована, филигранно выверена с имеющимися в материалах дела доказательствам, и юридически безупречна.
Это не сработает! Этого мало!
Помните  о принципе неопределенности Гейзенберга! В позитивном праве он обосновался изначально и прочно. Суд — это орган право-прменения. Позиция в защиту может быть ошибочна, только потому, что это позиция защиты, у обвинения свои выводы и взгляды на это дело, и, по какой то причине, Суд разделяет именно их. 
Адвокат, может быть, слишком вовлечен в судьбу своего подзащитного. Обычно так и бывает. Мы все люди, и перед нами человек, нуждающийся в помощи. Но Судья, постановивший обвинительный приговор, также убежден в обоснованности своих выводов, в их логичной последовательности, непротиворечивости доказательствам, имеющимся в деле, а также соответствию  приговора устоявшейся судебной практике и нормам закона. Равно, как и следователь ранее, будучи процессуально самостоятельной фигурой, пришедший к выводу о наличии состава преступления в действиях вашего клиента в ходе предварительного следствия. Что им противопоставить? Как добиться контр-осуществления именно своей позиции?
Ответ: начать, по меньшей мере, с оценки девиантности сознания своего клиента и реконструкции личности
***
Теперь, после краткого теоретического экскурса в область психоаналитических теорий и понятий, вновь вернемся к описанию юридического казуса, с которого и была начата эта глава.
Итак, чтобы описать механизм  формирования  суждения в юридической сфере, мы должны рассматривать подзащитного, не только как юридического субъекта, означенного в юридической доктрине и позитивном праве субъектом преступления, подпадающего под четкие  критерии  материального уголовного  права, но и шире — как индивида, наделенного сознанием, которое имеет свои законы функционирования, и в котором наличиствует  бессознательный субъект, и, естественно,  учитывать его возможную  социопаталогию, как следствие девиантного сознания. Для аффективной речи, речи порождающей событие,  защита должна четко уяснить, что наш клиент не только лицо — субъект преступления в юридическом смысле слова, но и индивид со своими уникальными чертами сознания, личность, со своими проблемами и девиациями в развитии. Предмет речи в уголовном Суде не состав преступления и анализ практики по аналогичным делам, это только результат нашего  высказывания, следствие нашей позиции, то, к чему мы подводим Суд, защитник формирует и высказывает суждение, называемое здесь позицией, о человеке, обвиненном в преступлении.
Суждение выносится о человеке, совершившим преступление. И уже сама конструкция суждения - субъект суждения, есть проблематическое. У нас появляется огромное поле возможностей для высказывания, в котором юридическая оценка содеянного занимает свое прочное место. Дело за малым: перевести возможное в действительное, и сделать его реальным.
Таким образом, встреча всех четырех субъектов события — привлечения А. к уголовной ответственности и проведения первоначальных следственных действий с наим, закончилась в этом раунде боевой ничьей. Следователь не смог продвинуться в своем интересе и обосновать наличие более тяжкого состава преступления в действиях А.   Обвиняемый А. , оказавшись в ситуации экстремума, и понимая, что каждое его действие ведет к непредсказуемым для него последствиям, и  только может  ухудшить  его положение, избрал позицию: пока его два адвоката не договорятся между собой, как ему поступить, он не сделает ни шагу. Его бессознательный субъект, его самость, проявила осторожность: «Не знаешь что делать, ничего не далай», - сказал ему его внутренний голос. И А. отказался совершать какие либо действия. Первый адвокат, также не реализовал свой материальный интерес, так как не смог изменить меру пресечения для А., в итоге  А. оказался под стражей, но зато и не ухудшил положение А. в перспективе уголовного суда. Что позволило второму адвокату, который видел развитие процесса в целом,  выработать позицию в защиту А., которая позволила минимизировать неблагоприятные последствия для последнего.
Как мы видим, каждый из субъектов описываемого события, создавал свою виртуальную  схему-перспективу развития со-бытия. И старался следовать ей.  Но превратить возможность в  действительность, а действительность довести до реальности, получилось только у  второго адвоката.
Произошло это в результате переплетений   интересов всех акторов события преступления, которые ещё даже не выступили на сцену в тот момент, который мы описывали выше, например,  сам Суд состоится только в будущем через год-полтора, но оценивать будет со-бытие, которое происходит здесь и сейчас при производстве первичных следственных действий с участием А., следователя и адвокатов А. Интегрирование, учет, анализ, структурирование этих интересов в конечном итоге привело к искомому результату:  положение А., по завершении этого не самого  приятного временного отрезка его жизненного пути, получило финал  в удовлетворительном для него ключе.
Со своей стороны предположу, что  мы имеем дело со структурой смысла уголовного преследования, и, как следствие (что, собственно,  защиту и интересует), смысловым каркасом позиции в защиту обвиняемого, опирающейся одним своим ребром  на существо обвинения по  конкретному уголовному преступлению, а вторым - на личности акторов-участников этого конфликта-события.