Уголовная защита. Теория судебного суждения. Гл. 3

Публикуется на правах рукописи.

Глава 3. Реальное и номинальное суждение. Предмет, содержание судебного суждения,  и примкнувший к ним  смысл.  Реальность смысла.


Говоря выше  о понимании, мы подчеркивали некую двойственность во всех его проявлениях. Эта двойственность — диалектическое единство и противоречие  предмета и содержания знания. Эта двойственность сохраняется и в суждении, в том, ЧТО говорится. Однако, то О ЧЁМ говорится, также содержит двойственность: видимость и интерпретация этой видимости. Пример этой ментальной модели кантовская «вещь в себе». Отсюда, предмет и   содержание суждения различны.  Во всяком юридическом суждении мы находим, с одной стороны, отсылку к эмпирическому объекту, к факту, к явленности преступного в объективном, наличном, реальном  мире, который   может быть описан языком юридической науки, в частности, выражен  понятием «состав преступления», что, собственно, и позволяет  судить о преступном нам юристам - участникам уголовного процесса, высказываться о нём,  т.е. в результате чего преступное становится предметом рационального дискурса; с другой, мы имеем дело с нравственными категориями, мы соотносим факт явленности преступного с категориями  справедливость, вина,  совесть, т.е ментальными конструкциями гораздо более многообразными, сложными, общими, на первый взгляд эфемерными, и потому  кажущимися индифферентными по отношению к юридическому понятию - «состав преступления».
« Мы имеем что то ввиду, мы думаем о чем то, и об этом предмете мы, что то  знаем, и высказываем. И смысл всякого знания состоит в устанавливаемом этим суждением отношения между предметом и содержанием.»1. Другими словами, нравственные категории уже включены в юридическое суждение, они как бы идут рука об руку с юридическими понятиями. Однако, это вовсе  не значит, что каждое юридическое суждение содержит и моральную оценку преступного деяния. Тогда бы мы столкнулись с поверхностным морализаторством, вовсе неуместным в уголовном Суде. Нет, речь не об этом, само юридическое суждение подводится под категорию справедливость, сами юридические умозаключения о виновности, должны быть артикулированы  в модусе справедливого, быть соотнесены с ним. И уже из этого становится ясным, что не каждое суждение должно быть произнесено, не каждое умозаключение озвучено, выговарено, произнесено. В конце концов, мы защищаем, обвинителей хватает и без нас. Сказывается только то, что идет в защиту клиента, но понимание того, что происходит с клиентом, как его деяние соотнесено со справедливым, как видно, гораздо шире, чем просто  суждение о юридическом, т.е. выходит за юридический универсум мысли.
В этой соотнесенности факта поступка и идеи справедливости кроется архитектоника   смысла позиции  в защиту подсудимого.
Анализ понятий предмета и содержания суждения в лингвистическом значении подводит к выводу, что не всякая пара понятий, содержащаяся в суждении, как в его исходном, так и в конечном пункте, с точки зрения смысла суждения может быть признана его «предметом» и «содержанием». Смысл автономен, он просматривается между предметом и содержанием суждения. Для этого мы вынуждены сузить семантику  понятий «предмет» и «содержание» суждения, уйдя от более широких определений «то о чем мы говорим», и «то что мы говорим», к   их объективному логическому  смыслу, в котором мы имеем отправную и конечную точку знания, то, что в строгом смысле слова функционирует в суждении, как S (субъект) и P  (предикат).
«Предмет» и «содержание» суждения  тождественны понятиям подлежащего и сказуемого в предложении,  не в шатком психологическом(экзистенциальном) смысле слова, а в строгом логическом, в том случае, если  содержание самих понятий  предполагает определённое  одностороннее  направление в их взаимном отношении друг к другу, то есть:  переход от понятия А к понятию В определен не свободой или произволом мысли, а коренится в самом содержании понятий, так, что переход от А к В, имеет значение перехода от основания к следствию в одном регионе мысли. Всюду, где мы имеем строгую соотнесенность двух понятий: где А столь же мало мыслимо без связи с В, сколь В — без связи с А; оба понятия логически равноправны, и потому не содержат повода для распределения между ними ролей логических подлежащего и сказуемого в предложении.
Не будем мы учитывать в нашем анализе  и суждения, в которых вообще не имеется ни подлежащего, ни сказуемого в логическом смысле слова, например, тетическое суждение: « Не виновен!». В этом смысле нам юристам проще, нежели нашим коллегам из лингвистического цеха.  так как наша задача сводится к анализу зарождения   смысла суждения, в самой соотнесенности основания и следствия, или субъекта ( S)  и предиката ( Р)  суждения друг с другом. Поэтому нам достаточно признать, что соотносительная, непосредственно обратимая связь двух понятий (А и В), имеющая место в рассматриваемом суждении, дает возможность каждому из двух понятий играть роль и подлежащего, и сказуемого, так как эта связь означает, что каждое из этих понятий в суждении есть и основание, и следствие другого. Там, где А строго соотносится с В, там А в такой же мере есть основание В, как и В -основание А. ( Пример: «Т. совершил кражу»  и «Кража это преступление» = «Т совершил преступление»).
В лице рассматриваемого типа суждения мы имеем пример суждения, которое, имея только один регион мысли ( суждение о преступном), может быть выражено в двух разных лингвистических формах.  Если смысл суждения определять через  подлежащее и сказуемое предложения, то становится ясно, что предмет и содержание суждения не тождественны логическим основанию и следствию. То есть отождествление  «предмета» и «содержания» с подлежащим и сказуемым в нашем анализе не обязательно. (Например, «Т. совершил кражу». «Кража это преступление» = «Т виновен в преступлении». Равно как и наоборот,  «Т. не причастен к краже». «Кража это преступление» = «Т не виновен в преступлении». Как видим, логическая связь предмета и содержания двух разнонаправленных суждений отсутствует в предложении, но предложения говорят об этой связи — основанию вывода о виновности. )
Исторически мысль об основополагающем значении «подлежащего» и «сказуемого» в суждении появилась на почве аристотелевской логики, для которой суждение есть (положительное или отрицательное) соотношение между двумя понятиями, и которая в основу логического анализа вообще кладет идею понятия. Но в современной логике достигнуто общее соглашение, что понятие не есть элемент, логически предшествующий суждению, и что суждение не есть механический продукт связывания понятий. Из этого следует, что исследование суждений не может начинаться с предвзятого допущения в нем частей, символизируемых, как  S  и Р (субъект и предикат), а , наоборот,  эти части, их значение и границы их необходимости должны быть ещё уяснены через анализ суждения в целом.2  Уяснение сущности суждения, не как простого (внешнего) отношения между понятиями, а как внутреннего единства, есть основная мысль в том числе кантовской теории суждения3
Тогда возникает вопрос, в чем усматривается подлинный предмет и содержание понимания? 
Мы имеем суждение «А есть В», где А и В суть понятия, которые соотносимы друг с другом, относятся к одному региону мысли, и располагаются именно в этом определенном порядке следования.
Какова сущность такого соотношения? В каком смысле одно понятие вытекает из другого, а первое понятие является отправной точкой для мысли, которая в своей логической связи приведет ко второму понятию?
Очевидно, что суждение « А есть В» не может быть истолковано как логическое тождество А и В. Два разных понятия никогда не могут быть тождественны. А. есть только А, и не может быть не-А., следовательно, в этом смысле, оно не может «быть» В. Поэтому, «А есть В» может только значить:  от А мы вправе и должны перейти к В, или А связано с В.
Что здесь предмет суждения? Можно ли сказать, что мы говорим об А и находим его связь с В, т. е. что предметом суждения является А? 
Но А, как таковое А., в изолированном своем содержании не имеет в себе ничего, кроме именно своего внутреннего содержания: А. - есть только А. Если бы мы в нем самом открывали его связь с В., то оно было бы уже не А., а АВ.  Открыть в самом А, как таковом, его связь с В., значило бы признать, что А есть не только А, но вместе с тем и не-А.,  т. е. значило бы вступить в конфликт с законом противоречия, и тогда всякое суждение  было бы очевидной нелепостью.
С другой стороны, если мы скажем, что предметом суждения «А. есть В.» является не А. как таковое, а именно А. в его соотнесенности с В., то наше суждение, избегнет нарушение закона противоречия, но превратиться в пустую тавтологию, так как примет форму «АВ есть В». Ясно, что проблема суждения «А есть В» не разрешена, так как в понятии «АВ» уже скрыто готовое суждение «А есть В». Очевидно, что перенести готовое суждение в предмет (субъект???) суждения и затем утверждать, что суждение повторяет этот свой предмет, не значит объяснить природу суждения4.(Лосский Н.О. Введение в философиюс.116-118). Итак предмет суждения, то, о чем высказано в нашем суждении, что оно «есть В», не может быть ни изолированным, ни А, уже связанным с В. 
О чем тогда  предмет (субъект???) суждения?
Очевидно, что предмет суждения это ни чистое А, и не-А, связанное с В, а именно А, в его связи, с чем то иным вообще. Содержание А, о котором до нашего суждения мы не знали, с чем именно оно связано, но которое мы с самого начала  мыслим связанным с чем-либо вообще, определяется теперь как связанное именно с В.
Схематически это может быть выражено так: « А есть В» = Ах есть В.
Понятие А только потому может служить логическим подлежащим, т. е. содержанием, из которого вытекает новое содержание, что оно берется не отвлеченно, не только в своем собственном внутреннем содержании, а как выделенная сторона, с самого начала связанная с некоторым неизвестным. Всмотримся теперь в символ Ах. Он означает: А. в связи, с чем то неизвестным. Но это что то не присоединяется, как отдельное содержание к чистому А. Символ х принципиально отличен от всяких содержаний А.В.С, ведь в противном случае мы имели бы здесь снова суждение «А есть х», которое вновь должно быть истолковано, как «Ау есть х», т. е. у нас бы был регресс в бесконечность. Напротив единство Ах дано сразу и совершенно непосредственно; это есть первичное единство определенного содержания с неопределенностью, и лишь посредством неосуществимой до конца «формулы вычитания» мы потенциально можем говорить о чистом А в его отличии от х.
Как Вы понимаете, уважаемый читатель, нас интересует именно это «х». Поэтому предположу, что секрет творческой силы  «субъекта=предмета=подлежащего» в «суждении-высказывании-предложении» состоит в том, что оно  с самого начала  мыслится, как обозначение, чего то более широкого, чем его внутреннее содержание, как понятия. И этот излишек, первоначально мыслимый  в форме неизвестного «х», опосредуется далее как В'.5
Но если основа суждения «А есть В» («кража есть преступление») лежит в понятии Ах(Допустим: «Это не справедливо!») , то необходим ещё дальнейший анализ. Психологическое или рациональное А - «кража» (или Ах - «Это не справедливо!») может быть для нас очевидным, и наш интерес тогда может сосредоточится на переходе от него к В («преступление»). В то же время логическое суждение «А есть В» («кража есть преступление») остается непонятным, так как непонятен производный элемент (от А к В («от кражи к преступлению»), почему мы утверждаем, что А есть В («кража есть преступление»), а не С («находка», например, или же политический смысл этого же суждения: «грабь награбленное» (Прудон), или «экспроприация экспроприаторов» (В.Ленин), нет понимания и с подлинной отправной точкой - А(кража). В понятии Ах («Это не справедливо!») уже содержится знание, т. е. суждение, и это суждение есть основа знания «А есть В» («Кража есть преступление»).
Но здесь мы сталкиваемся с противоречием: с одной стороны, мы видели, х не может быть отделено от А и противопоставлено ему в суждении «А есть х» («Кража есть справедливость», как видно, Прудон и В.И.Ленин так не считали, а придерживались противоположенного мнения), с другой стороны,  если Ах («Кража это не справедливо!») есть знание, оно должно иметь определенный предмет и содержание. Если мы примем за основу, что предмет и содержание равнозначны логическому подлежащему и сказуемому в предложении, т. е. двум понятиям, по своему содержанию стоящими в порядке логического следования, то мы никогда не выберемся из этой антиномии, ибо таких двух отдельных понятий здесь вообще нет. Но если вне всяких допущений мы непредвзято вдумаемся в значение символа Ах («Кража это не справедливо!»), то нам нетрудно будет уяснить его смысл, каковы бы ни были объективные трудности, в нем таящиеся. Ах («Кража это  не справедливо!»)есть логически первая определенность, связанная с чем то неопределенным, или точнее, - так как мы здесь имеем дело не с внешней  связью двух обособленных элементов, а с неразрывной сопринадлежностью двух относительных моментов — Ах (Кража это  не справедливо!) есть единство первой определенности с неопределенным («Справедливое»).
Что это значит?
Берем конкретный пример. Перед нами суждение: «кража есть преступление», в котором понятие «кража» явственно играет  роль логического подлежащего ( в соответствии с вышеприведенным критерием). Это суждение, как и всякое суждение, не есть чистое тождество. Если бы понятие «кража» и « преступление» имели тождественное содержание, то у нас не было бы вообще почвы для суждений, и основанных на них умозаключений.  Но мы знаем, что в нашем праве связать содержание «кражи» с содержанием «преступление», и это право основано на том, что под понятием «кража» мы мыслим не только данное содержание в узком смысле ( не только «взятие» чужого без согласия другого, да ещё и в тайне от него, но и деяние, предусмотренное нормой уголовного закона,  ибо, в ином случае, кража есть только действие, поступок и больше ничего). Но  содержание кражи  мыслится в связи с каким то  неопределенным избытком: переживанием потерпевшего от утраты своей вещи,  умыслом «воришки» на «взятие» чужого,  возможностью обратить изъятое в свою собственность и обогатиться, соотносимостью данного поступка с нормой уголовного кодекса и т.д.. и наоборот, «взять чужую вещь»  - взять на время в связи с крайней необходимостью, а затем вернуть вещь, ошибиться в предмете, полагая, что она (вещь) принадлежит тому, кто её ошибочно  взял, или взял то, что было ранее потеряно, но не присвоил и т. д.
Вопрос, откуда взялся этот  избыток, которому говорящий Субъект  придает различные модусы смысла-содержания: юридический - «кража есть преступление»; этический — «красть не хорошо»; научный — «кража есть состав преступления»; религиозный- «не кради», «кража есть грех»?... В чем он, этот избыток,  заключается? Как  это - «х», может изменить весь смысл суждения о вине в «преступном»? Кто дает существование этому «х»?
«Кража» в смысле специфического содержания, определяемого законом тождества, изначально мыслится как момент некоторого более широкого целого, а иначе это явление и не может мыслится. «Кража» -  это значит: «нечто, в чем есть специфический момент присвоения чужого имущества, при этом уголовно наказуемый поступок, но и этим значение этого слова не исчерпывается». Именно потому, что это нечто не исчерпывается значением слова «кража», я могу открыть в этом слове и нечто другое, - смысл: «не справедливого вообще» - и вот мы уже на пороге рационального процесса формирования юридического понятия; «греховное вообще» — и вот у нас возник повод порассуждать об искушении, вине, покаянии, а может  даже помыслить  принцип: не судите и не судимы будете; «медицинское вообще» — и как следствие  повод обсудить, чем вызвана  невнимательность, или забывчивость, и не пора ли обратиться к соответствующему специалисту, медицинскому на этот раз; «этическое вообще» — разве  жизнь никому не нужной старухи ничего не значит раз, есть возможность разрешить материальные проблемы неопределенного круга лиц (это , как вы понимаете, отсылка к сюжету и идее романа «Преступление и наказание»); «педагогическое вообще» — ребенок не удержался от искушения и втайне взял игрушку из детского сада, и вот родитель объясняет ему, что нельзя брать чужое; и так далее...
В формуле Ах («Кража это не справедливо!») мы имеем , следовательно, не сложение, а вычитание; синтез А+х («Кража» в соотнесенности с категорией  «Справедливо\Несправедливо») обусловлен анализом, который из х («Справедливое\несправедливое») впервые выделил А («Кражу», как соотнесение поступка с этической категорией). Суждение, имеющееся в знании Ах («Кража это не справедливо»), может быть выражено как «х есть А»( «Не справедливое есть кража»). Только потому, что А выделилось, как первая определенность из х вообще, оно и связано с ним или с его остатком. Иначе говоря: х («Справедливое»), как понятие «чего то иного чем А»(действия- поступка), есть логический остаток из понятия «чего то вообще», которое в данном суждении определено как единство А с не-А (понимание и поступка-действия и несправедливого-преступного). Суждение констатирования первого содержания — суждение, дающее понятие Ах («Кража это не справедливо»), и лежащее в основе всех других дальнейших знаний, - есть выявление этого А (кражи как преступного) из хаоса неопределенности (действий-поступков), вскрытие, что предмет суждения вообще имеет «это» содержание, соотнесен со смыслом «справедливое/несправедливое». И именно потому, что А ( понятие «кража») как бы вырастает, как очерченная форма, из хаоса неизвестного, оно всегда и неразрывно окружено неизвестным.
Итак, суждение «А есть В» («кража есть преступление») есть производная форма знания, опирающаяся на первичную форму «х есть А»( не справедливое иесть кража). Первая форма есть синтез двух содержаний;  вторая,  - основная, это уже не синтез, а анализ и полагание одного содержания, присущего двум понятиям или категориям. Эти две формы суждения необходимо различать, как суждение синтетическое и тетическое, следуя терминологии Гуссерля, в первом случае суждение связывает два понятия, во втором — осуждение полагается себе равным, и не предполагается никакого основания отношения или различения, т. е. некая задача, задаваемая некоему основанию. Все типы суждений означают выделение первой определенности из неопределенного нечто, все имеют схему «х есть А» («Не справедливость есть кража»).Будучи логически первичной формой знания, они присутствуют во всяком понимании. Синтетические суждения производны от тетических и включают их в себя: «А есть В» («Кража есть преступление»), как мы видели равнозначно «Ах есть В» («Кража есть мысль о не справедливом/справедливом и к тому же есть преступление»). Но, так как Ах(«Кража не справедлива»), означает «х есть А»(не справедливое есть кража), то суждение «А есть В» («кража есть преступление») при окончательном раскрытии своего смысла должно быть понято в значении «х, которое есть А, есть вместе с тем В» («не справедливое, которое и есть кража, к тому же есть вместе с тем и преступление»). Если же, не различая двух отдельных содержаний, уже осуществленного и осуществляемого в данном суждении, мы захотим выразить полный смысл суждения, то получим формулу «х есть АВ» («Не справедливое есть преступление кража»). «Синтетическое суждение содержит в себе тот же строй, что и суждение тетическое: в обоих неизвестное определяется, выявляется в своем содержании; только в одном из них содержание просто, в другом — сложно и содержит определенный переход от одной определенности к другой.», - описывает этот момент С.Франк.6
Понимание направлено на неизвестное, и это неизвестное  есть именно то, «о чем оно говорит» в логически точном смысле этого выражения; и всякое знание определяет это неопределенное, говорит о нем что то, и в этой вскрытой определенности неизвестного — всё равно, проста или сложна эта определенность, обнаруживаема ли она непосредственно (как в тетическом суждении) или через промежуточные ступени (как в суждении синтетическом) состоит содержание суждения. Мы видим: первая же попытка уяснить суждение с его логической стороны приводит к той первичной его форме или основе, в которой предмет и содержание обнаруживают свой особый, основовполагающий смысл (в нашем случае суждение о справедливом), не совпадающий с функцией логического подлежащего и сказуемого(1. А совершил кражу;2. Кража это преступление; 3. А. совершил преступление). Подчеркиваем: в логическом смысле подлежащее и сказуемое суть понятия, связанные в суждении соотношением логического следования. Грамматически, а в известном смысле и психологически, в суждении «х есть А» х есть подлежащее, А сказуемое суждения.
Логически же это вообще не возможно, ибо х (Справедливое\Не справедливое) есть вообще не какое либо особое понятие или определенное содержание, из которого могло бы следовать содержание А («кражи»), а напротив, совершенная неопределенность, чистое «нечто» в противоположность всякой определенности, всякому «это». Х («не справедливость») есть обозначение неизвестного, которое в нашем суждении определяется, как  А («кража»).
Именно это соотношение мы называем соотношением между предметом и содержанием суждения. Франк предлагает обогатить традиционные наличные значения понятий «подлежащее» и «сказуемое», новым значением: «трансцендентальным подлежащим и сказуемом», в  отличие их от логических7. Для нас существенно здесь уяснить, что соотношение между логическим подлежащим и сказуемом,  S и Р (субъектом и предикатом), есть не первичная основа суждения, а требует для своего пояснения анализа суждения, который приводит к схеме х есть А. Поэтому рассмотрение понимания должно начинаться не с рассмотрения соотношения между S и Р(субъектом и предикатом суждения), а с рассмотрения соотношения между предметом суждения и его содержанием. Это есть лишь особое выражение того, что формальная логика или логика понятий, должна в юридическом универсуме опираться на иную логику, логику смысла.
Соотношение между предметом и содержанием знания есть первичная двойственность, на которую опирается всякое суждение и которое образует его  смысл. Всякое суждение заключает в себе указание на неопределенный предмет, на который оно направлено, и на содержание, которое оно вскрывает в предмете, и которым его определяет. Мы видим теперь, что деление на предмет и содержание не только не совпадает с делением на логические подлежащее и сказуемое, но, так сказать, и не параллельно ему: содержанием суждения мы должны признать совокупность всех определенностей в суждении, всё равно, относятся ли они к подлежащему или сказуемому ( т. е. в суждении «А есть В»(«кража есть преступление») - совокупность определнностей АВ (преступные действия-поступки), а предметом суждения неопределенность, подвергающуюся определению в содержании( суждение о справедливом). Различие же между «подлежащим» и «сказуемом» есть лишь различие по логическому порядку определения, или, иначе говоря,  по относительной близости отдельных определенностей к предмету. Конечно, это не мешает нам в каждом отдельном сложном суждении говорить об «уже определенном предмете», и в этом относительном смысле причислять содержание подлежащего к составу предмета, отличая от него содержание сказуемого; и эта возможность объясняет нам, почему деление на подлежащее и сказуемое имеет все же связь с делением на предмет и содержание. С этой точки зрения мы получим два понятия субъекта суждения: субъект суждения вообще, или субъект в основном смысле, под которым мы разумеем все целое, определяемое целостным содержанием суждения («преступное»), и субъект суждения производный, под которым мы  разумеем предмет, уже определенный содержанием подлежащего и определяемый содержанием сказуемого. В приведенном выше примере: «Кража есть преступление» основным предикатом суждения  будет совокупность реальности, определяемая связью понятий  «преступное» (допустим элементы понятия  «состав преступления»),  субъектом же, или производным знанием будет «кража». Надо только помнить, что производный предмет предполагает всегда предмет основной и логически указует на него, как на последнюю инстанцию.
Итак, всякое понимание имеет дело с ещё неизвестным предметом, который ему ещё только предстоит познать, вскрывая в нём или приписывая ему содержание.  Схема «х есть А» («Не справедливое есть кража»), в которой выражена природа всякого знания, полагает, во первых, что мы знаем то, чего мы не знаем, ибо х (Справедливость»\ «Не справедливость») , с одной стороны, есть неизвестное, то чего мы ещё не знаем, и что мы лишь должны определить, Но, так как мы говорим о нем, значит оно уже присутствует в нашем понимании, мы знакомы с ним — иначе как бы пришла нам в голову мысль о нем? Что такое есть вообще понятие неизвестного? Как понять категории в их неопределенности? Как мыслим символ х, понятие «нечто», принципиально отличаемое от всякого «такого» и «этого», абсолютная неопределенность, которая, несмотря на отсутствие всякого содержания, все же есть не ничто, а стоит , как некоторый точно осмысленный термин, в нашем знании? Это есть первая сторона загадки. Во вторых, схема «х есть А» (не справедливость есть кража)  означает, что то , чего мы не знаем, есть для нас основа и носитель того, что мы знаем. Ибо, если в х («Не справедливости») мы находим А («кражу») , то это значит, что А действительно принадлежит х («Не справедливости»), содержится в ней; определить неизвестное  значит усмотреть в нём  присутствие чего то неопределенного.
Смысл понимания состоит в проникновении в неизвестное, Те содержания, которые мы высказываем, не выдуманы и не свободно созданы нами: мы убеждены, что они действительно лежат в самом предмете суждения, и только это сознание превращает понимание  в смысл. Знание есть не свободная, оторванная от своей основы совокупность содержаний - А,В,С («кража», «грабеж», «разбой»); знание есть комплекс суждений «х есть А,В.С...» (не справедливое есть «кража», «грабеж», «разбой» и т. д., –  «преступное» вообще), то есть содержания  в их укорененности в неизвестном предмете («Справедливое\Не справедливое» и нашем умозаключении об этом). Где мы имеем только определенное (чистые содержания А,В,С...пример, «грабь награбленное»), там нет понимания; понимание предполагает связь известного с неизвестным, понимание имеет своей опорной точкой неизвестное.
Первая сторона вопроса очевидна сама собой; она дана в символе х, в понятии неопределенного, неизвестного предмета, которое присутствует в каждом акте знания. Не столь понятна вторая сторона загадки. Для уяснения её обратим внимание на то, что х неведомый носитель и субстрат определений, присутствует в знании не как пассивный, познавательно бесплодный элемент; в нем таится, напротив, последняя санкция знания. Предмет есть, и намеченная, и осуществленная, цель знания; предмет, как х (вывод о справедливом), есть неведомая область, к которой он стремится, которой должно овладеть понимание; но, когда этот же предмет, уже в качестве познанного предмета, всецело охвачен и покрыт содержанием, это содержание рассматривается не как нечто, извне присоединившееся к нему, а напротив, как нечто, лежащее в недрах самого предмета суждения о преступном(а значит и справедливом), и лишь для нас, для понимания, впервые открывшееся или проступившее наружу. Замечательное своеобразие предмета, выраженного символом х, состоит в том, что он в известном смысле соединяет в себе совершенную неопределенность с абсолютной, идеально законченной определенностью. Понятие «определенный» обладает двояким смыслом, смотря по тому, имеем ли мы  в виду его грамматическую форму, как прилагательного, или как глагольного причастия, говорим ли мы о том, что само по себе или в себе определено, или о том, что нами определено, т. е. есть итог определения. В первом смысле предмет понимания является абсолютно определенным, самим идеалом всесторонней определенности без малейших пробелов. Предмет не сам по себе,  а лишь для нас, для нашего понимания о нём есть неизвестное, неопределенное, хаос; сам по себе он есть полная определенность, абсолютная сторона содержательности.
Под предметом понимания, следовательно мы разумеем неопределенную для нас и подлежащую определению законченную полноту определенности. Обозначая его, как х (умозаключение о «справедливом», ранее указанной мною в бинарной форме, требующей своего определения: «Справедливость\не справедливость»), мы характеризуем не его собственную внутреннюю природу, а лишь его функциональное место в составе нашего знания о нем. Определения предмета не творятся нашим пониманием, а именно лишь познаются им — сами по себе они (определения) существуют в предмете независимо от всякого нашего знания о них. Таков, по крайней мере, смысл который мы придаем нашему знанию: знанием мы называем лишь такие содержания, в отношении которых мы убеждены, что они существуют независимо от своей познанности, т. е. присущи предмету как таковому, даже когда этот предмет есть для нас только пустое, совершенно неведомое х. Таким образом, у нас не только имеется понятие чего то неизвестного, но мы сверх того заранее знаем, что это совершенно неизвестное, как бы таит в себе всю полноту знания. Нам не просто доступен, наряду с известными содержаниями, непосредственно непроницаемый туман неизвестного, окутанные этим туманом, мы заранее знаем, что за ним скрывается бесконечное богатство аболютно ясных форм (Франк С.Л. С.42). И поэтому когда эти формы предстают перед нами, мы убеждены, что не мы их сотворили, а что перед нами раскрылось лишь то, что «само по себе» было уже прежде. И только это убеждение — убеждение, что известное нам содержание есть именно содержание предмета, т. е. лишь вскрыто нами из глубины самого предмета, не имманентно присуще нашему знанию, делает это содержание подлинным знанием.
При таком уяснении понятия неизвестного предмета, как цели знания, становится очевидным, что проблема предмета есть ни что иное, как проблема отношения между «знанием» и «реальностью» - вопрос о том, как, и по какому праву, мы доходим до понятия независимо от нас и от «наших представлений» существующей реальности, и по какому праву, далее, мы  признаем «наши представления» знанием определенностей, присущих самой реальности. Короче говоря, это есть проблема трансцендентного. Только эта проблема поставлена в самой общей, чисто логической  форме, хоть это и есть самая точная форма. Всякое понимание, совершенно независимо от того, на какую специальную область оно направлено, направлено всегда на трансцендентный предмет, на неизвестное, и претендует на овладение содержанием самого этого трансцендентного предмета.
Основная проблема трансцендентности, как «наше сознание» или «представления в нас» относятся к внешнему миру? При всей сложности и разнородности предпосылок, из которых исходит теория познания Канта, несомненно все же, что у  самого Канта проблема трансцендентности ( проблема «вещи в себе»)  поставлена — если сосредоточится  на основных, существенных чертах его теории — в широком, основном своем логическом смысле, т. е., как проблема возможности опыта или познания вообще, в особенности в исследовании трансцендентальной аналитики. В этом отношении «обыденное сознание», не ведающее никаких проблем теории познания, и поэтому не нуждающееся ни в каких формулировках, учитывает фундаментальную двойственность между предметом и содержанием совершенно правильно, во всей её универсальности.  Предмет или «реальность», она всюду во всех областях знания, противопоставляет самому знанию о нём, или отвлеченному от предмета содержанию знания. Реальность, со всей полнотой своих определений, мыслится существующей независимо от того, что в ней познано или выявлено, в качестве содержания знания. Во всех без исключения областях человеческое знание фактически ограничено и подвержено ошибкам, ибо всюду предмет знания, «как он есть на самом деле», не совпадает целиком с содержанием нашего знания, - с тем. «что нам о нем известно».
И это не только теория, не какое то «построение», как либо толкующее структуру понимания. Это есть просто смысл, имманентно присущий всякому  явлению  знания, первичная и непосредственно обнаруживаемая структура всякого знания, которой с одинаковой неизбежностью подчинены все люди. Однако, в дальнейшем нам придется обосновать раздвоение знания на независимо от знания существующий предмет и на содержание знания о нём.
Понимание, выраженное в «позиции по предъявленному обвинению», есть не что иное , как имеющийся в сознании момент трансцендентного: соотнесения  конкретного или  вывода о вине с внешней идеей «Справедливого». Это не значит, конечно, что «трансцендентный» значит недоступный пониманию, принципиально недостижимое понятие в нашем исследовании. Все же мы говорим  о знании, т. е. в конченом итоге «трансцендентное» должно быть схвачено в понимании, и явлено на поле реального, правда, для этого мы должны изменить подход к анализу и выработке позиции, признав, что юридические понятия и этические категории и ценности,  о которых также говорится в уголовном законодательстве, есть конструкции различные в своей основе. Содержание трансцендентности  позиции защиты по предъявленному обвинению заключается, таким образом, в том, что эта позиция никогда не дана в своей определенности  непосредственно, а наоборот, имеется всегда лишь в форме х, т. е. существует только в возможности, в потенциале, в неизвестном, которое требует своего означивания, чтобы быть актуальным. 
Своеобразие этого типа суждения заключается в том, что по крайней мере часть их содержания не дана в «имманентном материале», а привлекается из-вне, причем это привлечение может опять таки иметь разные степени сложности. Воспринятое здесь, есть лишь отправная точка, либо совсем не входящая в состав знания, либо образующая только часть этого состава. Содержание знания, присущее самому «предмету», тому о чем говорится, явно шире имманентного материала предоставленного для понимания, и лишь проникая в это не данное содержание, я могу лишь что либо высказать о вине подзащитного в позиции в его защиту.    
Из имманетного материала я и строю  «содержание позиции», на основании данного имманентного материала я утверждаю, что х - предмет сам по себе, т. е. бытие8, выходящее за пределы воспринятого, и потому непосредственно неизвестное, обладает определенностью  «преступного» или «несправедливого» или наоборот «справедливого».  Правда, знание, здесь , в комбинировании многих разрозненных «фактов», хотя материал для знания  дан совершенно непосредственно, но содержанием понимания этот материал  становится в результате  особой переработки, в состав которой необходимо входит акт расширения сознания за пределы налично данных фактов: мы судим о праве, о справедливости, о личности, о вине, о страдании жертвы... Только потому, что видимый мной материал, фиксирующий факт деяния, я соотношу с идеей правового — ментальной конструкцией «состав преступления»,  и далее выше,  идеей «справедливого», я могу выносить суждение о преступлении, о поступке, о действии, как свойстве некой реальности, ранее названной нами «преступное»; в противном случае, я мог бы только вынести суждение о том, что «кто то взял, что то», применительно, допустим, к примеру, упомянутому выше. И здесь, следовательно, я имею х, неизвестный предмет, через проникновение в который  я узнаю его определенность, а впоследствии и сужу  об этом.
Здесь мы подошли к предельному типу рационального  знания — знания об имманентно данном. Дальше мы выходим за его пределы, мы уже судим. «Вижу» ли я сразу сложную или простую определенность — это безразлично; но я именно  сразу вижу её, и высказываю только то, что мне «дано», и именно в пределах ее данности. Я воздерживаюсь от всякого утверждения о том, что было и будет вне момента восприятия, и ограничиваюсь  констатированием, что передо мною в данный момент стоит какая то определенность. Смысл суждения, тот самый х, ограничивает себя именно тем, что мы выше назвали «имманентным материалом знания», и противопоставили его всему трансцендентному. Структура такого знания - х, бесспорно, своей особой «имманентностью» отлична от всякого иного, «предметного»,  в узком смысле слова, «опытного»  знания. Тем не менее, это знание также не имеет чисто имманентного содержания. Это знание творится. Оно становится реальностью, в следствии этого творения-осуществления. Как бы это не казалось странным, но и оно, это знание,  предполагает выхождение за пределы данного, и за границы видимого. В сознании отражается, как некоторое многообразное, и безличное «это», которое затем определяется, например, как мелькнувшая рука, взявшая какой то предмет, но признав  действие - «это», как «рука взявшая какой то предмет», я сказал о нем, строго говоря, уже больше того, что я вижу: я признал, «что, кто то, что то, у кого то взял», т. е. уже указал на его отличие от простого действия, поступка. Следовательно, я установил его отношение к другим, уже не воспринятым, а лишь мыслимым данным, например: а было ли согласие того, у кого взят предмет?, тем самым я определил место этого знания в ряде иных возможных умозаключений. И содержание этого вопроса, уже порождает не просто невыразимое «это», «некий поступок», «абстрактное действие», оно предполагает понимание того, чего не содержится в отдельном восприятии:  логическую связь с иными определенностями. Что здесь есть, какое то преступление, мы знаем, следовательно, потому что данный нам материал, мы связали с необъятным полем не-данного, то есть, лишь проникновение в х - в неведомый предмет, дает основу нашему знанию.
Таким образом, мы видим теперь, что всякое понимание,  поскольку оно имеет определенное содержание, - а именно поэтому, оно и становится знанием, — неизбежно направлено на трансцендентное, имеет дело с не данным непосредственно х-ом.
Правда, мне могут возразить, что содержание понимания, не вмещаясь в переживание, и не совпадая с имманентным материалом, все же дано нам совершенно непосредственно в качестве знания: «кто то у кого то что то взял», - уже подразумевает знание определенного изменения в реальности происходящего. И этот довод со стороны здравого смысла в некотором смысле совершенно правомерен.  Весь вопрос заключается лишь в том, каков этот смысл. Допустим, «было взято то, за что ранее было заплачено», или «было взято то, за что ранее было заплачено, но без согласия того лица, у которого это было взято», или « … с согласия этого лица», или « лицо, у которого взяли, и так собиралось это передать», или «.. отдать не сейчас, а чуть позже» и т. д. Мы нисколько не сомневаемся, что в известном смысле суждение «кража это преступление» совершенно очевидно и непосредственно. Но оно очевидно и непосредственно именно как проникновение в не-данное содержание: это есть непосредственное уловление не данного, а не простая, первичная наличность самого определения: физического процесса, взятия, у кого то, то чего то.  В конце концов, «кто то, у кого то, что то взял» имеет и обычный гражданско-правовой смысл.
Мы называем «кражей», взятие чего то, у кого то при определенных условиях, и соотносим это с  понятием «состав преступления» в своем умозаключении, только через отсылку к категориям: Вина, Личность Справедливое.
Доведенный до отчаяния человек, взявший чужой кошелек, чтобы купить себе кусок хлеба, и как то прокормиться, совершил кражу? Да, совершил. Но потерпевший не стал обращаться в органы МВД, «не дал делу ход»,  понимая всю ситуацию, в которой оказался «воришка». И вот суждение в его юридическом смысле: «кража это преступление», оказалось ложным, и не столь очевидным, о чем мы, только что и утверждали, а всё из-за того, что потерпевший-жертва таким образом понял категорию «Справедливость» и применили её в конкретном индивидуальном деле. «Ему 1000 рублей были нужнее, чем мне», мог посчитать он. И, как мы понимаем, это  суждение о «Справедливом», также уместно.  «Только содержания , рассматриваемые в связи с другими содержаниями, или как члены более широких (хотя конечно же , только идеальных) комплексов, дают основания для суждения», - отмечает по поводу этой логической цепочки С.Франк в своей «Логике».9 
В суждении об отвлеченно общем ( в  тетическом  суждениии, например: «Это не справедливо!» «Это преступление!»)  то, на что направлено понимание, есть идеальная, вневременная сторона реальности, по логическому своему существу только «мыслимая», и потому, никогда не «данная». Анализ понимания, таким образом, подводит нас к мысли, что понимание  во всех своих областях и формах всегда направлено на неизвестный, выходящий за пределы имманентного материала. Понимание и есть проникновение в этот неизвестный предмет  – х, его прояснение и определение, и наконец, применение, что особым образом отличает юристов-практиков от юристов-преподавателей или теоретиков, в какие бы ученые тоги они не рядились: филологов, правоведов, психологов или философов.
Итак, мы постулировали, что в синтетическом суждении присутствует   некий х, от которого зависит содержание нашего суждения. Далее, мы признали, что источником этого х, является субъект, который выносит это суждение. Этот х является объектом усмотрения Субъектом, артикулирующим суждение. При этом, так как указанный х зависит от Субъекта, его артикулирующеего, то х может быть различен, в зависимости от того, кто это суждение выносит.
Вопрос, что нам делать с этим знанием об х, равно, как и самим х, остался не проясненным. Поэтому нам надо продолжить свое хождение  по закоулкам человеческого мышления, вспомнив на минуту, что кроме суждений синтетических, есть суждения аналитические, которые формируются совершенно по иным логическим законам. Более того, чтобы сформировать позицию в защиту  по предъявленному обвинению, нам потребуется именно аналитические суждения.  Напомню об основных отличиях синтетических суждений от тетических и аналитических.  В синтетическом суждении Субъект суждения (тот, кто говорит и мыслит) в каждом новом суждении что то прибавляет в знании к уже существующему знанию. Синтетические суждения как раз характерны для рационального знания, для высказывания о том, что Субъект суждения видит и наблюдает. Синтетическое суждение развивается в парадигме формальной, аристотелевской логики, суждение подчинено категориальному аппарату: класс-вид-род. Как видно, подчинение наблюдаемого объекта этой рациональной матрице, уже прибавляет в нашем знании, а, соответственно, и в суждении, о чем то. Например, кража это преступление против собственности, а вот убийство это уже преступление против жизни и здоровья. Или кража это преступление небольшой или средней тяжести, а вот убийство — это уже тяжкое или особо-тяжкое преступление. Из приведенных примеров видно, как в нашем суждении объем информации, и как следствие знания, прирастает, добавляется к уже существующему знанию.
С тетическим суждением, думаю, всё более менее ясно. Фактически, это утверждение, которое отвечает законам тождества. «Идёт дождь», - например, если на улице идет дождь.  Или: «Человека убили», если перед нами труп, например. Как мы понимаем, перейти от суждения тетического к суждению синтетическому не так сложно. В самом синтетическом суждении, содержаться понятия, которые должны отвечать закону тождества, т. е. соответствовать объективно наблюдаемой реальности. В синтетическом суждении много тетических суждений. Да и подчиняются они практически одним и тем же законам логики.   В нашем последнем примере тетического суждения каждый из юристов может в любой момент времени начать формировать синтетические суждения в смысловом ряду: это убийство произошло в результате умысла, или необходимой обороны, или были причинены тяжкие телесные повреждения, которые уже впоследствии повлекли смерть человека и т. д.
Очевидно, что правовая позиция по конкретному уголовному делу всецело должна отвечать законам синтетического суждения, и формальной логике. Иначе мы столкнемся с абсурдом, т. е. суждением не обладающим смыслом, т. е. бессмыслицей. Вот почему, очень часто, наши коллеги, которые «с блеском» в парадигме формальной логики доказывают в уголовном Суде, что черное, это белое, сразу же выскакивают из парадигмы нормальной коммуникации — диалога: они становятся не интересны Суду, время дорого, думает Судья, а адвокат работает на клиента, с пониманием отмечает Он. В приговоре будет стандартная оценка таких доводов, что то в духе того, что они- эти доводы, опровергаются иными собранными по делу доказательствами, чтобы уйти от ответственности. Глаза Бога, о которых говорил С. Пинкер выше, смотрят куда то в другую сторону, но уж точно не на наше дело, и судьба нашего подзащитного Ему становится сразу безразличной.
Дело в том, что уголовный процесс развивается в  диалоговом окне. Это диалог. Формальная логика и синтетические суждения, хоть и ведут к истине, но эта истина не формирует реальность, она сама-в-себе не реальна, она рациональна, может быть виртуальна, имагитивна,  а следовательно не дана нам в ощущениях. Реальность в диалоге творится. Она формируется здесь и сейчас, теми, кто участвует в диалоге, и в процессе диалога. ...они высказывают свои суждения... И суждения, которые высказываются участниками диалога, подчинены иной, отнюдь, не формальной аристотелевской логике, субъектом суждения( то о чем говорится, о чем высказываются стороны) в диалоге является сущность, предмет усмотрения,  а предикатом — обстоятельства, которые являются существенными для лица-Субъекта, выносящего суждение. Словом,  основания суждения.  Думаю, понятно, что для каждого из лиц, участвующих в диалоге, сиречь, стороны уголовного процесса, эти существенные моменты диалога, по поводу которых высказываются участники диалога, так вот эти существенные моменты для каждого участника диалога, индивидуальны, личностны, уникальны.  Два юриста-три мнения, это сказано как раз по этому поводу. Спор может быть бесконечен, если он не прекращен Судом, или третьим, который собственно, и присутствует в юридическом диалоге, чтобы прекратить обмен суждениями, и вынести свое суждение, окончательное (ну, на этой стадии процесса), автором которого Он и является, как  независимый посредник в диалоге и споре  - Судья, выносящий суждение о вине по справедливости на основании собственной совести. Очевидно, что здесь работает другая логика.
Поэтому, если мы говорим о позиции в защиту по предъявленному обвинению, то нам нужно воспользоваться иным классом суждений, и  логикой иного разряда.
Нам необходимы  аналитические суждения. Это суждения о сущности, более того, это суждения о смысле, который будет выговорен в суде для защиты своего клиента. В аналитических суждениях мы идем от общего к частному. Мы дедуцируем смысл.  В логике смысла юридические понятия меняют свое значение, подчиняясь своим диалектическим законам. В аналитических суждениях, нет того прироста знаний, о которых мы говорили выше,  применительно синтетическим суждениям. Но мы именно судим в логике аналитических суждений. Именно в аналитике есть прирост сущностей и констатация смысла, который не явлен, который присущ Субъекту, выносящему суждение в уголовном деле, этот Субъект артикуляции смысла  является автором как смысла суждения, так и источником новой нарождающейся  сущности. Более того, как говорилось неоднократно на страницах настоящей книги, не будучи высказанным смысл не существует, он не присутствует в диалоге, если только участник диалога не обладает искусством подводить других участников, к наличествующему смыслу. Ибо смысл  автономен, может наличествовать в споре, и если он явлен таким образом, то это есть очевидность, которая не факт, что требует означивания. Пусть это сделает Суд.
Вторая причина, по которой мы вынуждены обратиться к аналитическим суждениям, в том, что будучи по своей сути суждениями формирующими нарратив в диалоге, эти суждения являются первоосновой для синтетических суждений, относящихся исключительно к правовой позиции, и располагающихся  только в формальной, аристотелевской логике.  Этот момент очень важен для понимания, так как предмет уголовного процесса -- вина индивида в преступлении, суждение о «вине», как категории, характеризующую развитие личности,  выносится на основании закона и совести, а сам уголовный в процесс, должен развиваться в логике справедливого. Схватить эти три сущности: вина, совесть, справедливость, -  в одном уголовном деле, в едином смысловом ряду, сформировать на их основе суждение в защиту человека, обвиняемого в уголовном преступлении, посредством иной, нежели аристотелевская  логика, значит решить очень трудную задачу: сделать эти категории субъектом суждения, аналитического, по своей природе, самому суждению придать реальность, а скрытому смыслу справедливого выйти на поверхность.   
Поэтому, высказываясь о вине человека в совершенном преступлении, мы означиваем иной смысловой ряд, нежели, класс-вид-род состава преступления. И высказываемся мы об этом в истории-повествовании, где есть и субъект преступления, и жертва этого деяния, и события, которые предшествовали этому событию преступления, равно как и человек, ставший источником этого деяния, в котором впоследствии юристы увидят, или нет, такие  юридические понятия, как состав преступления, причинно следственную связь, ту или иную форму вины, а также наша история должна  быть рассказана в модусе справедливого, иначе это   будет история не для уголовного Суда.   
Подойдя к аналитическим суждениям, для решения поставленной задачи — создать речь в защиту подзащитного, вызывающую нужный нам эффект в реальности, мы пришли к необходимости понимания иной логики в формировании позиции по вменяемой вине в преступлении, но и этого мало, сам уголовный процесс должен быть рассмотрен не только в диалоговой форме, где реальность творится в лингвистическом порядке, а участники процесса имеют возможность высказываться по всем существенным вопросам диалога, но и как система, в которой адвокат взаимодействует с противостоящей ему правоохранительной системой, при этом предмет этого взаимодействия —  вменяемая подзащитному вина, сама в себе, имеет собственную структуру, которая также имеет воздействие на систему, в которой эта структура устанавливается,  формируется, а впоследствии и судится.
Перед нами вновь объект и субъект понимания, но это не объект, противостоящий субъекту, а их единство, это система субъект — объектных отношений. Подсудимый, преданный уголовному Суду — это  элемент системы, которая требует своего описания и понимания. Адвокат, выступающий в уголовном Суде в защиту своего подзащитного, это также элемент системы взаимодействий  индивид- Суд.
Почему мною говорится, что традиционный подход на основе аристотелевской логики не подходит для подготовки аффективной речи в в защиту человека в уголовном Суде? Потому что в классической логике,  и в рамках бэконовской классической научной парадигмы, объект противостоит субъекту, последний познает этот объект, может на этот объект воздействовать самым различным способом, не то объект, очевидно, что объект на субъект понимания, воздействовать никак не может. Мы выносим суждение о внешнем, например, мы говорим о классификации деяния по той или иной статье уголовного кодекса. Аристотель по этому поводу отмечал, что из истинных предпосылок можно вывести истину. Мы считаем, что наше суждение истинно, так как действие, произошедшее во внешнем мире, например, индивид А. тайно проник в карман и вытащил кошелек из него у другого индивида, тождественно нашему суждению о нем, и наше суждение в этом случае — совершено преступление, кража. Это линия Аристотеля — классификация.
Но есть и другие направления мысли. Платон  в свою очередь выдвинул идею об идеальном мире, есть мир идей, и есть реальный мир, задача познания увидеть этот идеальный мир. Выносить суждение о реальном мире, подводя под него идеи, говоря о сущем. Это и есть истина в идеалистической философии Платона. В идеальном мире нет краж, потому что это не справедливо. А справедливость это идея, и более того, это — идеал. Вся философия  Сократа о том, что понятие диалектично, оно само в себе несет противоречия. Вывод сократовской философии: давайте обоснуем одно, а затем противоположенное, а там увидим, что есть истина, но  сам Сократ знает, что ничего не знает, но в этой диалектике присутствует как энергия, так и движение мысли, где, собственно,  и располагается истина.
В Средние века с истиной стало проще. Схоласты прямо постулировали, что истина и есть Бог. Историки науки утверждают, что в Средние века науки не было, например, не было науки оптики, оптика была, а учения, теории,  научной мысли о физических процессах в ходе обработки линз, прохождении через них света, не было. Но откровение Бога, приравнивалось к открытию науки. Утверждение богослова о том, что ему было откровение о том, как точить стекло, чтобы из него создать линзу, и было истиной.
В принципе, английский философ Фрэнсис Бэкон(1561-1621), как раз и описал  эту научную парадигму мысли, возникшую около 500 лет назад, где субъект рассматривает противостоящий ему объект исследования, используя те или иные методы изучения этого объекта, описывает этот объект, исследует характерные механизмы, которые на этот объект воздействуют, затем этот ученый, выдвигает гипотезу, что такое то воздействие вызывает одну и туже характерную реакцию, так наш субъект — ученый выдвигает закон, работающий  в физическом мире. Например ньютоновский закон всемирного тяготения. 
Опять же историки науки утверждают, что где то в середине 19 века такой подход европейской мысли к изучению объектов материального мира, вызвал живую иронию у представителей восточной философской мысли, индийские или китайские ученые, якобы, были очень сильно удивлены тому, что природа, по какой то причине, должна следовать законам, который обозначил европейский человек. Это уже была мина под  позитивистское направление в науке, которое связано с именем европейского философа Огюста Конта (1798-1851). Где-то в первой трети  20 века Людвиг Витгенштейн(1889-1951) попытался закрепить это позитивное направление в мышлении, прочно связав мысль и язык, утверждая при этом, что все то, о чем можно сказать, о том можно и помыслить, а то, о чем нельзя сказать, того не существует. 
Как видно, ни сама классическая научная парадигма, где объект противостоит субъекту, ни позитивистский подход к формированию позиции по предъявленному обвинению в уголовном деле, не подходит Защите для решения нашей задачи. Как отмечалось выше, в этом случае мы находимся всецело во власти нашего процессуального противника, и атаковать его, по тем же логическим законам, по которым действует он,  добиться контр-осуществления своих целей и задач, разработать свою стратегию, которая бы вызвала так необходимый нам результат по делу,  практически не возможно, либо малоэффективно. Мы вынуждены принять бой, находясь в позиции, навязанной нам противником, заняв дислокацию, в которую нас поставил противник, да ещё и с силами, значительно превосходящими наши возможности. Всё что мы можем сделать в этом случае – создать правовую позицию по обвинению. А у нас другая задача.
Каков будет  результат, если его описать позитивными законом мышления и подвести под действие позитивной же нормы права?
К счастью, не однозначно отрицательный, если мы посмотрим на уголовный процесс, как на  систему, в которой взаимодействует несколько субъектов, для нашей цели по меньшей мере — два: Защитники и Подсудимые(их клиенты). А Суд, это также элемент системы, это объект, который не противостоит этим субъектам (адвокату и подсудимому), а находится во взаимодействии с этими субъектами,и субъект и объекты находятся в кооперации. Принципиально, что важно для системного подхода, если мы смотрим на  уголовный процесс, как систему, развивающуюся в диалоговом формате, то мы должны четко знать - система имеет возможность взаимодействовать с исследователем. мы должны исследовать, чтобы понимать, а понимать, чтобы создать сценарий развития процесса, где будет устанавливаться, квалифицироваться, судится вина нашего клиента в совершенном или нет преступлении. Между Судом и подзащитным, равно как и  вами, его адвокатом, системные отношения, они взаимно обусловлены. Именно они являются существом уголовного процесса, в котором  выносится суждение о вине.  Возможность сценарного развития события уголовного процесса, это ключевой момент в подходе к уголовному процессу с позиций системного анализа. Ради сценария мною был измене метод описания уголовного процесса, в котором адвокат- правовед высказывается не о наличии\отсутствии состава преступления в деянии своего подзащитного, а формирует историю, рассказ, повествование о человеке, в действиях которого имеется или нет вина в совершении справедливого или несправедливого поступка, чтобы представить эту историю на суд совести Другого, которому предстоит определяться по этим же универсальным вопросам, применительно к конкретному, индивидуальному делу с вашим подзащитным, в совещательной комнате, наедине со своей совестью. Да и совесть этого лица — Судьи, будет актуализирована, только тогда , когда эта работа будет выполнена на совесть.
Поэтому нам мало постулировать систему, диалоговый подход,  как методы  изучения, анализа, понимания уголовного процесса. Сама система уголовного процесса построена вокруг вины, как структуры. Вина это структура. И как всякая структура она имеет свои сущностные черты, жесткий каркас, взаимосвязи с другими категориями, неоднократно называвшимися выше на страницах настоящей работы: личность, справедливое, сакральное. Имеет вина и свой модус понимания: юридический, метафизический, психологический, этический, религиозный. Но сама структура может меняться. Многие в уголовном процессе видели, как потерпевший прощает подсудимого, вот прощение меняет структуру вины в личности человека, как жертвы, так и преступника. Ещё пример, в материальном уголовном законе вина дана в форме умысла и неосторожности,но мы говорим здесь о вине как структуре, и нам важна её степеньЮ поэтому вина в особо тяжком преступлении и вина в преступлении малозначительном имеет также разную структуру. Отсюда и разные санкции в уголовном кодексе.
Третий важный момент в системном подходе к уголовному процессу-  в системе нет законов. И это не оксюморон, описывая юридическую систему в которой развивается уголовный процесс, утверждать о том, что он(процесс) не подчиняется закону. Да, сама процессуальная норма есть момент в системе, её элемент, по поводу которой мы высказываемся, и который мы исследуем, как она работает в данной системе. Думаю, любой практикующий юрист согласится, что одну и туже процессуальную норму, разные суды могут применять по разному, а вышестоящие суды, посчитав, что таковое применение есть процессуальная ошибка, её исправят, и применять по своему, а потом вышестоящий Суд может иметь уже свое мнение по этой процессуальной норме. Мы оказались в положении вышеупомянутых индийских ученых, которые удивлялись, почему природа должна подчинятся законам, которые установил человек. Норма, которая применяется в уголовном Суде, это вопрос судейского усмотрения. Судья вправе её применить, или не применить, а применить иную норму. И то и другое решение для нашего исследования всего лишь реакция системы на наше заявление-ходатайство, один из моментов исследования, равнозначно возможный. Поэтому в системе нет законов, в системе есть начала. А начала допускают противоречия. Далее, начала не доказываются, они есть результат человеческого опыта, это способ обобщения этого опыта, это судейское усмотрение. Кончено, с этой точки зрения начала имеют меньший статус, чем законы, поэтому в вышестоящем Суде могут быть иные начала реакции Суда на рассматриваемую структуру вины, а следовательно и применяться иная норма права. 
«Системщики», т.е. исследователи, занимающиеся изучением и анализом больших баз данных, могут напомнить, что к процессу обработки информации может быть применен и средовой, равно как и сферичный подходы. Уголовный процесс, как среда, отчасти может быть предметом понимания, но, с моей точки зрения, средовой подход  мало подходит для нашего исследования, где мы обосновываем возможность прописать сценарий  к развитию процесса, да и сам анализ обстоятельств уголовного дела нам нужен, чтобы заглянуть вперед, спрогнозировать будущее развитие процесса. Поэтому мы не занимается исследованием уголовного процесса как информационного потока. Нам надо вычленить метод, чтобы сделать прогноз, поэтому мы пришли к аналитическому суждению, постулировали структуру вины, посмотрели на уголовный процесс как на систему в диалоговом формате. И потом, как бы критично автор не относился к позитивистской науке и праву в описании существенных вопросов уголовного процесса, но я всё-таки, вынужден согласиться с точкой зрения Огюста Конта: мы должны знать, чтобы предвидеть, а предвидеть, чтобы управлять. Аналитик это не тот, кто прилаживает тот или иной научный метод к уже свершившимуся событию, произошедшему факту, настоящий аналитик тот, кто на основе имеющегося у него метода, может предвидеть развитие событий.
Из средового подхода к анализу информации мы можем взять теорию гомеостаза: среда выравнивает откланивающиеся значения в переменной. Среда это множество практически однотипных систем. Вот применительно к судебному процессу, кстати, работа этого механизма гомеостаза в ходе судопроизводства по гражданским и арбитражным делам хорошо видна: любое выделяющееся из общего ряда однотипных решений по аналогичным делам, может быть изменено в вышестоящей судебной инстанции согласно сложившейся судебной практики. У нас  юристов этот принцип гомеостаза физических явлений называется «судебной практикой», иначе в судах невозможно было бы работать. В уголовном судопроизводстве  возможности усмотрения на существо дела несколько шире, т. к. в уголовном Суде оценка дается на основании закона и совести, чего нет в процессах гражданских, административных и арбитражных. Собственно о том, как актуализировать этот «механизм работы» совести посредством слова, произнесенного в Суде, и пишется эта книга. Применяя позитивистский подход, основанный на классической логике, отклонение от уже сложившейся судебной практики рассмотрения уголовных дел по аналогичной категории будет  на уровне статистической  погрешности. Получается, что ничего нельзя сделать, вырваться из жерновов правоохранительной машины с 0,3 % оправдательных приговоров невозможно? Можно и нужно. Принцип гомеостаза работает в большинстве  случаев, мы же должны придать нашему делу те особые основания, которые бы обусловили применение других, искомых нами начал в применении Судом необходимой нам — защитникам, нормы права.
Что же касается сферичного подхода, то думается как метод исследования уголовного процесса он не подходит.
Аналитическое суждение, к которому мы пришли, в отличие, скажем, от суждения синтетического, равно как и тетического, не позволит нам вынести умозаключение о составе преступления. Состав преступления — это вотчина юридической науки, равно как и синтетического суждения. Мы рассуждаем о том, тайно или нет была похищена вещь, и выносим суждение о грабеже или краже, мы устанавливаем факт введения в заблуждение или наличие обмана, или тот факт, что некое лицо растратило средства, которое ему кто то доверил, и вот перед нами суждение  о наличии состава преступления «мошенничество», или «растрата», и т. д. Как видим, мы движемся от частного к общему, от факта в реальном мире к умозаключению о нарушении свода писанных законов. Каждым своим суждением мы прибавляем что то к имеющемуся у нас знанию. Это тип суждения, ведущий к формированию правовой позиции по делу. Это безумно интересные мыслительные операции с юридическими понятиями, которыми занимается правовая наука.
Но в своей позиции в защиту мы высказываемся о вине, относительно справедливого, и личности, которая виновна в неком деянии, которое мы также соотносим с некой идеей справедливого. Как об этом можно высказываться только синтетическими суждениями, суждениями, которые только классифицируют поступок по той или иной статье уголовного кодекса? Ответ, никак. Нам нужна речь - усмотрение, речь, построенная на  аналитических суждениях автора высказывания: о неких внешних идеях-категориях; о личности, нарушившей или нет эти нравственные категории; соразмерности, целесообразности, обоснованности действий актора поступка, классифицируемых Обвинением, как преступление; виктимного поведения жертвы преступления. Высказывание в защиту подводит к порядку справедливого, а  не правового, но естественно, что правовой порядок включен в порядок справедливого, но не определяет его всецело: структуре вины имманентно присуща санкция, но степень этой сакции, или мера наказания  не определена.   
Аналитические суждения нас подводят к смыслу и содержанию уголовного процесса, как людского Суда над абстрактно преступным и несправедливым,  как исконное человеческое  отношение ко злу, которое неизменно присутствует где то на задворках всего уголовного конфликта или спора, и  о котором мы юристы судим по форме явленной в преступлении  вины, квалифицируемой в зависимости от конкретных обстоятельств дела, как тот или иной состав преступления.  Аналитические суждения это суждения о справедливости, вине, личности, и о трагедии, мести, возмездии, и о голгофе, прощении, достоинстве. А чтобы уж совсем не уходить в область абстрактной теории, лингвистики и этики, это высказывания о статьях 5, 17 УПК РФ ст 43, 60 УК РФ. Как видите этих статей не много, но они предопределяют, детерминируют весь ход уголовного процесса. Впрочем, смысл, сам по себе, это очень тонкий слой, это мельчайшая крупица в порядке юридического. Но эта та точка опоры, о которой Аристотель говорил, что дай её ему, и он  сдвинет землю. 
Итак, аналитические суждения подводят к смыслу,а мы имеем иное содержание понятий, и другую структуру содержания суждения, иной характер связи предиката и субъекта суждения.
В аналитике к частному идут от общего. Но эта когнитивная операция не может быть произвольна, она также подчинена строгим логическим законам: частное и общее должно принадлежать одному региону мысли, субъект Суждения( тот кто говорит) высказывается о предмете и содержании суждения, руководствуясь своим внутренним усмотрением, его суждения, которые мы определили  как аналитические, могут иметь отношение к реальности, а могут и не иметь, и много ещё чего из области аналитических суждений.
В философии это линия Плотина, Николая Кузанского, Лейбница, Спинозы.
Вот как содержание содержание аналитической логики дается у Спинозы (1632-1677). Так как я не ставлю перед собой задачу излагать на страницах настоящей работы основные взгляды теории Баруха Спинозы, да и вряд ли смогу это сделать, так как в философии существует целое направление, занимающееся изучением этого направления мысли, остановлюсь только на понятиях, которые Спиноза использует в своей Этике и логике. Причем, надо учесть что среди специалистов по учению Спинозы не существует единого мнения по дефиниции тех или иных понятий, которыми пользуется философ, то есть сам перевод этих терминов на русский язык вызывает определенные трудности, и некое многозначие самих этих терминов. Кроме того, монографии о философских взглядах и философском концепте Спинозы настолько сложны, противоречивы, что автору настоящей монографии, высказывать ещё и свое непрофессиональное мнение по спору профессиональных философов по наследию Спинозы, было бы в высшей степени неуместно.
Поэтому я пошел по простому пути, всё таки по первому образованию я юрист, а мы юристы не любим сложных решений. Учение о Спинозовской логике мною будет дано в изложении одного из лучших переводчиков трудов Спинозы на русский язык В.Н. Половцевой (1877-1936) по её работе «К методологии изучения философии Спинозы»( 1913). А метод, которым я воспользуюсь при изложении некоторых положений спинозовской логики, постаравшись сохранить целостность его концепта и непротиворечивость его положений, естественно, насколько это возможно при кратком, тезисном изложении его подхода к аналитическим суждениям,  я подсмотрел у французского философа, нашего современника Жиля Дилёза (1925-1995) «Спиноза. Практическая философия» (1981), в котором францусский философ  раскрывает свое понимание терминов и понятий, которыми пользуется Спиноза, путем перечисления этих терминов и наделения их соответствующим содержанием.
Автор надеется, что этот подход позволит прояснить смысл аналитических суждений, собственно, как и сам смысл, к которым подводят аналитические суждения, а вот что делать с этим смыслом, в его динамике, мы будем говорить в конце настоящей книги.
Есть одна проблема с которым сталкивается наше сознание, особенно сознание практикующего юриста, мы часто путаем «рациональное сущее» и «реальное сущее». Часто в судах можно услышать, как судья прерывает сторону в процессе и просит его «говорить по-существу». Мы юристы высказываемся в суде, пишем жалобы, ходатайства, заявления по «существу дела». Вот только, что это такое «существо дела», в законе нигде не сказано. В принципе, «по-существу дела» это вопрос усмотрения, это то, что важно для говорящего. Но, что значит важно? Для адвоката например, это важно, а вот для Судьи не важно, ему важно другое,  поэтому Судья и прерывает оратора.
В философии Спинозы вопросам  существа, сущности явления отведено основное место, если не главное. Сделаем, поправку на то, что Барух Спиноза это 17 век. Для Спинозы Бог это и есть существо, в мире предустановлена гармония, все, что происходит в подлунном мире, предопределено Богом, на всё воля Божья и т. д. И т.п. Бог  есть благо, справедливость, любовь. Словом, все самое лучшее, идеальное  это и есть Бог. «Этика» Спинозы тоже про это, о том как человек в своей практической деятельности руководствуется божьим промыслом, и предварительно понимает его, прежде чем осуществить его.  Как человек понимает Бога?
Ответ, для этого надо мыслить в иной системе координат, отмечает Спиноза. Надо искать смысл. А он у каждого индивида особенный, частный, неповторимый. Много людей – много смыслов, или сущностей, или важных для каждого индивида вопросов-усмотрений. Этот смысл не универсален для каждого, не один для всех, а наоборот, он, смысл,- сингулярен, индивидуален, особенный.
Сингулярность –  это термин, введенный в оборот, французским философом Жилем Дилёзом, как категория индивидуального смысла, усмотренной конкретным человеком сущности, которой он придал свой смысл, а затем увидел её осуществление в реальном мире. Так, в дилёзовском философском концепте, идеи приобретают реальность, становятся фактом объективной жизни. Или не увидел осуществление своей идеи в реальном мире. И тогда это не «аффективная идея», как отмечает сам Дилёз, она не вызывает «эффекта» в реальности, а сама смысл не ведет к аффектации структур личности индивида, поэтому не возникает эффекта «сингулярности», уникальности происходящего.
Так вот, чтобы говорить о «реальных сущих» наша мысль должна оперировать иными категориями, категориями смысла: субстанция –  атрибут субстанции –  модус атрибута. Тогда наша мысль будет подчинена законам логики смысла, а не классической аристотелевской логике, которая ведет к классификации явлений, понятий, фактов в мысленной парадигме: вид-род-класс-семейство и т.д.
В философии Спинозы Бог и субстанция тождественны. Как отмечалось выше, откровение Бога во времена схоластов уже было достаточным основанием, чтобы говорить о чем то. Сейчас, спустя 250 лет, после того, как Спиноза создал свою философию, под субстанцией мы будем понимать несколько иное. Пусть это будет пока не проясненное, абстрактное «справедливое», о котором нам юристам и приходится высказываться в уголовном суде языком юридических понятий. И напомню, что мы ведем речь об аналитическом суждении, сущностные и характерные черты которого мы и проясняем при помощи логики Спинозы, причем применительно к выстраиванию позиции в защиту индивида, обвиняемого в уголовном преступлении. И потом «справедливое» прямо означено в уголовном кодексе и процессуальном кодексе, как принципы уголовного судопроизводства. Поэтому, думаю, мы не ошибемся,если именно справедливое, как категорию мы возьмем за основание нашей модели  аналитического суждения, применительно к уголовному процессу.
Далее, что нам потребуется, это мысль  В.Н. Половцевой, которая  в своей методологии изучения философии Спинозы, вводит понятие «идеата». У Спинозы данная категория мышления отсутствует, но без этого элемента, очень сложно перейти от общего к частному, выразить саму суть аналитического суждения. Поэтому продолжим исследовать логику Спинозы, следуя за В.Н.Половцевой. «Идеат» - это как бы сущность, которая соотносится с общей идеей и одновременно свойственна предмету, вещи, факту, о котором кто либо высказывается. «Идеат» в интерпретации Половцевой В.Н. - это как бы «идея-софт», «мини-идея», «идея ad hoc”, “идея по случаю». Это приземленная абстрактная идея.  Только тогда, когда в суждении присутствует идеат предмета, о котором высказывается говорящий, суждение имеет черты аналитического суждения. 
Идея «Справедливого», будучи идеей,  позволяет нам переходить  от одного уровня познания к другому, превращая сам процесс познавания в  определенный путь: от имманентно данного поступка (факта-явленности преступления в наличном мире), его отражении в сознании (как рационального понятия «состав притупления» — уже «идеата» злого), и далее к идее, о которой мы высказываемся  (категория «справедливого –  не справедливого-преступного»). Сознание движется по цепочке причин и следствий,  проникая в сущность вещей, начав с рациональности, переходя к анализу в форме соотношения факта и юридического знания о нем(факте), и далее, к рефлексивному уровню соотношения  юридического понятия с нравственной категории о справедливом уже в аналитическом суждении.
Чем интересен философский  концепт Б.Спинозы, так это тем, что логический нерв его философии это положение о тождестве порядка реального, объективно данного  и связи этого порядка с идей и предметом.
Любая идея, утверждая нечто о факте, имеет свой идеат.  Мыслей, ни о чем, не бывает. Соответствие всякой идеи своему идеату для Спинозы является аксиомой. Идея и идеат, или сущность «объективная» и «формальная» - это две стороны одной медали, два способа бытия одной субстанции, выхватываемой индивидуальным  интеллектом в существующе нейтральном  смысле.
Как мы понимаем, идеаты Справедливого, или же субъект аналитического суждения, относительно конкретного случая-дела  – «виновен в преступлении», или  «не виновен в преступлении», могут по своей смысловой структуре принадлежать только разным Субъектам. Иначе, мы будем иметь  дело с формальной сущностью и ложным суждением. А ложное суждение  никогда не может обладать трансцендентным характером, обладающим надличностным существованием, относящимся к сфере идей, быть универсальным смыслом, до того как он стал индивидуальным.
Поэтому Спиноза вводит две формы познания: «адекватное познание» и «неадекватное познание». Критерий отличия — реальность. Адекватное познание формируется в области реальных сущих и ведет к изменению в реальности. Ложь - это форма существования неадекватного познания, поэтому неадекватное познание не приводит к изменениям в реальном мире.
Теория познания Спинозы, коротко говоря, это  путь к тому, чтобы смочь уяснить себе, 1) что есть истинная идея -  объективная сущность (essentia objectiva); 2) суметь отличить истинную идею от не истинной; 3) оградить себя от связанных с последней заблуждений, которые свойственны «рассудочным сущим» (Entia rationis)- то есть абстрактным модусам мышления, с помощью которых мы запоминаем, сравниваем и воображаем вещи. Именно в области «рассудочных сущих» мы юристы сильны, в этой области мы профессионалы экстра класса. У нас такая работа. Проблема в том, что они не всегда объективно сущие. Именно к рассудочным сущим  относятся любые универсалии (классы, роды, виды, время и место, мера, граница, единое и многое, благо и зло и т. д.)
Вот только Спиноза отказывается считать рассудочные сущности идеями, так как они не выражают никакой  реальной вещи вне сознания, и порицает философов, которые принимают эти абстракции за реальные сущности вещей.
Но что такое «истинная или адекватная идея»?
По мысли Спинозы, правда, в интерпретации В.Н. Половцевой, истинная или же адекватная идея носит в себе самой критерий истинности и не зависит от какого то внешнего критерия, вроде , например, сравнения с объектом, или как говорит Спиноза с идеатом. «Veritas se ipsam patefacit” (Tr.de int.em.,13). “Veritas sui sit norma” (Eth.II,43 Sch) (прим 40 по Плотниковой)(«Истина есть мера себя») . Истинная идея есть соответствующая ( но никогда не тождественная) этой сущности   объективная сущность или сущность, данная объективно (essentia objectivе).
Достоверность истинной идеи, следует отличать от отсутствия сомнения. Например, в неадекватном познании «достоверность» воспринимается как отсутствие причины, которая вызывала бы сомнения. Наоборот в адекватном познании истинная достоверность есть  не отсутствие сомнения, но нечто положительное — это убежденность.
Поэтому «достоверность»  в адекватном познании в свою очередь, не нуждается  ни в каком внешнем подтверждении для того, кто  имеет истинную идею, т. е. для Спинозы такие критерии достоверности, как, например, общепризнанность, не есть критерий достоверности: «Для уверенности в истине не надобно никакого другого признака, кроме обладания истинной идеей» (42, Плот, прим). Так уверенность неадекватного познания, имагинационная уверенность, всегда ищет себе поддержки или из опыта, или, в случае, если затронута область религии, удостоверения в виде чудес.
Истина, будучи критерием самой себя, есть в тоже время критерий для удаления ложного. Яркая формулировка этой мысли мы находим и у Спинозы : «Как свет обнаруживает себя самое и тьму, так и истина есть мерило себя и ложного» (43 Плотникова, прим).
Интеллект есть сфера адекватного (истинного) познания. Однако, в интеллект Спиноза вкладывает несколько иной смысл. Область интеллекта у Спинозы делится тоже на два региона: Ratio  и Intuitio. Правда, все комментаторы Спинозы отмечают, что перевод   термина  Intellectus русскими понятиями: «разум» или «рассудок», не соответствует тому значению, которое в них вкладывал Спиноза.  Наиболее подходящим переводом этого термина может служить термин «интуиция», и этот термин очень близок к понятию Intellectus Спинозы.
Субстанция, атрибуты, отношения субстанции к атрибутам, отношение атрибутов друг к другу и модусам познается только интеллектом, и только интеллекту доступно познание истинной необходимости и реальности, делает вывод Половцева. 
В этой связи вновь вернемся к понятию определения сущностей и отсылке у Спинозы к понятию «дефиниции». Спиноза отличает различные виды определения и связывает их с различными видами познания и соответствующей этим видам реальности. Так, definitio равно как и determinatio  у Спинозы относится к истинному познанию. Между тем, в сфере имагинативного познания определение или именование сущности в этой области имеет другое значение, чем определение в истинном познании.
Итак, в теории познания Спинозы, как отмечает Половцева, содержания адекватной идеи должно согласовываться (convenire) с содержанием их идеатов, вещей, а необходимый порядок и связь адекватных, истинных идей должны быть одинаковы с порядком и связью их идеатов, т. е. вещей.
Но что есть «реальность» познаваемого содержания, или тот самый x, ради которого мы и провели краткое описание теории познания Б.Спинозы?
Как видно, уйдя от научной четкости юридических понятий, точности в индивидуализации вины, логической строгости и непротиворечивости в синтетических суждений, мы пришли   в абстрактный мир человеческого усмотрения.
Да это так.
Дело в том, что уголовно процессуальный закон, установивший принципы уголовного судопроизводства: справедливость, вину как основание уловной ответственности,  связав личность и наказание, невольно отправил наше внимание, и как следствие, рассуждение в мир, где правят был не законы логики, а начала, где сущность, и как следствие реальность, формируется и творится в ходе диалога, а сам процесс всегда индивидуален.
Отвергнув четкие дефиниции юридических понятий, существующих в правовой доктрине, по причине того, что они не могут быть эффективными для выстраивания иной, отличной от позиции обвинения в Суде, защитительной позиции, так как обрекают судебный дискурс по существенным вопросам уголовного процесса на поле формальной классической  логики, существующей ещё со времен Аристотеля, мы, вслед за Б.Спинозой, и призвав в помощь комментарии одного из авторитетных исследователей  метод познания Б.Спинозы Половцевой, постулировали, что суждение формируется интуитивно человеческим интеллектом, который, в свою очередь, оперирует иными, нежели формальная логика, категориями: субстанция - атрибуты субстанции- модусы атрибутов, которые относятся не только к вещи но и непосредственно к сознанию.