Город засыпает. Барабашка

В городе ещё долго выживали домашние животные, находя относительно обильное пропитание в неожиданно покинутых домах. Свирепые псы продолжали охранять вверенные им территории, всё чаще поедая котов и слабых собак. Первый месяц зимы пережили лишь самые-самые везучие: волки устраивали разовые набеги уже в ноябре, с остервенением пожирая мохнатых охранников и птицу. Многих одомашненных животных старался подкармливать Дмитрий, ища в сильных – союзников, в слабых – утешение. Впрочем, волки массово стремились к южной части города, где в окрестностях фермы находились и многочисленные туши, и немногочисленные живые представители домашнего скота. Запертые Дмитрием истощённые лошади в денниках сходили с ума от близости хищников, сердца их не выдерживали. Капканы, оставленные этим единственным защитником города, заполнились волками в первый же день звериного пира. Умирающие хищники, осатаневшие и не смирившиеся, яростно рычали и выли, мочалили зажатые отмёрзшие лапы, чтобы отгрызть и сдохнуть вскорости.
Дни стремительно становились короче, морозы – крепче, а единичные источники света – тусклее.  Город уверенно и вязко обволакивал холодный сумрачный ужас. Странные деревья, выраставшие с невероятной скоростью, оказались не долгожителями: стали падать плодоносные мутанты, рассыпая свои невозможно крупные яблоки и груши по снегу. Потерявшие от голода страх птицы и звери поглощали морозостойкие фрукты, которые ранее рисковали есть только некоторые люди, давно исчезнувшие из этой округи. Когда начнут валиться дубы, более похожие размерами на секвойи, когда зарастут мутантами те участки, которые оберегали люди – тогда город станет просто воспоминанием, недоразумением в буреломе. А пока снегопады – упрямые, густые снегопады шли один за другим, пряча толстый слой опавших пряных листьев, единственную асфальтовую улицу и ослепшие дома. Равнодушный снег укрывал и большой дом Дмитрия, который только что покинули странные гости. Он и сын его Максим молчали, пребывая разумом в плотном тумане после странного напитка и глядя куда-то в себя. Гости же их, сев в скрипучий, ржавый автомобиль, вероятно собранный на помойке, отправились в северную часть города, где ещё виднелись следы Дмитрия: неверные, нелогичные отпечатки ног спящего на ходу человека. В этом темнеющем мире странно и тревожно фосфоресцировала частично заметённая вывеска питейного заведения. И ещё более странно пробивался сквозь слой снега слабый свет из полуподвального окошка, словно там мог быть посетитель.

2.


Тот, кто сидит в углу «Берлоги» – изуродован своим отцом, лишён детства, солнца и умения любить людей. Он больше всего похож на паука, но такого, какого бы испугались трогать даже те, кто совершенно не знаком с арахнофобией. Долгие месяцы завсегдатаи заведения делились едой и питьём с этим непонятным и страшным существом, словно отдавая дань то ли домовому, то ли лешему, то ли просто странному жителю Лесоимска, умудрившемуся запатентовать и сделать обязательным обряд подношения. Но сейчас сюда войдут люди – странные, нездешние. Это первые люди за последние 12 лет, которым понадобился он, которые решатся с ним заговорить, которые посмеют его рассматривать. Это первые люди, которых он не чует.
Подъезжающий автомобиль он услышал в последний момент. Разбитая колымага на огромных мягких колёсах чудом не проваливалась в снег и, кажется, плевала на некоторые законы физики.
Автомобиль остановился и… Тишина. Но не тишина как таковая изумляла его, а то, что тихо было в плане ощущений. Раньше он чуял людей за сотни метров, а сейчас казалось, что автомобиль приехал сам, зачем-то хлопнул дверцами и уснул. Или машина привезла мертвецов, которые…
- Входите, входите. Там, в углу. Сразу видно: наш пассажир.

3.

Когда-то Сиротин Алексей Тихонович дал себе слово вырастить гения. Воображение рисовало всемирное признание, славу и почёт. Но сын рос уродом.
- Да что ж ты делаешь, урод? – кричал Сиротин на сына, когда тот в свои шесть лет вдруг мешкал при решении в уме математических задач, недоступных подавляющему большинству взрослых людей.
- Сам - урод, и тексты уродуешь ошибками? – спрашивал он сына, когда тот писал эссе, в то время, как его сверстники ещё не пошли даже в школу.
Сын-урод сидел за столом и работал. Крики мальчишек во дворе, играющих в войнушку, лапту или казаков-разбойников, были лишь абстрактным шумом непонятного внешнего мира, а виднеющийся кусочек леса на окраине этого наукограда, куда нормальные пацаны бегали, чтобы получить неприятности, никогда не манил. Мальчик так увлекался, что порою не замечал, как мерк свет за окном. Он мог ещё не один час читать, писать, чертить почти в кромешной темноте.
Ребёнок выходил из дома крайне редко и воспринимал улицу, как бессмысленное пространство, населённое странными и глупыми людьми с тупыми причинами для смеха и ссор. Он однажды видел в окно, как пацаны спорят «был ли гол», а спустя шестнадцать минут он снова выглянул: пацаны всё ещё спорили. Шестнадцать минут – за это время можно, например, выучить полсотни японских иероглифов или решить несколько задач! Пацаны громко оскорбляли друг друга, от особо грубых оборотов раздавались взрывы смеха. Смех и крик – первый признак тупости, - твёрдо определил тогда для себя мальчик, которому огромная профессорская квартира заменяла двор да и весь остальной мир. Выходы из дома становились всё реже и короче, постепенно сходя на нет.
Алексей Тихонович гордился сыном втайне. Нет, не сыном даже, а тем, каким он сделал сына. Собой он гордился. Это он воспитывает гения! Это его система работает! С ней можно и из дурака и морального урода сделать нормального человека. Специальные занятия, специальные препараты. Ещё год-два, и сын будет представлен узкому кругу лиц. Так сказать, рабочая опытная модель. К тому времени, вероятно, в стране дела хоть немного пойдут на лад, а также родится второй ребёнок, который будет воспитан с учётом всех огрехов. Да – потоково выращивать гениев очень даже можно. Скоро это и не будет считаться гениальностью, просто границы знаний отодвинутся за горизонты, скорость обучения – взлетит. Монументальный, чёткий ум Алексея Тихоновича высчитал, что разница в возрасте его детей должна быть 11 лет.
Сын с семи лет отправлял письма в научные журналы, известным учёным и получал от них ответы, зачастую восторженного характера. Его не знали ни в школе, ни во дворе, однако некоторые его труды хорошо знали в отечественных и что-то слышали в заграничных университетах. Отец не планировал допускать до сына никого, кроме гениев: тупые люди только отнимают время и высасывают энергию.
- Никто, слышишь сын? - Никто пока не должен знать, сколько тебе лет! – внушительно сказал отец однажды, говоря о переписке ребёнка с представителями научного сообщества. – Не должно быть никаких скидок на твой возраст! Ты – вундеркинд, ты гений! Но ты должен понимать, что ум нужно постоянно тренировать. Большинство гениев известны каким-то одним делом. Что толку уметь только умножать и делить в уме хитрые числа, если изобрели калькулятор?! Кому нужны лишь знания языков, если скоро техника за нас всё будет переводить?! Это нужно освоить лишь как азы. Ну а ты… Ты должен быть тем, кто изобретает калькуляторы и роботов-переводчиков, ты должен уметь пользоваться знаниями. Учёные, а точнее, те, кто мнят себя ими – должны смотреть тебе в рот, как глупые собачки на жующего хозяина! Каждое твоё слово должно быть сенсацией! Каждое деяние – революцией! Посмотри на людишек: кто-то всю жизнь мечтает купить себе иностранный автомобиль и дачу, кто-то – изобрести лекарство или создать самолёт. Всю жизнь, понимаешь? Целую жизнь ради одной сомнительной цели! Ты сможешь прожить десятки жизней! Реализовал одну мечту – быстро схватился за другую! Изобретений и открытий ждут космос, армия, медицина, а главное – массовый покупатель!
Под ногами у людей – несметные богатства, но добывают они их едва ли не первобытными методами! Полёты в космос – всегда событие, хотя – сколько уже можно этому радоваться? Смотри: я – учёный в традиционном понимании. Дурацкие симпозиумы, бесполезные съезды, публикации - как конкурсы тщеславия, отчёты, отчёты… А где продукт? Кругом – одни посулы прекрасного будущего! Где-то там, за пределами подыхающего Союза, создают телевизоры новых поколений, выпускают огромное количество компьютеров, люди повально ходят с музыкой в ушах и ездят на автомобилях, которые сильно лучше наших, которые стремительно обновляются и дешевеют. Да, там прогресс идёт в более верном направлении, чем у нас, согласно потребностям людей, а не указанию партии.
А что у нас меняется в Союзе? Создаются новые ракеты и прочее оружие. Этого мало! Я не удивлюсь, если на Западе лет через 40 запустят какие-нибудь космотакси. Частные фирмы будут бороться за клиентов. Мы же, как всегда, будем воровать у них технологии, чтобы сделать гораздо хуже и гораздо позже ненужный миру аналог. Только несколько человек в погонах получат звёздочку, кем-нибудь будет прочтена на всю страну речь об успехах трудового народа и об отсталости западных стран. И это если Союз вообще будет! Ленин писал (и явно был прав!), что устойчивый коммунизм возможен только тогда, когда он во всех странах. Уже более семидесяти лет коммунизм живёт только тут. Хана ему. Превосходство коммунизма можно доказать только при защите диссертации в наших институтах! Миру мы доказать это не смогли. Коммунизм – это концлагерь, из которого умные будут бежать на свободу. Наши чудаки мечтали сделать коммунизм везде, чтобы некуда было бежать.
Запомни: наши НИИ – это болото! В них тонут все наилучшие начинания! Чего бы ты ни изобрёл – это будет достоянием только этой страны в лучшем случае. У нас достоянием является всякая дрянь зачастую: различные системы уничтожения материи – привет армии, почти бесполезно болтающаяся железная капсула на орбите, коммунизм, который нельзя не воспевать, если хочешь хоть чего-нибудь добиться в Союзе. А должно быть как? Люди со всех стран должны, как паломники, тянуться сюда за лечением, за возможностью прокатиться до Луны, просто поглазеть на чудеса техники! У нас же бетонные стелы понатыкали в память о войне, мракобеса в прозрачный гроб положили, и теперь всякий редкий турист обязан всё это обозревать. А потом фарцовщики у этих туристов скупают всё барахло, именуемое у нас дефицитом: джинсы, плееры, кепки, колготки… Тьфу, мерзость! Позор! Это они должны так себя вести, а не мы, если Союз – великая страна! Или, значит, не такая и великая…
Уже почти восьмилетний сын слушал эту тираду и не по-детски кивал. Однако, затянувшаяся лекция его немного раздражала: идею ведь можно было уложить в несколько предложений! Зачем сыпать известными фактами и добавлять эмоционально окрашенные обороты? Такие длинные речи – для врунов.
- … а у тебя есть огромное преимущество: ты не в этом стаде! Ты не тратишь часы и дни на эти сходки, где одни только хвалебные речи партии занимают десятки минут от каждого оратора, ты не пачкаешь свой разум чужими навязчивыми мнениями и советами! Ты даже можешь стать основателем новой науки! Посмотри: я и такие как я – очкасты, плешивы, неоправданно богаты в понимании местного люмпен-пролетариата и уважаемы! Мы втираем очки друг другу и жирным чинушам! Пока тебе нужно прятаться, быть в тени, чтобы однажды явить на свет великое, готовое, нужное! Надо только подождать: скоро этот треклятый коммунизм рухнет.
Сын всегда слушал отца молча. Говорил по существу, когда отец задавал вопросы. Речь его, обильно пропитанная терминами, латинизмами и стремлением к усложнению была трудно воспринимаема на слух, порывиста и с нотками восторга и презрения. Она была похожа на густой лес из умных слов, сквозь который было невероятно тяжело продираться. Безэмоциональная манера разговора и бесцветный голос не нравились даже отцу, но от содержания он всё чаще бывал в восторге, который тщательно сдерживал. Ему было невдомёк, что сын говорил так специально, чтобы его поменьше спрашивали о пустяках. Ему всегда не терпелось уйти в свою сумрачную комнату с задёрнутыми шторами, с настольной лампой, с учебниками, пособиями, книгами.
Профессору не светило скорое снятие секретности, он не переписывался с иностранцами и за гениев почитал довольно узкий круг из ныне живущих учёных. Безропотная жена его, мало понимавшая происходящее вне круга ответственности домохозяйки, не могла, не смела общаться с сыном: тот говорил так заумно, что мать не улавливала смысла сказанного. Она просто обслуживала двух умников. Никто из этих троих ничего не знал ни о праздности, ни о семейных посиделках.

4.

Отец всё чаще пребывал в эйфории от познаний сына, от успехов своей программы, от близости всесоюзного признания. Созданный продукт – сложнее любого робота, самообучаемая система, подконтрольный уникум. Получалось именно то, что запланировано, а далее в планах – новые и новые представители хомо сапиенс новус или как их там назовут потомки? Сын уже сейчас поражал своей памятью, вычислениями в уме, аналитическими способностями. А что же будет дальше? Несомненно, трудовую деятельность ему необходимо начать в отцовском институте – это будут последние полгода тотального контроля, а далее – самостоятельное покорение научного мира! Таковы были мечты отца. Хотя нет… Он не был мечтателем. Он не мечтал, он – планировал.
Алексей Тихонович распланировал свою жизнь ещё в школе: институт экстерном, хотя бы одна крупная правительственная награда, большая квартира или дом около места работы, женитьба, ребёнок (лучше - мальчик), дача, второй ребёнок (лучше – мальчик, в воспитании которого учтутся ошибки с первым ребёнком), всесоюзное признание, собственный институт и потом уже счастливая старость. Было множество пунктов и подпунктов у этого плана, чёткие временные границы. Толстая тетрадь с жизненным планом относительно регулярно открывалась, в неё ставились галочки напротив выполненных пунктов. Коррекций было крайне мало, для них вполне хватало специально отведённых пробелов. Жизнь будущей жены и будущих детей он также распланировал.
Первые гранты, гонорары, высокие зарплаты – всё это случилось быстро и внешне легко. И нужны были они лишь для достижения действительно высокой цели. Большая квартира, доступ к архивам, работа со спецслужбами – всё это лишь для возможности далее реализовывать собственный проект. Получать бесценную информацию, трудиться в своём отдельном кабинете и особым образом растить особых представителей человеческой расы. Большинство секретных и сверхсекретных проектов для Алексея Тихоновича были просто работой, но никак не смыслом жизни. Очень серьёзные беседы с очень серьёзными людьми о том, как важно всего себя посвятить великому делу, своей стране, и о том, как поступают с предателями прошли стороной для его уникального мозга. Смыслом жизни для него было создание сверхчеловека. Создание базовой системы, способной воспроизводить гениев – вот мысль, которая увлекла, пленила молодого учёного.

5.

Первой трещиной в монолитном плане оказался распад Союза. Точнее, развал его экономики. Почти аполитичный профессор ошарашенно смотрел телевизор и пробегал глазами статьи. Они поначалу пестрели речами о новых возможностях, но какие могут быть новые возможности у науки, на которую тут же перестали обращать внимание? Всех интересовал только готовый продукт, который можно продать немедленно. Почти все проекты, в которых он был задействован, резко свернулись.
Вокруг стали богатеть бандиты, мошенники и торгаши. Академики же взяли мётлы, пошли в вахтёры. У кого появились возможность и решимость – уехали из страны. Алексей Тихонович оставался невыездным. Мыслей о том, что нужно отправить работать жену – у него никогда не возникало: эта женщина ему подошла для рождения детей. Да и какие деньги она могла бы заработать? Что – какая-то зарплата на его карте атласе жизни? Ему нужны средства не на носки с трусами, не на дом с участком. Замыслы куда более масштабные. Профессор смотрел на то, как его восьмилетний сын расправляется с задачами, которые он сам решал бы в разы дольше и это было для него сильнее любого допинга. Он журил сына за темноту в душной комнате, но раз за разом свет зажигался только тогда, когда его зажигал отец.
В его НИИ стала пропадать аппаратура, задерживаться заработная плата, исчезать документы и падать дисциплина. Казалось бы, можно присоединяться к коллегам, идя торговать на рынок или подметать улицы. И вот уже научные деятели ещё в приличных костюмах, распродают семейные реликвии, золото жён, иконы и книги предков, замерзая за прилавками, торгуясь с наглорожими покупателями, всё более вяло обмениваются мыслями о супермолекулярных ансамблях и мифопоэтических пространствах прошлого. У полупустующего, холодного родного НИИ (имеющего скромное название НИИФ – научно-исследовательнский институт физики) померкло светлое будущее. Но дело в том, что Алексей Тихонович имел (ой, как имел!) отношение к пропаже аппаратуры и документов. И на этом останавливаться он не собирался. В его жизненном плане следующим важнейшим пунктом было создание собственного института. А ещё множественные подпункты, которые тоже дробились на пункты. И на всё это нужны были деньги. Поэтому в план вплетались идеи. Когда ты гениален и одержим, добыча денег – это не проблема, это задача.
В дни, когда миллионы людей заряжали воду у телевизоров под странные пассы чудаков, продать лечебное оборудование оказалось проще простого. Так была реализована огромная партия заготовок компактных домашних обогревателей под видом ионных резонаторов. «Инновационное» оборудование работало по удивительно сложному принципу. Краткая инструкция состояла из набора слов. Но очень умных слов: «…Таким образом, подготовленная вода адсорбирует коллапсирующий бромид серебра, полностью аннигилируя шлаки…». Изделие заполнялось водой, туда опускались ноги нездорового человека, вилка включалась в розетку, и запускался сложный процесс излечения от всего на свете. Благо электрическая вилка не работала, впрочем, работать в пустом корпусе было совершенно нечему.
Потом были и другие изделия: компактные квазары межъядерного стимулирования, домашние электронные генераторы полезных кварков, электронные таблетки, импульсные капсулы и прочее, и прочее. Чудеса медицины зарождались в недрах уважаемого НИИ, основанного на базе другого, ещё более уважаемого НИИ. Продукт пошёл на «ура» в куче западных стран, а в России только самые быстрые успеют приобрести чудо изделие. Это если верить рекламе и читать документы по диагонали. И имел такой товар куда более высокую добавленную стоимость, а масштаб выходил гораздо дальше пределов местного рынка.
Профессор всё меньше бывал дома. Мечта его стремительно дорожала, нужно было зарабатывать. Но дело Алексей Тихонович поставил так, чтобы исключить всяческие командировки, а потому ужин традиционно оставался семейным. Профессор приезжал к нему задумчивым, угрюмым, пахнущим табаком.
А сын работал. Он уже не только учился, он по-настоящему работал. По сути, часть своих дел профессор перекинул на сына, тем самым всё чаще поражая коллег своей продуктивностью. Этот бледнеющий девятилетний мальчик решал задачи, которые перед ним ставил профессор. Задачи, которые он сам не мог решить в силу нехватки времени. Момент, когда сын стал решать задачи, которые не способен был решить сам профессор, он как-то упустил. Равно, как и момент, когда сына стали преследовать приступы дереализации.
Но профессору всё время хотелось большего: он видел, что мальчик впитывает знания на огромных скоростях (ах, как жаль, что кроме неудобных коэффициентов нет единиц измерения усвоения знаний!), но истинный гений должен не только знать, но и создавать. Миру нужны изобретатели! Вот и сам Алексей Тихонович – пока только теоретик, ведь вырастить одного гения удавалось и средним умам, а вот выращивать гениев поточно – не удавалось ещё никому.
Сыну было десять, когда Алексей Тихонович вошёл в спальню удивлённой жены, незнакомой ни с ласками, ни с любовью: по плану профессора пора было делать второго ребёнка. А через семь месяцев появилась вторая трещинка в величественном монолите грандиозного плана профессора: в животе этой безропотной и ограниченной женщины УЗИ обнаружило девочку. Профессор с раздражением смотрел на пузатую жену, корректировал программу обучения ещё не родившегося ребёнка и не знал, что уже состоявшийся в общем-то гений, его первенец-вундеркинд ходит по огромной квартире ночами.
Работающий на сверхскоростях мозг, хронически страдая от недостатка отдыха, начал намекать своему носителю: «поспи!». Он стал подмешивать в реальность обрывки снов, отчего мальчику иногда виделось боковым зрением какое-то движение. Буквы и цифры в записях иногда подрагивали, немного менялись местами. Если вундеркинд продолжал борьбу с усталостью, мозг начинал увеличивать обрывки снов, тогда тексты превращались в полную абракадабру. Мальчик смотрел на это и понимал, что расшифровать это под силу разве что Юрию Валентиновичу – учёному-этнографу, который несколько раз приходил к отцу. Смешавшиеся буквы начинали подёргиваться, ползать. Тогда он вставал и гулял по сумраку квартиры, воображая волшебный лес. Целые цивилизации рождались и исчезали в тёплых регионах этой планеты. Их следы раскапывают, изучают, строят гипотезы, многие из которых прекрасны и ошибочны. Но почти никто не думает о людях, которые когда-то жили на территории тайги. Их следы напрочь исчезли и вряд ли когда-либо уже будут обнаружены. А если и будут, то вряд ли их разгадают. Такие умы, как Юрий Валентинович Кнорозов рождаются раз в эпоху, а накопленные человечеством знания утрачиваются регулярно.
Гений проходил мимо комнаты, где профессор с женой делали новую жизнь. Улавливая странные звуки, он представлял себе, что это первые люди зарождающейся цивилизации. Их охраняет племя, и таинство создания жизни происходит в центре круга, образованного дикарями. Он шёл дальше во тьму. Во тьме загорались две пары глаз. Это два кота. Два кота жили в профессорской квартире, но мальчик об их существовании знать ничего не знал, а потому с удовольствием представлял, что это давно исчезнувшие животные, которые… Он не успевал додумать мысль и засыпал где-нибудь в коридоре или кладовке коротким и чутким сном первобытного человека.

6.

Девочка родилась некрасивой и спокойной. Профессор внутренне ликовал по этим двум поводам. Практически вся роль её матери сводилась к кормлению и укладыванию ребёнка. Далее дочь необходимо отнять от груди уже в один год, начать с ней особые занятия, обеспечить ей особое кормление. Всё, как с сыном, только меньше огрехов и чуть выше планка. Удивительное дело: сам сын оказался неспособным помогать в вопросе развития сестры. Любые попытки поднять эту тему заканчивались упорным молчанием. Но профессор не зацикливался на этом: изначально он и не собирался использовать помощников, спрашивать мнения кого бы то ни было. Сын, по его понятиям, ему всё же не был ровней в подобных вопросах. Но как же он ошибался!
Алексей Тихонович сам усердно занимался дочерью и жене дал чёткие инструкции. Его сильно выросший бизнес отнимал всё больше времени, принося при этом всё больше денег. А вдали от города, от населённых пунктов уже возводилось небольшое здание – будущая кузница гениев, первый в стране частный институт. Его собственный институт. Небольшой такой институт с огромной территорией, с собственным растущим финансовым фондом.
Мир для девочки в первые годы жизни должен был быть таким же маленьким, как для сына: комната-вид из окна-ближайшие клиники наукограда. Весь этот мир можно обойти пешком за час, но кто же предоставит время для пустых прогулок по миру? Неизбежные посещения некоторых заведений чаще проходили с участием усатого отцовского водителя Николая Николаевича.
Несомненно: девочка будет ещё более гениальной. Мало того, что учтётся опыт с сыном, так ещё и свой институт появится. Девочку будет стимулировать принцип соперничества с братом, а также новые перспективы: секретность рано или поздно снимут с профессора, и тогда весь мир узнает про этих вундеркиндов.

7.

Научная деятельность одиннадцатилетнего гения начала приносить доход. Нет, деньги не были целью, скорее они оказались неизбежным побочным эффектом. Профессор отдавал себе отчёт в том, что далее долго сына он прятать не сможет: им рано или поздно заинтересуются настолько, что подключатся спецслужбы. А пока часть работ сына он выдавал за свои.
Бледный, худой мальчик отставал от сверстников в физическом развитии, однако был собран и точен в движениях: никогда ничего не ронял, даже выполняя несколько совершенно разных действий одновременно, одинаково пользовался обеими руками, изредка играл сам с собой на бильярде, установленном в одной из комнат, без промахов заполняя лузы. Жонглирование шестью шарами ему далось легко, равно как и дартс. И лишь с приходом ночи он погружался в своё странное состояние, беззвучно бродя, беззвучно разговаривая о чём-то. Снова и снова он представлял себя в дремучем лесу. Его представления о лесе складывались из учебников, справочников, фотографий, но как он пахнет и как звучит – мальчик не представлял. Днём из окна вундеркинд видел кусочек леса, но здания перед ним лишали его всех чар. Да он никогда и не задумывался о своих ночных состояниях днём, в окно почти никогда не смотрел и всё глубже погружался в научную деятельность и всё чаще становился истинным автором многих открытий и изобретений.
8.
Третьей трещиной в фундаменте профессорского жизненного плана стала смерть. Алексей Тихонович удивлённо взирал на свою супругу, которая неожиданно соизволила проявить сильные эмоции: та рыдала, упав на пол. Также удивлённо смотрел на дочь, которая уснула и вдруг навсегда осталась маленькой девочкой без великого учёного будущего. Он стоял и размышлял, даже и не думая утешить супругу. Взгляд его блуждал по детской комнате, на стенах которой были им изображены цифры и буквы: профессор подсчитывал напрасно потраченное время. Он вышел из комнаты, перешагнув через жену и пошёл ужинать: ведь уже пора. В столовой сидел сын за столом, ждал раздачи еды.
- Сегодня, похоже, нужно самим еду готовить.
- Почему?
- Твоя сестра… она умерла…
- Ну, так понятно ж было, - ответил странно и равнодушно мальчик. – Но готовить должна была не сестра, а мать, а она жива. Могла бы и приготовить. Ну, да ладно. Спокойной ночи.
Отец проводил взглядом худощавую, нескладную фигуру сына, затем открыл холодильник. На красивом блюде лежали запечённые куриные шеи в лёгком томатно-чесночном маринаде с овощами. Но это нужно было греть. Профессор осмотрел столовую. Вероятно, в каком-то из шкафчиков лежит сковорода или что-то такое, в чём греется еда. Также вероятно, что где-то есть чай и заварочный чайник, к чаю какое-нибудь варенье, например, из грецких орехов. Он посидел ещё пару минут. В комнату для приёма пищи долетали неутихающие завывания жены.
- Да сколько ж можно? – удивился вслух профессор. Он с раздражением открыл холодильник, развернул бумагу, в которой оказался сыр с травами из Швейцарии и откусил прямо от куска. Потом ещё. Выпил стакан воды и ушёл, оставив надкушенный сыр на столе. Через полчаса приехали люди в погонах, вежливо поздоровались с хозяином дома.
- Девочка в той комнате, откуда вой доносится. Сделайте, как надо, а я спать. Режим.
Профессор ушёл в свой кабинет, достал толстую тетрадь и вырвал несколько страниц: пытаться сделать ещё одного ребёнка с этой женщиной он не собирался. Из кабинета он прошёл в свою вторую комнату для отдыха и лёг спать.


8.

Профессор погрузился в дела: бизнес всё более и более набирал обороты, стройка была завершена почти на сто процентов, велись внутренние работы, облагораживалась территория, шёл активный поиск сотрудников – уникальных людей, педагогов, готовых к новаторству. При этом его ещё выбрали ректором в НИИФ, в котором он тут же устроил биржу в одном из корпусов.
Красивая надпись «биржа» над дверьми выглядела солидно. Налево по коридору до конца был зал, где скупались товары и акции оптом. Направо по коридору до конца – зал, где продавались товары и акции оптом. А при входе – зал, где красивые девушки продавали и скупали товары и акции в розницу, ведя дела в простых общих тетрадях, прибегая к помощи калькуляторов. Тут были основные массы продавцов и покупателей, которые в несколько раз переплачивали за комиссию, акции и товары, ничего не зная при этом о залах для оптовиков. Биржа зарабатывала сумасшедшие деньги, хотя её роль сводилась к тому, что за её стенами просто встречались продавцы и покупатели. Именно на бирже Алексей Тихонович и заработал первые миллионы долларов, на которые тут же начали строиться фармацевтическое производство, завод медицинского оборудования, заключаться договора с иностранными психологами и психотерапевтами. В другом корпусе НИИФа теперь проходили дискотеки по выходным. Часть заработанных средств Алексей Тихонович тратил на этот институт, тем самым пресекая абсолютное большинство претензий.
Теперь уже профессор всё реже ночевал дома, предпочитая сон то в своём действующем институте, то в строящемся, то в одной из квартир, которые он стал покупать. Жена, внезапно постаревшая, чуть сгорбленная, и до этого молчаливая - совершенно замкнулась и автоматически поддерживала порядок в огромной квартире. Она тихонько приносила еду уже почти двенадцатилетнему сыну в комнату и также тихо уходила. Сын же практически не продвигался в физическом развитии и худой и бледный по-прежнему проводил многие часы за учёбой и работой. Теперь он уже был обеспечен компьютером, отчего смотрел на окружающую действительность всё меньше, а ночами бродил всё дольше и дольше, засыпая ближе к рассвету на пару часов до момента пробуждения матери.
Сын бродил не только дольше, но и дальше. Тонкое, бледное тело его уже стало покидать квартиру и выходить под открытое звёздное небо. Отдалённые пустые запущенные дворы, разбитые дороги и облезлые чёрные дома ему казались местами, покинутыми цивилизацией. Ему чудилось, будто он обнаружил поселение и идёт там, где не ходил человек много сотен лет. Особенно манила неожиданно заброшенная промышленная зона, за которой начинался лес.
Он поднял голову увидел невероятный пейзаж: чёрную завораживающую бесконечность, мигающую точку летящего объекта, большую луну, россыпь звёзд. Вундеркинд замер, поражённый, так и глядя ввысь.
- Торчок что ли? – спросил в самое ухо наглый голос. – Гы-гы, - точняк – нарик сраный! – радостно объявил сам себе парень, в лихо свёрнутой набок чёрной вязаной шапке, цветастой широкой куртке с дыркой на локте, штанах с тремя белыми полосками по бокам и надписями «Abidas». Гоняя из угла в угол рта папиросу, рослый, широкоплечий парень подошёл ближе развязной походкой, странно держа руки, словно они у него не желали распрямляться в локтях.
- С какого района, лошара? – спросил парень, схаркивая себе под кроссовки.
- Я совершенно не понимаю Ваш вопрос.
- Попадалово, олень, гы-гы-гы, - снова непонятно сказал парень, дотрагиваясь до сигареты за ухом.
- Простите, я Вас не понимаю.
- Где лавэ берёшь на ширялово, очкошник?
Вундеркинд развёл руками. Он никогда в жизни не сталкивался с подобными субъектами: редкие гости дома – были людьми учёными. Глава семьи тоже никогда не имел связей с преступным миром, оградив себя несколькими замами, у которых в свою очередь были свои замы. Никто и никогда не проявлял к нему агрессию, а о хамстве он только читал в классической литературе.
- Мутный, где на дурь берёшь, а? Базар нормальный не сечёшь что ли? Колись, давай, пока табло не начистил, - снова растягивая слова и сдабривая словосочетания нецензурщиной произнёс странный тип и осклабился, демонстрируя отсутствие переднего зуба.
Парень встал уже практически вплотную перед жертвой, по-прежнему нелепо держа руки и выкатив грудь. От него несло перегаром и табаком. Он нарочито не спеша поставил початую бутылку пива в снег и выпрямился.
- В падлу мне тереть тут с тобой долго. Не хер на районе чужом крутиться, баклан. В торец ща заряжу, потом пойдём к тебе за бабосами, понял, петушара?
- Я ничего не понял. Вероятно, у Вас некоторые формы девиантного поведения, а я, честно говоря, клинической психологией никогда не увлекался. По мне так аннигиляция – была бы максимально эффективным методом в конкретно Вашем случае.
- Ты, чё, ботаник патлатый, базаришь? – разозлился тип, сжимая кулак правой руки, а левой комкая ткань одежды на груди жертвы.
- Я сейчас покажу, что Вам определенно поможет, - безэмоционально, но быстро сказал вундеркинд. – Вот. И он достал карандаш из-за уха. За ухом у него всегда был тот или иной карандаш.
Пьяный, уже на грани бешенства находящийся странный субъект не понимающе уставился на карандаш. Молодой ученый деловито нарисовал в воздухе перед лицом нетрезвого человека нолик, внутри него – крестик. Затем резко и точно ткнул острым концом.
- Бля! – завыл странный человек и схватился двумя руками за глаз. Из-под ладоней побежала струйка крови. – Сука! Падла!
Молодой гений аккуратно обошёл вокруг вопящего. Тот уже согнулся немного и капал красным на белый снег. Впрочем, в тусклом свете неблизкого фонаря и полной луны все цвета были обманчивы. Осмотрев всё хорошенько, как осматривают шары на столе игроки в бильярд, вундеркинд ещё раз ткнул остро заточенным карандашом. Из шеи хама вырвался алый фонтан. Раненый, накрывая ладонями уже две страшных раны, куда-то побежал, всё также скрючившись, но сначала врезался в фонарный столб без фонаря, затем упал, обо что-то споткнувшись. Молодой учёный подошёл и нежно взял раненого под локоток. Тот послушно, как бычок встал и пошёл туда, куда ведут, продолжая завывать. Странная пара шла по обочине. Субтильная фигура в домашней футболке и шортах, босиком и вопящий крупный гопник шли по обочине. Вопли и маты оборвались резко, как только пара дошла до открытого люка. Далее худющая фигура уже двигалась одна туда, откуда и пришла – в сторону научного городка, вблизи которого стояли добротные дома со спящими в них учёными и их благополучными семьями.

9.
 
Появление интернета перевернуло жизнь странной семьи: сыну больше не нужен был папа для получения знаний. Если до этого отец-профессор приносил всё необходимое из своей институтской сокровищницы или доставал по просьбам сына долгими окольными путями, то теперь сын брал всё сам. Труды его теперь оценивали чаще мировые светилы, нежели Алексей Тихонович. Для отца виртуальная Вселенная была практически полной абстракцией, да и в целом он вдруг осознал, что уступает тринадцатилетнему сыну почти во всех областях знаний, а уж тем более в умении усваивать всё новое.
Здание института было достроено, шли отделочные работы, облагораживание территории, завозилась мебель и ожидалось кое-какое оборудование. Удалённость от города делала строительство довольно дорогим, цены в стране росли на всё с бешенной скоростью. Профессор, тяжело переживший перекраивание жизненного плана, словно лет на десять постарел за год. Какая-то женщина ему родила ребёнка, но что с ним – ни жене Алексея Тихоновича, ни сыну-вундеркинду было не интересно.
Гению вообще было мало что интересно: он жил в мире глупых пустословов. Интересные ему люди являлись практически недосягаемыми. Да и интересовали, собственно, только их работы. Манила вундеркинда наука. Мальчику приятно было знать, что то там, то тут внедрялись его технологии, его изобретения. И пусть авторство приписывалось отцу или было продано профессором стороннему человеку – это уже не имело значения.
Однажды снова приезжал Кнорозов. Совсем постаревший, но ещё более интересный. Он в ожидании отца пил чай и рассказывал о своей недавней поездке в Латинскую Америку жене профессора. Она слушала молча, изредка кивая. Понимала ли она хоть что-нибудь? Мальчик просочился в гостиную и слушал, слушал, слушал… Кнорозов его или не видел, или не обращал внимания.
- Эх, мне бы побывать там молодым, а не сейчас! Письмена расшифровать можно и тут, конечно, но каково же было бы прогуляться по этим городам, переписку чьих жителей я читал! – горестно сказал он.
- Ещё чай будете? – спросила хозяйка, что раздосадовало, кажется, профессора.
Она ушла на кухню, а Юрий Валентинович посмотрел на мальчика.
- Тебе бы больше на улице бывать, бледнолицый брат. Ты когда с отцом в лес последний раз ходил? Он у вас тут рядом ведь.
В лесу мальчик был лишь однажды: водитель отца - Николай Николаевич должен был отвезти мальчика к своему врачу для регулярного профилактического осмотра, а затем немедленно вернуть домой. Однако по дороге назад он встретил свою жену, шагавшую вдоль дороги с корзиной…
То, что для супругов было лишь шалостью, для мальчика стало действительно огромным потрясением. Взрослые тогда здраво решили, что мальчик света белого не видит и чахнет целыми днями в квартире. Под видом небольшой починки автомобиля они завернули к опушке леса и углубились до ближайшей знакомой полянки с прудом. Ни о каких полноценных посиделках с шашлыками и речи не могло идти: был лишь чай из термоса и бутерброды. Отдых был не более полутора часов: Николай Николаевич сразу повёз вундеркинда домой, а его жена задержалась в лесу, чтобы набрать там немного грибов.
Для взрослых – это был лишь коротенький отдых, а для мальчика, который никогда ничего не забывал… Он послушно не отходил от полянки, пока эти двое обсуждали что-то житейское, валяясь на подстилке, но жадно впитывал глазами бесконечную хаотичность деревьев. Из его окна виднелись дома: двухэтажки, пятиэтажки. Все было стройным, симметричным, поддавалось математическому анализу. Но этот лес… Бесконечная асимметричность, притягательный хаос из растений и звуков, запахи, к изучению которых он и не думал ранее приступать. И эта непостижимость врезалась в мозг, стала навязчивой идеей.
- Надо сходить, - ушёл от ответа гений. Ему безумно захотелось рассказать, что он тоже иногда занимается расшифровкой одного давно вымершего языка, но уже набранный для этих слов воздух он шумно выпустил.
- Ты кем хочешь стать, когда вырастешь? – задал Кнорозов вопрос так, как его обычно задают маленьким детям. Оно и не удивительно: мальчик выглядел моложе своих лет, сильно моложе.
- Ещё не знаю.
- Иди во врачи. Сейчас это ценится. Вырастешь – меня будешь лечить, - сказал Кнорозов, улыбаясь.
- Да, я немного интересуюсь медициной.
Вошёл отец. Как всегда в последние дни – угрюмый, задумчивый.
- А, господин Кнорозов! Рад, очень рад! Как дела, как здоровье?
- Да ничего, терпимо.
- Снова планируете ехать к майя и учить их их же языку? Меня с собой возьмёте на правах спонсора? – со смехом спросил Алексей Тихонович, - если мне здоровье позволит.
- С удовольствием, если мне самому здоровье позволит, - со смехом ответил Юрий Валентинович, - ваш малец доктором будет, будет за нами присматривать. Будешь присматривать ведь, а? – спросил он у мальчика. – Мы ведь не умрём до того, как ты вырастешь?
- Умрёте.
- Эх, молодёжь, - натянуто засмеялся Кнорозов своим старческим смехом.
- Чем же обязан, господин учёный? – спросил Алексей Тихонович.
- Малыш, выйди, пожалуйста. Взрослым надо пообщаться, пока не умерли, - сказал Кнорозов.
- Да-да, сынок, иди папино завещание набери на компьютере.

10.
Шутки шутками, но в Алексея Тихоновича вселилось неприятное чувство. Он впервые за много лет задумался о том, что его собственная смерть, мягко говоря, может внести серьёзные коррективы в его план. Он несколько дней очень плотно и плодотворно работал, но где-то там, в его учёном мозге упрямо пульсировали мысли об истекающем времени. Тогда же ему сообщили обескураживающую новость о смерти Кнорозова. «Значит, пора!» - твёрдо решил он относительно представления сына-вундеркинда всему миру накануне окрытия института. А до открытия оставалось буквально три недели. Всё – пришло время поговорить с сыном.
В тот день он сидел в комнате сына и внимательно смотрел, как тот работает на компьютере. Смотрел и почти ничего не понимал.
- Это что? – в очередной раз спросил он, ткнув пальцем в монитор.
Сын тяжело вздохнул, посмотрел на отца, как на малолетнего недоумка своими вечно воспаленными глазами и ничего не ответил. Алексей Тихонович впервые ощутил приступ страха и какой-то жалости к себе. Бледное существо перед ним не было ребёнком, который любит обнимать своих родителей и есть конфеты. И не было трудным подростком, какие росли у его коллег. Это какой-то старый мальчик. Без детства, а, следовательно, без счастья до конца дней. Он попытался вспомнить, когда видел сына смеющимся, но воспоминания вынуждены были потечь куда-то далеко-далеко в прошлое, чтобы всё равно не обнаружить там искомых моментов. Что-то заболело в груди. Он стоял за спиной сына, крепко вцепившись в спинку стула одной рукой, второю давя на грудь, совершая круговые массирующие движения. Но это, конечно, было бессмысленно. Алексей Тихонович упал и захрипел. Оттуда, с пола, худое, почти прозрачное существо, видимое в неожиданном ракурсе, было похоже на какого-то паука-эндемика из  обнаруженной пещеры, закупоренной на многие тысячелетия. Паук сейчас находился в сети, опутывая очередного профессора. Отец ещё сильнее захрипел, глядя на жуткое существо, своего отпрыска, заполняясь потоком ужасных мыслей. А когда он успокоился, сын оторвался от монитора и плюнул мертвецу в лицо.

11.

Похороны прошли незаметно. Нет, на местном телевидении и в газетах об этом было множество статей. На обряд прощания явилось много народу, журналисты, громкие речи, оркестр. Но сын там не присутствовал: бесполезный обряд, замешанный на религии и суеверии, ему претил, поэтому его грустное мероприятие обошло стороной. Вечером всё же пришли люди на поминки. Вдова, двигавшаяся, словно робот, чётко исполняла свою привычную работу: обслуживала. Хозяйку хвалили, соболезновали ей, пока та металась с блюдами и напитками. Она не пила, не плакала и ничего не чувствовала. С удовольствием поела изыски, к которым была привычна семья и отнесла в положенное время и сыну его порцию ужина.
- Ой, так у вас же ещё сын! – воскликнул один из гостей. И тогда потекли речи о том, как же сынишке туго, раз он даже не в силах проводить в последний путь отца. Какой-то особо пьяный академик решил проявить активность, подбодрить ребёнка.
- Я поговорю с ним, как мужчина с мужчиной, как учёный с…
- Нет! – выпалила испуганно мать вундеркинда. – Не смейте к нему входить!
Тихая, предельно покладистая женщина, вечно стремившаяся всем угодить в этом доме, вдруг проявила сильнейшую эмоциональность, поразив присутствующих. На какое-то время даже наступила тишина, которая, впрочем, снова заполнилась учёными беседами вперемешку с пьяной ерундой.
Пьяный академик пожал плечами и продолжил трапезу с возлияниями. Однако через полчаса, выйдя из туалета, он прошёл мимо столовой, в которой собрался народ и начал приоткрывать все двери, в поисках сына коллеги. В нём упорно возрастало желание оказать мальчику поддержку. Комнаты были пусты: богатая мебель была заполнена книгами, дорогими старинными вазами, заграничными диковинами. На стенах висели изысканные дорогие картины. Некоторые двери были заперты, в них академик решил не стучать.
За одной из дверей оказался сумрак, но бледное лицо худощавого мальчика было чётко освещено экраном монитора компьютера. Мальчик быстро и сосредоточенно печатал.
- Можно? – спросил незваный гость.
Не переставая печатать, обитатель комнаты повернул лицо к входящему. Вошедший уже закрыл за собой дверь и сделал шаг к тщедушной фигурке.
- Чем занимаешься, молодёжь? – спросил академик и попытался посмотреть на монитор, который моментально погас, лишив комнату остатков света.
- Будьте добры, выйдите, пожалуйста, - тихим и ровным голосом сказал мальчик. Вошедшему почему-то вдруг показалось, что фигура мальчика уж очень напоминает паука. Вещающий из темноты паук – это страшно. Даже для академика. Но, возможно, это лишь привиделось.
- Я понимаю, тебе сейчас не…
- Легко, - докончил за него вундеркинд. Он выполнял срочный и важный заказ, он делал работу, которую ему было интересно доделать, и он впервые столкнулся с тем, что в рабочее время к нему входят без разрешения. Так мог делать только отец, но и тот входил вовсе не для глупых бесед.
- Ты расстроен, но…
- Но буду ещё больше расстроен, если вы не закроете дверь с той стороны, - снова перебил пьяного академика юный гений. Нетрезвый мужчина слепо протянул руку в поисках плеча ребёнка, каковым он считал сидящего за рабочим столом уникума. Мальчик же, весьма неплохо видевший в темноте, зажал в кулаке ручку, готовясь проткнуть ею глаз настырного глупца. Но тут отворилась дверь.
В проёме возникла фигура, облокотившаяся на косяк. Очень немолодой, глухой и почему-то страшный, хоть и спокойный голос, произнёс:
- Тебе ведь сказано было не входить сюда, фраер.
- Уважаемый, во-первых, я вас не знаю…
- Во-вторых, не меси говно венчиком, плешь. - Человек щёлкнул выключателем, входя в комнату. Второй незваный гость выглядел совершенно невероятно в этой квартире. Пожалуй, никто и никогда в таком виде не появлялся в этих стенах.
Старик был в растянутых домашних штанах, штрипка на правой ноге была разорвана, и края её волочились за рваной домашней тапкой. Он подошёл к массивному дубовому столу, на котором лежали стопки книг и тетрадей и повесил свой тонкий ватник с заплатками на стул. Под ватником оказалась растянутая некогда белая, а теперь серая поношенная майка. Руки старика были удивительно мускулистыми и покрыты татуировками. На мощной шее крепко сидела седая голова с короткими седыми волосами.
Пьяный академик растерянно икнул и попятился к выходу из комнаты. «Вероятно, татуировки – предупредительные знаки, говорящие об агрессии их носителя», - подумал гений.
- Срыгни отсюда подальше, - всё тем же спокойным голосом сказал дед.
Академик ушёл тихо, ни с кем не прощаясь. Почему-то он никак не мог остановить сильнейший приступ страха до самой ночи.
- Слышь, паря, - сказал мальчику дед, - одолжи батину лепёху. Или хотя бы один клифт. Мне б на кишкодром со всеми попасть, а? Прикидон совсем не в масть, а мне побазарить бы с очкариками. А то под окном тихариться и трёп слушать не солидно для моих лет.
Мальчик смотрел на незнакомца внимательно, не перебивая слушал.
- Ты всосал тему, а?
- Простите, мне кажется, я ничего не понял.
- Так, пацан, давай по разнарядке двигаться. Чего тебе не ясно? Мне надо вон к тем очкарикам попасть, побазарить, послушать. Информацию добыть, короче.
- А, побазарить – это значит «поговорить» - обрадовался своей догадке мальчик.
- У, паря, ты нормальный язык не сечёшь ни разу? – поразился дед, - всё по-профессорски больше ботаешь?
- Да, я всё больше иностранные языки изучаю, - снова обрадовался мальчик тому, что понял сказанное.
- А чё с этими, - дед махнул в сторону трапезной, - не лялякаешь?
- Да ну их. Скучно.
- Ага, точняк! – обрадовался дед, - а мне надо этих зануд расшевелить как-то и пробить тему одну.
- Что? – снова не понял мальчик.
- Ну, типа слушок один проверить – порожняк или реальная тема. Якобы профессор Сиротин взялся гениев выращивать, как в теплице. А тут он вдруг крякнулся резко. Так мне б понять: заглохла тема или и без профессора этого умников растить будут. Ты ничего про это, случайно, не знаешь?
- Не, что вы! Чем занимался папа – я не представляю, - впервые в жизни соврал гений. Он всю жизнь ждал обещанной отцом охоты на него, поэтому не растерялся. Он был в курсе многого, очень многого в делах отца! Огромные пласты информации – были его собственными трудами, а не трудами отца. Отец готовил его к великому делу, пусть без любви, но с предельной прагматичностью. В том числе, в финансовом плане. А вот отец… Тот не знал о делах сына так много, словно они не общались многие годы. – У меня есть игры на компьютере! Хотите поиграть?
- Нет, пацан, давай шмотки лучше неси уже.
Вундеркинд принёс отцовский костюм и ботинки. Костюм сидел несуразно на странном госте, ботинки безумно жали. Хромая и сжав зубы, незнакомец прошёл в столовую.
- Вечер добрый, господа! Простите за опоздание: только утром прилетел с этого… как его, мля, симпозиума и сразу дурная весть. Ах, горе, горе! – громко и с трагической интонацией произнёс старик. Он обратил внимание, что на многих мужчинах пиджаки сидели так же нелепо, как и на нём.
Странный дед легко влился в компанию, всё так же громко говорил, активно подливал водку, помогал хозяйке и всячески стремился быть своим.
Пришлый подпаивал гостей и впитывал скудную информацию. А информации-то почти и не было: великий учёный умер, и никто-никто не знает ничего о будущем проекта. Поиск необычных преподавателей объявили буквально неделю назад. Многие из присутствовавших за столом вообще знали о сути института лишь на уровне слухов. Известно было, что родителям и опекунам детей, которые должны были обучаться в новом институте, гарантировалось раскрытие неведомых потенциалов. Дорогущее обучение при полном пансионате, новейшее техническое оснащение, высочайший коэффициент интеллекта и даже конкретные навыки по специализации – всё это обязан был дать институт или же вернуть деньги.
- … я ему и говорю, мол, Алексей Тихонович, ты понимаешь, что желающих отдать своих детишек в такое заведение будет не найти. Ты же не восемнадцатилетних собрался набрать, а совсем детей. Назвал бы своё заведение школой, что ли! А он мне и говорит, что, во-первых, Сергей Валерьевич, ты пойми, там будет и школа, просто дети будут осваивать школьную программу за три года. Я говорю, мол, это невозможно! А он и отвечает, дескать, во-вторых, на днях весь мир увидит первого выпускника этой школы. И все его работы. И будет целое турне этого вундеркинда. Возможно, даже по всему миру. И уж тогда проблем с набором учащихся, мягко говоря, не будет. Я лично с Садовничим договаривался насчёт масштабной презентации в МГУ. Буквально через неделю должна была состояться. Так ведь помимо меня, как я понимаю, подобные договорённости добывали и другие люди.
Старик снова всем разлил водки. Водка была великолепна, закуска – шикарна. Кто-то даже закурил, не спросив разрешения хозяйки.
- Что любопытно, - сказал один из сидящих за столом – картавый старик с плешью и двумя подбородками, - я получил электронное письмо от Алексея Тихоновича вчера. Он совсем недавно стал пользоваться компьютером – до недавнего времени он присылал только печатные материалы. А тут вдруг электронное письмо. Ну, можно предположить, что какой-то сбой в сети, или письмо было отправлено кем-то из помощников. Вот только адрес электронный почты – личный, а не институтский или рабочий, а главное: в теле письма есть пометки, которые никто, сдаётся мне, никто не мог бы сделать, кроме самого Сиротина. Выходит, Алексей Тихонович уж два дня, как мёртв, а тут вдруг письмо. Как с того света, честное слово.
- А никто не в теме, кто решать должен был, какие дети безнадёжно тупы, а из каких можно гениев клепать? – спросил старик.
- Я слышал, он пытался с Черниговской договориться – есть такая видная научная деятель в Петербурге, она даже приезжала к нам в НИИФ. Но, кажется, её взгляд на гениальность не совпал со взглядами Алексея Тихоновича.
- Простите, а Вы из какого института? – спросил профессор Кремнев у старика. Он пытался устроиться к Сиротину в новый институт, желая уйти из НИИФ с его относительно низкими заработными платами, но Алексей Тихонович ясно дал понять, что нужны иные компетенции. Кремнев затаил обиду и даже на поминках никак не мог простить намёк на недостаток своих знаний и опыта.
- Я из закрытого, - ответил старик.
- Понимаю, понимаю… - пробормотал профессор Кремнев.
Беседы продолжались, поминали великого человека, бесконечно звонил телефон, на звонки отвечала почти совсем лунатичная вдова, которая за весь вечер ничего так и не поела, и не выпила. Она обслуживала.
А старик задумался. Его молчание кто-то принял за грусть, кто-то за опьянение.
- …, не понимаю! – восклицал уже довольно нетрезвый голос, - откуда письмо? И стилистика та, и кое-что, что знать мог только он, и подпись его!
- Может, кто с его компьютера отправил? Не вижу ничего фантастического.
- С какого с его? Я вообще не помню, есть у него компьютер или нет.
- Писал ведь регулярно.
- А вы были у него в кабинете? Где там компьютер?
- Нет, а помните, как его в мэры пророчили, а он смеялся, не хочу мол? – сменил кто-то тему, и все переключились на неё.
Обрывки высказываний едва долетали до старика. По крайней мере, казалось, он погрузился глубоко-глубоко в себя, брови опустились почти на уровень глаз, веки прикрылись на две трети, старик не шевелился и сидел, ссутулившись и уперев татуированные кулаки в колени.
Затем медленно старческие веки поднялись, на лбу и без того морщинистом собрались глубокие складки, чтобы дать возможность приподнять бровные дуги и посмотреть на мир глазами, а не внутренним взором.
Старик поднялся и вышел из трапезной. Не стучась, он открыл дверь в комнату мальчика и включил свет. Мальчика не было. Не церемонясь, старик стал осматривать комнату. Книги, много книг было в комнате. Детской это помещение назвать нельзя было никак, ни с какой натяжкой. Это была комната учёного: книги на разных языках различной тематики, совершенно непонятные чертежи, тетради с невообразимой тарабарщиной и совершенно недетский порядок. Не порядок, а упорядоченность. Огромная комната с несколькими шкафами. Если проанализировать, то шкафы можно разделить по нескольким направлениям науки, как в плане книг, так и в плане содержимого нижних полок, в которых можно было обнаружить микроскоп, микросхемы, реактивы и много-много чего ещё.
- Пацан, куда ты делся? – буркнул старик, проковырявшись в его комнате минут двадцать.

А вундеркинд ехал в машине с отцовским водителем Николаем Николаевичем. Тот и не подозревал, что сыграл в жизни вундеркинда важнейшую роль, вывезя его на пикник на банальной лужайке несколько лет назад.
- Куда едем, Ваше умнейшество? – спросил водитель. Он предоставил себе это право сразу после смерти начальника. При Алексее Тихоновиче такие фривольности были просто немыслимы.
- Вот. – мальчик протянул водителю карту с отметкой.
- Не-не-не! - вскрикнул Николай Николаевич, - туда в одну сторону три дня ходу!
- Так и я плачу как за три года работы, Ваше рулейшество. Смотрите: ночуем тут, тут и вот тут. Вот это – допустимые пункты остановок. А вот тут нас встретит женщина, к которой я пересяду в машину. Я с Вами рассчитаюсь, а Вы вернётесь и, если кто-нибудь когда-нибудь Вас обо мне спросит, ответите им, что я уехал в Москву.
- От кого-то бежите?
- Да.
- Вы знаете… иногда спрашивают так, что врать не получается.
- Значит, моих денег и указаний может не хватить для моей полной безопасности?
- Поймите… мир – он сложный. Если кто-то что-то Вам пообещал – это не значит, что договорённость будет выполнена. Люди иногда предают: из корысти, из страха или не выдержав допроса. Допросы бывают такими, что расскажешь всю правду, даже о которой забыл десятки лет назад. Мне часто кажется, то, что для многих – очевидность, то для Вас - непостижимые тонкости жизни. Хотя это и не мудрено: сидите целыми днями дома, никто Вас не знает, Вы никого тоже не знаете и знать не хотите. Барабашка, как он есть. Но за меня можете быть спокойны: никто никогда не узнает от меня, куда Вы уехали.
Машина катилась по огромной стране сквозь городки, унылые посёлки и сонные деревни. Николай Николаевич травил байки, над которыми сам же и хохотал, рассказывал о семье, о том, как люди отмечают праздники, как они отдыхают. Он рассказывал о дружбе, о домашних питомцах, о девушках… Гений с удивлением подметил, что глупые люди могут быть счастливыми: до этого ему казалось, что счастье – это решить задачу. Но жизнь глупых людей была полна нелогичных действий, отчего многое и многое было непонятно.
В одних случаях люди поступали так, а в совершенно аналогичных – поступали совершенно иначе. Люди придумывали каждый для себя не очень чёткий свод правил, в которых многие пункты противоречили друг другу. Они от этого мучились и мучили других, хотя само понятие «мучение» оставалось для гения несколько абстрактным.
- Папа говорил правильно: люди глупы, нелогичны, трусливы. Они обмотаны множеством слоёв странных и ненужных правил. Они уверены, что под этими слоями таится душа, которая почему-то в ответе за то, что делает тело, – думал гений.
Ночёвки проходили в спальных мешках, которые купили по пути. Также была куплена одежда на мальчика, пригодная для походов, сменное бельё, еда, чтобы не питаться в заведениях. Вечерами сворачивали с дороги, немного углубляясь в лес. Николай Николаевич доставал из багажника топор и организовывал костёр, который отчего-то гипнотизировал. Вундеркинд пытался объяснить это себе, но не смог. Николай Николаевич пояснил всё просто: «Это со всеми так, бесконечно смотреть можно. Такая же фигня с текущей водой и с работающими людьми». Водитель готовил шашлык, который запивал пивом, гению же давал квас. Однако, когда тот попросил дать попробовать пива, спорить не стал. Умник ел и пил, впервые в жизни получая несказанное удовольствие от этого процесса. Николай Николаевич какое-то время вслух вспоминал свои были дни, удивлялся конечной точке их путешествия, которая, судя по карте, была возле полузабытой дороги и «а вокруг – сплошное ничего», но быстро засыпал. А мальчик ещё какое-то время смотрел на звёзды, и в его чёткий ум впервые в жизни несмелыми капельками проникали абстрактные мечты, которые, впрочем, быстро растворились в его чётком жизненном плане.
На третье утро гений сел за руль. Он пронаблюдал все необходимые действия для вождения автомобиля и без особых проблем выехал задом из лесного углубления на пустынную утреннюю дорогу в туманной дымке и помчал к мосту на Щерьск. Николай Николаевич остался на месте ночёвки: шея его была аккуратно подрублена острым топором, лицо и руки лежали в пылающем костре.
Гений ехал по дороге, зажатой с обеих сторон лесом. Лес, с которым его познакомил Николай Николаевич, лес, который разросся в сознании вундеркинда, лес, который манил, манил и манил его – теперь был реальным, был повсюду. Многокилометровая дорога была совершенно пустой: за последние несколько часов гений встретил всего пару встречных машин. Он изучил вопрос, и знал, что основной поток транспорта идёт из Щерьска на Восток. Хотя назвать это потоком было нельзя: в Щерьск ехали только те, кому нужно в Лесоимск, а в Лесоимск ехали только те, кто там живёт. А живёт там столько людей, сколько живёт в каком-нибудь крупном посёлке. Деревню Пеньки просто назначили городом, назвали Лесоимском и пока на этом все достижения закончились. Нет, в деревне открыли деревоперерабатывающий завод, мало-помалу велось строительство необычных домов: причудливая смесь дорогого в этих краях камня и почти бесплатной древесины позволяли создавать фахверковые сказочные жилища, деревянные теремы. Улицы уже начинали напоминать местами австрийские городки и деревни, местами – древнерусские городища, а редкие нападения волков и медведей на детей местных рабочих создавали ощущения того, что на дворе действительно какой-нибудь шестнадцатый век. Щерьск присоединяли к Лесоимску, там возводили огромный склад для древесины, запланировали родильный дом. Также планировались запуск трамвая, фельдшерский пункт, почтовое отделение, уже заложили две школы и два детских сада – все здания были задуманы с архитектурными изысками и подразумевали высокую экологичность. И Лесоимск, и Щерьск по сути должны были просто снабжать Селянск – закрытый город, в котором добывали калийную соль и чем-то эдаким занимались военные. По причине малозначительности и Лесоимска, и Щерьска, а также из-за близости к закрытому городу, никто не спешил их наносить на карту, тем более, что снабжение их осуществлялось только через Селянск. Но в моду уже входило рассекречивание городов, а Лесоимск должен был стать центром туристического паломничества, Щерьск же – крупным центром древесного дела.
Лесоимск – это городок, где нет чужих. Практически все друг друга знают, многие состоят в родственных связях. При этом Лесоимск – это город будущего: ведь через считанные годы сюда должны будут приезжать богатые иностранные туристы и просто люди, помешанные на экологии. Местные жители – уже только поэтому являются потенциальными богачами, нужно лишь правильно прорекламировать это место. А ещё их богатыми должно сделать то, что вёз в своей голове юный гений: секрет быстрого роста растений.
В полдень гений подъехал к мосту, где его в старой «Ниве» ожидала Анастасия Царицына – глава Лесоимска и носитель сильнейшего прогрессирующего личностного расстройства.
Этих двоих объединили полное равнодушие к общечеловеческим ценностям и нормам морали, неприятие нравов и обычаев, неспособность к социализации и состраданию, а также интернет, в котором они нашли друг друга и плотно общались уже последние полгода.
- Привет.
- Здравствуйте.
- Меня тут все называют Царицей, так что и ты можешь. А как мне называть тебя?
- Барабашка
- Вот что, Барабашка, твои предложения в институте приняли на ура, хоть многие и не верят в то, что всё это возможно. С завтрашнего дня институт целиком и полностью твой. Распоряжения делай через моего брата, он там ректор, хоть и тупой. Зато некому тут будет пальцем на тебя показывать и шептаться о твоём возрасте. А потом посмотрим на твои способности, глядишь – ещё пару направлений тебе передам.
- Передадите, - заверил её гений.

Так местный бесполезный НИИ растениеводства, ведущий свою деятельность в основном только на бумаге через несколько лет вдруг стал полезным: лес в радиусе 10-15 километров вокруг этого странного института вдруг стал расти несколько быстрее. Зато: полезный и почти новый восьмикилометровый мост вдруг был признан негодным к эксплуатации, оперативно разобран и, видимо, где-то продан на металлолом.
Царица бредила деньгами, Барабашка – лесом.


- Входите, входите. Там, в углу. Сразу видно: наш пассажир, - сказал старик.
- Да вроде пусто там, - ответил наглый мужик, который на самом деле после загадочного напитка был серьёзен и не имел и тени вызывающей развязности.
- Так ты не на лавку свети, а под неё.
- Ох! Живой, а? – мужик светил в лицо скрюченной миниатюрной фигуре, которая была больше похожа на корягу, нежели на человека.
- Экий барабашка, - прошептала женщина.
В волосах человека (а точно ли – человека?) была пыль, паутина, прошлогодние листья и тому подобные признаки нечищеного угла. Редкая борода была примерно в таком же состоянии. Из-под лохмотьев, больше похожих на половую тряпку, торчали невероятно грязные и худые руки и ноги без обуви. Колтуны волос закрывали глаза
Мальчик потянул руку к скрюченной фигуре.
- Осторожно! – сказал старик, и мальчик убрал руку и сделал два шага назад.
За окном послышался дикий шум.
- Кто-то ломает машину, кажется, - сказал мальчик.
- Сгоняй, посмотри, что там такое, - ответил мужик.
Мальчик побежал и через считанные секунды вернулся.
- Стая волков! Грызут машину!
- Ты чего такое несёшь? – удивился дед.
- Все за мной! – вдруг закричала пожилая женщина и в развалку понесла своё слегка тучное тело на выход. Тут же раздались выстрелы. Мужчина рванул за ней, за ними – мальчик.
Дед, стоявший возле скрюченной фигуры ближе всех, начал было разворачиваться в сторону выхода, как рука, больше похожая на сучковатую ветку, вдруг схватила деда за воротник.
- Помните меня? – прошелестел голос.
Обескураженный старик, которого никто уже много-много лет не смел трогать руками, замер молча.
- Двадцать лет назад. Профессор Сиротин. Мальчик.
- Помню, - ответил старик. – Наш единственный провал. Мой провал.
- Вы кто такие?
- Мы перевозчики.
- Откуда куда? – спросил барабашка, чем-то острым упёршись в сонную артерию деда.
- Отсюда.
- Поясните, - потребовала странная фигура, - и не надо фраз типа «тебе не понять» или «это долгая история» - у меня всё в порядке с усвоением информации.
- Перевозим… Таких… как ты… - старик говорил с трудом: мощную шею его сдавило чуть сильнее, - странных на всю голову… гениев… учёных там, шизиков…
- Так куда же?
- На какой-то остров… их… вас… всех.
- К сожалению, вынужден отказать вам, - вежливо прошелестел барабашка. – Тут мой лес. И у меня есть ещё проекты. Пожелаю отдохнуть на острове – я сам вас найду.
- Но это… для вашего… блага… - старику хотелось повернуть голову, но… Какие когти могли отрасти у этого чудика, если в волосах образовалась паутина?
- Представляешь: волки загнали кота под машину! – возвестил мальчик, входя в помещение, - так они зубами прямо жесть стали рвать!
- Ага! Во! – поднял вверх в кровь исцарапанной рукой матёрого кота мужик, входя вслед за мальчиком. – А ты… Ты чего так странно сидишь?
- Так вот же рубильник, - сказала женщина, и в комнате зажёгся тусклый кабацкий свет.
Старик сидел, слегка втянув шею, а на ней была какая-то расщеплённая ветка – она-то и давила и царапала шею. Барабашка исчез.
- Ушёл через чёрный выход, шельмец, - сказал мужик. – А как он красиво тебя! – ткнул себя в шею пальцем он. - Ну, помчали за ним?
- Это его лес, - ответил старик, потирая освобождённую шею. – Знавал я этого бегунка. Двадцать лет назад. Пока его сверстники учились в школе, он учил профессоров. А потом исчез, как только я его искать начал. Ночуем тут в любой избе. Этого лешего из списка вычёркиваем. Игра не стоит свеч.

Эпилог.
Босые следы уходили в лес, на север. Они бежали мимо замёрзших болот, в которых странным образом утонули два приглашённых в Лесоимск любопытных учителя. Они бежали среди исполинских деревьев, среди волчьих следов в неприметную избушку с надписью: «НИИ растениеводства» над дверью и «Не входить! Опасно!» на самой двери. Над нескончаемой тайгой зависла луна, её, впрочем, быстро закрыли облака, которые стали щедро посыпать мир под собою каким-то мелким и злым снегом. В исчезающем Лесоимске впервые со времени его основания были туристы. Их было аж в два раза больше, чем местных жителей: четыре. Но и те утром собирались уехать, не купив на память ни единого сувенира.