Челюсти

Сухонькая женщина, мальчишеская фигура в узких чёрных джинсах, разношенные серые балетки, футболка, соломенные пряди волос, лицо перелётной птицы. Такие обычно на лето заселяют солоноватые озёра, громко кричат, выводят птенцов, набираются сил и к осени встают на крыло, чтобы продолжить свой миграционный путь. Таня. Она учила нас расслабляться, бить кулачком по грудной клетке, давая возможность вырваться глубокому грудному звуку. Мычали, рычали, рыкали, укали, гыкали, забывая о своем деревянном или глиняном происхождении, наконец-то тело училось говорить, легко и свободно, а не какой-то скомканной в горле отрыжкой, переходящей в надрывную истошность, пустую деланность. Когда челюсти стиснуты, напряжены, зубы вот-вот сотрутся, и лишь одно желание произвести впечатление, подсадить на голосовые крючки ведёт тебя к болючему фиаско. Потому как одной охочести мало, ты породи себя сначала, как зверя во чреве, чтобы он, лежащий клубочком, скользкий, скукоженный зародыш, распрямился, оглушив и ошарашив не только своим демоническим видом, но и утробным, зычным сгустком. Мужчины шли на голос. Эту маленькую, ощутимую слабость своей скромной аудитории я прознала давным-давно, ещё будучи неопытной и неискушенной, начав выпускать в эфир шаровые молнии слов.

С яблоками в саду тоже было чрезвычайно интересно. Одним словом – театр. На первом этаже огромной, как судоподъемник, многоэтажки: нет, не платоновская пещера, хотя есть некое сходство, а завитая в переходы, коридоры, комнаты дымчато-пыльная штольня. В ней похожая_на_меня раскрепощалась, отпуская наружу робкую тень, которой предстояло разрастись и расцвести, когда придет время. Ох уж, эти жалкие потуги, желание наделить богов антропоморфными чертами, особенно выделить Хроноса, вручив ему себя на сжирание.

Экзотическое воспоминание из архива прошлой жизни загружается непрошенным файлом, когда колени еще не окаменели, ноги не дрожат, а сладкое волнение гуляет по телу, частями накатывая то тут, то там. Воображение пролистывало множество скетчей, как это будет. Масляная пастель сознания рисовала жирнющие, сочные, до физического вкуса во рту выпуклые картинки в глазных линзах. Он, конечно же, едва, скорее, смазано, коснётся подбородка, будто стирая большим белым пальцем невидимую каплю из будущего. В тот самый секундный момент она уже существует внутри его влажного, слегка переспевшего оливкового взгляда, то именуется внутренним архитектором предвкушением. Булькающе-хлюпающее звукоизвлечение заставит его провалиться внутрь, в сырую, теплую, как воздух юго-восточной Азии яму расслаивающегося удовольствия, туда, где он проводил часы в мороке предстоящего свидания, воссоздавая и сканируя мельчайшие точки удаленных волосков на молочном треугольнике и фаянсовую прохладу тугой и налитой, аккуратной груди.

Очень и очень давно, развалившись на высокой кровати, напоминавшей плоскую черепаху на прочных слоновьих ногах, успев бросить в коридоре вещи, даже не приняв душ, vieil ami оголился, упрямо склонил мою голову между ног - «Играйся», и накрыл меня одеялом. Душный.

Тогда шершавым языком мартовское солнце вылизывало лед в каналах, трещины шли метастазами, упираясь в каменные ножны. Редкими местами снежный панцирь смахивал на растрескавшуюся шкуру проросшего через весь город кита. Чертовы водолеи всегда затаскивали меня в шапито своей похоти. Еще ни один из колоды любовников не разочаровал шутовским амплуа. Всё же должность главного мудака, возглавляющего таро-армию обязывает держать лицо. Все, как на подбор, кареглазы.

Я же всем моим ледяным чёрным сердцем Лилит, солнечными рыбьими плавниками и лунным жалом скорпиона тяготею к драконьему взгляду ведьмака. Далеко не киношный, янтарный сироп таких же глаз я развидела в лаборатории онкодиспансера в соседнем городе, куда привезла стекла после операции. Зачинающаяся плешь человека в белом халате отвернулась от меня, явив лицо не то рептилии, не то самого сатаны - так в полусумраке светится подсолнечное масло в стеклянной бутылке. Так же и этот врач стронциевым лучом прожег во мне дыру, возмутился наглости переступить порог его владений. Этим неудачным визитом завершился мой персональный ад – снисхождение по докторам, пророчившим мне ракообразное будущее.

Изумрудно-зеленая тушь, слишком густо насыщенный цвет, таким отливают вороньи перья, стекает по щекам вместе с темными тенями, словно сажа газовая на растворе из слёз. Ещё пара движений, чтобы солоноватая слюна художественно смешалась с грязно-черными подтёками, превратив лицо в палитру. Нам – мне и ему, нравится это грубая чувственность проникновения, безо всякой красивости, испачканный вожделением натурализм звуков, всхлипывание размякшего рта, размазанно-раскрасневшиеся глаза, просящие продолжения, кратковременно отнятое дыхание, по-рыбьему жадное заглатывание воздуха.

Нет, всё-таки в этой версии не удалось отрастить хвост от колен, чтобы на пике наслаждения кольцами сжимать его гипсово-скульптурные икры и бедра. Впрочем, вспомнила, как голубоглазому носителю воздушной стихии нравилось закидывать ноги на плечи. Голова оказывалась в плену молочных ножниц, стремящихся в потолочное небо. Нам было бы о чем посексуалиться с Генри Миллером. А вот аллюзия на Анаис Нин – это весьма спорно, учитывая мой скудный, ничтожно малый опыт ведения эротических дневников. Первой, еще до меня родилась лень. Отитень – мое второе имя. Хотя мало-мальски знающие видят во мне носителя железной воли. Я редко смеюсь, но в этом месте мне всегда смешно, глядя на классический складчатый живот, нижний валик совсем, как у богинь. Наверное, раскормись ещё, могла бы стать четвёртой грацией Рубенса.

Так вот, расслабленные челюсти – залог крепкого сна, сам сон – страж красоты. Мне никогда не говорили, что я обладательница красивого лица. Оно далеко не каноническое. Из всего, что есть во мне или у меня – это рост Венеры и идеальная, по всем канонам вылепленная генной инженерией my pussy. «Вива ля пуська», фраза знакомого художника, мгновенно погружающая меня в жестокую историю Скиллы или Сциллы. В прошлом красавица-нереида обрела сложную анатомию после проделок злобной Цирцеи, отравившей зельем воду. С тех пор вагина с пёсьими головами стала отличительным признаком Скиллы, за что её увековечили в фонтанах, на монетах и холстах. Как обычно, мысль моя витиевата и хищна в продолжении истории, чей финал мне никогда неизвестен. Предпочитаю писать в блаженном неведении, куда, за что и почему меня выведет личностная кривизна фантазии. Вряд ли это автоматическое письмо и даже не творение по заветам старика Хема – редактировать трезвым. Трезвость до отвращения скучна, хотя и предусмотрена природой. Прежде всего, человеческой природой. Однако никак не пересекается с божественной экзистенцией. С недавних пор приходится принять тот факт, что женщина, очень_похожая_на_меня, является божеством, пришедшим на землю, дабы прожить человеческий опыт. О, слышали бы сейчас меня друзья. Да благо их не осталось. И голос мой звучит всё реже, а иногда взметнётся высоко, что реактивная стальная птица, тогда кажется, что оглохла от собственного молчания. Впрочем, пребывать в спокойствии, иногда отвлекаясь на игры, в том числе и игры разума, - едва ли не самое естественное состояние божества.

Лунный диск наливается земляничной сладостью, так бывает крайне редко, когда солнце и луна крутят шашни. Пиковый выброс планетарной энергии, ещё одна запятая в бесконечном космическом коитусе, где предостережение «не стой под стрелой» звучит благословенным гимном. Когда как не сейчас подставиться под летящие стрелы, разбрызганный млечный путь, не осязая сна, легкого дыхания Морфея, пока челюсти Хроноса жёстко, по-собачьи крепко сжаты, я проталкиваю ему в рот свой изящный большой палец.