Один из числа тех.. , или папин подарок! с 21-31 г

ОДИН ИЗ ЧИСЛА ТЕХ.., или ПАПИН ПОДАРОК! (историко-биографическая повесть)

ПРОДОЛЖЕНИЕ....
с 21 - 31 главы

21 глава.  "РАЗНОЕ ЛЕТО В БОЛЬШОМ ВЬЯСЕ.., или КТО ШОВОХАЕТСЯ!?"

И наступало долгожданное лето! В 1942 году лето выдалось жарким, но с дождями, поэтому в лесах было столько грибов и ягод, что именно лес кормил нас три месяца подряд. Лето было самым настоящим спасением от голода. В луга выгонялись истощенные коровы, засеивались поля, а в огородах селяне сажали до поздней ночи кто, что мог.
Моя бабушка тоже, как только мы получили свое жилье, сразу решила сажать огород. И в конце апреля, начале мая мы, как и все, начинали посевные работы. А еще, помню, что вдоль леса шел порядок домов, а за домами были деревенские огороды, где нам и дали от сельсовета дополнительно, еще тридцать соток земли. Теперь у нас был и маленький огородик возле дома, и еще участок за огородами. Всю эту землю надо было обрабатывать! В огороде бабушка сажала огурцы, лук, чеснок и какую-то зелень, а на тридцати сотках мы сажали картошку, тыкву, капусту и сеяли просо.
Большой Вьяс располагался на реке Вьяс, недалеко от её впадения в реку Суру, рядом с большим лесным массивом. Большевьясовские леса, вообще меня, городского мальчика, очень поразили. В Москве конечно я гулял в парках, но такого густого леса, и так много деревьев никогда не видел. Как ни странно, но жить в деревне мне нравилось.  Наше село стояло на холмистом склоне, а вокруг лес да перелески, и заливные луга полные луговой земляники.  Именно они жарким летом, кормили всю окрестность. Малина в этот год была знатная! И мы за ней ходили каждый день, и не то что с корзинками, а даже с ведрами. Вот ее сколько было летом! Бывало тащишь домой целое лукошко, и думаешь, что всю малину собрал, а на другой день приходишь, а там ее…, еще больше! И вся спелая, крупная и сочная! И я в жизни не ел столько малины и грибов, сколько я их съел в эвакуации, летом в Большом Вьясе в 1942 году. Это был особо урожайный год.
В лес мы бегали всегда гурьбой, человек по семь-восемь. И девчонки, и мальчишки, и эвакуированные, и деревенские – но обязательно все вместе! Дело в том, что в лесах в Пензенской области Лунинского района в те годы, водились медведи и даже волки. Волки никогда летом не нападали, а вот медведь напасть мог, если человек был один. Но медведи боялись шума. Поэтому в лес по ягоды и грибы, мы и ходили всегда целой ватагой ребятишек и смотрели, как говорят – в оба. Но однажды…
- Слышь, а слышь, Москвич, - услышал я в нескольких шагах от себя, и не обращая внимания продолжал срывать с ветки крупные и спелые ягоды малины.
- Ты, чай…, глухой? – прозвучало снова.
- Что еще? – недовольно буркнул я.
- Слышь, говорю, в кустах шовохается?
- Кто шовохается? – не понимал я.
- Кто-кто, чай… косолапый швыряется, только не ори…., - я замер и устремил свой взор в ту сторону, откуда доносился сильный треск веток. А Васька, деревенский мальчишка, приглушенным голосом крикнул, - Пацаны….., в кустах медведь…, уходим! И в этот момент, из кустов кто-то как зарычит!
Раздался такой визг, что и понять было трудно, кто больше испугался – мы медведя, или косолапый нас. Ребята бросились в рассыпную. Прихватив свое лукошка, стремительно уносил ноги и я, только пятки сверкали! Не помню как я оказался на окраине деревни. А со мной еще несколько мальчишек. 
- Ну, что, понял теперь, кто шовохается!? –  переводя дух спросил меня Васька, и мы все громко рассмеялись!
Бабушка каждый раз, когда я приходил из леса, только руками разводила и качала головой:
- Вадик, милый, да что ж, я с ней делать-то буду? Сахара-то нет ни кусочка….. Как малину варить?
И действительно, ни сахара, ни соли – ничего не было. Это был страшный дефицит. И если еще соль и муку редко, но выдавали бабушке за трудодни в сельсовете, то вкус сахара мы уже давно забыли.
- Ба… А ты ее посуши! Девочки в лесу рассказывали, что ее сушат, а зимой заваривают вместо чая, - с умным видом ответил я, - И грибы посуши..., - добавил я.
- Ох, и хозяйственный ты у меня, - сказала бабушка и улыбнулась. Я же вполне довольный собою, высыпал ягоды из лукошка в деревянный таз и шел опять в лес, но уже за грибами. 
А к концу первого лета во Вьясе, я выучил все деревенские слова, такие как «шовохается и швыряется», что означало – шевелится. И уже потом, спустя два года, болтал по деревенски не хуже моих друзей мальчишек. Просто я открыл для себя новый мир слов, мир деревни и ее устоев, мир природы лесов и полей. Всего того, что не увидишь и не узнаешь в городе. И наконец-то стал своим Вьясовским пацаном!
А в дневном сообщении Совинформбюро от 14 июля 1942 года сообщалось: «B течение ночи на 14 июля наши войска вели ожесточённые бои с противником в районе Воронежа и южнее города Богучар. На других участках фронта существенных изменений не произошло. Противник, сосредоточив на узком участке крупные силы, прорвался в район Воронежа. Наши войска ведут героическую борьбу с врагом. На ряде участков продолжаются большие танковые бои. Экипаж танка гвардии капитана Амелина поджёг немецкий танк, уничтожил 2 миномётные батареи и противотанковое орудие». Конечно, обо всем об этом, и особенно в летнюю страду мы узнавали с большим опозданием. Ведь все жители Большого Вьяса и окрестных деревень, и даже школьники трудились на колхозных полях, но  гордились малыми и большими победами наших войск.
А с приходом осени наступала уборочная пора. И мы с бабушкой как и все убирали свой урожай. Бабушка солила капусту той солью, которую удавалось сэкономить за лето, выкапывали картошку и свозили ее в погреб. Именно в эвакуации попробовав сам, я узнал, что значит молотить цепями просо, как это трудно и не просто. И что из него получается. А получалось из просо обыкновенное пшено, которое зимой мы и варили. Бабушка в пшено добавляла нарезанную кусочками желтую и сладкую тыкву, тушила и получалась такая вкуснятина, что можно было проглотить собственный язык.
Но в 1943 году пшена до весны нам не хватило, хотя осенью в 42-ом мы его собрали очень много. Весна была холодной и голодной.

22 глава.  "«МАТЬ…», или ВЕСЕННЯЯ ПРЕМЬЕРА!"

А на фронте наша Красная Армия громила врага! 17 июля 1942 года началась Сталинградская битва на Волге, и спустя пол года кровопролитных боев, 2 февраля 1943 года произошел разгром немецко-фашистских войск, советскими войсками в Сталинграде. Эта битва стала одним из крупнейших сражений Второй мировой и Великой Отечественной войны, и положила начало коренному перелому в ходе войны. А еще, Сталинградская битва стала первым крупным поражением вермахта. Мы, в Большом Вьясе, как могли в наших условиях, следили за тем, что происходит на фронте, и как продвигается наша Красная Армия. 
 И несмотря на страшный голод, наша жизнь не останавливалась. Весной 1943 года у нас в Большом Вьясе в Районном Доме Культуры состоялось сразу несколько премьер, на которые были приглашены жители всех соседних деревень.   
30 апреля, в преддверии Первомая, был показан спектакль по повести Максима Горького «Мать» и большой праздничный концерт. И это, стало для всех большим событием! У нашего Большевьясовского драматического кружка, которым руководила моя бабушка Екатерина Лукьяновна Красовская, была премьера. И народу в клубе собралось столько, что в зале не хватило мест. Поэтому многие, предполагая такую ситуацию, пришли со своими табуретками и скамейками.
 Силами кружковцев были выпущены маленькие программки, которые они печатали на обложках, уже исписанных школьных тетрадях и на оберточной бумаге. И мы, мальчишки во главе с нашей Клавкой Кисель, их распространяли. Эти светло-зеленого цвета листочки, с удовольствием брали и служащие сельсовета, и педагоги нашей школы, и медсестры в больнице, и доярки в коровнике, и работники Большевьясовской машинно-тракторной станции и везде, куда мы их приносили. Было видно, как люди соскучились по праздникам, радости и хорошей песне. Они с гордостью в программках находили знакомые фамилии и говорили: «Ой, гляньте-ка, мой сосед в главной роли! Надо обязательно пойти!» или «Вера Сергеевна, а что же вы скрывали, что ваш муж в драмкружке занимается? Поздравляем! Непременно будем!»
И вот гостей полон зал, а у них в руках те самые зеленые программки, все как в театре на спектакле, и нет никакой войны.
Моя бабушка, переживала больше всех. И за кулисами я ее успокаивал, говоря, что она у меня самая лучшая! Ведь в этот вечер, вместе с кружковцами, она играла в пьесе главную роль – Мать! И вот звучит музыка, занавес и спектакль начался. Однако, тут же все услышали:
- Товарищи, внимание! Сейчас будет правительственное сообщение! – громко объявила секретарь товарища Шкапенко, директора РДК Большой Вьяс, - Лидочка Захарова.   
 И тут же все по вскакивали со своих мест, и друг за другом  бросились бежать в кабинет директора. Именно у него висело радио – большая черная «сковородка» - военный  громкоговоритель. Спектакль остановился, а наши артисты ни капли не расстроившись, в костюмах, прямо со сцены устремились в директорскую. Никто не хотел пропустить последние сводки. В кабинет набилось столько народу, что все и не поместились. И многие остались стоять в корриде. Дверь открыли настежь и затаив дыхание приготовились слушать.
- Говорит Москва! – объявил голос из репродуктора, - Вечернее сообщение Совинформбюро от 30 апреля 1943 года: - «В течение 30 апреля на фронтах существенных изменений не произошло. Наш корабль в Чёрном море потопил немецкий транспорт. 29 апреля частями нашей авиации на различных участках фронта уничтожено или повреждено не менее 5 немецких танков, до 30 автомашин с войсками и грузами, взорвано 3 склада боеприпасов, подавлен огонь 15 артиллерийских батарей противника. На Кубани части Н-ского соединения овладели несколькими опорными пунктами противника. Советская авиация поддерживала действия наземных частей и нанесла противнику, тяжёлые потери…»
- Молодцы! Ура! – повисло в воздухе. Сводки продолжали всех радовать! И довольные, мы вернулись в зал на свои места. Артистов встретили на сцене аплодисментами, и спектакль продолжился, как будто и не прерывался. Наоборот с еще большим одушевлением и отдачей!
В роли Ниловны – матери, была моя бабушка, а роль ее сына Павла блестяще сыграл работник Большевьясовской машинно-тракторной станции – Бучин. Постояльца Ниловны, члена подпольной организации Михаила сыграл Кувшинов, муж нашей бухгалтерши Веры Сергеевны. Офицером контрразведки был восьмиклассник – Винокуров, а солдатом его одноклассник – Горожанин. Парни в восьмом классе были крепкие, рослые и вполне подходили на эти роли. А наших артистов все очень хорошо знали, и поэтому они старались из-за всех сил.
Но вот, и конец спектакля. Артисты выходят на поклон. Аплодисменты, крики браво, как –будто и нет войны. Занавес, и на авансцене моя бабушка в длинном платье, и улыбаясь объявляет:
- А сейчас, праздничный концерт! – объявила, поклонилась и  скрылась за занавесом.
На авансцену вышла Седакова, медицинская сестра из районной больницы, и в ее исполнении прозвучала мелодекламация. А потом работник Большевьясовской МТС Бучин с ученицей восьмого класса Киселевой (старшей сестрой нашей Клавки Кисель) исполнили песню Михаила Исаковского и Даниила Покрасса «Дан приказ ему на Запад»:
Дан приказ: ему — на запад,
Ей — в другую сторону…
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.
Уходили, расставались,
Покидая тихий край.
«Ты мне что-нибудь, родная,
На прощанье пожелай».
  Нашему дуэту долго хлопали и просили спеть на бис. Но вышла моя бабушка, и попросила мужиков, как можно меньше курить в зале, так как дым мешает певцам петь. А потом, она пригласила на сцену доярку Марченко, которая задушевно начала петь самую популярную в то время песню «Синий платочек»:
Синенький, скромный платочек
Падал с опущенных плеч.
Ты говорила, что не забудешь
Ласковых, радостных встреч.
Порой ночной
Мы распрощались с тобой…
Нет больше ночек!
Где ты, платочек,
Милый, желанный, родной?
   Она так мило пела, и при этом чуточку пританцовывала, что ею любовался весь наш зал, и вместе с ней пел эту песню хором, на слова Якова Голицына и музыку Ежи Петербургского. Каждого исполнителя мы встречали и провожали громко аплодируя. А я сидел и гордился своей бабушкой, потому что она была главным организатором и концерта, и спектакля. А в самом конце концерта, она вновь вышла на сцену, и объявила:
- Дорогие товарищи! 1 мая наш драмкружок представит вашему вниманию пьесу в 5-ти действиях «Синий платочек!» Всех ждем на спектакле.
Счастливый, я вернулся с бабушкой домой, и проглотив несколько лепешек из того, что бабушка налепила, бухнулся в кровать, и уснул сладким сном.

23 глава.  "ВАЖНАЯ «КУЛЬТУРА»!  или ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА, ВСЕ ДЛЯ ПОБЕДЫ!"

 Прошла весна. А лето 1943-го особенно врезалось мне в память. Оно запомнилось многочисленными победами нашей Красной Армии и страшным голодом! Неурожаем ягод и грибов по всей округе.  Солнце пекло неустанно. Оно иссушило все вокруг и леса стояли пустые, и сухие. Дождей не было. Можно было часами бродить с лукошком, все равно домой приходили ни с чем. А на огородах еще ничего не созрело.
Все жители Большого Вьяса и окрестных деревень с раннего утра и до позднего вечера неустанно работали в полях: окучивали картошку, пололи капусту и свеклу. И вручную поливали поля водой, которую в бочках привозили из поселков. Это был титанический труд. Люди так много работали и уставали, что у них не хватало сил на собственные огороды. Но и на них нужно было тоже работать, что бы зимой не погибнуть от голода. Наряду со взрослыми работали и мы школьники. Детям, которым было от 7 до 12 лет, нужно было обязательно работать в полях, а еще вести домашнее  хозяйство. И на прополку мы выходили целыми классами, работая на ровне со взрослыми.   
Но голод брал свое. Я уже и вспомнить не могу, что мы тогда ели. От голода жутко сводило живот, тошнило, болела и кружилась голова. И когда дети стали падать в обмороки прямо на прополке, то председатели местных советов окрестных колхозов, во главе с нашим Большевьясовским председателем, решили отправить часть истощенных детей в оздоровительный лагерь.  В этот список попал и я, и в начале августа 1943-го был отправлен в лагерь «Сказочный Вьяс», что стоял на реке Суре, поправлять здоровье. В этот лагерь поставлялись продукты со всего Лунинского района, и поэтому детей было чем кормить. Таким образом, под чутким присмотром врачей, счастливчики «наедали щеки», если вообще так можно было сказать в то лето 43-го.
И хоть лето и выдалось очень голодным, мы все же изрядно подросли и вытянулись. Но были весьма худые и тощие. Поэтому одежда на нас болталась, как на вешалках. И каждый из нас походил на длинношеего гадкого утенка, о котором когда-то в своей сказке написал  Андерсен. Однако, все это не помешало нам вновь прийти 1 сентября в школу. Загорелые и отмытые от летней пыли и грязи, мы сели за школьные парты.
А новый учебный год в 1943-ем в нашей школе начался, как обычно. Торжественное построение всех классов на линейке, первый звонок для первоклашек и долгая, очень длинная речь нашего директора. Она говорила, какую страшную и героическую войну ведет наша страна с фашистской Германием. Как ради победы трудятся, по 14 часов в сутки, советские граждане в тылу и на всей территории нашей страны под лозунгом «Все для фронта, все для победы!» И что мы, хоть и школьники, не имеем права оставаться в стороне, а должны быть сознательными гражданами, и помогать взрослым. И хотя наш Большой Вьяс далеко от фронта, но мы и здесь должны со всей страной ковать нашу, социалистическую победу!
А дальше директор объявила, что с сегодняшнего дня, сразу после уроков,  все учащиеся школы, будут помогать взрослым убирать урожай на полях. Мы не возражали. Да и как могли? Когда идет война. Каждый был готов к трудовому подвигу! Однако, мы мальчишки были очень удивлены, когда пришли, и нам показали наш объект работы. Это было огромное зеленое поле. Засаженное какой-то травой. 
- Скажите пожалуйста, товарищ агроном, а зачем мы будем убирать эту большую траву? Разве из нее что-то делают?
- Или может ее на корм коровам? – один за другим посыпались вопросы.
- Это не просто трава. Конопля – очень важная сельскохозяйственная культура. Из нее изготовляют брезент, а из брезента шьют плащ-палатки, которые так нужны нашим солдатам на фронте. Канаты, веревки, жгуты и еще много нужного и полезного. А еще из семян этой культуры, путем отжима, получают конопляное масло, которое используется и в медицине, и в пищевой промышленности.
Как по написанному чеканя каждое слово, громко и важно рассказывал товарищ агроном.  Мы же молча и внимательно слушали его речь. А он все говорил и говорил, рассказывал и рассказывал: - Ну и чтобы вам совсем стало ясно, достаточно понять, что сейчас во время войны, когда нет ни животных и ни растительных жиров – именно конопляное масло придет нам на помощь. Оно ни чем не хуже подсолнечного, а даже еще вкуснее!
- Теперь всем все ясно, ребята?
- Ясно, - хором ответили мы.
- В мирное время, - продолжал рассказывать товарищ агроном, - На наших полях в Большом Вьясе мы выращивали эту культуру в огромном количестве. И за сбор средне-русской конопли самым передовым работникам нашего села в районе вручали «Почетный знак». С гордостью говорил агроном. – Но мы теперь работаем не за почет и не за славу. А все мы трудимся на благо нашей Родины, товарища Сталина, и  на благо нашей Победы! Помните это ребята!
- Все понятно? -- снова переспросил нас агроном.
- Понятно….- протяжно ответили мы.
- Ну, а если понятно, вставайте по своим бороздкам и начинайте работать. Вперед ребята!
И работа закипела. Но надо признаться, что убирать коноплю оказалось не просто. Мы старались из всех сил. Высокая кустистая, с большими резными листьями трава, имела толстый ствол, глубоко уходящий корнями в землю. Поэтому нам приходилось ее просто выдирать с корнем, и аккуратно складывать в кучи. Так подерёшь часок, подерёшь другой и руки ноют, и ладошки щиплет, и спина не разгибается.
Работали на конопле исключительно мальчики младших классов. А наши девочки  помогали взрослым выбирать картошку. Старшеклассники копали свеклу и убирали лён. В общем в ту осень 1943 года, на колхозных полях района честно работала вся наша школа, все классы, и ученики, и педагоги.  Работали и в выходные, и в будни. Иногда нас снимали со всех уроков несмотря на погоду. В то время – это было нормально. Но в основном мы, школьники, шли на поля сразу после школы. Тогда особо было тяжело. Отучившись пять – шесть уроков, голодные, мы приходили на свои участки преодолев три, а то и пять километров и начинали работать до вечера. Но никто не ныл. Потому что в свои девять – десять лет, мы понимали, что идет война и нужно помогать взрослым. Колхозы же, отдавали фронту больше, чем оставляли себе на зиму, и на семена.
И среди нас, мальчишек, разговоры о еде не приветствовались, хотя голод и не давал покоя. И все же иногда:
- Эх, картохи бы сейчас в кожуре, да запеченную на углях! Да с солью! – сглатывая слюну сказал Санька, наш одноклассник.
- Не трави душу…и так есть хочется, что живот свело! – отозвался белобрысый Васька.
- Хватит вам, ребята. Пойдемте работать, - оборвал нас наш звеньевой.
И мой дружок Санька подтянув свои штаны, которые на нем смешно болтались, шмыгнул носом, натянул мамины варежки на руки, чтобы не стереть их в кровь, и растворился в зеленых зарослях очень важной сельскохозяйственной культуры.
Пошли и мы, драть коноплю, или как сказал агроном – особо важную культуру.

24 глава.  "ХОЛОДНЫЙ ВЕТЕР КАРЛАГА.., или НУЖНО ПОТЕРПЕТЬ…"

Стоял лютый мороз. Бездонная и необъятная степь, вот и все, что было перед глазами. Лошадь медленно ковыляла таща за собой до краев набитую, тяжелую повозку. А кругом завьюживало все сильнее и сильнее. Вот и холодное солнце скрылось за облаками. Настоящий край света… Приближался буран. У Нины Борисовны промелькнуло в голове: «Ну вот и все…теперь точно конец…»
Но вдруг она услышал, сквозь воющий ветер, знакомый голос:
- Слазий, кому говорят, слазий! – Нина обернулась и увидела всадника. Это местный чабан, по имени Калмык, возвращался домой с работы.
- Слазий, ну что я тебе говорю, - кричал чабан,  - И сядай, сядай под повозку. Буран идет, совсем худо будет, женщина…
- Калмык, это ты? – с удивлением и радостью прокричала Нина Борисовна, - А я уж думала, что все….мне конец!
- Вожжи, вожжи давай мне, лошадь не удержишь. Сильный буран идет, страшный буран, - кричал Калмык.
И никто не знает, и она не помнит, сколько пришлось ей просидеть под тележкой, держась что есть силы за колеса. Стояла страшная темнота и жуткий вой обжигающего ветра. И все это время, Калмык держал под уздцы лошадей, своего коня и Нинину клячу. В лагерь вернулись поздно, и едва живые:
- Почему одна едешь, Нина? Где сопровождение? – спрашивал Калмык.
- Доверяют…Одну отправили, а я и припозднилась, - почти шепотом ответила Нина Борисовна.
- Нехорошо, ой нехорошо, беда могла случиться – это степь, она шуток не любит, - строго сказал Калмык.
В лагерь из Долинки Нина Борисовна приехала «без рук и без ног». Шутка ли -  на улице стоял сорокаградусный мороз! У главного барака  повозку с хлебом уже давно ждали, и сразу бросились её разгружать.
- Нина, это чудо, что ты жива! У нас тут такое было…- волнуясь рассказывала ее помощница по работе.
- Что было…?
- Буран несколько крыш посрывал, а заборы с колючей проволокой с корнем вырвал! Как ты уцелела?
- Калмык спас. Он чудом рядом оказался, - отвечала Нина Борисовна, разгружая повозку заиндевелыми от мороза руками. Холод окончательно пробрался под фуфайку и ей хотелось скорее в тепло, есть и спать, но до отбоя еще было далеко, и нужно было немного потерпеть…
А между тем, за тысячу километров от лагеря, в Большом Вьясе, каждый день ждали писем от Нины Борисовны: Екатерина Лукьяновна – ее мать и я, ее сын - Вадик.  Время неумолимо мчалось вперед. 
Мы продолжали жить в эвакуации. Я часто спрашивал бабушку о маме, и о папе. Из маминых писем мы узнали, что в августе 1941 года, её вместе с другими заключенными из Сегежлага, перевели в Казахстан в лагерь Карлаг, где отбывали свой срок многие не справедливо осужденные женщины, так называемые - ЧСИР. Эвакуировали их лагерь под мощными бомбежками. Это был уже конец августа 1941 года, и немец беспощадно бомбил Ленинград и Ленинградскую область. Волей судьбы, мама оказалась в бескрайних степях  Казахстана, совсем на другом конце атласа от меня. И теперь, нас разделяли тысячи километров, война и лагерь.
  А Карагандинский исправительно-трудовой лагерь, более известный как Карлаг, место, где моя мама провела целых четыре года (с 1941 по 1945г.г), трудно назвать просто лагерем. Огромная территория,  огромное число прошедших его и оставшихся навсегда в нем людей. Свои неписанные законы выживания и жестокости, и распорядок жизни, делали Карлаг невыносимым. Это страшное место заключения располагалось на территории Карагандинской области Казахстана. Протяжённость Карлага с севера на юг составляла около 300 километров, а с востока на запад около 200 километров.
В систему Карлага входило множество лагерей и зон особого назначения (особлагов). Самые крупные из них Спасслаг (военнопленные), Алжир (Акмолинский лагерь жен изменников Родины), Степлаг (украинцы, прибалтийцы). А вот Центром Карлага была не Караганда, а посёлок с красивым названием – Долинка, находившейся в 45 километрах от Караганды. И жили здесь не заключённые, а начальство. Это была некая «столица» Карлага.
Именно из Долинки, Административного центра лагеря, моя мама – Нина Борисовна Граник, возила продукты в свое отделение Карлага. Теперь она работала не по своей профессии пианисткой, а по хозяйственной части – возила продовольствие и спец. заказы, и ее напарником и лучшим другом, на долгие годы, стала старая лагерная кобыла по кличке «Тая».
Основной деятельностью заключенных Карлага была добыча камня для строительства автодорог. И моей маме повезло, что она попала на другую должность. Благодаря тому что мама выросла на Кавказе, умела ездить верхом и прекрасно управлялась с лошадьми, администрация лагеря и доверила ей доставку продуктов из Долинки, и в Долинку тоже, видя в ней благонадежную заключённую.
Все работы на заготовке камня производились вручную и были настоящим истязанием. Люди погибали от холода, голода и физического истощения. Наиболее слабых добивала охрана. Вся Долинка, как и весь лагерь были опоясаны колючей проволокой, и вход на территорию был по спецпропускам. Но маму хорошо знали все охранники, потому что ее главным спецпропуском была все та же, рыжая кляча Тая и груженая до верху тележка. И охранники пропускали ее без вопросов, хотя и постоянно обыскивали.
В охрану Карлага набирали из «классово близких элементов» - людей без принципов, исполнительных и очень жестоких. Нередко, для получения внеочередной премии охранники убивали двоих заключенных и докладывали руководству о пресечении попытки массового побега. За массовый побег премия была в два раза больше, чем за одиночный. Вот они и «старались».
А жить женщинам Карлага приходилось в убогих бараках из саманных кирпичей (смесь соломы и глины). В каждом стояли двух и трехъярусные нары, на которых они и размещалось до 250 человек. Кто не помещался, спали на ледяном полу. А под самой крышей были окна без стекол, которые затыкали ветошью, чтобы хоть как-то защититься от лютого мороза. Единственным источником тепла в промерзших бараках был камыш, росший в озере неподалеку. Даже зимой в сорокаградусный мороз женщин выгоняли собирать «топливо», долбя лед обычными лопатами, и постоянно обмораживаясь. Мама вспоминала, что жили они в бараках вперемешку  с заключенными женщинами уголовницами, считавшимися «особо опасными». От этого соседства жизнь становилась еще невыносимей.
В Карлаге, как и в Сегежлаге моя мама встретила большое количество знакомых женщин. С некоторыми она дружила в «прошлой» жизни до ареста. Вместе ездили на море, встречались в кафе, посещали кинотеатры и просто общались. Некоторых, она видела в Большом театре блистающих на сцене, с некоторыми лично встречалась. Это были жены известных поэтов и писателей, а также жены  государственных политических деятелей. 
За четыре года пребывания в Карлаге, моя мама многое видела, о многом знала, и о многом догадывалась. Несмотря на огромные территориальные масштабы Карлага, вести о трагических происшествиях с заключенными, моментально разносились по всей округе. Тем более, что моей матери приходилось ездить в Долинку за продуктами и в другие зоны, поэтому и была в курсе всего. Ей приходилось преодолевать огромные расстояния, то в сорокаградусный мороз зимой, то в сорокоградусную жару летом, под палящим солнцем. Но она всегда себе говорила: «Меня дома ждет сын и мама. Значит нужно потерпеть…» И стиснув зубы терпела - молча, мужественно и стойко.  Она уже давно научилась молчать и только про себя думать, и очень мало говорить.
А узницы Карлага, помимо добычи камня держали скот, сажали много деревьев, кусты малины, отчего находившееся рядом село, позже получило название Малиновка. Они выращивали овощи и фрукты, вручную копали канавы с озера, чтобы вода протекала до территории лагеря и ею можно было поливать посадки. Свежие продукты: мясо, фрукты и овощи, постоянно доставлялись в Долинку, ведь администрация должна была хорошо кушать, в отличии от заключенных. И моя мать постоянно курсировала из лагеря в Долинку, и обратно. Также женщины были заняты на крупной швейной фабрике и шили одежду для фронта. Зимой 1943 года теплых тулупов ими было пошито втрое больше, чем  в предыдущем 1942-ом, и отправлено на фронт. Шел третий год войны…
    …Нина Борисовна, как всегда была точна. Она опять вовремя приехала  и привезла бидоны с молоком с другого особлага, где женщины занимались домашним скотом. И как она не боялась ездить в степи, где не было ни одного опознавательного знака и очень трудно было ориентироваться, для всех была загадка. Но в Долинку всегда в срок помимо молока, ею постоянно поставлялось масло и творог. Однако, нужно было возвращаться в свой лагерь…
Стоял жуткий сорокаградусный мороз. Ледяной ветер пробирался под фуфайку и обжигал лицо. Наконец-то и лагерь. Она выгрузила пустые бидоны, пересчитала их, потому что завтра их нужно будет отвести в другой особлаг, и ежась от холода, стала распрягать лошадь. И тут ее кто-то окликнул:
- Нина, здравствуй, - она вздрогнула, обернулась и увидела свою знакомую из отряда, которая работала в местной стенгазете художником оформителем.
В лагере в то время, издавали свою газету «Путевка», в которой писали про разные достижения в сельском хозяйстве и животноводстве. Был клуб имени Кирова. Были балет и спектакли лагерного драмтеатра. Были концерты, правда, заключенным запрещалось аплодировать. Песня – и тишина. Были художники, которые писали шикарные картины. Была библиотека разрешенных книг. Многие книг не читали, но брать две книги в месяц были обязаны. И еще в лагере был организован  «вышивальный цех», которым руководила моя мать Нина Борисовна Граник. Ее задачей было научить женщин этому не простому мастерству – вышиванию гладью и крестиком, которому она обучалась с детских лет еще во Владикавказе. Ведь несмотря ни на что, жизнь продолжалась, и в лагере люди оставались людьми!
 - Что случилось? – спросила Нина.
- Вот держи твоему сынишке. Я сама нарисовала. Пошли почтой. Обязательно дойдет, - она протянула руку, и Нина увидела не её ладони маленькую ярко оформленную открыточку с Новым годом!
- Какое чудо! Спасибо…
- Прячь скорее в варежку. Потом, я тебе еще нарисую. Ну пока... Я побежала, а то меня хватятся, - и она скрылась за дверями барака.
А Нина Борисовна убрала открыточку в рукавицу и подумала: «Сегодня же отошлю. Вот будет моему Вадику Новогодний сюрприз!» А на календаре было 20 декабря 1943 года…

• Карлаг (Карагандинский исправительно-трудовой лагерь) — один из крупнейших исправительно-трудовых лагерей СССР в 1930—1959 годах, был расположен в Карагандинской области, состоял в системе ГУЛАГ НКВД СССР. 
• Начиная с 1937 года на территории Казахстана находились самые крупные лагеря структуры ГУЛАГа – АЛЖИР, Степлаг (Особлаг № 4, лагерь для политических заключенных в поселке Кенгир Карагандинской области Казахстана), Карлаг (Карагандинский исправительно-трудовой лагерь). Республика практически превратилась в одну большую тюрьму. За годы репрессий в лагеря Казахстана только официально были сосланы более 5 млн человек. Но неофициальные данные значительно превышают эту цифру.

25 глава.  "ВОЕННАЯ  ЕЛЬ.., или МАМИН СЮРПРИЗ!"

Заканчивался тяжелый, полный испытаний 1943 год. В Большом Вьясе  все готовились к встрече нового 1944 года. Завтра, в субботу 31 декабря, в Районном Доме Культуры, будет праздничный концерт, и выступит председатель сельсовета.
  За окном метель и вьюга, но у меня на душе тепло и радостно. А причина всему - новогодняя елка! В Дом Культуры из леса, наши драмкружковцы принесли большую ель. Лесную красавицу поставили в зале у окна, что бы ей от печки было не жарко - с одной стороны, и подальше от сцены, что бы она ее не загораживала – с другой стороны. И теперь это чудо, растопырив свои зеленые ветки в разные стороны, стояла и ждала, когда же её будут украшать. А какие могут быть елочные украшения, когда идет четвертый год войны. И в Дом Культуры давно никто и ничего не привозил.
- Бабушка,  а игрушки елочные есть? – подойдя к ней спросил я.
- Не знаю… старые еще в том году побились, - ответила бабушка, и внимательно посмотрев на меня и на ребят сказала, - А может и без игрушек сгодится?
- Не, нужно ее нарядить, - ответили мы хором .
- Тогда давайте мастерить игрушки из того, что у нас есть! – предложила она, и нам это предложение понравилось.
- Екатерина Лукьяновна, - обратилась к ней ученица восьмого класса Киселева, - А давайте, каждый из нас у себя дома что-нибудь посмотрит, и принесет на нашу елку! Вот у меня, например на чердаке хранится много старых деревянных ложек. Так вот ими можно как-то украсить. А?
- Что ж, предложение хорошее! Все тогда по домам и встречаемся в клубе через полчаса. Вадик, пойдем и мы искать игрушки для елки.   
Придя домой бабушка полезла на полати и хоть дом был не наш и мы жили в нем временно, она все же достала какие-то коробки, ящики с разным барахлом. Мы нашли старые, резные часы со сломанной кукушкой, и решив, что этого будет достаточно, пошли в клуб. А там уже были почти все наши кружковцы. И у каждого в руках была какая-то интересная вещь: цепь от детского велосипеда, старые без стекол очки, парусиновые шляпы, выцветшие занавески и многое другое. Я стоял, смотрел и не мог представить, как этим всем можно было украсить елку. Но кружковцы взялись за дело! Большими вещами, в том числе и нашими часами со сломанной кукушкой, они украсили низ елки, а вот деревянные старые ложки развесили на верхних ветках елки. В очки без стекол вставили ленты и одели их на парусиновую шляпу, и эта «шляпка» тоже стала украшением. Нашлась и старая цветная бумага из которой мы сделали флажки и большие толстые конфеты, набив их опилками. А моя бабушка, из  картона вырезала большую пятиконечную звезду, и раскрашивала ее красной краской. Работа шла полным ходом, как в зал вошла почтальонша и крикнула:
- Екатерина Лукьяновна, товарищ Красовская, вам письмо! – я от радости чуть не свалился с табуретки на которой стоял и помогал вешать флажки на елку. 
Это письмо и вложенная в него открытка были от мамы из Казахстана! С 1942 года мы уже с ней переписывались. На маленькой красивой открыточке, я прочитал: «Мой Вадик дорогой, все твои письма я получила и на днях напишу тебе длинное письмо. Целую твои родные глазки, носик и губки. Мама. 20 декабря 1943 год» Я несколько раз перечитал это коротенькое, но такое теплое послание и перевернул открытку. На меня улыбаясь, смотрел большой снеговик с метлой, а рядом с ним играли мальчик и девочка. А на самом верху было написано – «С Новым годом!» И более красивой почтовой карточки я еще никогда не видел, и лучшего новогоднего поздравления у меня не было. От счастья я прижал ее к груди, и никому не давал посмотреть. Теперь я точно знал, что в новом году меня  ждет удача и что-то очень хорошее!
Но тут раздался голос, это кружковец товарищ Кувшинов, тот самый, который в пьесе «Мать» сыграл члена подпольной организации Михаила, сделал предложение:
- Внимание, кружковцы, у меня идея! А что если нам, на елку повесить письма наших родных с фронта, и их фотографии? А Вадик повесит мамину открытку!
- Точно! – улыбаясь поддержала, исполнительница песни «Синий платочек», доярка Марченко, - Мы аккуратненько тоненькой иголочкой проденем ниточки в письма, и повесим их на елку. Тогда и наши родные завтра на празднике, будут вместе с нами. Станет тепло, уютно и по домашнему!
Такой поворот с игрушками всем понравился. Только я переживал, а не порвется ли моя маленькая открыточка? Но бабушка меня успокоила, что мы сделаем все очень аккуратно, а потом сразу заберем ее домой.
И вот 31 декабря, вечер! В зал, после трудового дня (в те годы субботы были рабочие), начали приходить гости - жители Большого Вьяса и окружных деревень: Напольного Вьяса, Лесного Вьяса, Николаевки, Александровки и др. Перед их взором предстала большая новогодняя елка. Но вот чудо, на ней странные украшения -  письма и черно-белые фотографии с фронта, а еще какие-то старые вещи. Улыбаясь и одновременно смахивая слезы радости с глаз, рассматривали они на елке своих односельчан в военной форме, сидя на танке,  с оружием в руках:
- Ой, смотрите, это, что Егорка Сорокин? – кто-то спросил.
- Да вроде он,
- А как возмужал-то, и форма военная ему к лицу! Ну прям жених! – радостно восклицали селяне. И было ощущение, что сегодня в этот предновогодний час, все снова вместе и нет войны. Как здорово, что мы так необычно нарядили нашу Вьясовскую лесную красавицу. Я же специально сел поближе к ней, что бы как можно лучше видеть висевшую на ветке, мамину открытку. Так она мне была дорога.
Но вот на пороге зала мы увидели семью Прохоровых. В зале и у елки сразу все замолчали. На нас стояли и молча смотрели тетя Дуня в большой черной шали и дядя Федор, который комкал от волнения, в руках, свою шапку-ушанку. Месяц назад в их дом пришла страшная беда. Прохоровы получили сразу две похоронки. Оба сына - Петр и Дмитрий геройски погибли. Они были близнецами, работали в МТС, и долго добивались, чтобы с них сняли бронь и отправили на фронт. И вот теперь, они в списках живых не значатся. На лицах их родителей была застывшая скорбь, и были они такими осиротевшими - осиротевшими, что хотелось их обнять, или просто прижаться всей грудью.   
- Молодцы, что пришли, - громко сказал председатель сельсовета и подойдя к дяде Федору, пожал ему руку и похлопал по плечу, - Проходите и раздевайтесь!
- А можно, и мы тоже повесим на елку фотографию наших мальчиков? – робко, тихим голосом и со слезами на глазах спросила тетя Дуня.
 - Не можно, а нужно! – это в разговор вмешалась моя бабушка Катя, - Елка общая! Да и все мы будем рады. Правда, односельчане?!
И тут же произошло что-то невообразимое. Народ словно ожил, выйдя из какого-то оцепенения. Все начали подходить к Прохоровым здороваться, жать руки и приветствовать их. А тетя Дуня достала черно-белое фото, на котором в обнимку стояли два лихих солдата – близнецы Прохоровы, и аккуратно поставила на толстую ветку ели, и сказал:
- Ну вот, теперь и наши мальчики будут с нами сегодня….
А зал постепенно заполнялся гостями. Мгновение, и на сцену под аплодисменты поднялся, опираясь на палочку и прихрамывая, председатель Большевьясского сельсовета:
- Дорогие односельчане! Дороге Вьясовцы!  - начал свою праздничную речь председатель, - В канун 1944 года в частях нашей Красной Армии царит атмосфера предчувствия Великой Победы! Мне не надо говорить вам, каким трудным был этот год. Но мы все как одна единая сила, плечом к плечу, в тылу врага куем нашу Советскую Социалистическую победу! Несмотря на все трудности военного времени, труженики нашего района добились замечательных побед. Осенью 1943 года мы сдали фронту больше зерна, картошки и других продуктов на 25%, а так же достигли высоких урожаев волокна и семян средне-русской конопли! Большой Вьяс своевременно выполнил проводимые сельскохозяйственные работы и полностью рассчитался по всем видам поставок. Так же нами было отправлено в освобожденные от немецких захватчиков районы страны сотни голов крупного рогатого скота, в том числе и коров. А наша машинно-тракторная станция, созданная в селе Большой Вьяс в годы войны, для обслуживания окрестных колхозов, работает с полной отдачей! Это наш посильный вклад в общую победу. И в преддверии Нового 1944 года, я хочу пожелать всем скорейшей победы над фашистскими захватчиками и большого трудового подвига!
Раздался гром аплодисментов. Председатель сельсовета спустился в зал и начался концерт! На сцене все наши кружковцы. Первый номер программы - самая популярная и задорная песня Исаака Дунаевского и Василия Лебедева-Кумача «Веселый ветер»:
А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете,
И все на свете песенки слыхал.
Спой нам, ветер, про дикие горы,
Про глубокие тайны морей,
Про птичьи разговоры, про синие просторы,
Про смелых и больших людей!
А потом «Случайный вальс», мелодичная песня композитора Марка  Фрадкина на стихи Евгения Долматовского:
Ночь коротка, спят облака,
И лежит у меня на ладони
Незнакомая ваша рука.
После тревог спит городок,
Я услышал мелодию вальса
И сюда заглянул на часок.
Хоть я с вами совсем не знаком,
И далёко отсюда мой дом,
Я как будто бы снова
Возле дома родного…
В этом зале пустом
Мы танцуем вдвоём,
Так скажите хоть слово,
 Сам не знаю о чём.
Это был Новый год без красивой елки с конфетами, орехами, мандаринами и блестящими огоньками. Но это был Новый год с елкой на которой висели письма и фотографии с фронта, самых родных и близких нам людей. И эту елку, украшала и моя открытка, от мамы из Казахстана! А после концерта, все забрали свои письма и фотокарточки домой. Забрал и я свою большую драгоценность – мамин новогодний сюрприз. И теперь я был точно уверен, что в этом новом 1944 году, мне и бабушке, обязательно повезет, и случится что-то хорошее и новое!
Так и произошло. В начале марта 1944 года моя бабушка решила, что пришло время нам возвращаться домой. Честно говоря, я уже очень сильно соскучился по дому, и по Москве. И поэтому бабушкиному сообщению обрадовался. Так, спустя почти три года жизни в Большом Вьясе, мы приняли решение вернуться из эвакуации в Москву.

26 глава.   "ПРОЩАЙ БОЛЬШОЙ ВЬЯС!"

14 января 1944 год – последняя премьера спектакля бабушкиного драмкружка, которую я помню. На сцене Большевьясовского РДК пьеса Всеволода Карловича «На огневой точке», а по окончании концертная программа. Прозвучали известные песни: «Моя любимая» музыка Матвея Блантера, стихи Евгения Долматовского, «До свидания города и хаты» музыка Матвея Блантера, слова Михаила Исаковского и романс «Ночь светла» музыка Якова Пригожего, слова Л. Г. Так же были исполнены томное «Танго» и лихая «Цыганская пляска». Как всегда односельчане были довольны, и долго не отпускали своих артистов со сцены.
За январем незаметно промчался февраль. И вот на календаре уже первый месяц весны, середина марта. Мы стали собираться домой. И сколько себя помню, мы всегда с бабушкой вовремя уезжали, и вовремя возвращались.   
Для начала бабушка выяснила, что в Москву без вызова въехать было нельзя. Также, мы узнали о том, что квартиры уехавших предоставляли для вселения других жильцов. Это прибавило волнений. Но бабушка сказала, что на этот счет нам нечего беспокоится, потому что она почти три года платила за одну комнату в нашей квартире на Домниковке, и поэтому она за нами официально была закреплена. И мы стали искать выход как можно вернуться домой. Уехать в эвакуацию было не просто, а вернуться….оказалось еще сложнее. И тут на помощь пришел наш председатель Большевьясовского сельсовета.
- Вот что Екатерина Лукьяновна, если ты уж решила уехать – держать не буду. Понимаю. Вы и так у нас почти три года отработали, - рассуждал председатель глядя на мою бабушку с уважением и пониманием, и еще немного подумав сказал, - Что ж, поезжайте, только как же вы без вызова-то?
- Сама не знаю, - пожимая плечами ответила бабушка. – Буду решать!
- Знаешь, Лукьяновна, - так коротко и ласково многие называли мою бабушку в селе, сказал председатель, - А помнишь, совсем не давно к нам приезжал один военный. Он ездил по деревням и вербовал людей на работу в Тверскую область. Обращался и ко мне за помощью. 20 марта вечером со станции Воеводская отправится его состав. И проследует через Москву. А он в нем начальник поезда. Попробуйте к нему обратиться!
Эта идея бабушке сразу понравилась. А председатель взял лист бумаги и начал на нем что-то писать. Но потом вдруг все зачеркнул, лист бумаги порвал, выбросил в урну, поднял голову и сказал:
- Нет, писать ничего не буду. Так запоминайте. Его зовут…. – и бабушка услышала фамилию и сразу ее запомнила, - Только тогда поторопитесь. Их поезд завтра вечером отбывает. У вас на сборы сутки. Ну, а если не получится уехать – приезжайте обратно, будем рады!
Утро 20 марта 1944 -  я помню, как сейчас. Сначала бабушка собрала все остатки нашего прошлогоднего урожая – немного мелкой сырой картошки, половинку тыквы, маленький мешочек крупы, сушеные грибы, ягоды, и уложив в холщовый мешок, закрепила его на санках вместе с другими вещами. Потом вымыла полы во всей избе, и оглядевшись по сторонам сказала:
- Ну спасибо тебе добрый дом. Хорошо в гостях, но пора и честь знать!
- Ба…, а ты будешь скучать по своему драмкружку? По Большому Вьясу? – спросил я.
- Конечно, ведь здесь мы прожили почти три года. Здесь остается частичка моей души – мой Большевьясовский драмтеатр! – и улыбнувшись поглядела на стену, где грустно на гвоздике висели мои лапти, - Деточка, а ты не хочешь свои новые лапти кому-нибудь подарить?
- А что можно? – удивился я.
- Ну, не в Москву же их везти, тем более, что я тебе на все свои трудодни купила войлочные сапожки!
- Ух! Тогда, я их отдам своему дружку Саньке, - воскликнул я.
Нас провожали в дальнюю дорогу всем селом. Ведь весть о том, что руководитель драмкружка уезжает обратно в Москву, облетела весь Большой Вьяс моментально. И так, как наш дом стоял не далеко от сельсовета и дома культуры, народу собралось не мало.
- Екатерина Лукьяновна, а может быть вы останетесь? Мы вам корову от колхоза дадим. Свое молоко будет для Вадика, - уговаривал председатель  профкома бабушку, - А?
- Жаль, очень жаль. Нам вас будет не хватать. Вы бесценный работник! С вами наш дом культуры вышел на новый уровень, – жал руку на прощание и благодарил директор Большевьясовского РДК, - товарищ Шкапенко.
А я стоял у крыльца, держал пару новеньких лаптей в руках, и гордился своей бабушкой. Ко мне тихо подошел Санька:
- Ну, что москвич, уезжаешь?
- Уезжаю…- грустно ответил я.
- Вспоминай нас там, в своей Москве, - мы обнялись на прощание по мужски, и я отдал ему лапти, просто так, без всего, потому что мы дружили с ним с первого класса.
- Ну, поспешай Лукьяновна, поспешай. Поезд чай… ждать не будет, поторапливал нас дед Степан. Он давно уже запряг свою лошадь, и терпеливо ждал нас, когда мы со всеми попрощаемся.
 - В добрый путь, приезжайте в гости…- махали и кричали собравшиеся кружковцы. А сани запряженные старенькой лошаденкой увозили нас все дальше и дальше, в перед на станцию Воеводская. А здесь оставались мои друзья одноклассники, бабушкин драмтеатр, наш старый бревенчатый дом №35, огород и большое, ставшее уже чуточку родным, село Большой Вьяс.

    27 глава.   "ОТЪЕЗД.., или ПРЕВРАТНОСТИ ВОЗВРАЩЕНИЯ".

Вот и эшелон, который готовили к отправке в Тверскую область. Десяток товарных вагонов стояли на рельсах неподалеку от серого одноэтажного здания - станции Воеводская. Вот и небольшие вагоны «теплушки», как их тогда называли. Возле эшелона стоял и курил начальник поезда. Бабушка сразу его узнала. Это он ездил по деревням и вербовал сельских жителей на торфозаготовительные работы. Вокруг него бегал и суетился молодой военный – заместитель по хозяйственной части. И все время говорил: - «Да, мы все погрузили! Как вы и распорядились! Не волнуйтесь, все выполнено и сделано! Вольнонаемные согласно спискам заняли места в теплушках». В одной из теплушек, видимо и должен был ехать начальник поезда и завхоз, потому что в нее военные загружали деревянные ящики, коробки и мешки.
Мы с бабушкой подошли к начальнику поезда. Перед нами стоял очень упитанный, немного лысоватый,  коренастый мужчина средних лет в военной шинели. 
- Здравствуйте! Вы начальник поезда, куда набирают людей на работы по добычи торфа? - уверенно и спокойно спросила бабушка.
- Ну я, а что? - нехотя ответил он, пристально посмотрев на нас и сделав пару шагов вперед. Тогда бабушка обернулась ко мене и шепнула:
- Деточка, посмотри за вещами, мне нужно поговорить с товарищем, - и я отошел в сторону, что бы не мешать.
  - Дело в том, что мы узнали, что ваш поезд проследует через Москву. Возьмите меня с внуком до Москвы, конечно не за бесплатно… Вызова у нас нет, а нам очень, очень надо домой… - и в этот момент начальник поезда резко остановился и как заорет.
- Да, что вы себе позволяете!? У нас спец-поезд. Мы выполняем правительственное задание! Уходите сейчас же, а то я вас сдам куда следует! - и он отвернулся от бабушки.
Но бабушка не сдавалась! Она говорила, и говорила. Упрашивала и упрашивала, объясняла и объясняла, но начальник поезда только мотал своей головой и повторял: - «Не могу!»  Тогда бабушка тяжело вздохнула и достала из кармана маленький белый сверточек, развернула и протянула ему. На белом платочке лежали золотые украшения – старинное кольцо с красным камнем и что-то еще:
- Вот, возьмите пожалуйста, -  сказала она со слезами на глазах.
- Да я вас под трибунал за это! – зарычал начальник поезда и испуганно начал оглядываться по сторонам. Но рядом с ними, на перроне никого не было.
- Это не взятка, - повторила бабушка, - Это плата за билеты, помогите нам!
Начальник поезда перестал кричать. И я увидел, как он начал причмокивать своими толстыми губами, а его маленькие глазки суетно забегали:
- Значит говорите очень надо в Москву?
- Очень. Возьмите на поезд, - и «лед тронулся!» Начальник поезда быстро взял сверток, сунул его в карман и крикнул:
- Позовите мне завхоза! – и к нам через несколько минут подбежал все тот же длинный дядька, который командовал погрузкой.
- Вот, гражданочке нужно пособить. Посадишь их в предпоследний вагон и внесешь их фамилии в дополнительный список, а в Москве потихоньку высадишь. Только сидите, как мыши! И никому ни слова. Все поняли? – и мы закивали, а он развернулся и пошел прочь от нас, в другую сторону. А бабушка, за эту услугу отдала ему, все свои чудом сохранившиеся  золотые украшения. Но она ни о чем не жалела, а лишь говорила: - «Главное результат!» А до отправки поезда оставались считаные минуты.
И мы быстро пошли за завхозом мимо административного вагона, практически в конец состава. Предпоследний вагон стал нашим:
- Проходите, гражданочка побыстрее, - все так же суетясь поторапливал нас завхоз, - Скорее, вот сюда. 
Помню, что чтобы подняться в вагон, при входе была подставлена деревянная лесенка и мы с трудом по ней вскарабкались. В одном и другом конце «теплушки» по бокам от двери были нары в три этажа. На них лежали матрасы, набитые соломой, чтобы лежать и спать.  А посередине вагона стояла печка-буржуйка.
- Товарищи, вот еще пассажиры. Они проследуют с вами до Москвы. Нужно потесниться, - скомандовал молодой военный, и тут же все молча начали двигаться.
И нам с  бабушкой достались места с самого края, на втором ярусе, около открытого окна в стенке вагона. Вещей у нас было мало. И то все они были сложены и закреплены на деревянных саночках, которые мы оставили под нарами на полу.  То, что мы оказались у окна - меня обрадовало, потому что можно было видеть леса, луга, деревни – все, что мы проезжали. Но потом оказалось, что через окно на ходу эшелона постоянно дул ветер, а за окном был еще март и морозы, и было жутко холодно. Мы с бабушкой старались закрыть окно, но другие пассажиры, в центре нар, кричали и требовали его открыть – им было жарко и душно. Тем более, что все мужики постоянно курили махорку и дым стоял столбом. Надо сказать, что вагон был заполнен людьми до отказа. Все нары были заняты и поэтому несмотря на ветер, который гулял по всей теплушке из всех щелей, было и душно, и одновременно холодно. А одна единственная буржуйка не могла обогреть всех людей. И в таких условиях слово «теплушка» звучало, как насмешка. Скорее - это был просто ящик на колесах! Так всеми правдами и неправдами, подкупами и уговорами мы оказались в этом «собачьем поезде!» 
И в нем мы ехали четверо суток. Спали не раздеваясь в верхней одежде на матрасах, не мылись, и ничего не готовили. По несколько часов стояли на узловых станциях, пропуская в перед эшелоны груженые танками, пушками и солдатами. А потом поезд снова устремлялся вперед. Вот и какой-то городок показался впереди. Появились дома, полустанки. В вагоне все оживились. Это означало, что будет можно набрать горячего кипятку и попить чаю. Но станция была частично разрушена, сплошные развалины и руины. Снег вперемешку с землей, а по бокам от железнодорожного пути - сгоревшие и разбитые вагоны и паровозы. Все молча и грустно смотрели в окна теплушки. Восстановлен был только один путь. По нему-то и пропустили наш эшелон дальше. И мы без остановки проскочили станцию. Ох, с горячим кипятком не сложилось! Нужно терпеть до другой станции. Городок остался позади…
Мы ехали и не знали какие города и станции оставались позади, ведь поезд часто останавливался на самых дальних путях. И спросить было не у кого. Тогда отходить на стоянках от эшелона было нельзя. Он мог внезапно двинуться вперед, и прощай Москва! Есть было нечего, не хватало воды. Теперь я уже и вспомнить не могу, что мы вообще с бабушкой тогда ели.
Ехали ночь, а потом день. А потом опять день и ночь… Перед нами мелькали полустанки, разрушенные деревни, поселки. Одним словом – неприглядные картины войны. Но настроение в вагоне все же было уже другое, я бы сказал - приподнятое. У всех появилась надежда. Мы с бабушкой ехали домой, наши соседи работать, а Красная Армия била фашистов и стремительно продвигалась вперед.
Но вот и долгожданная Москва! Но как же незаметно выйти из вагона? Дело в том, что вернуться из эвакуации, когда захочешь, было нельзя. Этот процесс строго контролировался властями, и въезд в Москву был закрыт для всех, кроме имеющих специальный пропуск. А пропусков-то у нас и не было. Их выдавала областная милиция на основании вызова от организации из Москвы. Без пропуска даже не продавали железнодорожные билеты. А по приезду без этого документа, людей просто хватали на перронах и отправляли обратно в эвакуацию. Перед нами встала не легкая задача…
Но нам повезло. Наш эшелон прибыл в Сокольники на товарную станцию – Москва-3, на самый дальний путь. Время было позднее, около девяти часов вечера, темнота и практически никого освещения. Состав затормозил и остановился, а солдаты с собаками для досмотра поезда, еще до него не добежали. В этот момент нам и помогли вылезти из вагона. Помню, как я не мог спрыгнуть вниз из теплушки. Высоко, темно и лестницы нет. Тогда какой-то мужик в старой пожелтевшей фуфайке выпрыгнул из вагона, и помог нам с бабушкой из него выбраться. А лай собак становился все ближе и ближе, а женский истошный крик, - это кричала его жена: «Семен, Семен! Ты где? Скорее!» – все громче, и истеричнее. Семен спустил наши санки прямо на пути и мы, что есть силы дали деру, прямо по шпалам прячась за вагонами. Только нас и видели! Ехали мы с бабушкой нелегально, не легально и поезд покинули.
 С трудом выбравшись с товарной станции Москва-3 в город не замеченными, и оказавшись за пределами вокзала, мы с бабушкой перевели дух, и тогда она сказала:
- Ну вот деточка, больше бояться нечего. Идем скорее!
И мы отправились пешком через всю Москву из Сокольников, домой к себе на Домниковку, волоча за собой деревянные санки со своими пожитками.
Так закончилась наша эвакуация, которая продолжалась долгих два с половиной года. Мы вернулись в Москву! Это было в пятницу 24 марта 1944года! 

28 глава.  "В ГОЛОДЕ, В ХОЛОДЕ, НО В МОСКВЕ!"

Из сводки информбюро 24 марта 1944 года: - «Войска 3-го Украинского фронта освободили г. Вознесенск» и дальше «Войска 1-го Украинского фронта с боем форсировали р. Серет, перехватили железную и шоссейную дороги Тернополь - Львов, освободили населенные пункты Чертков, Гусятин, Залещики, Тлусте, Струсов и Меджибож…» 
Путь домой, по Московским ночным улицам, оказался не простым и не близким. Но наконец-то мы, и на Домниковке. Здравствуй родной доме №6, здравствуй мой двор! Вот и наш подъезд. Медленно, затаскивая санки по ступенькам, мы поднялись по темной лестнице на наш этаж. Я стою перед дверью, той самой квартиры №16, где была арестована моя мама, и куда не вернулся после ареста мой отец. Как давно это было. Словно в прошлой жизни. Рука автоматически потянулась к звонку… и:
- Не надо…У нас есть ключи. Ты что забыл? – сказала бабушка.
- Забыл, - честно ответил я.
Бабушка вставила ключ в замочную скважину и повернула его. Мгновение и дверь открылась. С грохотом, мы втащили наши санки в квартиру через порог. На встречу нам, с керосиновой лампой в руке, по коридору шла соседка. Это была та добрая женщина, которая работала в библиотеке имени Ленина, в отделе писем. Она услышала шум и пришла посмотреть, что случилось?
- Екатерина Лукьяновна, Вадик! Вы вернулись!? – воскликнула она, -  А я думаю, что за шум? А это вы! Дайте-ка я вас обниму.
 И эти слова были настолько добрыми и теплыми, что мы обнялись все, как родные. А потом, в тусклом свете лампы я увидел наш длинный захламленный коридор, и много каких-то чужих вещей. Знакомый поворот на кухню и к нам в закуток. Где-то внутри непонятно заныло.
- Екатерина Лукьяновна, а ваша двадцатиметровая большая комната теперь занята. Еще в январе 1942-го в нее вселили новую семью.
- Как это? А где же Агафадор Николаевич? – с удивлением спросили мы.
- Умер к сожалению. Вот комната и стала пустовать. А все наши соседи по коммуналке, кроме вас, конечно,  остались в Москве и никуда всю войну не уезжали, - рассказывала нам соседка пока мы снимали верхнюю одежду. А потом, мы пошли мимо родной двери в нашу тринадцати метровую комнату, прямо к новым жильцам, и постучались. К нам вышла очень милая женщина. Она сразу поняла, что мы бывшие хозяева этой комнаты и приветливо представилась:
- Здравствуйте, меня зовут Ольга Кирилловна Орлова, а это моя дочь Лена. Мы новые жильцы!
- Екатерина Лукьяновна Красовская и мой внук Вадик – старые жильцы! - ответила бабушка, и они поздоровались пожав друг другу руки.
- Простите, что так получилось. Но в ЖЭКе нам сказали, что в этой комнате все хозяева умерли, и дали ордер на ваше жилье, - извинялась  она.
- Вы не виноваты, - успокаивала её бабушка.
 - А вам есть где ночевать?
- Нет, негде. Свою вторую комнату, мы пока не можем открыть, - объясняла бабушка, - Сначала нам необходимо восстановить Московскую прописку.   
- Решено! Вы ночуете здесь, у нас. Сейчас и чаю горячего попьем, - сказала Ольга Кирилловна и пошла на кухню ставить чайник, а мы прошли в комнату.
 И в свою первую ночь после эвакуации, мы остались ночевать у Орловых, и были безумно рады такому теплому приему с их стороны. Тетя Оля поставила чайник, а бабушка достала из мешка сухую малину, которую мы привезли из Большого Вьяса, и заварили чай. И в эту первую ночь  в Москве, мы пили настоящий ароматный чай с малиной, вместо морковного, и долго разговаривали. За чаем Ольга Кирилловна рассказала нам, что с первых дней войны, в здании Московского городского ордена Трудового Красного Знамени НИИ скорой помощи имени Н.В. Склифосовского (Сухаревская Большая площадь, д. 3) был размещен госпиталь для раненых бойцов Красной Армии. Однако вскоре стало ясно, что раненых гораздо больше, чем имеющихся помещений. И было принято решение о расселении жителей из близ лежащих домов. Людей переселяли семьями в другие районы Москвы в освободившиеся комнаты, уехавших москвичей в эвакуацию. Так в январе 42-го шло массовое освобождение всех жилых домов вокруг Склифосовского, под госпиталь. И так, в нашей квартире на Домниковке, поселилась семья Орловых. Я слушал этот рассказ, пил малиновый чай и почему-то вспоминал, как мы с мальчишками собирали эту малину и, как рычал медведь в малиннике. Давно это было…, уже это! Мы в Москве. И не важно, что наша тринадцатиметровая комната пока  опечатана. Но как-то все же нужно было обживаться.
Прописки и продовольственных карточек у нас  не было. А все талоны на продукты питания и другие нужные промтовары выдавались строго по месту прописки в ЖЭКе, а работающим по месту работы (обычно в профкоме).  Вот почему нам с бабушкой была нужна эта прописка, а точнее ее восстановление.
И бабушка, как только настало утро – первое утро в Москве, отправилась в отделение милиции №22, которое находилось в Коптельском переулке. Начальник милиции долго просматривал все документы, которые бабушка привезла из эвакуации и нашел главный аргумент, благодаря которому можно было нас вновь прописать в нашей квартире. Это именно тот факт, что бабушка в эвакуации из Большого Вьяса, все два с половиной года исправно перечисляла деньги за комнату, и привезла в Москву все квитанции об оплате:
- Ну, что Екатерина Лукьяновна, ваше дело не настолько безнадежное. Вы молодец, что проявили сознательность и не бросили платить за жилье. Теперь напишите заявление, приложите все квитанции об оплате, и ко мне на подпись, - сказал начальник милиции, но увы его фамилии я уже не помню. 
Бабушка так и сделала. Полдня она провела в отделении милиции №22, заполняя новые бумаги и переходя из одного кабинета в другой. Но в итоге, и прописку нам восстановили, и продуктовые карточки, как иждивенцам выдали. А еще, начальник милиции бабушке, как только что вернувшимся из эвакуации, сообщил:
- Товарищ Красовская в Москве новые правила. Запоминайте! В феврале 1944 года Моссовет запретил детям находиться на улицах после 22.00 вечера. Это связано с небывалым ростом преступности в городе. Также ограничена продажа билетов в кино детям по выходным и праздничным дням. Кроме того, детям запрещено кататься по улицам на коньках и даже на санках, а гулять разрешается только во дворах. Все это вы, как опекун несовершеннолетнего Вадима Граника, должны запомнить и неукоснительно выполнять, а иначе придется платить штраф.
Бабушка была согласна со всеми новыми правилами в Москве. Она  поблагодарила начальника милиции, и скорее поспешила вернуться домой, где ждал ее я.
И вот мы открыли нашу тринадцатиметровую комнату. Теперь мы вновь были ее законными жильцами, с московской пропиской. И стали потихоньку в ней обживаться. Перво-наперво, нужно было решить вопрос с отоплением. Поэтому мы начали разбирать все старые вещи, чтобы найти хоть что-нибудь, что можно было продать на рынке, и купить печку-буржуйку. Конечно, у бабушки были деньги, которые она привезла из Большого Вьяса, но их все равно было недостаточно.
Нам повезло. Мой отец очень любил книги. И собрал довольно большую библиотеку, в которой было немало дорогих и редких изданий.
- Какие прекрасные книги, какие издания, - с грустью говорила бабушка, вздыхала и складывала их в большую холщовую сумку, - Жалко, как жалко их продавать… Но нам нужно купить печку. А иначе замерзнем.
- Ба… Не грусти. Я вырасту, заработаю денег и обязательно куплю точно такие же книги! – уговаривал я ее.
- Такие не купишь… - ответила она и продолжила разбирать книги и бумаги.
Помню, что когда мы вошли в комнату, меня охватило странное чувство. Я смотрел по сторонам и ничего не понимал. Я так давно здесь не был, но ничего не изменилось. Все вещи стояли на своих прежних местах, только плотный слой пыли на них, говорил о том, что здесь давно никто не жил. Вот и серая папка с папиными рисунками, которые он мне подарил на день рождения в том, далеком 1937-ом. Надо же, рисунки не поблекли, и с них по-прежнему весело и задорно, как и при папе, смотрел шимпанзе Макарка. Вот и мои игрушки: настольные игры-путешествия, жестяные машинки, любимое домино, резиновый мяч и большой железный конструктор. Еще перед войной мне в подарок, его принес один наш знакомый мальчик. Он был один из числа тех…., как и я. У него, как и у меня сначала не стало отца, а потом и маму его арестовали. Но у меня в тот момент были две бабушки, а у него никого не осталось.  И в свои 17 лет он стал круглой сиротой. И никого не интересовало, как он будет жить, и что он будет есть? По цепочке, из уст в уста, добрые люди передавали друг другу, что мол есть один подросток, который остался без средств на сосуществования и жилья (все было конфисковано). И мы все помогали ему чем могли. Неоднократно он бывал и у нас. Бабушка Катя его кормила, обстирывала помаленьку, а иногда он даже оставался у нас ночевать. Это был довольно угрюмый, чересчур серьезный и скромный паренек, в больших круглых очках.
Перед своим отъездом, куда он уезжал я не знал, но он пришел к нам попрощаться. И принес мне в подарок большой деревянный ящик с железным конструктором. В то время, это была настоящая роскошь! Спустя время, мы с бабушкой узнали, что он умер в дороге не то от какой-то болезни, не то от голода. И страшно расстроились. Но осталась память – большой железный конструктор. И теперь я стою и смотрю на него. 
А вот и моя детская кроватка! Давным-давно я в ней спал и видел цветные сны. А теперь она стояла и грустно смотрела на меня, потому что я из нее вырос, и уж точно не буду в ней спать. И тут меня осенило:
- Бабушка, а давай продадим мою кроватку! Она железная и прочная.
- Деточка, а это хорошая идея, но на чем ты будешь спать? – и бабушка подошла к кроватке, и стала её протирать тряпкой, - Да она в отличном состоянии. И в ней еще пока поместишься.
- Да, пока не будем! – согласился я.
Вечером мы собрались и отправились на рынок. Мы шли по знакомым улицам Москвы, и она предстала перед нами в черно-белом обличии. Первое, что бросилось мне в глаза – это черные стены домов и еще не начавший таять белый снег. И этот снег повсюду был исчерчен полосками дыма, тянувшихся из окон, где почти повсюду торчали выведенные через форточки черные от копоти трубы печей-буржуек. Это была военная Москва 44-го, и такую я ее еще никогда не видел.
Мы очень быстро приобрели печку на деньги, которые бабушка привезла из Большого Вьяса, и пошли домой. Соседи помогли нам ее установить, вывести трубу в окошко, и мы начали топить её чем придется. Металлическая печь стала нашим единственным источником тепла. Ведь в квартире не было ни газа, ни отопления, а только холодная вода и электричество, которое еще работало строго в отведенные часы.. Но вот проблема - буржуйка оказалась настоящей обжорой. В ее чугунной пасти моментально все прогорало. И в ход шло все – дрова, мебель, паркет, какие-то с улицы принесенные щепки, ну все, что могло гореть. 
 И в холодный и промозглый март, в комнате все равно было так холодно, что не спасала даже эта печь. С одной стороны, возле нее было жарко, а с другой, стоило только отойти от нее на пару шагов, как становилось зябко. Тепло было, пока только буржуйка топилась, но как дрова прогорали, оно моментально улетучивалось. И снова становилось холодно. Я спал в ватных штанах и в вязаном свитере из овечьей шерсти, который мне подарили в Большом Вьясе, и теперь он меня согревал в Москве.
Еду мы готовили тоже на буржуйке. Но приготовление пищи на такой печке было само по себе проблемой. Если только на улице был ветер, то весь дым шел обратно в комнату, и становилось нечем дышать, появлялся кашель, а на глаза наворачивались слезы. Но без печки выжить практически было не возможно. И все же огонь в буржуйке означал жизнь!
Через день бабушка сообщила, что мне срочно нужно восстановиться в школе, что бы не пропускать занятия. Но тут я вспомнил, что вернулись мы из эвакуации 24 марта 1944 года, а в это время во всех школах были каникулы! И мы отложили наш поход в школу на целую неделю. И стали продолжать обживаться в нашей маленькой комнатке на Домниковке.

29 глава.  "ШКОЛА НА ДОМНИКОВКЕ…"

Первая неделя в Москве пролетела незаметно. И по окончании  каникул, мы с бабушкой отправились в ближайшую школу с моими документами. Но тогда, по существовавшему порядку приехавшие в Москву дети с периферии, переводились на класс ниже, независимо от своих отметок в табеле. Но мне повезло! Меня сразу зачислили в третий «В» класс, а не во второй. И я не потерял целый год. А уже 1 апреля сел за парту и начал учится со всеми вместе.
Школа, была  через дорогу от моего дома. На углу Скорняжного переулка и бывшей Домниковской улицы (ныне здесь проходит проспект Сахарова), где в те годы жил я со своей бабушкой Катей, стояло здание из красного кирпича. Здесь-то и размещалась моя родная мужская средняя школа № 265. Здесь и прошли мои школьные годы!
Но тогда, по правде сказать, мне не сразу удалось войти в ритм классной жизни. Но именно тогда я познакомился с Володей Шаловым. Он уже учился в этом классе, и именно Володька, стал моим лучшим другом. А тогда в классе были уже свои лидеры, - некий Федулов, имени к сожалению я не помню. Здоровенный парень, которого видимо лишь за его рост и назначили старостой.   
Время было голодное, а в школе ежедневно выдавались завтраки, состоящие из бублика и трех конфет-подушечек. Наш староста Федулов, получал завтрак на всех и делил их своим способом. Он откладывал себе и дружкам ровно половину, а остальное подбрасывал в воздух. И нам нужно было успеть что-то себе поймать, или останешься без завтрака. Такая ситуация меня не просто возмущала. Я попросту был шокирован. Не помню, как произошла «смена руководства», но в других классах Федулова уже не было. И атмосфера стала совсем другой! А  в пятом классе 1946-го, к нам пришел новый ученик – Юрка Каменский, который также стал одним из моих друзей на долгие годы.
В нашем классе были ребята с разными способностями, с разной подготовкой и интересами, но это не мешало нам дружить хорошей мальчишеской дружбой. Школа наша была чисто мужской – в то время в Москве, Ленинграде и других больших городах было введено раздельное обучение. Несомненно это налагало определенный отпечаток на жизнь  школы. Наши игры, шутки носили весьма резковатый характер. Мы были детьми военного времени – голодавшие, много испытавшие и повидавшие на своем недетском веку, и конечно огрубевшие. И я был один из числа тех мальчишек, на чью долю выпали суровые испытания. И должно было пройти много времени, чтобы мы оттаяли душами. И несомненно наши учителя очень сильно нам в этом помогали.
Так потихоньку я стал учиться в Московской школе №265, а мы с бабушкой налаживали наш нехитрый быт и вставали на ноги. 
Вставала на ноги и вся наша страна. В том далеком 1944-ом, год начался с того, что в полночь по радио впервые прозвучал Государственный гимн Советского Союза на стихи Сергея Михалкова. С начала года его начали разучивать дети во всех московских школах и домах пионеров. И я, как только начал учиться в школе, то первое, что мне выдали – это напечатанный текст нового гимна.
Красная Армия постепенно освободила от врага почти всю территорию СССР, за исключением западной Латвии. И в Москву начала возвращаться мирная жизнь.
С домов исчезла маскировка, а в аптеках города исчезли висевшие многозначительные объявления: «Продается средство от вшей».  Потому что по Москве в войну разгуливала «госпожа вошь». Но вот и эти объявления становились не актуальными. Хотя во всех банях Москвы еще постоянно дежурили санпропускники. Помню, как мы с бабушкой приходили в Домниковские бани дом №10, и в раздевалках, я в мужской, а бабушка в женской, складывали свои вещи в специально прономерованные холщовые мешки, и сдавали их санпропускникам. Шли мыться (мылся я самостоятельно в мужском отделении), а наша одежда отправлялась на тепловую санобработку против вшей. Но не смотря на эти факты, жизнь в столице налаживалась. 
Открывались ночные рестораны с оркестрами и солистами. Только продуктовые карточки ещё нам не давали забыть о трудностях военного времени. В течение года в Москве открылись Театр киноактёра, Суворовское училище, Музыкально-педагогический институт имени Гнесиных, был создан Институт русского языка АН СССР, началось строительство Кольцевой линии метро.
И еще в 44-ом в Москве произошло одно событие, которое потрясло всех и перевернуло наше представление о войне, а главное о ее «завоевателях». И это событие особенно мне врезалось в память на всю жизнь.

30 глава.   "ЖАЛКИЙ ПАРАД, или ВАГОНЧИКИ ПРОШЛОГО!"

О том, что А. Гитлер начиная войну с Советским Союзом мечтал парадом пройти по Москве, знал каждый школьник, да и в школе  нам, конечно рассказывали.  И вот Советское правительство решило предоставить военно-пленным немцам возможность все же пройтись «парадом» по Москве, но под конвоем.
Накануне, по радио мы с бабушкой услышали важное сообщение: «Марш немецких пленных по Москве…». Мы переглянулись в полном непонимании. Что это, розыгрыш?!   И снова зазвучал голос из репродуктора - «Конвоирование военнопленных через Москву будет начато в 11 часов утра 17 июля 1944 года  с ипподрома по Ленинградскому шоссе, улице Горького через площадь Маяковского…» И дальше, приглашали всех желающих Москвичей присутствовать на этом зрелище.
- Бабушка, ты пойдешь? – спросил я.
- Нет, - твердо и убедительно ответила она, и, подумав несколько секунд, добавила. - А ты сходи, чтобы навсегда запомнить, то, что зло бывает в первую очередь, в человеческом обличии.
- Ладно. Мы с Володькой сбегаем на Садовое! – ответил я.
И вот мы видим, как по Садовому кольцу движется что-то огромное и черное, как туча перед бурей. Это вели  напоказ большую колонну немецких военнопленных.
Впереди шли генералы и старшие офицеры, которым разрешили надеть ордена. А вот простые солдаты  предстали перед нами, как самое массовое жалкое скопление оборванцев. И Москвичи лицезрели пленных не то чтобы с презрением, а даже с какой-то долей жалости - вид этих вояк был аховый.
Народ молчал. Никто не кричал «Смерть Гитлеру!» или «Смерть фашизму!». Все были просто шокированы этим «зрелищем». Колонны сопровождали всадники с обнаженными шашками и конвоиры с винтовками наперевес. 
 Меня страшно удивило, что все улицы были загажены после прохода пленных. Я обратил внимание на запах, но промолчал. Рядом стоящие люди говорили, что перед выходом немцев хорошенько покормили, что бы они смогли пешком пройти по всему маршруту. Пленным было выдано по солидной порции каши, хлеба и сала. Но вышло всё наоборот. Отвыкшие от жирной сытной пищи желудки многих солдат и офицеров не выдержали и дали слабину. И получилось то, что все мы были вынуждены прикрывать носы руками и платками. Но никто не смеялся. Все молчали. Это было как-то неприятно и противно. Мне захотелось уйти. И тут мой друг Володька Шалов толкнул меня в бок и прошептал:
- Смотри, Вадька…бабуся крестится…. – показывая пальцем на бабушку стоявшую ближе всех к конвоируемым немцам, - Я знаю ее. Она из третьего дома на Домниковке. Говорят, что у нее вся семья на фронте погибла - и сыновья, и муж, и даже дочка.
Я посмотрел на нее внимательно. Она стояла и молча смотрела вперед широко открытыми глазами. Одетая во все черное, она была похожа на обуглившееся черное дерево. Наполненная скорбью, она что-то шептала и крестилась, как-то безмолвно, лишь чуть-чуть шевеля губами. И не было на ее лице ни гнева, ни ненависти. У меня побежали мурашки по коже.
- Пошли отсюда, - сказал я Володьке Шалову, и вышел из толпы.
И мы уже не увидели, как за последними шеренгами пленных шли колонны поливочных и моечных машин, которые сейчас же, по горячим следам, мыли и чистили московский асфальт, уничтожая, кажется, и сам дух недавнего немецкого шествия.  А  жалкий «парад» закончился к семи часам вечера, когда все пленные разместились по вагонам и были отправлены в места заключения.
Позже я еще узнал, что по улицам столицы прошло почти 58 000 немецких солдат и офицеров (включая 19 генералов), взятых в плен в ходе разгрома гитлеровских войск в Белоруссии, и колонны пленных двумя частями шли по столице более четырёх часов.
Домой я пришел подавленный и расстроенный. А перед глазами стояла та бабка и огромные колонны немытых и оборванных немцев.
- Вадик, это ты?  - услышал я родной голос.
- Да. – буркнул я, и прошел на кухню. Сел на табуретку около нашего маленького столика и опустив голову уставился в одну точку.
- Что с тобой? Зрелище было не из приятных? – спросила бабушка.
- Знаешь, там была одна старуха, которая немцев почему-то крестила…Зачем?
- Молилась о прощении, - вдруг сказала бабушка.
- Ба! Да ты что? Простить этих….. - с гневом закричал я!
- Трудно понять. Но прощая, мы отпускаем боль, гнев, беды и становится легче. Нужно вовремя отцеплять вагончики прошлого, чтобы оно не закрыло тебе дорогу в будущее.
- Значит забыть, что эти…. натворили? – не успокаивался я.
- Простить и отпустить – это не значит забыть, - продолжала объяснять бабушка, -  Мы всегда будем помнить подвиги наших героев и чтить память о погибших. Но человек, который не умеет прощать, может навсегда застрять в прошлом, переживая и переживая его снова.
- Как это? Не понимаю…..
- А помнишь, на одном из папиных рисунков железный поезд с вагончиками?
- Конечно помню. Ведь папа на тепловозе написал «ЖД имени Вадика»
- Так вот если вовремя не отцепить от тепловоза вагончики с прошлым, то на станцию под названием «будущее» приедет состав с прошлым. И что будет?
- Неужели опять прошлое?
- Конечно! – воскликнула бабушка, и добавила, - Вот почему нужно уметь прощать. И оставлять прошлое – в прошлом. И жить дальше!
- Ну не знаю…, -  протянул я, - может просто не думать?
- Вот и не думай, - утвердительно сказала она, - А иди мой руки и будем ужинать. С самого утра носишься голодный. Только давай Вадим, договоримся с тобой, что ты об этом разговоре никому расскажешь.
Я с пониманием кивнул головой, и пошел мыть руки. А на душе стало как-то легче и спокойнее. Раньше я всегда знал, что бабушка у меня умная, а теперь я понял, что она еще и мудрая. А потом мы ели, и больше не вспоминали о немцах. Но бабушкин урок про «прошлое» и «будущее» я запомнила на всю жизнь, как и жалкий парад 17 июня 1944 года.

• Первая группа военно-пленных (42 000 чел.) прошла за 2 часа 25 минут по Ленинградскому шоссе и улице Горького (ныне Тверской) к площади Маяковского, затем по часовой стрелке по Садовому кольцу до Курского вокзала. Среди этой группы были 1227 пленных с офицерскими и генеральскими званиями, в том числе 19 генералов, шедших в оставленных им орденах и форме, 6 полковников и подполковников. Вторая группа (15 000 чел.) прошла по Садовому кольцу против часовой стрелки, начиная от площади Маяковского, за 4 часа 20 минут дойдя до станции Канатчиково Окружной железной дороги (тогда окраина Москвы, ныне район метро «Ленинский проспект»).


31 глава.    "УРОКОВ НЕ БУДЕТ - ПОБЕДА! или ПЕРВЫЙ ДЕНЬ БЕЗ ВОЙНЫ!"

И вот пришла долгожданная Победа - 9 мая 1945 год! В этот весенний день произошло то, к чему миллионы людей шли четыре года, неся потери, страдая от горя.
           - Соседи! Просыпайтесь! Подписан акт о капитуляции германских войск! Победа! – кто-то кричал, нет, орал во дворе.
И эта новость эхом разносилась по всей Домниковке. Тут же открывалось одно окно за другим. И каждый человек услышавший эту новость, пытался переспросить кричавшего. В нашей квартире тоже началась суета. Ведь дело было утром, и все собирались на работу. А тут такое…Мы разом столпились на нашей коммунальной кухне: 
- Нужно срочно сбегать в 17 квартиру, и спросить, правда ли Победа? У них же есть репродуктор…, - предложил кто-то из соседей.
И не успели мы отправить гонца в 17 квартиру (мы жили в 16-ой), как в дверь громко постучали. Это наши соседи пришли к нам рассказать, что ночью по репродуктору было сообщение: - «С 8 на 9 мая 1945 года в Карлсхорсте (пригород Берлина) был подписан Акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил», и что представителем Верховного Главнокомандования советских войск для подписания Акта был назначен командующий 1-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. Верховное командование союзных войск представляли английский маршал авиации Артур В. Теддер, командующий стратегическими воздушными силами США генерал Спаатс и главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи. С германской стороны подписать акт безоговорочной капитуляции были уполномочены генерал-фельдмаршал Кейтель (который и поставил подпись с немецкой стороны), адмирал флота барон фон Фридебург и генерал-полковник авиации Штумпф.
Эта ошеломляющая новость, а наши соседи с волнением и по бумажке читали нам в слух, точно перечисляя все фамилии - всех поразила! Мы стояли одуревшие и обалдевшие от радости! Помню, как во всей нашей квартире закричали «Ура!», а из всех окон ближайших домов доносились радостные возгласы. В это утро никто не пошел на работу. Соседи побежали дальше по другим квартирам, а я понял, что мне срочно надо в школу.   
И так как я жил практически рядом со своей школой, то мне не составило труда быстро сбегать и узнать, будут ли сегодня занятия. Но я не успел даже войти во двор, не то что в школу, как меня чуть не сшибла толпа мальчишек из других классов. Они бежали и кричали: - «Сегодня уроков не будет – Победа! Ура!» И тут же присоединившись к ним, я неистово заорал: - «Ура! Победа!» Ко мне подбежал мой лучший друг из нашего класса Володька Шалов, и мы всей гурьбой отправились гулять по улицам Москве.   
- Вадька, а тебя бабушка ругать не будет? – крикнул мне Володька.
- Нет, она у меня понятливая – радостно проорал я, и мы устремились вперед на Садовое кольцо.
Мы так орали, словно всему миру хотели сообщить: - «Уроков не будет – Победа!» «Ура-а-а!» И эта новость эхом разносилась по всей округе.
Но кричали не только мы! Кричали из окон домов, подъездов, подворотней и дворов. Из трамваев, троллейбусов и автобусов – отовсюду, где только что, узнавали о великой Победе!
- Пацаны, а куда побежим? – кто-то крикнул из мальчишек, - Айда к Американскому посольству! – и мы побежали на Манежную площадь.
У Американского посольства солдаты установили деревянную круглую эстраду-времянку. На нее поднялся джаз-оркестр состоящий из американских солдат, и темнокожие артисты лихо начали играть джаз. А народ постепенно прибывал и прибывал. Его становилось все больше, и больше. Музыку слушали и хлопали, танцевали и даже подпевали. Помню, как к каждому человеку в военной форме, а их было довольно много у Американского посольства, подбегал народ, поднимал его на руки и качал. Качали и американцев, потому что они были нашими союзниками, и тоже обнимали и благодарила. Вокруг было всеобщее ликование.
А потом с Манежной площади, мы пошли на Красную площадь. Там творилось что-то невообразимое! Словами не описать. Все обнимались. Кто-то плакал, кто-то смеялся. Народ словно сошел с ума от радости. И на Красной площади тоже, встречая любого человека в военной форме, толпа его подхватывала и с криками «Ура!» качала, высоко подбрасывая в верх. 
Еще помню, что Красная площадь была заполнена торжествующим народом до краев. Ведь никто не вышел в этот день на работу, и в школах были отменены занятия. В разных концах площади прямо на брусчатке стояли десятки принесенных людьми патефонов, играющих танго и фокстроты. А кто-то играл на гармошках. И такого торжества Москва еще не помнила со времен своего рождения. Стихийные танцы под патефоны и веселые пляски под гармони, делали день Победы – воистину народным!
Не помню, какая была погода, но то что было тепло, помню точно. Вернулся я домой без ног, без сил, но переполненный счастьем.
Немного отдохнув, я с бабушкой стал собираться снова на Красную площадь. Она надела свое лучшее платье, и мы с ней отправилась смотреть «Салют Победы». 
Сначала мы поехали на метро от станции «Красные ворота» на «Охотный ряд». Но в итоге, смогли доехать только до метро «Площадь Дзержинского» (ныне метро «Лубянка»), так как дальше составы не шли.  И оттуда, пешком мы пошли на Красную площадь.
В салютном дивизионе была тысяча орудий. Они дали 30 залпов. Но даже артиллерийская канонада не смогла заглушить радостные крики людей. Ликовали все от мала, до велика. И такой красоты на Красной площади я еще никогда не видел. Залп, – и в небе вспыхивали россыпью самоцветов сотни огней. Залп, - и громкое «Ура!» эхом разносилось по всей площади, и как густой туман зависало в воздухе. А еще, вся площадь была пронизана яркими столбами света. Это 160 цветных прожекторов, чертили по Красной площади и вокруг Кремля, свою праздничную геометрию. Командиры прожекторных станций получили программы – дать каждому залпу свое направление луча. И все это было так красиво и торжественно, что и у меня, да и у всех, попросту захватывало дух.
А после салюта весь народ хлынул по центральным улицам и переулкам Москвы. Пошли и мы с бабушкой домой пешком, так как наземный транспорт был блокирован огромными толпами народа. Но несмотря на это, мы ни капли не устали. А люди продолжали, как и днем качать, на руках всех мужчин в военной форме, которые попадались на пути.
Это была наша Победа, это был первый день без войны! А я был один из числа тех, кто дождался Победы, и теперь шел по Москве с высоко поднятой головой.
Еще, в памяти навсегда осталось, звучавшее из всех репродукторов объявление Юрия Левитана. Его голос был похож на рупор. И звучал, как набат на всю страну: «Внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!» и дальше – «Приказ ВГК №369. 8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил. Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена, Германия полностью разгромлена!»
В месте с этим великим событием, пришел и день освобождения моей мамы. Это случилось 21 декабря 1945 года. Наконец – то мы будут все вместе. Но я был сильно разочарован. Увы, но по закону моя мать, Нина Борисовна Граник, как осужденная не имела права не то что проживать, а даже приезжать к нам с бабушкой в столицу. И вновь нас развела судьба в разные стороны. Мы с бабушкой оставались жить в Москве, а моя мама…, она еще оставалась там…очень далеко. Освобожденная, но не свободная.