Повесть о событиях в жизни Нюрки Макахиной

                Повесть о событиях в  жизни Нюрки Макахиной (Анны Макаровны)

Глянь на неё со стороны, на удивление худющая –одни косточки, в костреце переломлена, согнутая дугой, ручищи– мужичьи, жилами обмотаны, а в делах не посидит и от других не отстанет. С чего начинала в детские годы– врагу не пожелаешь, где-то там громыхала война, а здесь, в деревне, не лучше было, жили тоже со смертью в обнимку. И вся остальная жизнь её крутила и толкала в пропасть, всё её радость обходила, хотя никогда не пожаловалась, даже на исходе жизни от неё, тяжко больной, не услышали ни стона, ни проклятий, ни жалоб, ни просьб. Не умела просить и перекладывать свои заботы на другого. Старалась жить не хуже  людей, а правильнее так: жила, как могла и нажила что сумела. Откуда силы брались до таких лет дожить?
В семь лет Нюра осталась без матери с двумя братишками: 4-х лет Федей и годовалым Алёшей. Отец на фронте. Мама Наталья оставила одних не по своей воле– умерла от скарлатины. Как пережили эту зиму, вспоминать ей никогда не хотелось. Спали на нетопленой печи с козой, из еды– козье молоко. У соседей своих бед хватало. К весне слёг младшенький Алёша. Чтоб не умер, Нюра клала его на навозную кучу, где тепло. Весной из эвакуации вернулась тетя Дуся, сестра матери и забрала их в свою семью. Всех выходила и сберегла. Тётя сама осталась без мужа– погиб на фронте, а на руках пятилетняя дочь инвалидка, полступни осколком отсекло.  А потому учить племянницу было некогда:
– Гляди, как люди живут и себе так.
Для малолетней Нюры братишки стали её детьми, а она их мамой: шла на поле копать прошлогоднюю картошку, собирать на топку коровий навоз, даже потом в школу – они с ней. Так пережили войну.
С фронта пришёл отец Макар, сразу женился на соседской молодухе, тоже Наталье. Та не побоялась идти на троих ребятишек– да и других женихов пока не было. По доброте своей всегда улыбалась. Нарожала мужу ещё пятерых и не отличала своих от приёмных. Но для Нюры она так и осталась не родной, потому, что помнила родную «мамаку». И с тех пор слово «чужой» стало для неё как что- то отверженное, неприкасаемое. Своя мамака осталась для неё одной единственной.
Нюра подросла, всеми правдами и неправдами выучилась прясть, вязать, штопать, сажать заплатки. Брала от жизни с трудом, верилось не каждому: что тайком подсмотрит, то и её. Больше надеялась на свои руки и голову. Стала со старшими работать в колхозе, на поле. Потом молодых девчонок послали на шахты, на Донбасс, оттуда на торф. Но куда все, туда и она. Сказать, что работа на шахтах и на торфе была очень тяжёлой– это ничего не сказать. Худенькая, щупленькая, но на это не смотрели. Да хоть и  мужскую работу, ведь не откажешься, руководство строгое– надо! Сама знала куда шла. Тут хоть кормили по карточкам. А всё равно, руки-ноги отнимались. Но дело молодое, друг перед другом!
Вернулась в колхоз, и вроде как повезло– фронтовик Родион Петрович предложил выйти за него, согласилась. Он офицер, орденоносец,на 10 лет старше Нюры. Это ничего, другим никакие не достались. Что особо подходило– свой, деревенский, сосед. Сошлись– ни кола, ни двора. Пришлось жить в доме свёкра. Свёкор, Петяка был хороший плотник и столяр, но крепко выпивал. Делал то, на что спрос: бочки, плетушки,корзины,чули. Навешивал в субботу сделанное на сноху– неси в район на базар. Деньги, все до копейки ему и понятное, на пропой. Муж помалкивал– отец сказал, знать так надо. Нюра видела: жалеть её некому.
Через полгода, как родила Мариночку, вышла на работу на дойку– хоть бутылочка молока дитю будет. И ничего, что на ферме вся работа руками: накормить группу в тридцать коров, передоить, процедить, слить молоко– но… «Что всем, то и мне».К коровам привыкала, как к собственным, да и как к такой животине относится – они тебя как подруги понимают.
– Переставь ногу-то, счас в ведро залезешь… прикрикивала на корову  Нюра. Та скосит на неё лиловый глаз, но всё-таки ногу переставит.
«Иной раз близкие люди на твоё замечание не смолчат– обругают с плеча, да матюгами как попало, а с коровками всё «по- человечески!»
С малых лет Нюра выросла в мать– гордой, скрытной, неуступчивой. Не могла ни поделиться сокровенным, ни угодить. Поэтому свекрови оказалась «не ко двору». Бывало, дитя ещё крошка, Нюра, с утра, глядя в пол,полушёпотом просит свекровь:
– Мам, присмотри за девкой…
Та категорично отвечает:
– Нет!
Тогда с комом в горле поднимает детку из люльки, сажает полуголенькую в кучу песка, а сама на ферму с надеждой– может заберёт. Приходит к обеду, детка в песке так и сидит: песок и во рту, и везде.
Родион Петрович мужчина симпатичный, статный, добрый и не заносчивый, безотказный в работе, маме, как и отцу, перечить не мог. Люди в селе за его скромность и доброту очень уважали. С приходом с фронта его, как толкового и грамотного, поставили работать в сельпо продавцом. Всё бы хорошо, но и ему трудно было удержаться от соблазна – не забывались фронтовые 100 граммов. Тогда в сельмаг привозили вино в бочке и продавали на разлив. Где на одном– другом покупателе сэкономит, недольёт чуток, хватало и ему выпить – всё спишется. Стал попивать частенько. В семье пошли скандалы. Нюра пристала к мужу: иди на другую работу.
 Прошедший все трудности войны, закаленный и рукодельный Родион Петрович не переживал из-за приставаний жены и без особых проблем вошёл в коллектив школы учителем труда и физкультуры. Там были взрослые, здесь– дети. А им он всегда был рад, вспоминая своё детство. Но выпивать не перестал. К тому же, после ранения в голову стал слаб: выпил– упал. А свалится где-нибудь за двором, Нюра пьяненького поколотит: вымещала обиды– девка брошена, самой некогда, а тут ещё его искать! Тот проснётся утром: под глазами синяки, сначала не понимал- отчего? Мать стала за пьяным присматривать, постарается опередить сноху, затащит сына в дом. Но разобравшись, что к чему, Родя, протрезвев, стал поколачивать Нюрку. Так и жили: нынче она его дубасит, завтра он её. А Маришка не знала к кому из них прислониться. В дом иной раз идти не хотелось, чаще всего ночевала у деда с его оравой. Росла как былинка в поле: где надо и не надо, старалась хитрить и изворачиваться, чтоб постоять за себя и не жаловаться. Худенькая, нескладная, воспитанная по- простецки: отстань, не до тебя! Больше игралась с мальчишками, но с обиды и мальчишкам от неё доставалось.
Послевоенная жизнь в деревне помаленьку настраивалась на мирный лад. То в одном конце улицы, то в другом, росли новостройки. К середине шестидесятых Нюра с Родей всё же сговорились, неимоверными усилиями собрали деньжат и сумели построить свой дом. Купили старенькую развалюху, разобрали и на её месте поставили на удивление земляков, просторный, со многими окнами и на высоком фундаменте дом. Но когда расширяли стены, одну отнесли от старого места и попали на военную землянку. Когда закончили кладку, эта сторона почти сразу стала проседать. Решили пока обойтись подпоркой: подмазали трещину, да и так постоит, дескать, на наш век хватит. Не будешь же стену перебирать! На какие шиши? Да и кому? Дом надо было и дальше обустраивать: сараи, летнюю кухню, крылечко, огород, садик…  Хотелось, как у людей! Да и внутри пока пусто. А Родион Петрович, когда из школы придёт полутрезвый, а когда и совсем не придёт, ноги откажут. Нюра вернётся с фермы, а в доме: от чего ушла, к тому и пришла. Успевала только курам зернеца сыпануть, что с фермы в кармане потихоньку прихватывала, а то и так бывало: поймала курочку, пощупала зоб – полный, и так обойдётесь. Весь день на воле, наклюётесь травы, зерно на вас впустую тратить, его и так кот наплакал!
Еду готовить некогда– кастрюльку с картошкой в мундирах поставила на плиту:
– Маринк, сварится, такую поешь, бельё постираешь сама. Мне возиться– опоздаю, на дойку пора.
За стол садиться тоже некогда– запихивала в рот кусок, и собираться надо. Придёт с вечерней дойки– бельё сушится, но простирано кое- как. Не по её!
– Ах, лентяйка! Ну, смотри же мне!
И уж затемно всё снова в корыто и перестирывать до снежной белизны, да чтоб девка видела! Пусть учится жить. Маринка увидела и в слезах за угол дома – обидно, ведь старалась же!
Но если Родион Петрович дома трезвый – капусту нарубит, щей наварит, даже банки с огурцами- помидорами у него в сезон заготовки, как солдаты в строю. Только доброго слова от Нюрки не услышишь ни за какие деньги- уж так приучена: её не хвалили, и других нечего баловать! А потому, может, Роде и манится к очередной стопке. Да ещё в школе директор фронтовой друг Михал Семёнов. Ему только намекни:
– Миш, надо, позарез!
Он вызывает химичку, конфискует у неё спирт, что давался для опытов в спиртовки и на пару с другом в закрытой на крючок мастерской зазвенели «гранёные с ободком».
Но на работу в школу– каждый день, как штык! Если случалось, директор в РОНО на совещании, быстро и по- тихому посылается гонец из надежных восьмиклассников, какие не проболтаются, в сельмаг. Там хорошему учителю в чекушке не откажут. Только Нюре опять с девкой одной в доме ночевать.
Вот так, хорошо ли, плохо ли, а жили. Не лучше, но и не хуже людей. Для Маришки папка учитель, потому старалась в школе его не подвести. По окончании без проблем сдала в пединститут. И там с учёбой у неё получалось– привыкла быть самостоятельной, надеяться не на кого. В её школьные тетрадки никто и никогда не заглядывал: матери некогда, отцу, не до этого. Но эта же самостоятельность стала ей поперёк дороги: с мальчишками у неё не ладилось. Мечтала о своём рыцаре, тайком писала стихи о самом главном, но всё самое главное и самое хорошее обходило её стороной. Хоть с виду и не королева, дома-то была себе хозяйка. Не приучена быть второй, не могла угождать и подчиняться – перед глазами маячил мамкин опыт.
И так получилось, к окончанию института Маришка дружком не обзавелась. Вернулась учительствовать в свою родную школу, которую по-настоящему любила. Любила идти туда по лугу, когда чибисы пугают, выпархивая с криком из под самых ног, любила в сентябре встречаться, со словно полыхающими огнём клёнами у школьной аллеи, любила осенние запахи полей и запах обновлённой школы к новому учебному году, ребячий гам на перемене и тишину в классе. Своя стихия, в которую уходила с головой, как в омут. Опять родной дом, своя деревня, все знакомые и близкие. Только ровесники все обзавелись семьями, а её работа в школе отнимает почти всё время, некогда и в клуб сходить. И ты нужна только детям, интересным, любознательным и благодарным, но не собственным, которых пока и не предвидится. Любила на лето брать на прополку пару гектаров свеклы. Простор, загорай как на пруду, и наедине со своими мыслями. Только, опять же, мысли, в последнее время, от домашнего одиночества приходили больше грустные…
Нюра поглядывала на дочь искоса: небось, даст господь найдется и её половинка, конечно, лучше бы из своих. Только, время- то бежит, и Маришке не пятнадцать, а все двадцать пять… И что ж этим женихам надо? Сколько своей деревенской ребятни было… Почему- то не понуждались. Ведь девка и деловая, авторитетная на работе, и дома хозяйственная, с лица- то воды не пить… И отворачивалась, и уходила с её глаз долой.
Но беда покруче пришла нежданно, хотя, наверноё, всё к тому и шло. Родион Петрович в самом начале учебного года не рассчитал силы, крепенько набрался непотребного и по дороге домой свалился в речку. Оттуда выбраться не хватило сил. Хоронили учителя всем селом, а в семье его смерть отразилась каждому по-своему: Маришка теряла всё самое дорогое, а мамка Нюра, хоть у гроба, от людей, и всплакнула, но мыслишка засела – отмучился сам и её отмучил.
Но в этот же год, по какому-то случаю в их школу заявился проверяющий из области, Андрей Васильевич, с виду молодой парень. Попал на урок к самой Марине Родионовне, и что-то ему показалось занятным в ее поведении и на уроке, и в последующем обсуждении урока– напоминало его первую любовь, и даже детство. Как иногда и случается, между молодыми людьми проскочила искорка, та самая, которая потом разгорается и нескоро гаснет. Слово за слово, дотянули обсуждение до сумерек.
– Я Вас провожу, Вам далеко?
– Да нет, – улыбнулась Марина Родионовна, – но мне ближе через болото, а по улице – подальше.
– Через болото, как интересно!
Каждому было приятно и слушать и понимать, что тебя слушают. Андрей Васильевич оказался интересным собеседником, хотя Марине Родионовне по своей давней привычке не всему хотелось верить. Больно уж проверяющий не стеснялся рассказывать о себе, что сама Марина Родионовна привыкла мало кому доверять– мамина жизнь научила. Проверка в школе заняла несколько дней, и, конечно, к концу каждого дня у Андрея Васильевича план на вечер уже был готов– провожать свою новую знакомую. Хрустели под ногами льдинки, веселили душу, и Марине дорога до дома, даже через промёрзлый луг, с первыми, ещё не сердитыми морозами, казалась коротковатой. А в неспешных разговорах Андрей Васильевич дошёл до полного откровения – приоткрыл ларец со своими маленькими секретами. К третьему провожанию уже было готово объяснение. Андрей Васильевич не стал ходить вокруг и около:
– Вы мне нравитесь: спокойная, уверенная. А я уже свободен: с женой развелся пару лет назад, надоели пустые, мелочные скандалы. Остался ребёнок. Много раз пытался объяснить – останется один, безотцовщина, надо находить подход друг к другу. А она всё доказывала своё– не там сел, не ту ложку взял, почему с работы задержался, и всё в крик. А теперь думаю начать новую жизнь.
В этот день Марина Родионовна всё- таки удержалась от ответа, однако что-то поведала о своей жизни, пожаловалась о судьбе отца, и пригласила Андрея Васильевича посетить её дом.
На пороге их встретила мама Нюра с хмурым лицом – чужой человек! А что от таких молодых и ловких случается– наслышана. А потому, не здороваясь, отвернулась и ушла в другую комнату. В ответ на недоумение гостя Марина усадила за стол, быстренько собрала что- то из холодильника. И как завершающий аргумент за их знакомство водрузила на середину стола нераскрытую бутылку «Московской». Но, неожиданно для неё Андрей Васильевич откровенно,  по-детски улыбнулся и, пожимая плечами, произнёс:
– Извините, пожалуйста, это не надо, я не пью.
– Что, совсем? – удивлённо спросила Марина. В их деревне пили все, хотя и по-разному. Но, не дав ответить на её вопрос, из-за занавески соседней комнаты выглянула мама Нюра и как отрубила:
– Это не наш человек!
– Андрей Васильевич, пожалуйста, не обращайте внимания,–
торопясь, снова постаралась смягчить ситуацию Марина, только и у самой зародилось сомнение: таких, чтоб совсем не пил, в наше время не бывает. А может закодированный? Тогда так бы и говорил.
Но реплика мамы Нюры не смутила гостя – он уже из слов своей новой возлюбленной что-то понял об их семье, о печальном увлечении отца Марины Родионовны, и посчитал, что сегодняшние собеседники должны понять и его. А потому, продолжая улыбаться, разделил трапезу под салат и блинчики с молодой хозяйкой, попутно поглядывая на голые, неуютные стены. Но неловкость осталась, и только позднее подумалось – «надо было бы пригласить Анну Макаровну за стол, может она вместо него горькой отведала! Но опять же, она сама отказалась от их компании».
 Откуда же Андрею Васильевичу было знать, что такое поведение было обычным в характере Анны Макаровны, и самой ею оно не считалось, как странность: всё пришло из сиротского детства. А он сам в своём ответе ничего особенного не заметил. Если он действительно не употребляет, что удивительного, и почему об этом не сказать прямо?
Для Марины новое знакомство открывало, хотя пока и смутные, но какие-то перспективы, только сразу после ухода Андрея Васильевича от неё, мама Нюра сердито заговорила:
– Ты его знать не знаешь! Пришёл в чужой дом и всё высматривает!
– Мам, ну по сторонам посмотрел, что из этого? А может он хороший человек?
–Жди на лопате, все они хорошие. Зато твои ровесники, наши, деревенские, чем были плохи?
И с этого дня мама Нюра утро только и начинала с прочтения дочери назидания,уже за завтраком:
–Нечего теперь с городским вязаться, своих было полно, чего артачилась? Откуда он взялся– ащеульник какой-то, прицепился, как репей к юбке. Он тебе даром не нужен.
Марина сначала терпеливо молчала, но однажды не выдержала, бросила ложку на стол, взяла сумку с планами на уроки и хлопнула дверью. А по дороге в школу вытирала слёзы и не знала, как ответить матери. И её жалко– всё же мать, но как она сама того не понимает – нет уже в деревне её ровесников! А те, что раньше липли… ну не те, кого хотелось. Может и сама где промахнулась, но время-то ушло. А теперь что ж, ей одной вековать?
А у мамы Нюры как заклинило: всегда было по её, а теперь всё летело под бугор, девка разбаловалась. Совсем ослепла– ведь чужой! И вдруг представилось: возьмёт да и настоит на своём, выскочит за приблудного. А он же городской, сама смоется к нему в город! Вот тебе и списала Родьку, тады хоть бы с ним, не одной. Даром, что был через день на карачках. А это ж тоска – куковать в этой казарме.
А тут на ферме бабы стали подзуживать:
– Будешь к зятю в город наведываться. Городской, на кой ему твои коровы да куры с навозом. А там, глядишь, и тебя к себе, небось, выделят каморку. Будешь им обеды готовить, в городе с балкона любоваться, на старости лет в театры ходить, да городских унуков забавлять.
Нюра молча слушала подруг и тоска съедала: растила девку как могла: не видела изо дня в день, всю жизнь работе отдала, да ведь всё для неё! И вырастила себе на погибель. Куда меня черти понесут, в какой-то город, по дороге уже туда с ума сойду. Да и это всё кому такими трудами наживалось? Куда дом, куда корову?
Но потом как- то одумалась, нечего раньше времени голову забивать. Может, глядишь, побесятся, попрыгают да и разбегутся. Но вот Марине из города стали раз в неделю приходить письма. И как-то Андрей Васильевич напросился приехать на выходные. Не отказала. А он приехал, будто к себе домой. Привёз подарков целый баул, переоделся в рабочее, пошёл шнырять по сараям. Сзади семенили мама с дочкой. Мама толкала в бок дочь и шептала: «Хозяин нашёлся, кто его просил…» Марина тоже была удивлена, но в душе просто цвела!
– Так, Марин, тачка есть?– Вдруг спросил Андрей Васильевич.
– Есть, да у неё колесо отвалилось…
– Ладно, сделаем. Навоз надо вывезти.
Мама Нюра уже шипела громче: «Сделает он, делальщик! И навоз без него б выволокли!»
Андрей Васильевич оглянулся, но ничего не сказал. Увидел подпорку у стены:
– А это что?
Теперь Марина опередила мать, объяснила:
– Когда строили, ошиблись, стена просела.
Мама Нюра нахмурилась и отвернулась: «Что он цепляется ко всему: навоз, подпорка ему не нравится, будто что-то делать собирается!»
Гость подошёл ближе к стене, там зияла трещина, забитая тряпками, бумажными кляпами.
–Ладно, тут не одним днём, а пока можно замазать. Цемент, песок и мастерок найдутся?
–Цемент можно поискать, где- то в сарае был, а песок вон, у соседа из кучи с ведро попросим,– откуда-то из- под стрехи достали заржавленный мастерок.
Андрей Васильевич понял неприязненное отношение к себе со стороны будущей тёщи по- своему. Анна Макаровна упирается, потому что не верит в то, что он говорит, и он про себя улыбнулся: «Она ещё не знает мои способности». Через полчаса подремонтированная тачка стояла уже возле двери сарая и набивалась навозом. Сарай чистил, словно не городской «репей», а «терёзвый» Родька. Где вилами, где грабаркой подчищал– всё как надо. Анна Макаровна ещё не знала, что Андрей с рождения деревенский, ему эта работа знакома как «отче наш», только ей всё, что он делает– поперёк горла. Для неё ясно одно– он чужой!
 К вечеру и трещина в стене была мастерски заштукатурена, но подпорку, хотя от этого бревна толку никакого, пока убирать не стали, чтоб не совсем расстроить Анну Макаровну.
Но настроение у Нюры гость только ещё больше испортил: «Маринка- то к этому городскому только больше липнет! Навоз он почистил, дырку замазал– на это ума много не надо! В деревне каждый это умеет.– Её душа так и не желала соглашаться. –Это он везде суёт нос, чтоб меня задобрить– дурочку нашёл, иш ты!»
А Марина с гостем, по его же просьбе, до вечера обошли усадьбу и к концу обхода гость сделал для себя вывод– без мужика им крах– всё заброшено, дел невпроворот: погреба земляные и те обсыпались, стены летней кухни крышей накрыты, а внутри пустота, «конь не валялся». Курятник крохотный, сгорбился, как больная старуха – крыт соломой, дверь подпёрта колом, во двор лиса по ночам наведывается– это куда годится? Печь дымит, зимой в доме «хоть волков морозь»– значит переделывать… Надо заниматься серьёзно. Куда ни глянь. Видно хозяин не брался– настроение тоже портили не меньше, чем ему сейчас. Только непонятно поведение мамаши– всё рассыпается на её глазах, ей предлагается помощь, а она упирается руками и ногами! Но Марине, кажется, его мастерство нравится. И потому ей Андрей ответил «немного» по- другому, и уже называя на «ты».
– Скажи, пожалуйста, ты хотела бы за меня выйти замуж?
Марина потупила взгляд, затем посмотрела на него:
– Я согласна, но жить будем я здесь, ты там?
– Я пока работаю, и мне не сразу найдут замену. Надо потерпеть. А здесь, я понимаю, работы не на один год. Но я это смогу. И потом, это ваш дом, решать вам, вместе, что снести и строить новое, что ремонтировать. А то ведь твоя мама… я же всё вижу, хотя не понимаю.
– Не обращай внимания,– тихо выговорила Марина, только у самой мелькнула мысль: «Время придёт и с мамой разберёмся, но вот тебе и любовь: ни букетов черёмухи, ни поцелуев при луне. Вышла замуж… за мастера». Но и против ничего Андрею говорить не хотелось. «Значит судьба». А пока разговаривали на тропинке позади дома, мать несколько раз нетерпеливо выглянула из избы, душа выгорала: «И чего она с ним валандается? Во, прилип!» Но становилось понятно – наверное, уже поздно что- то менять– не отлипнет. Но опять же, как себя- то сломать! У людей зятья, как зятья:
кто скотник, кто тракторист– всё понятно. А этот, кто он, чей– неизвестно, бродяга городской! Но опять же, что ей- то делать, согласиться? А как себя сломать!
Молодые всё- таки решили по- своему, свадьбу на дальний срок переносить не стали, в это же лето и сыграли. И всё бы неплохо: Андрей Васильевич ещё до свадьбы наезжал на выходные, успевал что-то подделать– сидеть некогда. И огород вместе копает, и кирпич завёз новый погреб строить, и щиток в печке перебрал, тяга- гудит, чуть дрова живьём в трубу не улетают! И стены дома железная стяжка обвила, схватив накрепко. Но собрались гости на свадьбе за стол, тёща вошла к гостям и заголосила:
– Да за кого ж ты выходишь?
У всех глаза навыкате:
– Тётк, ты что городишь?
Родня жениха поднялись со скамеек:
– Поехали назад, нам тут делать нечего!
Жених глянул на невесту – у той слёзы на глазах, взял управление в свои руки, остепенил родню:
– Успокойтесь, всё нормально, праздник продолжается!
Праздник прокатил и начались тяжёлые трудовые будни. Марина пока переехала жить к мужу в город. То, чего до смерти боялась мама Нюра, так и получилось. В душе клокотало– кому она теперь нужна? На работу идти– дом брошен, скотина брошена. Без присмотра кур, цыплят грачи да ястребы перетаскают. На выходные- то молодые приезжают, копаются с делами, а всю неделю дом– сирота. Иногда приходило на ум: у соседки справа– трое, слева– четверо, дом пустой не бывает. А сама в молодости чего- то испугалась рожать больше, да ведь и многие талдычили, мол, нечего нищету разводить. А теперь вот, реви и кричи– не докричишься. Задрала хвост одна единственная  и дом и мать забыла.
Но за выходные зять перелопатил кучу дел: расчистил двор, поправил загородку, скосил бурьян, даже косу сам сел отбивать. Но Нюра постояла рядом, не понравилось, плохо. У них отбивают не так. Отобрала и отбила сама– зять смолчал. И в самом деле, до этого отбивать ему косу не приходилось. Тёща научила. Взял косу в руки, поблагодарил:
–Спасибо!
Тёща отвернулась и молча ушла.
Но стройка кухни остановилась– нужны были доски. В следующий выходной Андрей Васильевич договорился с совхозным руководством свозить на пилораму заготовленные ещё покойным тестем столбы и распилить. Успел познакомиться с местными ребятами– им только угощение готовь, грузили, разгружали толпой. Доски на загляденье, аж блестят, как шёлковые. За работу тёще пришлось со всеми за столом похлопотать, сама дерябнула за компанию, косилась на  зятя, но тот к горькой так и не прикоснулся, только мужиков благодарил. Пока не верила– правда, что ли не пьёт? Отщепенец какой-то! Говорила ведь своей пустушке – не поверила.
Через месяц построенная лет пяток назад просторная кухня с кладовкой обрела достойный вид– уложился на стены потолок, настелился пол, стены были оштукатурены, побелены, посредине выросла новая печь со щитком. Нюра терялась в догадках– чего он так старается, дом, что ли весь себе думает заграбастать? А иначе зачем? Я всё равно его под девку подпишу. Нормальный- то зять такого делать не будет. Поглядишь, как у Кузырихи, приедет из города и весь день с магнитофоном по деревне шлындает– ну и пусть, али на пруду с удочками. Куда ни шло. А этот пыхтит с утра до темна, прямо чудно! К чему? Аж от народа стыдно. Скажут– запрягла!
На ферме подруги- доярки наоборот, до того нахваливают Нюркиного зятя, ей не по себе, аж до головной боли, а они без остановки, и на все боки, других слов не находят:
–Во, подруг, тебе ноня повезло, не зять, а ком золота! Ты такого мужичишку в жизни не видела и не ждала. Не то, что покойный Родион Петрович, царствие небесное. Этот все твои дела перещёлкает, тебе останется ноги задрать и в потолок плевать!
–Пошли к чёрту, вам только надолызать, дуры заносные, поговорить боле не о чем, – зло фыркала Нюрка, а сама места не находила, что творится– непонятно!
А тут на неделе нагнали техники, начали по селу тянуть водопровод. Ставили возле домов колонки. Народ от радости чуть не пляшет– теперь можно и огород поливать, да и бельё стирай, сколько душе угодно. В другое воскресенье приехали Марина с Андреем, посоветовались, решили подвести водопровод прямо в дом. Нюра услышала, ахнула:
–Вы что затеяли, с ума посходили? Этот- то ладно, – махнула на зятя рукой, обратилась к дочери,– ты- то думаешь своей башкой? А если прорвёт, ведь затопит! Вы- то смылись, а плавать мне?
–Мама, в городе в каждой квартире, крутнул кран и набрал воды. И не прорывает. – Марина предполагала, что мама закапризничает, но надеялась убедить, но только больше раззадорила её самолюбие:
–На черта мне ваш город нужен, живите в нём, если хотите, меня не трогайте, раз бросили!
–Ну мама, тебе ж большое облегчение будет…
– Пожалел волк кобылу…
И всё ж через неделю вода в доме была. Нюра помотала головой, посопела, а ещё через пяток дней пришлось успокоиться. Рассудила: «Конечно, чтоб напоить корову надо в колодец сходить не один раз, а тут всё в своём доме, да и затраты небольшие– этот зять, не за что его взять, делал все сам. Обидно только, его не хочешь, а он вроде не замечает! И что ни говоришь ему, чуть ни плюёшь в глаза – только лыбится и молчит.– Косилась, но удивлялась,– как он всё сам умеет? Молодой, а рукастый. Неспроста. Видела, многие деревенские мужики себе воду провели, правда, иные нанимали, и говорят, дорого она им обошлась. Но не выходит из ума одно– этот хмырь  себе на уме, делает в чужом доме как себе– так по жизни не бывает. От себя только курица гребёт... Да и опять же, свой бы был куда милей. А эта дурочка прицепилась…»
Нюра опять на неделю замкнулась,– нет, неспроста он делает дела. Решила поговорить с дочерью и зайти с другого бока.
– Попомни мои слова: ты нос раскатала, а его издаля видно, не простак: молчит, вроде его не касается. Другой бы так отматерил, а этот… И с тобой так – поиграется и к первой уйдёт. А полдома отнимет, будешь по судам таскаться.
– Мам, так и скажи, ты не хочешь, чтоб я с ним жила?– Марине захотелось ответить решительно, она начала уставать от маминых подсказок.– А с кем жить? Одной, с тобой? Ты-то моталась и на шахты, и на торф, и без чьих советов за отца вышла. А мне тебя послушать? Я его знаю мало, а ты ещё меньше, и накручиваешь и себя, и меня. Никто тебя не бросает. Он пока делает не себе. У нас бы это ещё сто лет не делалось, а ты зудишь, недовольная, успокойся.
– Во, пошло, уж мать норовят отчитывать. – Но отвернулась и больше на эту тему не стала продолжать,– как хочешь.
Прошло несколько месяцев, и молодые поразмыслив, решили вернуться в деревню, здесь нравилось и Андрею, и у тёщи, может, теперь душа успокоится. На работе у Андрея все обошлось без особых проблем, и Марина пришла на старое место– оно ещё не было занято. Довольны были и учителя: надёжный коллега вернулся в коллектив, ученики же радостно её поздравляли: на учительском столе красовался букет полевых цветов:
– Марина Родионовна, а мы уж и не надеялись, какая Вы молодец!
Но Андрею в их деревенской школе места не нашлось, оно было только в соседнем селе, учителем истории. Надо было ходить с пяток километров, или добираться на попутке. Но его это не испугало – пройтись пешком только в удовольствие. Работа нравилась: деревенские дети не городские, легко шли на контакт, и вести приходилось не только предметные уроки, но и различные кружки. А детям это только подавай! К новому жилью привык быстро– простор для творчества, продолжал строить сараи, баню, начал строить себе мастерскую и гараж, с расчётом на будущую машину. Во дворе соорудил небольшую циркулярку – хороший помощник в деревенских делах.
Ходить на работу приходилось мимо ферм, где трудилась тёща. Как-то возвращаясь после кружковых занятий, уже миновав фермы, угадал впереди,на тропинке, её сгорбленную фигурку – тёща тащила на себе какую-то бесформенную корягу. Быстренько догнал, переваливая корягу себе на плечо, спросил:
– Зачем она тебе понадобилась?
Тёща от усталости, тяжело вздохнув, с недовольством ответила:
– А что ж я пустая буду идти!
Андрей еле удержался от смеха, а потом подумал: «это и есть школа жизни, не прожить и минуты зря. Валяется что-то без нужды –
 надо превратить в дело. Значит, тёща стала признавать его, хотя пока вслух это сказать не может. Но несла корягу, зная, что у него и такая невзрачная вещица в дело пойдёт, в дрова, распилится на циркулярке».
Иногда Андрею приходилось удивляться тёщиным принципам, хотя и с огорчением. В их семье уже появился первенец Родион – давняя мечта мамы, и конечно отца! А имя ему дать предоставили право бабушке. Чтоб не потерять место в школе Марине пришлось раньше времени выйти из декретного отпуска. К этому времени освободилось место в их школе и для Андрея. И в расписании ставились уроки так, что иногда к полудню он уже возвращался с работы. В один из таких дней приходит домой, восьмимесячный Родька ползает по полу. Он взял его на руки и тут входит тёща. Он, улыбаясь спрашивает:
–Ну как он, сегодня, хорошо поел?
–Какое поел, я ещё телёнка не поила!
Андрей Васильевич, вздохнув, разделся и начал готовить кашу. Для тёщи, как для любого деревенского человека так было всегда– прежде чем поешь сам– накорми скотину. Но тут ребёнок! А для неё телёнок важнее. Пришлось просить руководство школы подстраивать расписание, чтоб они сами через день могли присматривать за Родькой.
Жизнь в их семье потихоньку настраивалась, но обвально расстраивалась в стране. Это расстройство называлось «перестройка». На работе учителям нечем стало платить зарплату, придумали выплачивать… вином. Марина открывала крышку подвала, а там некуда было ступить: весь земляной пол был уставлен посудой с винами и белыми и красными, какие нашлись в складах местного райпо. Но чем же кормиться, обуваться, одеваться? Только с натурального хозяйства– со своего огорода и из своих сараев. Теперь в хозяйстве Андрея и Марины стояла свора скотины– три коровы, бык и свиноматка с хрячком. А ещё куры, гуси, утки, и кролики, под ногами вертелся кот Фёдор, а из конуры выглядывал рыжий Дружок. И всем нужно было  внимание и не нравилось быть голодными.
А пока сами в школе– кормить приходилось тому, кто дома. Тёща Нюра к этому времени стала пенсионеркой, значит днём раздавать корм ей. Недовольной быть некогда, как и посидеть, если садилась, тут же засыпала. Только вот и здоровье стало подламываться– её спина не выдерживала, всё ближе гнуло к земле. Но из сил выбивались все: чтоб такую ораву прокормить, надо заготовить не менее пяти- шести скирдов сена и соломы, пару тонн зерна, пяток тонн сырого корма– тыквы, кормовой свёклы. Найти, доставить, уложить на хранение! С ума сойти! Но не сойдёшь– Марина была опять беременна, а это радость! Андрей Васильевич старался во все лопатки– жена понимала, тёща не могла успокоиться– так не бывает!
Было и хорошее подспорье: в семье уже имелся мотоцикл с коляской, только с заправкой становилось проблематично. Но можно было раздобыть бензин у совхозных шоферов. Ко всему, Андрей поднапрягся и в течении зимних каникул сгородил самоделку– тракторок с тележкой, благо запчастями устелен весь табор– стоянка сельхозмашин. Учителю разрешалось брать всё, что не под замком. В ответ к нему шли по всем вопросам: клепать, пилить, точить, вобщем, делать то, что не каждому было с руки. Тёща Нюра сначала недовольно на это хмурила брови, потом поняла, что дому от этой затеи «городского» зятя вреда никакого. Только как же признаться– она ж всегда права, а тут?
К весне тракторок был поднастроен и теперь помогал с подвозом– собственный транспорт в деревне– великое дело! Но и соседи иногда косили глаза,  что-то удивительное творит Нюркин зять. Но, погоготали и забыли.
А перестройка иногда ломала все планы «через колено». На финансовом горизонте объявились разные «благодетели»– отдай им свои последние денежки и станешь миллионером. Клюнули на эту удочку и Марина с Андреем– сдали в «Заготскот» корову и всё, что за нее получили, вложили на мнимого благодетеля. Коровка Ночка осталась только в памяти. Тёща взялась за голову:
– Ай-ай-ай, поддудолили! Сколько труда на ветер.
На семейном совете ломали головы,  что-то надо делать.
Решение пришло неожиданно. На новоиспечённых с огромными торговыми площадями рынках было всё, что твоей душе угодно, не было за что это купить. Появилась одежда на любой цвет и вкус, меховые норковые шапки, чего ранее в помине не было. Но шапки были с «хитрецой» – «обманки». На деревянную колодку натягивали шкурку, мазали клеем, подшивали подкладку. С виду шикарная шапка-ушанка, но уши не отвернуть, так и есть – обманка. Андрей как-то попал к такому «шапочнику» в гости, увидел процесс изготовления, повертел в руках болванку- колодку, интересная штука, но он бы сам смог такую сделать. Мастер заинтересовался:
–У меня подносились, сделай, пожалуйста.
Андрей снял размеры, поработал головой и руками, помогла и циркулярка, и получилось! Через неделю встретились, мастер говорит:
–Там друг из Ельца попросил сделай, если не трудно – дают за колодки хорошую цену.
 Как отказывать, если платят, а тут в заначке рубля лишнего нет. Сделал и другу из Ельца. А ещё через неделю тот друг привёз заказ на два десятка и мужских, и женских – так им понравилось!
Тёща Нюра удивлялась:
–За какую- то ерунду какие деньги платят!
Но на этот раз Андрею пришлось «напрячь мозги и живот» до предела. Пришлось сделать специальный станок, и не поспать неделю, но заказ был изготовлен качественно и в срок. И вот результат недельного труда, Андрей возвращается с сумками, заполненными подарками для всей семьи и с полным карманом денег. Из-за угла, навстречу выходит тёща Нюра, тихо спрашивает:
–Ну, и что?
–Да всё продал.
–Ну и сколько ж выручил?
–Да чуть не с поросёнка,– улыбается во весь рот Андрей! 
Тёща непритворно горестно всплёскивает руками:
– Ой! Его ж год надо растить, а эт за неделю…– Угнувшись молча пошла в сарай. На следующую неделю разговоров от неё не было слышно, даже при встрече обходила стороной. Теперь это Андрей воспринял нормально– неделю не надо тёщу тревожить, пока у неё потихоньку само всё уляжется.
Для Нюры это тяжёлое перестроечное время была новая трагедия– рушились все устои – кругом обманывали, труд и деньги обесценивались, откуда-то опять появились нищие и миллионеры. Она была в растерянности. Слухи поражали– кто- то остался без работы, у кого- то украли лошадь, у кого корову, кто- то спился вконец и скопытился, но пока ползает по земле, а кто-то уже… Но их семья потихоньку к этому времени приспосабливалась: зять то в одном месте, то в другом находил дополнительные заработки. Подрастали внуки, косилось сено, ставились скирды, обрабатывался огород, паслась скотина– семья жила. У её зятя, на удивление, всё шло рядком, всё получалось почти без огрехов. Нюра уже почти стерпелась с новой жизнью, но иной раз, по старой привычке на предложение зятя: «надо что-то с этим решать», из неё выскакивало: «А кому ж делать?» Зять не отвечает, только молча возьмёт и сделает.
Года текли, и иногда Нюре что-то напоминало её прошлое и она, оглядываясь, ждала трудностей, какие были тогда в её молодости, чтоб показать молодым, как она умеет всё переживать! А трудности всё не приходили: всё стало по- другому. Но ей казалось, ещё будет ой, как нужен её опыт, без неё эти молодые не обойдутся! «Я погляжу!» Вот тогда она им покажет «кузькину мать». Не слушали её тогда, а теперь вспомнили, что мать говорила!
Но жизнь уже на исходе, почти прошла. Молодёжь живёт, и её далекое «лихо» всё как- то обходит их дом стороной. И подумалось: может, ей не тем надо было отвечать на их добро. И теперь в остаток дней безбоязненно и с тоской захотелось, хотя б одним глазком взглянуть в своё прошлое, как оно ей досталось. Ведь именно оно всю её дорогу жизни маячило на пути. А напомнить это печальное детство теперь могла только… могила матери, которую она, конечно же, сама не найдёт. Но хоть бы постоять рядом… И почему- то только теперь, на исходе своей жизни про неё вспомнила… Почему? Что мешало: дела, или каждодневные проблемы, только у кого их нет?
И вот в один из дней она с зятем, молча ходит по старому, со времён войны заросшему кладбищу, где бугорки иные заметны, а иные сравнялись, словно их тут и не было никогда. Обросли кустами и деревьями. Как вспомнишь? Она ведь тогда была совсем ребёнком, а те, кто копал могилу, сами лежат недалеко. А так хотелось поделиться с мамакой словом, так ли она прожила, не так? Нет, не нашли её бугорка, но всё равно, смогла облегчить душу, знала, она где-то здесь. Наверное, услышала мамака её горькую, неотвязную тоску и молчаливый плач. Решила- и поймёт, и признает… А самой-то и непонятно где ошибалась, где не ошибалась.
Как в тот раз, когда приехал братка Алёшка из Ленинграда, лет с десяток не виделись. Она вошла в избу, и только тихо сказала: «Здорово, Алёшк!» Угнулась и пошла заниматься своими делами. Почему- то показалось стыдно обнять, прижаться щекой, погладить, как тогда, по головке, умирающего, когда лежал на подгнивающей куче навоза…
Алёшка, теперь Алексей Макарович, поёжился, но смолчал –
матери замечание не принято говорить!
Но жизнь текла своим чередом: где перемалывая, где разглаживая. И вот так, в один из зимних вечеров, на улице поёт метель, а в трубе жаркой печи гудит огонь, навевая не только уют, но и давние воспоминания, Нюра на скамеечке, пристроилась больной спиной к тёплому печному щитку довязать носок. Возле её ног на полу расположились внуки, рассматривают яркие книжки, Марина за столом пишет планы к завтрашним урокам, а сам зять Андрей плетёт новую корзину-плетушку, носить корм корове. Вся семья в сборе, что бывает нечасто.
–Как бывалча, в старину… – тихо проговорила Нюра.
–Бабушка, а как было в старину? – Отрывается от книжки Родька.
–Да как же, унучек, рассказать, как было тады– теперь и не поверят.– Нюра склонила голову набок и рассказ о её детстве, юности, что она испытала, видела и с великим трудом переживала, потёк ручейком. Совсем перестали листать книгу и притихли внуки, Андрей боялся уронить на пол инструмент, Марина – скрипнуть стулом. Только котёнок непоседа не переставал лапкой катать бабушкин клубок. А Нюра рассказывала и боялась что-то упустить из того что было с ней, словно от её сегодняшнего рассказа зависела завтрашняя жизнь и её самой. Её внимательно слушали, её рассказ нужен был всем. Её понимали, понимала ли она? Может быть…, а может и нет… Всё что теперь видела своими глазами, всё равно пропускалось сквозь детские впечатления, и верилось в настоящее с трудом. А иногда просто не хотелось верить– почему ж ей всего этого не досталось!
Андрей же тихо шелестел прутиками, завивая одну петлю за другой и эти петельки под напевный рассказ бабушки внукам, а его детям о невыносимо тяжёлых прожитых днях превращались в прожитые совместные дни сегодняшние, как ровные рядки плетения, без зазубринок и заусенцев  его корзины. Всё неудачное, обидное и плохое для него с каждым её словом куда-то само собой исчезало. Оставалась их семья, слушающая под аккомпанемент завывающей метели тоскливый, откровенный, но обнадёживающий рассказ её: бабушки, тёщи, матери. И теплилась мысль– пусть разберётся в своей жизни сама. А ему завтра будет новый день, когда нужно жить, тоже иногда оглядываясь. Главное – иметь надежду.

                Колесник А. В.                14.05.2024г.                .