Оренбургский платок

" Держащийся праведности будет жить, а гоняющийся за злом умрёт"
( Притчи  Соломона 11:16)

Родители бабушки Пашеты отличались набожностью. Её отец Григорий был владельцем не только крошечной  кондитерской , но и постоянного  оплаченного  места  в одесской  синагоге, которую посещал еженедельно . Читал очередную недельную главу   в Торе и нещадно эксплуатировал свою многочисленную семью.  Его жена  – Витта занималась домашним хозяйством, зажигала  ритуальные свечи в канун шабата,  воспитывала  12 сыновей и единственную  только , что родившуюся дочь, названную  турецким именем.  Все рождавшиеся  в этой семье мальчики выживали,  а все девочки умирали во младенчестве , пока какой – то  мелкий  лавочник – турок, параллельно занимавшейся знахарством, ни посоветовал Григорию  назвать новорожденную Пашетой. Получив согласие раввина на сие действо  семейная чета последовала совету соседа,  и долгожданная девочка,  появившаяся на свет в  год кишинёвского погрома, чудесным образом выжила. Поначалу все двенадцать братьев  окружали единственную сестрёнку заботой и неусыпной  опекой и даже соперничали в этом друг с другом. В октябре  1905 года случился кровавый еврейский погром в Одессе, лишь чудом обошедший стороной их местечко. Однако Григорий и Витта сочли это трагическое  событие  проявлением  гнева Божьего, следствием  отступления  сынов израилевых от их древней веры и считали, что беда обойдёт стороной дома праведников… Как бы не так! Но об этом чуть–чуть позже… Когда девочке исполнилось шесть лет отец  привёл её в пекарню и разъяснил обязанности…  К этому моменту отношения к сестре у её многочисленных братьев  уже несколько трансформировалось, по словам бабушки по банальной  причине: ей покупали всё новое – платья , туфли ленты, тогда как остальные должны были донашивать башмаки, брюки и рубашки, тщательно реставрируемые Виттой  или их отцом  из года в год, за первенцем, не считая, картузов, подаренных на Хануку каждому  сыну  в отдельности. Несмотря на то, что на страну уже надвигались общественно – политические катаклизмы, они еще не достигли их местечка в полной мере, и  Григорий жил в тесном согласии с самим собой и его  Творцом, полагаясь на Него во всём, как Иосиф прекрасный, греховно считая своё скромное пекарское мастерство вечным из-за его неубывающей востребованности. Витта, конечно, интересовалась тем, что происходит в Одессе или в  столице  уже дышавшей на ладан империи, но у неё и без того было слишком много других неотложных  забот, и она слишком доверяла Григорию, на которого всегда смотрела снизу вверх. Этой не хитрой семейной идиллии не суждено было прожить сколько ни будь долго.  Как только старшему – Моте стукнуло семнадцать, он предпочёл отцовскому дому, пропитавшемуся запахом свежеиспечённой халы, одесский  порт , привоз,  а затем и  «романтику» Молдаванки. Больше он не ходил с Григорием в синагогу – он ходил «на дело», и  кормился теперь не и пекарским искусством, а дерзкими налётами  на таких же  не слишком  удачливых ремесленников и мелких лавочников, каким был его отец Григорий…  Другие сыновья    явно сочувствовали представителям левых  еврейских и нееврейских партий и постепенно одержимые неутолимой жаждой перемен один за другим покидали ветхий  дом  в поисках лучшей доли. Григорий насчитал уже ни один «отрезанный ломоть», запрещая упоминать их имена в его присутствии.  На этой почве  отношения старого пекаря  с женой   омрачились: Григорий считал их отступниками,  а Витта  защищала , как могла, отыскивая очередные оправдания блудным отрокам. В 1920 году в Одессу триумфально въехала конница  Котовского, а Григорий последний раз  тщательно протёр формы , поместил в них тесто и отправил в печь.  В период безвластия  периодические экспроприации  его продукции разномастными бандитами, прикрывающими нарушение заповеди « Не кради»  сложными малопонятными пекарю идеями оцениваемыми им как безбожные препятствовали его  скромной предпринимательской деятельности. Блудные сыновья, отпадающие от семейного древа, как сухие ветви, болезнь  жены, измученной  непосильной работой, и тяжкими невзгодами, выпадавшими на их долю в последние годы, подорвали  его богатырское здоровье и недюжинную уверенность в себе.  Пашета,  до сих пор живущая с отцом и матерью, оставалась единственным лучом света в их  окне… Болезнь родителей вынудила её взять значительную часть обязанностей матери на свои хрупкие плечи.  По вечерам после трудов праведных   она охотно копалась в сундуке матери , примеряя её давно  сбитые башмаки  или выцветшие платья, без конца примеряла истлевшую , нещадно побитую молью материнскую шаль и хорошела день ото дня . Старший брат Мотя, а  затем ещё несколько братьев, порядком утомлённых революционной романтикой, время от времени появлялись в отчем доме , но  и там  ещё продолжалась гражданская война. Моте по праву старшинства, наличия денег в карманах  и сложившегося   авторитета ещё  удавалось растаскивать беспрестанно вступавших  в идеологические бои своих не в меру  зарвавшихся братьев, ибо практически каждого он  не раз выкупал,  то у урядника в «годы реакции», то у комиссара  в эпоху «побеждавшего  социализма» . Прежнего влияния на сестру у братьев уже не было, и  может быть,  поэтому   забота о её нравственности незаметно превратилась из местечково навязчивой в сплотившую семью идею.

Между тем, партию  Поалей Цион, особенно её крайне левое крыло  сотрясали разрушавшие идеи. Большинство слилось  с большевиками, меньшая часть к которой принадлежал вернувшийся из Одессы восемнадцатилетний  красавчик Петя Тарнгольц, была одержима сионистскими планами: мечтала построить пролетарский рай на Земле. Пашета не слишком  разбиралась в нюансах политической борьбы , но преданно смотрела на симпатичного молодого революционера, собиравшегося немедленно  осчастливить Землю обетованную левацкими  идеями, снизу вверх карими миндалевидными глазами, почти как её мать на  отца. Петя не был особенно  искушён в диалогах с красивыми молодыми девушками , отчего речи его становились всё более страстными и пламенными, хотя периодически краснел, слегка заикался и, волнуясь разглядывал девушку  через стекло пенсне, которое  всегда носил с собой не столько для повышения остроты зрения , сколько для   убедительности и солидности . Через несколько недель и пары целомудренных поцелуев  дерзкий вояж к Земле, некогда «текущей молоком и мёдом», а ныне заболоченной и кишащей малярийными комарами, уже ни казался  им  неосуществимым, хотя ещё оставался «тайной за семью печатями» для всей остальной местечковой ойкумены, ограниченной уездным городом херсонской губернии. Явью  побег Пети и Пашеты стал уже через несколько дней. Отсутствие до этого никуда и никогда не уезжавшей сестры братья обнаружили  через несколько часов. Моте не составляло труда организовать эффективную  погоню, и братья в тот же день  настигли  беглецов  на железнодорожной  станции, близ  Симферополя. Пашету сняли с поезда, а Пете изрядно помяли бока…  Дальше он ехал уже один… Следы Пети, носившего прозвище Тарнгольц ( Петух – ивр)  быстро  потерялись, т. к. дальше он ехал уже один.  Никому неизвестно доподлинно ,что с ним стало. Стоял ли он у истока осушения болот будущего Эрец Исраэль или был депортирован колониальной администрацией, не слишком жаловавшей пламенных революционеров, осталось невыясненным, писем от него не приходило , а после того , что произошло в середине двадцатого века  выяснить  вряд ли возможно. В нашу историю он попал только в качестве недостоверной семейной легенды, бережно  пестуемой Пашетой в нескольких  противоречащих друг – другу вариантах. Первая любовь действительно самая нержавеющая вещь на свете, даже  несмотря на то, что  она редко бывает особенно удачной, и за ней, как правило приходит очередная…

Сын шорника-ремесленника , шившего сбрую для гужевого транспорта, по имени Александр сразу же приглянулся Пашете . Это греческое  имя  встречается у ашкеназских евреев с незапамятных времён, с тех пор , как  языческий завоеватель Александр Македонский, согласившись  на уговоры раввинов не стал разрушать святой город Иерусалим в захваченной им  тогдашней Палестине. Я не убеждён , что это обстоятельство стало  единственной причиной популярности имени Александр, но так утверждает легенда и нет достаточных оснований ей не верить. По утверждению самой Пашеты , она сразу же «узрела в нём черты легендарного царя Давида», ибо был он почти двухметрового роста ,отличался недюжинной силой,  играл на скрипке,  пел псалмы в синагоге  и был необычайно хорош лицом». Не думаю, что в святых книгах есть такое описание облика второго израильского царя. Много лет спустя мне удалось лицезреть прижизненное фото деда – он действительно был хорош собой. Хотя   я  отметил и  другую, не менее интересную особенность: могущественный облик, красивое « библейское" лицо  удивительным образом озарялось излучавшим тепло, почти детским взором больших серых на чёрно-белой фотографии глаз. Не знаю, как там у нас с царями… Но думаю, что  второй сын Пашеты не случайно получил это имя – если абстрагироваться от времени, то мой дядя Давид , по – крайней мере в юности был очень похож на его отца, который судя по снимкам действительно отличался недюжинной физической силой. Вспыхнувшему меж молодых людей чувству  вряд ли могло что-либо помешать… Пашете стукнуло девятнадцать  -  по местечковым понятиям, она едва ли ни засиделась в девках и мечтала избавиться от неусыпной опеки её двенадцати братьев. Родителям  эта «партия» тоже  пришлась  по душе,  ибо  освобождала их от  постоянных забот  об обустройстве дочери,  «с  достойным  её человеком из хорошей семьи» . Мотя  взял на себя обязанности по организации свадебного торжества  и  минимального устройства быта молодых , т к  после истории с Петей Тарнгольцем «не хотел  рисковать  больше», а его  младшие  братья вряд ли рискнули бы приблизиться к местечковому богатырю сами, по крайней мере, из хулиганский побуждений. После свадьбы  Пашета и Сашка поселились в небольшом флигеле в  Симферополе  у родственников, практически не взимавших  с них квартирную плату, и там Пашета ощущала себя  никак не хуже , чем царица  Савская в её легендарном дворце. Однако вскоре меж молодожёнами «пробежала кошка» — это была первая и последняя  их размолвка. На  свадебные деньги  Сашки купили новое «коверкотовое» пальто,  а, Пашете -  шаль. И молодожёны  отправились в свадебное  путешествие по крымскому полуострову . Однако ,  через пару станций, недалеко от перрона Сашка обнаружил замерзающего нищего и без колебаний отдал ему свою обновку...  Путешествие пришлось прервать и вернуться в Симферополь, где две соседние с ними  комнаты снимали два  загорелых  «джентльмена удачи»,  называвших себя коммивояжёрами.  Пашета сразу же раскусила их по жаргону , мало чем отличавшемуся от фразеологии её старшего брата ,   якшавшегося  с «князьями» с Молдаванки, и относилась к ним настороженно. К счастью , оба то и дело подолгу пропадали в их «азохен вей  командировках»,  возвращались на день – два возбуждёнными , пили красное  крымское вино, встречались с прибывавшими по этому   случаю хозяевами дома , тоже в нём не жившими, иногда  просили её Сашку  сыграть  им что – ни будь на скрипке ,а затем вновь  исчезали на несколько недель. В этом же флигеле родился мой отец - Борис, их первенец . Родился на золоте в прямом смысле… Когда у Пашеты  начались родовые схватки, а Сашка побежал за акушеркой в дом нагрянули чекисты с обыском, один из  «коммивояжёров»  бесцеремонно сунул под матрас рожающей женщины крохотный  синий мешочек с жёлтым металлом и исчез за перегородкой.  Чекисты перевернули  весь дом, но покинули его ни с чем, так как  под матрас рожающей женщины  заглянуть не догадались. Вечером, когда акушерка, закончила свою работу, объявились «коммивояжёры» и устроили такой  пир, который самому царю Соломону не снился… Через год родился Давид, а уже через несколько дней после его рожденья рай в шалаше прервала испанка… Сашка умер 25 лет отроду.  Совсем недавно я поймал себя на мысли, что никогда не видел ювелирных украшений ни на одной , ни на другой бабушке. Зато видел шали , заметно истлевшие и  неверно свалявшиеся. Обручальные кольца у них, наверное, были, но думаю , что к  1932 году  уже перекочевали в торгсин, ибо в стране – то там , то тут  уже свирепствовал голод…

Ошибки в области аграрной политики, проводимой большевистским  правительством,  конечно же были, но не думаю, что они являлись основной причиной голодоморов. О неурожайных годах нам известно с доисторических и библейских времён, даже в средиземноморье … Случались они и в Российской империи. Несмотря на её громадные размеры, страна с преимущественно крестьянским населением  всегда находилась в зоне рискованного земледелия из-за весьма неблагоприятных для этого занятия метеоусловий, и других не рукотворных и рукотворных  бедствий, нередко обусловленных иноземной интервенцией или внутренними бунтами. Только это сложно объяснить отдельно взятой голодающей  семье… Мне не удалось выяснить, когда и при каких обстоятельствах Пашета  познакомилась с её вторым мужем Хаимом, известно только , что стареющий приказчик (он был на 20 лет старше Пашеты) «согласился  взять её с двумя детьми». К этому моменту революционные вихри разбросали её братьев по разным углам их внезапно расширившейся «ойкумены». Пекарь Григорий и его жена Витта уже «соединились с их народом», а детей нужно было и одевать,  и кормить, платить за жильё, на что в новых сложившихся условиях у  молодой вдовы средств, получаемых  в фотографии, где она работала ретушёром  хронически не хватало. Не покрывала расходы и сверхурочная  работа в прачечной. Хаим владел крошечной лавкой и домом, доставшейся ему в 1916 году от его  польского хозяина, предвидевшего надвигающиеся  катаклизмы, и  решившим  спешно перебраться в  Соединённые  Американские Штаты. Не знаю, как сложилась его судьба за океаном, но американская мечта верой и правдой  служившему ему Хаима определённо сбылась... Правда, очень скоро началась политика «уплотнения», и Хаиму пришлось поделиться жилплощадью  с двумя такими же, как он бедолагами , торгующими с ним на рынке, вызвать из Украины свою сестру Веру и её мужа Самуила, единственного в этом дворе надевавшего талес в субботу, и, как выяснилось позже, читавшего  газету «Правда» в слух по слогам в остальные дни, и как опять - таки выяснилось позже ,  таскавшего контрабандное золото  по пешим тропам из соседнего Ирана … Между тем, Хаим  всё ещё оставался хозяином двух комнат в коммунальной квартире и крошечной лавочки,  торгующей носками и нижним бельём. У него наконец-то появилась семья, у Пашеты муж и крыша над головой, а у её детей заботливый отчим. Дела, несмотря на его усердие, правда шли не очень, и новоявленный предприниматель заказал у художника новую вывеску, над которой подтрунивал  старый знакомый , некогда посещавший с ним синагогу, а теперь служивший в ЧК. Однажды , купив у Хаима пару чулок он, грустно улыбнувшись, тихо сказал ему на идиш, – « В наше время нужно чтобы дело было большое, а вывеска маленькая, а у тебя наоборот». Как бы там ни было, но сразу после скромной свадьбы , Пашета получила в подарок  новую шаль… Она тоже не сохранилась, по – видимому, позднее бабушка обменяла её на что-то в эвакуации или оставила, спешно покидая город вместе с мужем и младшим сыном. К этому моменту, её старший, никогда не отличавшийся прилежанием и отличным поведением сын, похождения которого добавили ей не мало седых волос, уже закончил буйнакское пехотное училище и командовал в Крыму пулемётной ротой. Ему повезло, он выжил после тяжёлого ранения под Керчью, служил в группировке советских войск в Иране и изредка присылал матери свой продовольственный офицерский аттестат… Мне то и дело приходится возвращаться к эпизодам, однажды описанным мной в  моей «Краткой семейной хронике» , наверное,  потому , что из этой песни слова не выкинешь…  После великой победы не все радужные мечты победителей сбылись… Как бы там ни было, но после мобилизации сына из армии в 1946 году бабушка получила  в подарок чудесный оренбургский платок, который бережно хранила и надевала лишь по особым случаям… Она никогда не жаловалась на то и дело обрушивающиеся  на её хрупкие плечи  мытарства, да и кому было жаловаться – так, или примерно так, жил весь многонациональный и поли конфессиональный советский народ…

Всё, описанное мною выше, записано со слов  старших, и я свидетель их рассказов , а не участник событий , т. к.  появился на свет в 1955 году. Сейчас редко говорят об этом, но по моему мнению, новая общность людей в те очень сложные, трудные и во многом противоречивые годы всё же родилась в муках и сложилась в поте лица,  посредством общей  очень непростой исторической судьбы. И не вина( скорее беда)  отцов – основателей СССР в том, что позже,  уже в новейшее время  была по живому разодрана в клочья страна…  Жизнь в эпоху застоя не казалась мне адом тогда, хотя мне тоже хотелось ходить в джинсах, носить расклешённые  брюки, длинные волосы и слушать рок. При этом я плохо понимал почему «серый кардинал» Суслов не приветствовал  эти новшества. Между тем, младший сын бабушки Давид «выучился на инженера» и прочно занял нишу эффективного «административно – командного красного директора». Думаю, он подарил бабушке - Пашете  шаль – оренбургский пуховый платок, который я видел своими глазами. Такой же получила в подарок другая моя бабушка – Лиза от её  зятя – моего отца. Лиза была дочерью кантониста, принявшего православие и служившего денщиком у царского военачальника, приехавшего после демобилизации во Владикавказ, где продолжал служить у него поваром, а его жена - прачкой.  Прадед, по словам бабушки был не робкого десятка, кавалером ордена святого Георгия, которые она голосовавшая за третий (большевистский)номер, благополучно утопила в бурной реке – Терек в эпоху культа личности, вместе с почтовой корреспонденцией её отца – в прошлом пленного  «белополяка", имевшего родственников – католиков «в панской Польше», а позднее работавшим директором хлебозавода, служащим в  фин. инспекции и,  ставшим председателем горисполкома. По иронии судьбы русская революция, сделавшая брак восьмого сына польского сапожника с дочерью  кантониста возможным и счастливым не обошла его стороной  в период очередного «обострения классовой борьбы» и эпидемии тифа…  После смерти родителей и мужа в 1932 году бабушке  тоже довелось испить свою долю лиха, в одиночку воспитывая троих выживших детей, а её фамильные драгоценности благополучно перекочевали в торгсин. По мнению бабушки её мужу, ушедшему из жизни в 42 года так и не удалось до конца разобраться как в некоторых аспектах загадочной русской души, так и в сакральных особенностях великой революции, которую он некогда  принял всей душой…  Лиза умерла , когда мне исполнилось 9 лет, а на смену «волюнтаризма», пришёл т. н. « застой» .  У меня до сих пор сохранились сделанные бабушкой подарки –  книга « Как закалялась сталь» Н. Островского, тяжелые  деревяные шахматные  фигуры со свинцом внутри , а в память намертво врезался оренбургский платок, накинутый на сгорбленные плечи  –  такой же, как у Пашеты.

В 1983 году я уже закончил медицинский институт, женился , работал на Скорой помощи и  занимался наукой в качестве «соискателя» учёной степени. Словом, был слишком счастлив для того, чтобы услужливая память смогла подсказать носила ли пуховый платок моя мама… К этому времени произошло уже много событий . Закончилась и победоносная для Израиля « шестидневная война», и «война судного  дня»  на ближнем Востоке, беспокоившая бабушку, т к . советское правительство вступило в очередную геополитическую схватку «с американским империализмом» и занимало  однозначно про арабскую позицию. Бабушку Пашету происходящее на международной арене беспокоило. В эти годы я встречался с ней нечасто, в основном на семейных торжествах, обычно приуроченных к дням рождения её сыновей или внуков. Запомнился  хорошо характеризующий эпоху её  неизменный тост – «За мир и там тоже!». Под «там тоже»  следовало понимать Землю обетованную, завуалированную под это «там…»  . Моему поколению ничем не пуганных идиотов эта «конспирация» казалась странной и вызывала лишь саркастическую улыбку! Когда – то « продвинутая» Пашета, неизменно переходившая на идиш  с  её  соседкой и подругой,  женой старьёвщика – Израиля, Рахиль  –  чтобы  внуки их не поняли…  По субботам они ходили в русский театр, бабушка набрасывала на плечи подаренную сыном Давидом шаль, а вернувшись «обсуждали постановку» . В  тот запомнившийся  мне  день давали « Евгений Онегин» Пушкина. Бабушка растерянно спросила : «Мишигинер! Чего ему надо? -  Рахиль только пожала плечами  и изрекла : «Девушка красивая , из хорошей семьи…"  Бабушка: «Деньги есть, в Палестину может ехать…" И почти хором : "Мишигинер!!!» (т.е. человек с очень глупой головой).   Вскоре, бабушка приболела и мне довелось навещать её в городской больнице.  Когда мы с женой уже уходили, она вызвалась проводить нас до дверей отделения, по дороге открывая двери практически каждой палаты, неожиданно для меня сообщала всем попадавшимся на этой дороге пациентам, что этот её внук врач, а другой её внук - инженер и его отец тоже инженер, что мой отец - офицер (хотя к этому времени  в бурной реке утекло уже много воды, а мой отец давно – давно работал механиком холодильных установок…). Не скрою , меня это представление шокировало тогда…  Лишь много лет спустя я понял, что так она подводила итоги, считая, что в целом жизнь девочки из несуществующего ныне еврейского местечка «таки удалась»… Вскоре её не стало. Как я её теперь понимаю!  Спустя годы царственные герои Лиона Фейхтвангера, похождения которых так занимали меня в юности, поблекли в моём сознании, уступив  места совсем другим, мало похожим на них персонажам  - «местечковым идиотам» - от  Шолом Алейхема. У меня появилась навязчивая идея. Я твёрдо решил подарить моей жене оренбургский пуховый  платок к очередному нашему юбилею. Я  ещё не знаю, под каким «соусом»  это сделаю,  ведь она не носит платки, но мне очень хочется , чтобы он у неё был… Почему? Я было собирался поставить точку в этой незамысловатой истории, когда позвонил муж моей двоюродной сестры и рассказал о том, как  в годы  революции одна из его дальних родственниц пеняла своей родной сестре, чрезмерно увлёкшейся революционной деятельностью и  пренебрегавшей личной жизнью и  тихими семейными обязанностями во имя великой идеи : «Только и можешь, что размахивать  красной шмотой (шмотэ на идиш- тряпка) и кричать "Долой цара!". Наверное, от этого «шмотэ» и появилось в нашем лексиконе хлёсткое словечко  - шмотки. За описываемый период мы видели много разноцветных полотнищ, но рай на земле так и не наступил, а символом эпохи остался нежный пуховый платок, который распушается после носки , и который ещё наши бабушки набрасывали на плечи, вынашивая детей под сердцем, и приберегая для особых торжественных случаев.  По крайней мере для меня…  Лехаим! (за жизнь - иврит, идиш).