Глава 2. Рембат

Ехали мы долго, пересаживались в другие машины, благо в них были хоть тенты. Приехали в Уссурийск.
С краю города находился большой военный городок.

Вела к нему прямая дорога, довольно ухоженная, с тротуарами по обе стороны и побеленными деревьями на заснеженных газонах. Бордюр тоже был побелен известью. Все вокруг было чистеньким и опрятненьким.

На территории  военного городка располагался пехотный полк, отдельный танковый ремонтный батальон, огромная котельная над большим оврагом, дававшая тепло всем помещениям военного городка и части жилой застройки за его пределами.

Мы попали в рембат.

Переодели нас в военную форму быстро, выдали сапоги, портянки, а также шинели, шапки и солдатские ремни.

Первые трудности начались с портянками. Мотать их не умел никто, даже те, кто в сапогах призывался. Это сейчас я, до сих пор, могу намотать портянку с закрытыми глазами за считанные секунды. А тогда - процедура казалась задачей невыполнимой.

Хотя, положа руку на сердце, с уверенностью скажу, что для сапога, лучше портянки ничего нет. Опять же, намокшую от пота или воды портянку, можно было сушить прямо на ноге. Перемотал её сухим концом вниз, а влажный верху сохнет по ходу в голенище.

С носком так не получится. Правда и портянка должна быть нормальной длины - 75 сантиметров.

Завели нас в расположение (казармы), показали где наша каптёрка, распределили по спальным местам и вынесли банку с разведённой хлоркой.

Минут тридцать после этого мы, сидя на табуретках, макали спички в хлорку и вытравливали на подкладках,  выданного нам войскового имущества, свои фамилии и инициалы. Это для того, чтобы никто ни у кого ничего случайно не поменял, или не украл.

Карась.
Карась - старший писарь (рядовой, дед).

В казарму зашёл, старательно кривя походку и покачиваясь из стороны в сторону, как пьяный матрос в шторм на палубе, солдат.

Шапка у него была на затылке, воротник расстегнут.
Весь его вид показывал, что он демонстративно игнорирует устав, со всеми его главами и подпунктами.

Как потом выяснилось, это был личный писарь начальника  штаба Серега Карасёв по кличке «Карась», сыгравший в моей судьбе две значительные роли:  одну положительную и одну отрицательную.

- Кто умеет красиво писать плакатным пером, рисовать, чертить и тд.? - громко спросил он у притихшего пополнения.

Понимая, что Бог даёт мне шанс, я быстро вскочил и замер по стойке смирно.

- Следуй за мной! - скомандовал Карась и повернувшись, опять, качаясь, пошёл в сторону выхода из казармы.

Я, натягивая на ходу шенель, поспешил за ним, мысленно пытаясь понять, почему он так ходит?

Карась  продолжал шагать широкими шагами, засунув руки в карманы шинели, и по-прежнему переваливаясь с ноги на ногу.

Только, выйдя из казармы и увидев, что все бойцы ходят прямо, застегнутые, подтянутые, с ровно посаженными на голову шапками и ремнём, затянутым между 4-й и 5-й пуговицами, я понял, что это была демонстрация того, что может себе позволить этот солдат.

Это было развёрнутое знамя его статуса, основанного на вседозволенности.

Позже я научился читать эти скрытые отличительные метки, дающие возможность сразу понять кто перед тобой стоит: дух, череп, фазан, дед или дембель. Но об этом позже.

К штабу вела такая же прямая дорога. И хоть был ноябрь и все вокруг было присыпано снегом пополам с ледовой крошкой, было видно, что за территорией ухаживают.

Штаб представлял из себя одноэтажное здание на отшибе, больше похожее на сельскую школу, где от центрального входа расходились большие окна правого и левого крыла.

Двери в штаб открывали небольшой квадратный тамбур метра полтора в длину и ширину.
За ними был большой хол, из которого вправо и влево вели коридоры.

В коридорах были видны двери в кабинеты. Слева в холе находилась комната дежурного со стеклянным окошком и маленьким подоконником под ним.

Меня завели в кабинет где стоял пошарпанный письменный стол, брошенный видно ещё японцами при отступлении, самодельный  кульман, представлявший из себя старую чертежную доску, приделанную одним краем к такому же, как и первый, пошарпанному столу, опирающуюся на огромные бруски, которые, в свою очередь, опирались на толстенные рёбра ступенчатых лагов, прикреплённых к поверхности стола.

В кабинете ещё был стул, с разболтанными ножками и пара солдатских тумбочек. Но сам кабинет был достаточно просторным и светлым, выходил, по-видимому, на солнечную сторону.

Солнца из-за постоянного молочного марева видно не было, но часть неба, где оно могло находится была заметно светлее.

На кульмане был прикреплён лист ватмана. Рядом лежала перьевая ручка, коробочка с плакатными перьями и бутылочка с чёрной тушью.

- Пиши! - сходу потребовал Карась, не вынимая руки из карманов.
- Что писать?! - вопросительно посмотрел на него я.
- Бл@дь! Ты что дебил?!! - заорал он, наклонившись вперёд и уперевшись мне в лоб своими маленькими злыми глазками.
- Слова пиши!!!

Понимая, что это его постоянная манера поведения и, что мне нужно меньше спрашивать, а то моя карьера штабиста закончится не начинаясь, я быстро нашёл глазами большую линейку на подоконнике, на тумбочке -  простой карандаш, резинку и, схватив все это,  стал расчерчивать лист ватмана.

Я, действительно, хорошо рисовал, постоянно выпускал школьные стенгазеты, умел чеканить, достаточно хорошо фотографировать, готовить необходимые для фотодела растворы, проявлять фотопленку и печатать фотографии.

Как потом выяснилось, мои таланты были в армии на вес золота, ибо каждый дембель вёз домой ДЕМБЕЛЬСКИЙ АЛЬБОМ!

Дембельский альбом - это высшая дембельская ценность!

Его создавали с особой любовью и тщательностью, придавая огромное значение всяким мелочам.

Альбомы отличались друг от друга, как автомобили разного класса.  Даже беглый взгляд на дембельский альбом позволял сразу определить важность солдата на службе, его статус среди сослуживцев и материальное положение.

Как правило, обложку альбома обтягивали бархатом. Его доставали кто где мог. Редко присылали родственники, чаще воровали, еще чаще выменивали бархатные юбки у жён прапорщиков.

Украсть бархат в армии можно было только в патриотически оформленных местах: ленинских комнатах, уголках славы, клубах…

Но там бархат был исключительно красного цвета и в случае поимки, наказывали очень строго!
Шили сразу «политическое дело».

Поэтому бойцы старались добыть бархат другими способами и не красного цвета.

Правда был случай, когда вскрылось вопиющее хищение бархата с занавеса сцены армейского клуба.

В клубе проводили собрания личного состава части, показывали фильмы и очень редко - торжественные собрания.
Во всех случаях, кроме торжественных занавес не закрывали. Поэтому никто не понимал, в каком он состоянии.

На очередном торжественном собрании занавес закрыли и… вместо красивых ниспадающих волн тяжёлого полотна бордового цвета, пред глазами тысячи бойцов и десятков офицеров выползло что-то похожее на голландский сыр, с огромными дырами квадратной формы.

Шум был грандиозный.
Даже вызвали особистов.

Но расследование ни к чему не привело. С момента последней демобилизации  прошло уже более трех месяцев. Дембеля разъехались по всей громадной стране. Искать виновных  было делом бесперспективным.

Дело закрыли, а занавес, от греха подальше, вовсе сняли.


На бархатную обложку дембельского альбома помещалась чеканка: танк, ракеты, пушки, надпись «Уссурийск»  и  «ДМБ ХХ-ХХ» (тут даты службы по годам).

Каждая страничка в альбоме перекладывалась калькой на которой были нарисованы девушки, обнимающие вернувшегося  дембеля, сцены из солдатской жизни, танки и ракеты, автоматы в перемешку с ромашками и т.д. и т.п. 

Все это тщательно приклеивалось,  бережно раскрашивалось цветными карандашами, гуашью или акварелями… у кого на что хватало средств.

В большинстве случаев, рисунки просто копировались, но особым шиком были авторские работы, уникальные в своей неповторимости.

Для таких альбомов нужен был личный художник, а их в армии был дефицит.

Но это все выяснилось позже, а пока я должен был быстро показать на что способен.

Расчертив лист ватмана, я самым широким пером четко вывел вверху надпись «Боевой листок», пером потоньше разбил зоны для текста, обозначив их витыми виньетками и простым карандашом набросал внизу символический танк, за которым веером, в разные стороны ощетинились ракеты.

Заканчивали эту эпическую картину завитушки Георгиевской ленты.

Работал я быстрыми точными движениями, не вызывавшими сомнения в моём профессионализме.

За считанные минуты мое черно-белое творение обрело законченный вариант и, магическим образом, завладело вниманием рядового Карася.

Он жадно сглотнул слюну и  повернувшись ко мне спросил:
- А в цвете так сможешь?!!!

Последующие полчаса, я подробно объяснял, что смогу все! Мне только нужно выписать и получить из дома свои краски, кисти, фотоаппарат, реактивы, фотобумагу… и я завешу стены этого святого места своими произведениями.

Карась, потирая руками, ходил вокруг меня своей корявой походкой и приговаривал:

- Х@й с ним, со штабом! Будешь рисовать то, что я скажу!
- Так точно! -  Бодро рявкнул я, сходу приспосабливаясь к армейской жизни.
- Сиди здесь, - сказал Карась и, схватив разрисованный мною ватман, рванул куда-то по коридору.

Я осматривался вокруг и тихонько начинал ликовать внутри, мысленно повторяя слова Шарикова из известного произведения Михаила Булгакова:

- Свезло мне! Положительно свезло!

Через несколько минут, застёгнутый на все пуговицы и ровный как шпала Карась, распахнул дверь в кабинет и почтительно сделав шаг назад, пропустил внутрь коренастого капитана.

Среднего роста, с большой офицерской шапкой надетой по самые уши, в хромовых сапогах с неимоверной гармошкой, в кабинет не вошёл, а ввалился плотно сбитый квадратный человек, с круглым красным лицом, бесцветными колючими глазами, и густым амрэ противника трезвости.

Начальник штаба, догадался я.

Осмотрев меня с головы до ног, с выражением бесконечного презрения и ненависти, как Каа смотрел на бандерлогов, он прошипел сквозь зубы:

- Ну смотри у меня!

Я стоял, вытянувшись в струнку, молил Бога  о том, чтобы не испортить ему торжество всевластия своим независимым выражением лица.

Наверное,  получилось. Развернувшись на каблуках, он все так же зло глянул на Карася, который покрылся холодным потом, кивнул и вышел из кабинета.

Подобострастно, с выражением побитой собаки, Карась засеменил за ним, даже не прикрыв за собой дверь, как я понял, теперь уже моего кабинета.

- Да, дядя, - подумал я, глядя вслед этой удаляющейся парочке, - и тебя, оказывается, @бут!

Карась вернулся быстро. Опять расстёгнутый, ремень на яйцах, руки в карманах. Всем видом он показывал, что то раболепие, которому я стал невольным свидетелем, ничего не значит. Что он здесь для меня - царь и Бог!

- Ты мне теперь обязан по гроб жизни! - рявкнул он.
- Я за тебя поручился! Ты теперь мой раб! - он замер пристально высматривая в моем лице тени сомнения.

Я стоял с каменным лицом по стойке смирно и твердил только два слова:

- Так точно!

- Ты теперь числишься в зводе управления! Спать будешь надо мной. Будешь рисовать карты, газеты и носить почту!

Я тогда и представить не мог, что именно эта должностная обязанность принесёт мне максимальный авторитет во всем рембате, обеспечит массой удовольствий, полезными связями и влиянием на любого воина нашего подразделения в этом гиблом краю.

Почтальон имел выход в военный городок, за пределы воинской части. Он должен был ходить на почту и отправлять или получать письма. 

Посылки солдаты получали сами, выписывая для этого разовый пропуск у своих командиров. Но отправить посылку никто сам не мог. Почтальон  мог, тихонько, не привлекая внимания.

А отправлять всегда было чего, начиная от тех же дембельских альбомов, самодельных сувениров и заканчивая всевозможными военными мелочами, которые активно воровались по ходу солдатской жизни.

Слух о моем назначении разлетелся по рембату молниеносно. Каждый дед меня встречая, подходил с широкой улыбкой, похлопывал по плечу и старался остаться в памяти, заверяя, что если что, он обязательно впишется и все разрулит, только свистни.

Главный повар, тоже служивый срочной службы, торжественно приглашал меня на закладку котлов, щедро угощая тушенкой прямо из разрубленной пополам банки.

В обед мне всегда подсовывали миску мяса. Я не противился. В конце-концов существовать в этой системе нужно было приспосабливаясь, а не ломая ее вековые устои.

В казарме взвод управления занимал несколько двухэтажных кроватей прямо у входа в расположение.
Первая кровать была Карася и моя.

Карась важно укладывался внизу, а я должен был незаметно, не качнув его «Светлость», не скрипнув лишний раз пружинами и не издав ни одного звука - мухой взлететь на верх и затаится как « мышь в навозе».

Но у меня так никогда не получалось. Поэтому Карась пинал мою провисшую сетку снизу двумя ногами и орал на всю казарму:

- ДмитриЙОв! В рот тебе ху@Ов!!!
- Молчишь? В пи@де торчишь!
- Отозвался? В пи@де остался!!!

При этом  он оглушительно ржал, упиваясь своим «остроумием» и производимым на всех присутствующих эффектом.

Я терпел. В конце концов меня не били. А перетерпеть эти приступы самовлюбленности помогала моя относительная независимость в системе, где независимости не может быть по определению.

А избиения в том рембате были явлением постоянным.
Дедами в тот конкретный момент был, в основной своей массе, московский призыв.

Достаточное количество выходцев из Москвы, сплотившись, держали всю казарму в страхе.

Неоднократно я был свидетелем, как ночью деды поднимали фазанов (бойцов, прослуживших год) и выстроив их на центральной полосе,  начинали просто бить. Ни за что.

Это была «воспитательная работа», чтобы не забывали, кто тут дед! Утирая кровавые сопли, фазаны поднимали «молодых»  или «черепов»(воины, прослужившие полгода) и отводили их в умывальник.

Там они лупили этих «черепов», чтобы те не забывали, кто тут «фазан». Эти бессмысленные по содержанию, ничем не оправданные насилия, объяснялись утверждением, что все страдающие, рано или поздно, дорастут до того, что смогут подняться на высоту «деда» и вкусить всю сладость безнаказанности, как награду за пережитые унижения.

Меня не били. В нашем взводе управления было три деда, два фазана и один молодой - это я.

Издевательства надо мной носили даже полезную для меня форму. Утром, когда все подразделение выдвигалось на зарядку, три моих деда: писарь Карась, сержант-секретчик Вадим и химик Вася залезали в яму тепломагистрали, идущей от котельной, и досыпали там на огромной горячей трубе.

Два фазана: толстожопый писарь с высшим образованием -  Домрачев Володя по кличке «Куль» и бздошный доходяга, зав.вещевым складом - Мартынушкин по кличке «Мартышкин», завернувшись  в свои шинели, должны были следить за мной, а я должен был выполнить полный комплекс упражнений отдельно за каждого из спящих в тепломагистрали дедов.

Я в армию пришёл уже имея спортивное прошлое. С 11 лет я занимался борьбой самбо в обществе «Динамо».

Успел выполнить норму Мастера Спорта, и был достаточно прокаченным, атлетическим  типом.

Почему я не попал служить в спортроту. Не знаю.
Сначала что-то сбилось в облвоенкомате, а здесь - просто не было спортроты.

Нужно ли говорить, что хорошее, благодаря вниманию поваров, питание и регулярные физические нагрузки не ухудшили моих антропологических данных, даже наоборот -  делали из меня красавца-Шварценеггера.

На зарядку выбегали с голым торсом не смотря на морозы. То, что мои деды могли безнаказанно спать в трубе, надсмотрщики были в шенкелях объяснялось просто - взвод подчинялся начальнику штаба напрямую, а он никогда так рано не вставал.

Остальным офицерам хватало своих забот и на нас никто не обращал внимание.

Не забуду нашу первую зарядку по-прибытию в часть.
Было холодно, мороз, сильный ветер нёс ледяную крошку.

Наши сержанты, имевшие под гимнастерками «вшивники» (всякого рода тёплые кофты с обрезанными рукавами), погнали нас марш-броском на вершину сопки, километрах в полутора от нашей казармы.

Мы бежали задыхаясь от мороза и ветра, холодный воздух обжигал легкие. Я мысленно смирился с тем, что это последние минуты моей жизни.

Мы все умрем от воспаления легких, думал я. Умерли не все - один, потом, действительно, от воспаления легких.

Остальные не смотря ни на что добежали до верхушки сопки, сделали там зарядку и прибежали в казарму. Удивляюсь, как тогда мы не слегли все в санчасть.

Тело горело, легкие все еще жадно отзывались болью, но, в целом, состояние было очень бодрое. Потом я уже так не бегал. Я отрабатывал физическую нагрузку за своих дедов  на спортгородке