На фоне гения

«В Вас сидит большой крокодил, Ника», – она застегнула накидку на шее и решительно вышла за дверь. «В Вас сидит большой крокодил…»  Постукивая по перилам нотной тетрадкой, свёрнутой трубочкой, быстро и легко сбежала по лестничным пролетам, надеясь проскочить незаметно окошко консьержки. Налегла с разбега плечом на тяжелую дверь и наконец оказалась на тротуаре. «Большой крокодил», – с этого момента легкое настроение улетучилось. «Почему всё так? Почему всё именно так?» Ника повернула направо, к бульварам, жалея, что не может нанять пролётку. «Почему я не молодая?.. Почему не молодая?.. Я, должно быть, сильно подурнела от беременности. Даже эта жаба, эта гадина, этот жалкий писателишка с брезгливостью смотрит на меня. На меня!.. Ведь это его ребенок!..» Яркие витрины модных магазинов рассеивали внимание. Скоро весна, в самом воздухе уже сквозит неуловимая радость, птицы щебечут по-новому, тёплый ветер ласкает лицо.

Ритм города затягивал, каблучками по тротуарным плиткам – цок, цок, цок!.. И всё же хорошо жить! «Всем докажу, я стану настоящей певицей, актрисой. Посмотрим тогда, какие шутки вы будете отпускать».

Большие платаны вдоль широкой аллеи, их листва уже обновилась, стала зеленей и свежей. Здесь не хотелось торопиться, но лучше на урок пения не опаздывать. Мадам ненавидит опоздания. К тому же Ника ей должна, и это скоро станет очевидным. «Господи! Надо заставить его заплатить по счетам! Это по его милости я пропадаю в Париже. Жаба, жаба!.. Я все скажу его жене. Я принесу девочку и положу под дверь его номера. Пусть знает!». Ника содрогнулась и ускорила шаг. «Придется писать бабушке, все-таки придется… У нее есть деньги, она меня любит. Подумаешь, ребенок, не под забором же я его нашла». Она попробовала настроиться на прежний игривый лад: так лучше выгляжу, моложе! Легко перебежала через площадь, воображая жадные взгляды, которые могли бы бросить ей в след молодые мужчины. «Да, я очень хороша!» И снова про себя в третьем лице: «Посмотрите, какая тонкая талия у этой красавицы, как играют бёдра. О, эти бёдра! За них можно многое отдать. А волосы, эта волшебная копна волос пепельного цвета! Коса ложится вокруг головы настоящей короной. Восхитительная, обольстительная женщина!»

Долгий подъем по мощеной узкой улочке утомил ее, она приклонилась вперёд, подхватив подол длинной юбки. «В Вас сидит большой крокодил… Неужели мне только казалось, что Andre в моих руках? В таких вещах я не ошибаюсь. Для него я не просто знакомая. Подружка младшей сестры. Неужели я не сломлю его упорство?.. Ах да, жаба… жаба…» Вот узкий затхлый двор, черный ход на лестницу, нужно подняться на четвертый этаж. «Сегодня снова напишу Andre. Он должен, должен!.. Да, известный писать, даже гений, но я! Я так хочу!..» Ника остановилась на темной зашарканной площадке, прижав к груди руку. Весь этот гадкий роман с Hippolyte, мерзкая беременность, весь стыд положения любовницы и содержанки! И маленькая девочка, которая постоянно хочет есть, кричит, изводит всех вокруг! Всё пронеслось в ее голове. «Сегодня напишу Andre, я ему все объясню». Она стала крутить звонок входной двери квартиры мадам: «Он должен быть со мной».

Спустя три часа, медленно выступая по бульвару, настолько медленно, чтобы никто не усомнился, что она принадлежит к les femmes distingues, les femmes respectables, Неонила Симоновна вдыхала весенний воздух, ловила ласковые вечерние лучи. Идти в своё временное жилище совсем не хотелось. Здесь простор, свежесть, пусть редкие, но внимательные приветливые взгляды. Хотелось любви и свободы, хотелось в роскошный ресторан, бокал шампанского. Но мысли опять пошли по привычному кругу: девочка, деньги, Hippolyte, тоска неопределенности. «Почему все получилось именно так? Зачем я ему верила?» Нужно вовремя отпустить Арину, нужно кормить девочку, нужно… В дверях нянька уже готова к выходу, быстро скользнула мимо Ники на лестницу. Скороговоркой: «Христина пока спит, но голодная. Хоть бы кормилицу наняли». Полумрак спальни, разбросанные простыни, на зеркальной полке тазик с кувшином. В середине большой кровати сопит младенец, похожий на ангела. Надо греть воду, надо самой что-то съесть. Панов обещал найти кормилицу: и где она? Ника прилегла рядом с дочерью, вслушиваясь в ее дыхание. «Наверно, я ее люблю? Ведь матери любят своих детей, они готовы жертвовать собой… Хоть бы кто-нибудь пожертвовал собой ради меня!» Она положила голову на подушку рядом с девочкой. Ей видна ее розовая нежная щека, маленький носик. «В Москве еще снег не сошел. В усадьбе топят. Сегодня суббота, мои собираются в театр. Как я хочу домой!» Ника быстро встала, одернув юбку. Нужно написать письма, пока Христина спит. Бабушке и Андрею Николаевичу. Машеньке.

«Andre!» – она крепко задумалась. «Как бы я хотела затянуть аркан!» Нет, всё не то, надо найти верное настроение, такое на нервах, на срыве. Может быть, так: «Андрей Николаевич, вы, конечно, не знаете и не можете понять, что значит желать чего-нибудь страшно и не мочь, – Вы этого не испытывали!» Ника встала, прошла тихо по комнате, зажгла лампу. «Я страдаю только от обстоятельств… Я права, потому что действовала не необдуманно и знала, на что иду. Правда, нам с Hippolyte всё казалось легко! Всё достижимо, а теперь оказалось, что то, на что мы оба надеялись, невозможно!» В спальне раздались тихие звуки, скорее всего девочка проснулась; привыкшая к равнодушию окружающих, она всегда подолгу ждала, когда о ней вспомнят. И теперь тихо, по-старчески кряхтела. На что-то надеясь.

Резко перечеркнув написанное, Ника увлечённо стала строчить: «Ну, хорошо, я ничтожная, дрянная, беспринципная, недалёкая женщина… У меня тьма, тьма ошибок, я психопатка, испорченная, и меня за это презирать надо». Она услышала тоненький писк дочери, но не хотелось упустить тот тон, который возник в письме. «Я нахожусь в данное время в таком состоянии. Мне так хочется вас видеть, так страшно хочется этого, и вот только – я знаю, это желанием и останется… Мне надо…  знать, приедете ли вы и когда или нет? Всё равно, только бы знать».
 
И всё же плач ребёнка остановил её. Она решительно вошла в спальню и взяла дочь на руки. «Завтра с утра пойду к Панову. Пусть где хочет берёт деньги! Больше так жить нельзя! Пусть кормит свою дочь, как он кормит свою жену». Христина кротко сопела, прижавшись в материнской груди. Мало молока, но все же оно есть, вкус и запах, такой родной. Мать и дочь замерли на краю кровати, впадая в оцепенение, улетучилось раздражение, тихо опустился покой на их головы. «Приезжайте за мной, если не боитесь разочароваться в прежней Нике. Я не думаю, чтобы Вы бросили в меня камнем».

-------

На перроне звон колокола, извещавшего прибытие поезда. Лёгкий мороз поздней осени и разрывающая радость возвращения! Наконец в России, вот и знакомый вокзал, сутолока встречающих. Ника с дочерью на руках спустилась из вагона, свёрток с ребенком подхватили чьи-то руки, тётушки накинулись с объятьями, смеясь и плача одновременно: «Наконец-то, наконец-то!» Нику встречали как настоящую героиню, на вокзал приехала вся московская родня: мать, отчим, младший брат Саша, тётушка Ксения, тётушка Пелагея. Andre не было. «Бабушка ждёт тебя на неделе к себе, надо обязательно поехать!» Добрались до квартиры, уже накрыт большой обеденный стол, сверкает хрусталь. «Господи, я дома! Как я люблю этот запах, тепло печей, мягкие ковры под ногами», – Ника легко прошлась по всем комнатам, смеясь и радуясь, дотрагиваясь кончиками пальцев до знакомой мебели, столов, рояля. «Мой рояль!» – она быстрым движением подняла крышку и уверенно опустила пальцы на клавиши в привычном аккорде: «Даже рояль здесь звучит по-другому… Неужели всё позади? Весь кошмар прошедшего года. Уныние и бессмысленность жизни. Истерики Hippolyte и его убогой жены. Нужно забыть это как страшный сон!»

Тем временем багаж унесли, Христину раздели и умыли, нянька увела её в отведённую комнату, чтобы покормить и занять игрушками.

– Христиночка такая красавица, сама нежность, беленькая, а глазки чёрные. Смотрит так, что всё понимает! Умница! И ножками уже топает, лопочет: «Ди-ди, кука!»

– Никиша, как ты одна справлялась? Это подвиг, материнский подвиг! – тётушка Пелагея всегда на возвышенном тоне.

– Да и сама так похорошела! Однако и похудела, но к тебе идёт. Расцвела, расцвела! – обе тётушки весело перемигнулись.

– Как я вас люблю! Как я вас всех люблю! Вы не представляете, что я пережила!.. – у Ники навернулись на глаза слёзы.
 
– Не надо ничего говорить, зачем слёзы, я всё понимаю. Я не считаю возможным задавать тебе вопросы об отце девочки, его отношении и всё такое. Главное ты здорова и дома. Это главное, – определённый и сухой голос матери не допускал возражений. – Не буду скрывать, сейчас мы стеснены в средствах. Да, Nicolas, это так. Стеснены. Но бабушка как будто не отказывает взять девочку к себе. Подумай об этом.

Ника только просияла глазами. Здоровый молодой аппетит, вид пирогов, паштетов, янтарных кусочков рыбы в зелени, всё, что стояло перед ней на столе, – как давно она это ела! Как мечтала о самых простых домашних блюдах, с которыми невозможно сравнить еду из дешевых парижских закусочных. Всё позади, да!

– Никиша, как всё же Париж? Вот мы здесь, в Москве, живём по старорусски, хлебосольно. Много читаем, в курсе всех новинок в литературе, выписываем передовые журналы, такие споры разгораются порой – только держись! Судьбами науки и искусства ворочаем! Не отстаём, нет, не отстаём от европейского прогресса, того и гляди, перегоним!
 
– Кстати, Андрей Николаевич сейчас на гребне славы, готовится открытие нового театра, подбирают труппу. Столько пересудов!

– Вы не поверите, я так замкнуто жила всё это время! Никуда не выезжала, как монашенка, только дома, только бы сохранить жизнь девочки, это моя материнская жертва. Но я много читала, размышляла, готовилась к будущему поприщу. Для меня всё решено. Я буду актрисой. Постоянный труд над собой, ежедневные занятия пением и актёрским мастерством, это доказало мне, что я выбрала верно свой путь. Я создана для сцены, я чувствую её всем сердцем. Подготовлены монологи из Шекспира, из лермонтовского «Маскарада», кое-что современное. Поэтому я могу смело сказать, что последний год не прошел для меня бессмысленно.

– Ника, но нужно помнить об одном. Мы стеснены в средствах. Это нужно помнить. Ты знаешь, я всегда готова поддерживать все твои начинания. Но нужно помнить о том, что всё требует средств.

– Мама, конечно! Театральный сезон уже в разгаре, но если я устроюсь до Рождества, то смогу получить контракт на весну. Надеюсь, Андрей Николаевич ещё остаётся моим другом, он обязательно поспособствует. Новый театр!.. Машенька мне писала… Я сама буду обеспечивать свои потребности, ты знаешь, я умею трудиться, я не люблю сидеть сложа руки. А до Рождества могу дать объявление на уроки французского и немецкого. В конце концов переводы.
 
– Реши вопрос с девочкой. Нужно ехать к бабушке в Псков. Хотя есть и другой выход. Я могу договориться со старинной знакомой, у неё есть одна кума на примете, которая найдет подходящую семью, где девочке будет хорошо. Но это опять деньги, деньги… Нет, надо ехать к бабушке, пусть она всё решит. У нашей бабушки денежки водятся.

Ника, отогревшаяся после поезда, плотно поевшая, сидела глубоко в кресле и сияющими глазами смотрела на мать. Конечно, девочку лучше увезти из Москвы. И так слухи о беременности наделали много шуму в том кругу, которым она так дорожила и куда так хотела вернуться. Панов не признал дочь, как будто она родилась от святого духа! Вдруг он вздумает распускать дикие сплетни, от этой жабы всего можно ожидать… Если девочка останется…  нужно будет объясняться… как это пошло, как невыносимо пошло! Если бы можно сделать вид, что её как бы нет. У неё другая семья, другая жизнь. Но не здесь, в Москве, пусть в Пскове, у бабушки в усадьбе. Хотя бы пока. «Я должна принадлежать искусству, я не могу жить без сцены, без славы! Буду ли я скучать о ней?.. Мы столько вместе пережили… Господи, как она похожа на Hippolyte, особенно глаза, я этого не выдержу, мама права. Пусть бабушка всё решит».

А в детской комнате утомлённая девочка, тоненькая и болезненно-хрупкая, прилегла на край дивана. Горничная тихо сидела у неё в ногах, ласково поглаживая спинку. Горничная уже успела влюбиться в скромную и молчаливую девочку.

– Скажи – «ня-ня».

– Няка.

– Смешная крошка! «Ня-ня».

– Ня-па.

– Бедненькая, маленькая, мы тебя откормим, отогреем, мы тебя развеселим, тебе будет так хорошо у нас! Никому не отдадим, будешь только наша.

Она запела тоненьким голоском свою любимую причиталочку про красну девицу, ясного сокола, дальнюю дорогу. Свой далёкий деревенский дом вспомнился ей, мать свою вспомнила, деревянное крыльцо, высокую траву, дорогу на гумно… Девочка тихо спала на краю дивана, темные ресницы слегка подрагивали вслед песне.

-------

В доме  бабушки всё было по-старому: обстановка, распорядок жизни, пожилые компаньонки Глаша и Груша, мопсиха Бешка. Ника жила в усадьбе уже неделю и внутренне готовилась к серьезному разговору с бабушкой. Она приехала с дочкой в сопровождении младшей тётушки, с ней уговорились бабушке сразу о своих планах не выкладывать, пусть бабушка сама начнёт. У неё был строгий нрав, хотя она души не чаяла в своей Никушеньке. Но тётушке Ксении уже пора было в Москву, её ждали на службе. Ника же хотела в любом случае уехать вместе с ней. «Если не захочет оставить Христину, всё равно уеду. С меня хватит!» Ника смотрела со стороны, как кухаркина дочка гуляла с девочкой во дворе перед домом, слышала её тоненький смех. Она и сама порой улыбалась, глядя, как Христина смешно ковыляет по первому снежку на своих кривеньких ножках. «Всё это прекрасно, любовь к детям и так далее, но… Я хочу в Москву! Мне нужно вернуть Andre!»
 
За вечерним чаем разговоры шли всё о прежнем, о ценах на съестное, о дровах для деревенских, кому бабушка помогала.
 
– Да-а, поживём с тобой зиму, не заметим, как Рождество придет. Поедем в монастырь на праздники, там такая благодать! Большой храм ремонтировали летом, я тоже денежки дала, новую кровлю поставили, потолки отделали. Красота! Маляры да художники по сей день там работают. Но службы идут, народу приходит ого-го! Христина-то крещёная?

– Конечно, бабушка!

– А где там, в Париже, крестили? Храмы есть православные?

– В Париже, собор Александра Невского! Туда причащаться ходили, там и крестили. Очень красивый, знаменитый. Но там дорого, ты знаешь.
 
– А кто крёстные?

– Отец её и есть крёстный. Да знакомая одна, русская барыня, Стриговы, ты не знаешь этого семейства.

– Отец… А почему ты, Неонила Симоновна, не расскажешь об отце Христи? Тем более что он крёстным стал.

– Бабушка, ты и так знаешь, почему, мы уже говорили с тобой.

– Да я не о том. Кто он такой? Что за человек? Если вдруг понадобится помощь, опекунство? Всякое ведь бывает. Он что-то может? Он не кинется прятаться по заграницам?

– Не знаю… Там жена такая! Подговаривала Христину забрать, приходила ко мне, истерики закатывала! Боялась, что Hippolyte привяжется к девочке и останется с нами. А он, и правда, так к ней хорошо отнёсся! Доктора оплатил, службу в храме оплатил, помогал. У Христины нянька русская была. Его жёнушка, чтобы Hippolyte удержать, целый спектакль разыграла – грозила самоубийством! Я так намучилась, так наплакалась!

– Господи прости! Что ты говоришь! – бабушка задумалась. – А почему девочку им не отдала? Раз так хотели?

Ника промолчала. Глядя тогда в острые узкие глаза ненавистной соперницы, которая с порога начала неистово причитать, пугать и стыдить её за то, что Ника покусилась на самое святое – на её семейство, она всё отлично понимала. Кроме злобы и страха, ничего не было на лице у этого чудовища. Посметь прийти к Нике! Что-то требовать! Ника отлично понимала, что девочка на другой же день окажется в приютском доме. Бесхребетный, безвольный Ипполит не способен защитить ни её, ни дочь.

– Что ты молчишь? Я же вижу, что тебе не хочется с Христиной возиться, тебе в Москву хочется, в театре выступать. А кто растить будет? Это тебе мать насоветовала? Конечно, я тебя поднимала, пока Любушка, оставшись вдовой, свою жизнь устраивала. Но ведь ты родилась в венчанном браке, у тебя отец есть, ты его имя носишь. Да и было тебе уже пять лет, когда отец, Царствие ему Небесное, скончался. А Христина?

– Бабушка!..

Ника сорвалась с кресла и стала быстро ходить по столовой. Остаться здесь, в усадьбе? Каждый день, каждый вечер всё одно и то же, всё те же разговоры, обеды, долгие тёмные вечера! Ради чего? Всё, всё, о чём она мечтала, рушилось! «Пока молода, пока помнят, пока любят!..»

– Ты подумай сама своей головой, кто ж отвечает перед Богом за детскую душу? Не ты ли – мать? – бабушка хмуро смотрела на свои руки. – Я не стану судить тебя, что с женатым мужчиной сошлась. Я Любушке этого не могу простить – допустить до такого! Да вы, современные девушки, ничего не боитесь, ни стыда, ни Божьего суда. Но ведь тут живая душа… Ребёнку к кому-то нужно голову преклонить… дитя такое худое, дробное.
 
– Я целый год отдала на то, чтобы поднять девочку. Бабушка, ты бы видела, какая она родилась маленькая, как часто болела. У меня молока было совсем мало, с трудом нашли кормилицу, и та такую цену заломила! И дорогу ей оплачивали, и питание. Бабушка! Я целый год потеряла…

– Что ты мне рассказываешь! Потеряла… А как ты думала?
 
– Хорошо. Я заберу Христину в Москву. Днём я буду работать, а вечером всё своё время посвящу девочке. Я понимаю, что мама мне ничем помочь не сможет. Даже средствами. Она говорит, что у неё с ними много проблем. Пропади пропадом все мои мечты, все планы… Годы уйдут, годы. Я состарюсь, стану уродиной. Какая там сцена! Какой театр! Призвание! Театр требует полной отдачи! Мои друзья, моё личное счастье, оно ничего не стоит. Ни-че-го… Бабушка!

Долго, очень долго молчали. Тётушка Ксения, напуганная неожиданным поворотом разговора, давно выскользнула в распахнутую дверь и стояла в соседней комнате в темноте, прислушиваясь к голосам и боясь пошевелиться, только иногда быстро-быстро крестила грудь и опять замирала. Как ей было жаль и Нику, и Христину, и бабушку.

– Ксения, иди сюда, что там стоишь? – громко позвала бабушка.

Тётушка Ксения, как провинившаяся ученица, встала перед бабушкой, вытянув руки по швам.

– Слышала, о чём говорим? Что ты думаешь? Я вот, старуха, ничего не могу понять! Разве я думала когда-нибудь, что моя капелька, моя крошка принесёт в мой дом своё дитя и откажется от него. Молодость? Красота? Это цена?.. Театр?.. Призвание?!..
 
Тётушка подбирала слова, стараясь не расплакаться.
 
– Матушка, а ведь правда, нужно Нике работать где-то. Пусть не театр, пусть другое место. Может, замуж выйдет? Тогда и Христину к себе заберёт…

Бабушка помолчала.

– Вот что, девоньки. Я подумаю. Подумаю.

Она медленно поднялась с дивана, отодвинув чайный столик. Медленно оправила складки шерстяного платья.

– Где там Даша, пусть посуду уберёт. Что ж, грех на душу берём. Но лучше уж в своём доме девочке жить. Иначе пустите её по рукам, что тогда? А, Ника? Ведь отдашь в чужие руки? Права старая бабка?

– Господи, бабушка, как мне тебя благодарить?!.. Как благодарить!..

– Да не рыдайте вы, глупые! Как же я прогоню тебя, неразумную, с дитём на руках, как? Идите уж спать, устала я с вами.

Бабушка тяжело пошла к двери на лестницу, горничная понесла впереди свечу.

– Только помни, Никуша, появится у тебя семья – возьмёшь Христину в свой дом. Возьмёшь! Такое моё решение.

Оставшись в столовой, Ника и тётушка тихо плакали, обнявшись. О чём плакали? О судьбе маленькой девочки, которая останется без матери? О судьбе молодой женщины, которая отказывалась от самого важного? Об одинокой судьбе тётушки, у которой так и нет своего гнезда? О будущей жизни или о жизни прошлой?

-------
 
В поезде ехать было весело. За окном бежали поля и редкие перелески, уже покрытые снегом, пустые и бесконечные. Ника непроизвольно смеялась всему, что попадалось ей на глаза: заброшенным овинам, тёмным избам в отдалении, кривой повозке и низкорослой лошадке на грязной просёлочной дороге. В Москву! Какая лёгкость на душе, господи, как всё хорошо устроилось! Бабушка всё-таки умница, умница. И нет теперь угрызений совести, нет вины. В родном доме будет расти Христина, в родном углу.
 
Когда усаживались в пролётку, чтобы ехать на станцию, закутанную девочку вынесли на крыльцо попрощаться. Она смотрела широко раскрытыми серьёзными глазами, прижимаясь к горничной. Она понимала, что maman уезжала. Её взгляд, глубокий, тревожный, казался пророческим. Он пугал Нику своей внутренней силой. Откуда у крошки такой взгляд? Ника тряхнула головой, отгоняя глупый страх. Но этот взгляд она будет помнить до конца своих дней, в самые счастливые и в самые горькие минуты жизни он будет вставать перед ней...

– Ня-ня. 

– «Няня, няня». Прощай, родная. Не куксись. Не плачь. Я на Рождество приеду, надеюсь, не одна! – Ника чмокнула дочь и легко вскочила на подножку.

…А теперь впереди новая жизнь. Борьба и свобода. Тётушка, сидевшая через столик напротив от Ники, смотрела в её лицо.

– Никиша, какая ты счастливая… Я вот завидую тебе! Ты не узнаешь одиночества, жизненных обид. У тебя есть дочь!

– Что ты говорить, тётушка! Я за последний год узнала столько обид! Но я сделала очень важный вывод. Семья – это конечно прекрасно. Прекрасно, да. Это защита, опора. Я хотела бы иметь семью. Но ведь в семье не ты определяешь, как тебе жить. В семье ты рабыня. А если муж идиот? Куча детей? А ты молода, красива, талантлива, хочешь быть независимой?

– А если не молода? Не красива и не талантлива?

– Тётушка, родная моя! У тебя есть бабушка, есть все мы… Бабушка тебя без средств не оставит. Не всю же жизнь служить в городской думе.
 
– Да дело не в этом. Я уж как-нибудь пенсион себе заработаю. Много ли мне надо? В заграничные курорты я не езжу, мне хватает Пскова и Москвы. А просто одна, одна…

– Ты, тётушка, родилась в такое время, когда невозможно было женщине проявить свои таланты, осуществить мечты. Один путь был – замуж. Семья, дети. А сейчас уж нет! Если ты талантлива и разгадала свой талант, если ты готова идти к своей цели! Вся жизнь обретает смысл, ты действуешь, не стоишь на месте, ты на виду у общества, окружена друзьями, поклонниками. Я видела это, я знаю, что это такое.

– Никиша, но ведь талант не всем даётся. Ты ведь пробовала стать пианисткой, тоже была надежда на талант. А пошла служить в гимназию...
 
– Актриса – это другое. Во мне есть артистическое начало, я знаю твёрдо, я легко представляю себя – купеческой дочкой, бедной сироткой. Графиней. Даже цыганкой! В конце концов, театр – это единственное место, где собирается столько талантливых людей, художников, писателей и даже актёров.

Ника смотрела перед собой широко раскрытыми глазами.

– Рядом с талантом и собственная жизнь обретает значение, пойми… Обретает ценность. Хочется дышать полной грудью. Господи! Я так хочу!..

Ника испуганно прервалась и посмотрела на тётушку. Небольшие добрые глаза тётушки Ксении были наполнены слезами. Она как будто жалела Нику.

– Хорошо, хорошо, бабушка нам поможет. Что бы мы делали без бабушки.

Ника промолчала, чувство счастья стало таять. Она думала об Андрее Николаевиче. Судьбы обычной девушки из благородного семейства у неё не сложилось. Может быть, если бы пораньше, сразу после гимназии? А ведь уже тогда хотелось чего-то другого. Новая семья матери, её расписанные по минутам дни, тяжёлая скука семейных отношений. «Как они все выдерживают?» Замуж? Ухажёров хватало. Тогда Ника охотно вышла бы замуж, но теперь её планка была высока. Цена таланта – вот что она стала понимать, это стало целью. Андрей Николаевич? Да, он мог бы заменить ей театр. Или обеспечить. Нужно было спешить, какие же дети могли бы её остановить.

-----

– Здравствуйте! Спасибо, что нашли время для встречи!

– У меня его мало, давайте оперативно. Ваши вопросы, материалы я прочла, что-то вот сформулировала сама. Публиковать интервью только после моей визы. Не забывайте об этом, пожалуйста.
 
– Нет-нет! Да-да!

– Держите, вот ваш обзор. В целом неплохо. Сделайте акцент на постановке Мольера, всё же это славный спектакль, у меня главная роль. Фильмография, так, так, неплохо… хорошо, что вспомнили режиссёров,  Костровко, Капору… так, так, Вишнев. Нормально, достаточно. Премия, Московский кинофестиваль… Хорошо. Что не нравится. Мало театра. А для меня это всё же главное. Мало театра. Какие триумфы были у спектакля Гончарова! Постановки Булгакова, Островского, Гибсона, Донаха и так далее. Чехов. Сейчас ставим Чехова, у меня – Чайка!

– Поняла! Добавлю, но кое-что убавлю, нужно построчно.

– Вот мой листок, тут я указала, что нужно. Если что, вот это можно убрать, здесь только упомяните. Вот это обязательно! Это принципиально!

– Хотелось бы о личной жизни с вами переговорить. Читателям это очень интересно, из первых рук. Всё-таки слава обязывает…

– Что вы, какая слава!..

– На вас идут! Аншлаг!

– Да, я не против, только про личную жизнь без сплетен, много вокруг толкователей, домыслы всякие. Минимум.
 
– Вот вы не замужем? Но ведь вы не одна? Я читала у Пилявской в последнем материале…

– Хорошо, я не одна. Пётр Синцов. Это свободные отношения, мы не хотим друг друга связывать. Он очень занят на съемках большого проекта, я в театре, у меня Чехов.

– Гостевой брак?

– Что вы так сразу. Мы вместе уже два года.

– Но это большое чувство? Вы вдвоём в Дубае, Анталии…

– Да, большое чувство. Мы очень дорожим друг другом. Понимаем с полуслова все желания.

– У него есть, извините, была семья, есть дети. Но вашим отношениям это не мешает. Дети Петра хорошо к вам относятся?

– Знаете, спросите это у детей Петра. Я к ним отношусь отлично. Я приветствую его общение с детьми, это важно и для них, и для него.

– Извините, зрителей интересует. А ваш предыдущий брак?..

– А что? Он закончился естественным образом. Всё когда-то заканчивается.

– А вот писали, что…

– Слишком много пишут порой те, кто некомпетентен.
 
– Если помните, это у Никифоровой в интервью вы сказали…

– И что же у Никифоровой?

– Что причина – дети, нет детей.

– Я сказала, не подумавши. У актрис часто нет детей. Возможно, кто-то может совмещать воспитание детей и творчество. Часто помогают родственники, тогда это прекрасный выход! Но моя семья артистическая. Вы знаете, моя мать Агриппина Вяльцева, балерина. Она дорого заплатила за моё рождение, поэтому в нашей семье дети – это табу.
 
– Балерина всё-таки – это сложнее, там форма, постоянные физические нагрузки…

– Дело не в этом. Есть ситуации, когда у женщины уже пятый брак, и дома пятеро детей от каждого мужа. Она, возможно, может их обеспечить, но есть всё-таки что-то странное в маниакальном стремлении обязательно иметь ребёнка от каждого любов… Короче, это не мой путь. То, что я сказала, не входит в интервью.

– Но у вас нет ни одного ребёнка.

– Вы чего от меня добиваетесь? Я не боюсь старческого одиночества. Я достаточно молода, чтобы играть Нину Заречную из «Чайки». Скорее я боюсь сумасшедших ток-шоу, когда жадно делят наследство. Вываливают всю подноготную с экрана. Делят шкуру убитого не ими медведя.

– Может быть, эти женщины хотят закрепить отношения с теми, кого любят.

– Здорово! И при этом остаются с кучей детей на руках. Некоторые известные дамы отправляют их к дальним родственникам, подальше куда-нибудь, в глухомань. Или ещё лучше – в интернат.

– Жизнь такая длинная. Понятно, что брак может быть не один?

– Заметьте, это не я сказала. Я хочу быть честной в первую очередь с самой собою. Если я понимаю, что отношения неустойчивые, если мне не на кого оставить детей, когда я уезжаю надолго или возвращаюсь почти каждый вечер к полуночи? Няньки? Зачем подвергать детей неустроенности? Театр требует полной самоотдачи или в нём нечего делать.

– Однако в материалах Никифоровой вы вспоминаете о первом браке, рано умершей дочери…

– Если об этом есть в интервью у Никифоровой, зачем повторять.

– Интервью вы дали три года назад. К тому же у нас разные читательские аудитории… Кто-то из читателей может знать, а кто-то нет…

– Да, мы с Олегом не смогли сохранить дочь. Она тяжело болела, находилась в специализированной клинике. Мы сделали всё возможное, чтобы сохранить её жизнь… Высококлассные специалисты, медицинский уход. Наверно, сегодня такие заболевания лечатся, а тогда было безнадёжно.
 
– Вы говорили, что в день смерти дочери у вас стоял спектакль. Мольер. И вы вышли на сцену и играли как никогда! Настоящий триумф! Вы играли спектакль, а дочь в это время умирала в клинике…

– Да. Труд актёра таков. Да. Моё внутреннее состояние было ужасное... Но я собрала все силы и вела спектакль в огромном напряжении. Именно тогда я и поняла, что такое – абсолютное слияние с ролью! Уверена – этот опыт сделал меня большой актрисой. Этот опыт бесценен! Можно сказать, мне повезло испытать настоящее, ненадуманное проникновение в роль! Я благодарна за это судьбе. Не побоюсь так выразиться… К тому же билеты проданы, люди соберутся в зале. Целый коллектив ждёт. Да, так бывает. Год назад не стало моей матери. Она умирала в клинике, а я играла спектакль! Сюжет повторился. Правда, с ней был её муж. Чего же вы хотите? Я актриса, и этим всё сказано. Вот Чехов… Он понимал это.

– Расскажите о вашей сегодняшней постановке. Чехов не стареет, каждый год московские театры ставят что-то чеховское.

– Да, Чехов – это необыкновенная глубина понимания человека, достичь таких вершин пока не получается у современных драматургов. К тому же зрители очень любят. Удивительно! Я сама не перестаю удивляться. Для актрисы играть Чехова – это высший экзамен. Необходимо собрать весь душевный опыт, сконцентрироваться предельно. Я долго мечтала о роли Заречной, с той самой смерти… мне это очень близко.

– Скажите, можно упомянуть в связи с этим ваш жизненный опыт, историю первого брака? Ведь ваш первый муж тоже известный писатель.

– Первое моё слово – нет! Я не готова исповедаться. Я ещё молода и имею право на ошибки. Извините, имею право поступать как хочу.

– Но вы и так многое сказали в предыдущих интервью. Читатели знают историю вашей личной жизни, раньше вы не избегали…

– Была молода и глупа. И не было у меня Нины Заречной. Эту тему я запрещаю поднимать, если вы хотите опубликовать материалы.

– Конечно, без вашего разрешения! Мы не бульварная пресса, мы дорогой глянцевый журнал.

– Мне пора на репетицию, извините. Пришлите интервью для просмотра.

– Можно мне посидеть в зале? Во время репетиции.

– Только режиссёр решает. Только он может решать.

Тёмный зал, пустые кресла. У рампы стол режиссёра, горит лампа. Сцена освещена лишь наполовину. В самом центре высокая фигура молодой женщины.

– Подойдите ближе, Нина… Буду теперь так вас называть, договорились?.. Ещё немного… Давайте отсюда начнём. Где Треплев?

– Сейчас, минутку…

– Начинаем с монолога.

Актриса медленно подняла голову, искоса посмотрела на Треплева.

– Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить.
 
– Тон, набирай тон! Тон неверный.

– Я так утомилась! Отдохнуть бы… отдохнуть!

– Не надо спешить. Голову поворачивай – вот Треплев.

– Я – чайка… Не то. Я – актриса. Ну да!

– Паузы, паузы! Где паузы, мы же говорили в прошлый раз!

Нина делает порывистый шаг. Замирает.

– И он здесь… Ну да… (пауза)

– И он здесь… Ну да… Ничего… Да… Он не верил в театр, всё смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестала верить и пала духом…

– Два шага к рампе. Так.

– А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за маленького… Я стала мелочною, ничтожною, играла бессмысленно… Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом.

– Тут распрямись. Распрямись, выступи!

– Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно.

– Пауза, пауза… два шага назад…

– Я – чайка. Нет, не то… Помните, вы подстрелили чайку? Случайно пришёл человек, увидел и от нечего делать погубил… Сюжет для небольшого рассказа.
 
– Потихоньку меняй тон. Светлей, светлей…

– О чём я?.. Я говорю о сцене. Теперь уж я не так… я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной. А теперь, пока я живу здесь, я всё хожу пешком, всё хожу и думаю, думаю и чувствую, как с каждым днём растут мои душевные силы… Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле – всё равно, играем ли мы на сцене или пишем – главное не слава, не блеск, не то, о чём я мечтала, а умение терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своём призвании, то не боюсь жизни.

– Достаточно. Нина, то, что у вас блестят слёзы на лице, это хорошо... Молодец. Оставим это обязательно. Так, повторим ещё раз. Треплев, успокойте руки, не играйте бровями. Просто молчите, не мешайте зрителю слушать монолог. Но смотрите пристально.