Забытая фотография

     На краю одной из областей нашей страны, вдалеке от заполненных скоростным потоком машин автострад, соединяющих огромные и весьма значимые мегаполисы, притих небольшой старинный русский городок - размеренно-неторопливый и отстранённо-спокойный.
     Статус города, являющийся особой гордостью его жителей, этот населённый пункт носит благодаря своей древности и прежним заслугам, потому как в настоящее время он захолустен и малолюден настолько, что почти все соседние райцентры, хоть и именуются всего лишь посёлками, но выглядят на порядок крупнее и благоустроеннее его. А когда-то, в давние времена, это был вполне известный и даже зажиточный город, стоявший обособленно, или, как утверждали местные краеведы, «удельно». И вырасти, казалось, мог он обязательно во что-то масштабное, важное. Но такого не случилось. Поскольку и все основные автотрассы, оставив его в стороне, прошли мимо, и железная дорога не кинула к нему ни одной своей ветки, а как следствие этого - отсутствовало в нём на данный момент какое-либо крупное производство. Вот и вышло так, что, несмотря на свою многовековую и славную историю, он оказался теперь городишком районного значения, или, как говорили раньше, уездного…
     Декабрь, уходящего 2016 года, выдался снежным по сравнению с прошлыми зимами, когда частенько случались оттепель и слякоть. Ведь зима, - и так не самый популярный сезон, - без снега вообще никуда не годное дело - один противно-сырой холод только. Но в этот раз погода вполне соответствовала наступившему, согласно строгому исчислению календаря, времени года.
     Бесшумный хоровод пушистых снежинок запеленал пространство паутинкой узорной шали, размыв границу между землёй и небом. За одну ночь застелило окрестности лёгким, первозданно белым снегом, и к утру всё вокруг стало удивительно светлым, опрятным и хрустящим. Первый морозец взбодрил воздух, сделав его свежее и чище. Озорные лучики холодного зимнего солнца, выглянувшего из-за прижавшихся к горизонту седых туч, заиграли колющими глаза искорками на ещё никем и ничем не тронутом снежном покрывале.
     Преобразился и город: спрятал осеннюю грязь своих улиц под белым полотном пороши; укрыл серость невзрачных обочин высокими сугробами; приосанился, примерив снеговые шапки на крыши домов. Правильно! - пора к грядущим новогодним празднествам подготавливаться.
     Пусть не столь изысканно по сравнению с дорогим нарядом других, более крупных городов, будет его убранство в эти дни - все простенько, без особого размаха и шика, - а глаз радует, создавая праздничное настроение. Да и что ж не радоваться в предвкушении, ведь, помимо самих торжеств и застолий впереди еще длинные (до самого Рождества) выходные, почти маленький отпуск.
     В преддверии этих дней и направлялся Максим в городской Дом культуры, в библиотеку. Да, именно в библиотеку, и ничего удивительного в том нет, хотя конечно, сейчас мало кто посвящает свой досуг чтению, тем более на бумажных носителях. А вот Максим читать любил, и особенно печатные книги - те которые в руках подержать можно. Есть особое очарование в визуальном контакте с текстом, даже впечатлений кажется больше. Отрадна в руках и основательная твёрдость обложки, и тихий шорох, перелистываемых страниц. Что-то подлинно серьёзное и, вместе с тем, упоительно мечтательное есть во всём этом. А от подержанных библиотечных книг, - как всегда казалось Максиму, - вдобавок ещё и стариной веет, будто от антикварного фолианта какого-то.
     Как раз историческую прозу и предпочитал Максим. С детства будоражили его воображение: и грозная поступь слонов Ганнибала, преодолевающих заледенелые альпийские перевалы, и каменные громады средневековых замков с рыцарскими штандартами на крепостных стенах, и вздутые попутным ветром широкие паруса быстрых древнерусских ладей, идущих по морю в поход на Царьград… Сложно точно определить, что стало причиной этого совсем не модного теперь увлечения. Но одно обстоятельство способствовало тому точно: у Максима, самого обыкновенного и мало чем выделяющегося среди своих ровесников парня, отец работал в школе учителем, да к тому же преподавал историю. А яблоко от яблони, как известно, не далеко падает.
     Субботним утром в Доме культуры безлюдно: пусто в прохладном вестибюле, темно в закутке гардеробной, закрыты двери кабинетов, ни один звук не нарушает молчание залов. По отполированным множеством ног гладким бетонным ступеням лестничного марша, ограждённого крепкими перилами с массивными деревянными поручнями, Максим поднялся на второй этаж здания. Гулко стучат жесткие каблуки зимних ботинок в тишине тускло освящённого длинного коридора, в конце которого располагается вход в библиотеку - вместительное, с огромными окнами и высоким потолком помещение… всегда погружённое в тихое и вдумчивое немногословие.
     В глубине прохода, заставленного объёмными кадками со всякими цветами и растениями, разместились стол-кафедра (обязательно надлежащий данному учреждению) и пара выставочных стендов. А по обе стороны от них протянулись тесные ряды однообразных стеллажей, на дощатых полках которых выстроились в алфавитном порядке, плотно прижавшись друг к другу, разноликие корешки многочисленных книг.
     Ещё издали заслышав шум приближающихся шагов, и отложив на время свои дела, подняла голову, выжидающе всматриваясь в посетителя, библиотекарь - худенькая, уже в возрасте женщина с сухим бледным лицом и прямым взглядом строгих и немного грустных глаз. Поздоровавшись и вежливости ради обменявшись с ней парой коротких дежурных фраз, Максим сдал взятые им ранее книги, а затем самостоятельно направился в нужный и хорошо знакомый ему раздел.
     Максиму, при его читательском стаже, было уже сложно отыскать для себя что-либо новенького в библиотеке. Но всё равно манит азарт поиска - а вдруг… Выбрав две книги, Максим обратил внимание на стоявшую в углу кипу каких-то книжонок, брошюр и журналов, крест-накрест перевязанных бечёвкой. На правах завсегдатая он, недолго колеблясь, распутал незамысловатый узел, вздумав наудачу копаться в этой связке. Среди изрядного количества мало интересной ему массово-популярной беллетристики, его внимание привлекла одна книжица с напрочь отсутствующим корешком и столь сильно потёртой бумажной обложкой, что определить с первого взгляда её название представлялось весьма затруднительным. «История Древнего мира… - открыв титульный лист, прочёл Максим. - Учебник для 5-6 классов средней школы… 1943 года издания». Весь до крайности потрёпанный вид этого учебника не только излишне старил его, но и вызывал ощущение, будто он и есть тот самый, изрядно изгрызенный учениками прежних поколений, «гранит науки»: ветхий переплёт еле-еле удерживал в едином сборе оставшиеся части книги, некоторые из листов уже давно отсоединились и высунулись за обрез общего блока, взлохматив изодранными краями торец, а на страницах то тут, то там красовались неразборчивые заметки на полях и кривые карандашные линии, подчеркивающие целые абзацы текста.
     Вряд ли даже сам Максим осознавал, чем заинтересовал его данный «экземпляр». Может тем, что ему ещё никогда не доводилось держать в своих руках книги того периода, а возможно и просто праздное любопытство - поглядеть, о чем писалось в учебной литературе в то, - теперь уже само ставшее историей, - время. Но как бы то ни было, а он решил взять и полистать на досуге эту книжонку, даже не смотря на её весьма плачевное состояние.
     - Где ты её такую выискал? - скривив тонкие губы в ироничной улыбке, спросила библиотекарь.
     - Да там… в связке… -  ответил Максим.
     - То-то смотрю на ней печать какая-то необычная, большая. Точно не наша… В связке, говоришь?
     Это нам иногда люди книги свои приносят. Им не нужны становятся, а выкинуть руки видно не поднимаются. Вот и несут к нам.
     - Понятно… А то я думаю, откуда у вас «раритет» подобный.
     Библиотекарь важно вздохнула, неторопливо поправила толстый пуховый платок на угловатых плечах и, занеся над читательским формуляром Максима, сжатую длинными пружинисто-гибкими пальцами, шариковую ручку, объявила:
     - Эти две книжки я на тебя запишу, а эту безвозвратно забирай. Она на балансе у нас не числится… да и затрёпана совсем. Зачем нам такая - того гляди рассыплется.
     Тут Максим даже пожалел, что с учебником этим связался - зачем он ему. Одно дело, когда ты его в довесок к другим взял, просмотрел, да потом назад вернул, другое - когда насовсем отдали. Теперь и обратно приносить вроде как-то неудобно, и дома держать ни к чему: на полку его в таком состоянии не поставишь, а в шкафу он только место будет бесцельно занимать.
     Но раз уж взял - значит взял, дело решённое. И Максим, быстро черкнув две подписи в своём формуляре, коротко попрощался с библиотекарем и отправился домой. А дома, в однокомнатной квартире типовой пятиэтажки, где жил Максим со своей женой Ольгой, все три книги послушно легли в ящик стола - дожидаться свободного времени и желания у своего нового читателя: сейчас ему недосуг, Новый год скоро, а вместе с ним и все сопутствующие праздничные хлопоты…
     Лишь после всех этих хлопот и празднеств, от которых тоже отдохнуть нужно, добрался Максим до взятых в библиотеке книг. Вроде бы не собирался он сначала листать старый школьный учебник, обладателем которого так негаданно стал. Просто тот поверх других книг лежал, и потому первым в руках Максима оказался.
     В учебнике, на давно пожелтевших страницах, сухим и скучным языком излагалась история древности: жизнь первобытных людей, возникновение государств в Азии, расцвет и упадок античных цивилизаций… Само собой разумеется Максим почти сразу понял: «Учебник, он и есть учебник - вряд ли чего в нём интересного найти удастся». Даже часто встречающиеся в нём иллюстрации и цветные вкладыши карт не вызвали особого интереса. Оттого Максим, так и не долистав до конца эту книгу, уже намерился отложить её в сторону, как тут из глубины последних страниц, прямо в руку к нему, выпала фотография. И было в том, - как тогда показалось Максиму, - что-то неслучайно символичное.
     Плотная шершавая бумага, непривычный формат и блёклая желтизна изображения сразу же указывали на давность этой фотографической карточки. Подтверждало то и военное обмундирование запечатлённого на снимке юноши: форменный китель с чёрными петлицами на воротнике-стойке, прямоугольными клапанами карманов и вертикальным рядом блестящих пуговиц; жёсткий широкий ремень с прямоугольной бляхой; круглый значок на подвеске… а на голове будёновка - островерхий суконный шлем со сложенным и пристёгнутым к пуговицам назатыльником, небольшим овальным козырьком и бликующей тёмным глянцем эмали пятиконечной звездочкой, закреплённой поверх более крупной матерчатой звезды. Именно этот легендарный и определённо самый узнаваемый красноармейский атрибут привлёк особое внимание Максима. И лицо юноши - совсем-совсем молодое, почти детское.
     Внимательно перелистав, - теперь уже полностью весь,  - учебник и не обнаружив там ещё чего-либо постороннего, Максим убрал его обратно в ящик и принялся изучающе рассматривать фотографию. Вроде бы ничего особенного - ему и прежде доводилось видеть старые фотокарточки, только уж очень увлекательной показалась возможность идентифицировать снимок: определить род войск, место службы и, если получится, личность военного.
     Но сколько Максим не крутил в своих руках карточку, вглядываясь в изображение, так толком ничего и не выяснил. Шифровка на петлицах у военного, состоявшая из нескольких плотно прижатых друг к другу цифр и букв, выглядела неразборчиво. И лишь по, расположенной чуть отдельно от неё, эмблеме в виде двух перекрещенных по диагонали коротких линий можно было предположить, что тот имел непосредственное отношение к артиллерии. Какой значок на кителе, Максим, будучи абсолютным профаном в наградах, тоже определить не смог. Странной показалась ему и бляха на ремне - совсем не соответствующая, как он считал, тому времени, в которое был сделан снимок. Даже аккуратно выведенная бледно-синими чернилами надпись на обороте фотокарточки: «На долгую память моим дорогим маме, папе и брату Федьке. От Леонида. Март 1940 года», ясности почти не внесла, лишь подтвердив довоенный период снимка (что в принципе и так было понятно), и указав имя сфотографированного… но умолчав главное - его фамилию.
     Поняв, что дальше ему в этом деле одному не продвинуться, Максим решил показать эту карточку своему отцу - тот как раз завтра зайти обещался. Он, безусловно, в этих вопросах гораздо больше его разбирается, как-никак учитель истории, причём заслуженный и весьма уважаемый.
     Не имея привычки переносить какие-либо дела на поздний срок, Евгений Анатольевич - так звали отца Максима - был у него уже в первой половине следующего дня. Как зашёл, сразу же высвободил из перчатки и протянул сыну свою крепкую, с вечно ледяными пальцами, руку. Улыбнувшись, поздоровался с невесткой Ольгой, выскочившей из кухни. Не спеша разулся. Снял тяжёлое зимнее пальто и, передав его Максиму, одёрнул надетый поверх тёплого свитера пиджак. Затем, наклонившись к зеркалу, поправил высветленные сединой волосы маленькой карманной расчёской, всегда имеющейся при нём. Окинул внимательным взглядом прихожую. И только после этих «церемоний» прошёл в зал.
     Максим, чтоб не терять времени попусту (тем более Ольга ещё не закончила всех приготовлений на кухне), показал отцу фотокарточку и, кратко объяснив ситуацию, спросил его мнения.
     - Курсант, - заявил Евгений Анатольевич после того, как долго и обстоятельно изучил снимок, внимательно вглядываясь в изображение через свои очки с большими прямоугольными линзами, обхваченными массивным окладом старомодной оправы, - артиллерийского училища. Это ты правильно определил по скрещенным пушечкам. А какое училище, не могу понять. По аббревиатуре в петличках можно учебное заведение узнать. Только вот не разберу никак… Первой, похоже, какая-то цифра стоит, потому как поуже других будет. А дальше непонятно, то ли С, то ли О. Может, ноль. Похоже на ноль, но сомневаюсь - шире первой, значит скорей всего буква. В конце вообще непонятно, что за частокол. На тройку римскую похоже… У тебя увеличительное стекло есть?
     Максим принёс лупу. Но и она, к сожаленью, ни чем им не помогла…
     - А что за значок у него? Ты, пап, в этой теме должен разбираться.
     - В фалеристике, - уточнив определение указанной сыном дисциплины, ответил Евгений Анатольевич, - немного разбираюсь. - И после небольшой паузы, ещё раз всмотревшись через лупу в фотографию, выдал своё заключение: - Это осоавиахимовский знак «Готов к ПВХО».
     - К чему? - переспросил Максим.
     - К противовоздушной и химической обороне, - расшифровал отец. - А «Осоавиахим» - это организация наподобие теперешнего ДОСААФ… Мне, кстати, не только такой знак воочию доводилось видеть, но и удостоверение к нему. Кстати, чтоб получить его, помимо сдачи всех требуемых нормативов, полагалось ещё и собственный противогаз иметь… - Увидев ухмылку на лице сына, сам улыбнулся в ответ, и заверил: - Точно, точно! Я сам это требование в удостоверении видел.
     Вроде и обсуждать больше было нечего, но Евгений Анатольевич, чувствуя, что всё ещё не смог удовлетворить любопытство сына, дополнил:
     - То, что курсант, это однозначно. Странно только, что воротник стойкой. Я считал, в то время он у всех отложным был. А по поводу бляхи на ремне - так у курсантов тогда такие встречались. Видишь, на ней и звезда чуть-чуть просматривается. В послевоенное время солдатам такие выдавали. И в мою бытность, когда служил, и у вас, наверно, тоже подобные были. - Получив от сына утвердительный кивок, продолжил: - А тогда у красноармейцев на ремнях другие пряжки были. И только у курсантов именно такие… Ну а то, что в будёновке он, - так это обычное дело для того периода.
     На этом обсуждение интересующего Максима предмета было закончено: в дверях, ведущих в кухню, уже несколько минут в ожидании стояла Ольга, всем своим видом говоря - пора за стол…
После чая Евгений Анатольевич сам вернулся к разговору о фотографии. Видимо, и его она чем-то зацепила.
     - А покажи-ка мне ту книжку, в которой она была, - обратился он к сыну.
     Максим сходил в комнату и, вернувшись с учебником, протянул его отцу. Тот, открыл титульный лист и, ознакомившись с ним, сказал несколько слов об авторе (как оказалось видном советском историке-антиковеде), после пробежался взглядом по нескольким страницам и предположил:
     - Должно быть, из школьной библиотеки… Раньше, кстати, учебники нужно было самим покупать, но в школе экземпляры тоже имелись. Думаю, этот - оттуда. Ты говоришь, что её в ДК кто-то из наших горожан принёс?
     - Да. Мне там так сказали.
     - В таком случае правильно будет узнать, кто эту книгу принёс, и возвратить им фотографию. Заодно, может, что-нибудь ещё про курсанта этого выяснить получится, - убедительно посоветовал Максиму отец. – Думаю, это какой-то их родственник. И, судя по всему, воевал. Но однозначно не в финскую. Дата на обороте - «март сорокового» - это окончание Советско-финляндской войны. Он тогда ещё курсантом был. А в Великую Отечественную, скорей всего, участвовал. Только вот вопрос: вернулся ли живым? Из тех, кто с самого начала воевал, мало кто выжил… Может, у родственников, кроме этой фотографии, больше ничего от него и не осталось.
     - Да, конечно, так правильно будет, - согласительно кивнул головой Максим. И не только потому, что понял, насколько справедливо рассудил отец, а ещё и оттого, что увидел возможность выяснить судьбу курсанта…
     В течение праздничных дней Максиму удалось не только дочитать взятые в библиотеке книги, но и кое-что уточнить насчёт фотокарточки. Отыскав в безграничных дебрях интернета несколько форумов, где обсуждались подобные вопросы, он просмотрел множество изображений и фотографий курсантов той поры и с большой долей вероятности смог установить, что Леонид являлся учащимся одной из специальных артиллерийских школ…
     - Пожалуй, ты прав, - согласился с этим Евгений Анатольевич, пришедший навестить сына. – Действительно, были такие школы…
     - В Москве, Ленинграде, Киеве, Ростове… ну и в других крупных городах, - не преминул выказать свои познания Максим. - Туда отличников из простых школ набирали… после седьмого класса. Там этих «спецов», это они так себя называли, для поступления в военные училища готовили. Короче, что-то типа кадетских корпусов дореволюционных, ну или суворовских училищ, которые чуть позже появились.
     - Да-а-а…  - протянул отец. - А я как-то про эти спецшколы и не подумал. Хотя стоило бы - лицо-то у паренька совсем мальчишеское… - Вздохнув, сделал паузу. А затем в дополнение привёл один факт: - Кстати, в одной из таких школ сын Сталина учился. Нет, не Яков, который в плен попал, хотя тоже артиллеристом был, и не Василий - тот лётчик. А приёмный - Артём Сергеев.
     Этого Максим, конечно, не знал. Вроде бы предварительно ознакомился с обсуждаемой темой, поизучал, можно сказать, в некоторой степени, а отец всё равно чуть больше в ней разбирается. Хотя, что тут удивительного - он же учитель истории.
     - Я поначалу фото курсантов военных училищ смотрел, - объяснял Максим, каким образом добился результата. - Искал похожие. А потом случайно фотку учащихся артиллерийской спецшколы увидел. У них такие же и форма, и петлицы… Первой, как ты предполагал, стоит цифра - это номер спецшколы. А за ним - шифровка «СШ». Букву Ш ты с римской тройкой спутал. Она и вправду на фотке так выглядит… Ну и пушечки - само собой.
     - И какой тебе номер видится? - то поднося ближе к снимку, то удаляя от него лупу, поинтересовался отец.
     - Я, если честно, так и не разобрал. То ли шестерка, то ли девятка, а может, восьмёрка - на эти цифры похоже. Но точно определить сложно. Я думаю, скорей всего, это ленинградская школа: с первой по пятую в Москве находились, а с шестой по десятую - в Ленинграде. У всех других номера двухзначные шли. А на фотке ясно видно, что цифра всего одна - следовательно, или Московская, или Ленинградская школа. Ну а по своему округлому виду ни на единицу, ни на четвёрку, ни на пятёрку она точно не похожа. Значит, скорей всего, какая-нибудь из ленинградских спецшкол… Думаю так.
     - Серьёзное ты исследование провёл, как я посмотрю, - пошутил отец, но и через иронию шутки слышалось одобрение в его голосе. - Чувствую, заинтересовало оно тебя… А дальше продвинуться сможешь, когда фотографию родственникам возвратишь. Тогда и про «спеца» этого что-нибудь ещё выяснишь.
     - Думаю, так, - согласился сын. Его действительно увлекло это, как сказал отец, «исследование»…
     Однако не всегда легко осуществить задуманное. И Максим вполне представлял возможные сложности: книжки, из той связки, библиотекари могли уже давно «оприходовать» и по разным полкам расставить, к тому же неизвестно вспомнят ли они, кто их принёс… да и вообще - знают ли? Слишком многое не от него зависело.
     Но тут, можно считать, повезло - в библиотеке, куда Максим наведался сразу после новогодних праздников, в тот день была именно та сотрудница, которая работала во время его прошлого визита. Не подгадывал он этого специально (да и не мог подгадать), так само собой сложилось. И хорошо, что сложилось - проще будет расспрашивать.
     - У нас в книгах и не такое забывают, - выслушав Максима, усмехнулась женщина. И без особого энтузиазма, а действуя по принципу «раз уж просят - надо помочь», поднялась со своего места: - Показывай, в каком углу ты эту книгу выискал.
     К удаче, - всё ещё сопутствующей Максиму в его поиске, - связка с книгами, из которой был извлечён тот учебник, находилась, там же, где и прежде. И развязанная бечёвка всё в том же положении свободно лежала рядом. Библиотекарь, склоняя голову то в одну, то в другую сторону, осмотрела эту стопку из книг, и, манерно пожав плечами под, - всенепременным аксессуаром своего гардероба, - тёплым пуховым платком, заявила:
     - Не знаю, кто их принёс. Наверное, не в мою смену.
     «Ну, вот, - мелькнуло в голове у Максима, раздосадованного таким поворотом событий. - А вроде всё гладко шло…»
     - Подожди, я в читальном зале спрошу. Может, кто в курсе… - заметив растерянность посетителя, решила посодействовать библиотекарь, и, велев подождать, направилась в соседнее помещение, звучно постукивая каблучками в пустой тишине зала.
     «А ну, как и не удастся узнать, чей учебник… - томила Максима в ожидании неприятная мысль. - Может, на крайний случай, стоит пересмотреть всю связку. Вдруг там, какая-то подсказка найдётся… А если нет?..» Дальше выстроить ход возможных действий Максиму не дал шум приближающихся шагов.
     - Ну, что тут у вас случилось? - сразу же, как только подошла, пропела весёлым голоском работница читального зала.
     В прямую противоположность своей коллеге это была полненькая, невысокого роста женщина средних лет с живыми, изумлённо радостными глазами на круглом лице, светящемся беззаботной улыбкой.
     - Рассказывайте, показывайте. Чем можем, тем поможем.
     Максим, стараясь не вдаваться в лишние подробности, изложил ей суть дела.
     - Ах, вот эти! - толком не дослушав, затараторила та, суетясь вокруг связки книг с несвойственной её комплекции резвостью. - Эти уже, надо думать, с месяц тут стоят. Всё никак руки не доходят их разобрать. Это ж не просто разобрать надо. А ещё на учёт поставить и в нужный раздел определить. Одна морока! А тут ещё Новый Год - и выставку нужно готовить, и зал нарядить. Дел невпроворот. Да ещё…
     Тут Максим вежливо прервал этот нескончаемый словесный поток:
     - Так кто конкретно эти книги принёс?
     - А! Это Лидка принесла… - ответила работница читального зала, упомянув при этом и фамилию той женщины.
     - А где её можно найти? - стараясь припомнить, где он мог слышать названную сейчас фамилию, переспросил Максим.
     Лицо полненькой работницы библиотеки выразило искреннее недоумение и ещё сильней расплылось в улыбке:
     - Во! Лидка в одном детсаде с твоей мамкой работает. Что ж искать того, кто рядышком?
     Да, именно так. В небольших городках люди постарше - не в пример молодёжи - всегда всех и обо всём знают.
     Вполне довольный результатом визита в библиотеку, Максим, вернувшись домой, сразу позвонил матери. Дозвонившись, объяснил ситуацию и договорился, что, как только она всё разузнает, то сразу ему и сообщит. Через полчаса, показавшиеся Максиму весьма затянувшимися, мать перезвонила, сказав, что Лидия Петровна заканчивает работу в семь часов, и если ему это так важно, пусть он подойдёт к главному входу в детский сад и сам передаст ей фотографию, а заодно и расспросит.
     - Вот и хорошо! - ответил сын, которому это действительно было «так важно».
     Густая холодная темнота короткого зимнего вечера быстро заполнила слабоосвещенные улочки городка. К самым крышам домов опустилось чёрное, усыпанное колючим бисером звёзд небо. Студёный ветер, сметая с сугробов снежную крупу, снуёт между дворов, настырно стучась в теплящиеся жёлто-оранжевым светом окна. Разноцветными огоньками прошедшего веселья легкомысленно и совсем не к месту игриво поблёскивают то тут, то там на столбах не убранные после праздников гирлянды. Ещё и семи часов нет, а кажется, будто уже давно ночь.
     Максиму, подошедшему к детсаду в назначенное время, пришлось немного подождать - то ли родители до сих пор не всех малышей забрали, то ли еще что-нибудь…
     - Ага, какие-то книжки мы с мужем отвозили в Дом культуры, - подтвердила Лидия Петровна, высокая, крупная, с головы до ног облачённая в громоздкую шубу женщина. Была она примерно одного возраста с родителями Максима, и ему действительно доводилось видеть её раньше в компании своей матери, вот только какая у неё фамилия, он за ненадобностью в памяти не держал, оттого и конфуз в библиотеке вышел.
     - Пару лет назад мы бабушку - маму мою, после того как отец умер, к себе забрали, - рассказывала дальше Лидия Петровна. - С вещами и книги были. Лежали они у нас, лежали… И дома не нужны, и выкинуть жалко, и в макулатуру некуда сдать. Вот в библиотеку мы их и отвезли. - Затем, взяв в руки Лёнькину фотокарточку, поднесла её поближе к свету горевшего на крыльце фонаря, осмотрела и покачала головой: - А кто это, даже знаю. Нет… не наш точно.
     «Вот и на тебе… Приплыли!» - расстроился Максим. Такого он точно не ожидал. Всё удачно складывалось, и вдруг - тупик.
     - Ну а книжка-то эта ваша? - ещё надеясь на что-то, спросил он.
     - Возможно, и наша… Не вспомню я точно, Максим, - мягким голосом, вроде как извиняясь, ответила Лидия Петровна. Подумав немного, и видимо, желая хоть как-то помочь, предложила: - Если хочешь, пойдём ко мне домой, а там у бабушки спросим. Может она знает.
     - Да, конечно, - с готовностью согласился Максим.
     Понятное дело - неловко чужих людей беспокоить, время у них отнимать. Но это был всё же шанс.
     - А вспомнит ли бабушка? - поинтересовался Максим по дороге.
     - Не переживай, - улыбнулась своему попутчику Лидия Петровна. - Если будет что вспоминать, то вспомнит. Она ещё из ума не выжила… У стариков такая особенность есть - того, что вчера было, не помнят, зато о любом случае из детства, до мельчайших подробностей расскажут. Слышал про такое?
     Максим в ответ покивал головой, он действительно где-то об этом слышал.
     Как зашли в дом, Лидия Петровна сразу же усадила гостя за стол. И если от ужина Максиму удалось отказаться (во-первых, дома поел, а во-вторых, не затем пришёл), то на чай пришлось согласиться - надо уважить хозяйку. А пока та хлопотала на кухне, Максим, чтоб не сидеть праздно, показал фотографию её мужу. Тот, отстранив снимок от глаз на расстояние вытянутой руки, всмотрелся и коротко, но категорично заявил, что не знает, кто на нём изображён. Мельком заглянувшая на разговор дочь хозяев дома тоже ничего подсказать не смогла. Ей, как показалось Максиму, вообще было не понять, ради чего все эти «заморочки».
     Чуть позже в комнату, тяжело шаркая, вошла тучная, сутуловатая старушка. Мать Лидии Петровны - сразу же догадался Максим. Старушка, остановившись на входе, медленно повела вокруг растерянным взглядом и, заметив чужого человека, замерла, смущённо улыбаясь - видимо, никак не в силах сообразить: что же ей дальше делать… Зашедшая вслед за своей матерью, Лидия Петровна сначала усадила её за стол, затем деловито разлила по уже расставленным чашкам, дышащий ароматным паром чай, наполнила узорную стеклянную вазу всякими конфетами да печеньями. И только после всего этого, делая значительные паузы между словами и фразами, с настойчивой терпеливостью свойственной профессии воспитателя, объяснила ей, кто такой их гость и что ему нужно.
    Чрезвычайно долго (и это не только Максиму так показалось) глядела бабушка на мелко подрагивающую в её руках фотокарточку… и наконец произнесла:
     - Федька это.
     За столом все молчали. Никто из присутствующих не понял, о ком она говорит.
     - Братец двоюродный деда моего, - продолжила та, под «дедом», очевидно подразумевая своего покойного мужа. - С Федькой мы в школе вместе училися…
     - Может быть - Леонид, брат Федькин? - поправил Максим и, аккуратно взяв из её рук карточку, зачитал вслух надпись на обороте. - Судя по написанному, тут Леонид. А фото он дарит своему отцу, матери и брату Федьке… У Федьки, у одноклассника вашего, брат был?
     - Да… Был у него брат… Старший, - после продолжительной паузы, видимо необходимой ей для осмысления ситуации и напряжения памяти, ответила старушка. И с извиняющейся улыбкой, добавила: - Только вот, как звали его, не упомню.  Может и Леонидом.
     - Просто на фото парню должно быть никак не меньше четырнадцати лет. Даже более вероятно, что шестнадцать или семнадцать. И это в сороковом году. А значит, не мог он быть вашим одноклассником, - уточнил Максим.
     - Братья возможно похожи были, - вступила в разговор Лидия Петровна. - Вот потому ты, мам, и путаешь… Погоди-ка, я помню, в альбоме фотография твоя школьная была! Вы там ещё всем выпуском сфотографированы. - И, обращаясь к гостю, предложила: - Если надо, могу показать.
     - Да! Покажите, пожалуйста, - моментально ответил тот.
     «Получается хорошо, что на чай согласился, - думалось Максиму. - Вроде как при деле… и пока беседа идёт… и пока альбом искать будут… да и вообще - разузнать можно будет всё поподробней, а то вон непоняток сколько».
     В большом, объёмно пухлом альбоме, набитом множеством фотографий, отыскать нужный снимок оказалось весьма затруднительным занятием, потребовавшим такое приличное количество времени, что Максим уже начал отчаиваться. Но удача не подвела его и на сей раз: и крупная, с фигурными краями фотокарточка была всё-таки найдена, извлечена из альбома и, перекочевав из рук Лидии Петровны к её матери, а затем к мужу, наконец, оказалась у Максима.
     Сдержанно улыбаясь в объектив фотокамеры, у главного фасада школы выстроились несколькими разновысотными рядами ученики: мальчики в однообразных тёмно-серых рубашках-гимнастёрках и девочки, наряженные в яркую белизну праздничных фартуков. В центре группы на первом плане сидело несколько взрослых - очевидно преподаватели. Отчего-то трогательным выглядел этот давно оставшийся в прошлом момент из чужой жизни.
     Повертев в руках снимок, и поняв, что самому ему в нём не разобраться, Максим вернул его старушке. Теперь оставалось дождаться её комментариев…
     - Вот она я. - Бабушка, потыкав коротким одутловатым пальцем по карточке, указала на кругленькое, с задорными ямочками на щёчках, открытое лицо молоденькой ученицы, в которой узнать её теперешнюю было невероятно сложно.
     - А Фёдор где?
     - Вот он, туточки, - переместила по фотографии свой палец старушка. И Максим, приглядевшись, воочию убедился в правильности утверждения, что братья были сильно похожи друг на друга.
     Старушка, неторопливо копаясь в своей памяти, рассказывала о школьных годах, пришедшихся на тяжёлое лихолетье войны и не менее трудный период после неё. Под уважительные кивки дочери и зятя она вспоминала учителей, подруг и друзей, их родителей и просто каких-то знакомых.
     Улучив паузу в этом не совсем стройном и малопонятном ему повествовании, Максим перевёл тему на волнующий его вопрос:
     - А какая фамилия у этих братьев? У Федьки и Лёньки?.. Да и вообще, что о них известно? Они вам, вроде роднёй приходятся?
     - Да какая там родня! Седьмая вода на киселе. Мужу - ещё да, а уж мне-то! - улыбнулась бабушка. - С Федькой тем я училася вместе - вот потому-то и вспомнила. А братца его я и не знала вовсе. Он у него навроде в войну погиб…
     - Погиб?! - вздрогнув, переспросил Максим, поразившись насколько верным оказалось предположение отца относительно судьбы Леонида.
     - Погиб… - всё так же неторопливо и невозмутимо спокойно продолжала старушка. - Они до войны в Ленинграде жили. А уж как война началася, назад сюда возвернулися, в эвакуацию. Федька да мать его… Отец ихний тогда уже помер. А старший сын на фронте, значится, был. А они возвернулись. Раньше-то туточки жили. Федька братом двоюродным мужу моему приходился, а мать - тёткой, значится. Зоей её, кажись, звали. А как по отчеству подзабыла я…
     - А отец их - он от чего умер? - поинтересовался Максим.
     - Как это от чего? От голоду! Там, в Ленинграде, голод был страшный. Вот и помер он… Я его и не помню-то вовсе - ни каков был, ни как звали его.
     - А Лёнька, брат Федькин?..
     - Тот-то воевал… да с войны не вернулся. Погиб… А с Федькой мы училися вместе… Только вот и он молодым совсем из жизни ушёл. Авария у нас на заводе была. Вот его и прибило насмерть. Ну а уж после и мать ихняя померла.
     - А кто ж из родни у них остался? Кстати, какая фамилия у них была?
     - Не-е-е… Более никого не осталося. Ни у Федьки, ни у брата… Как его там? Лёнька?.. У них детей не было. Муж мой покойный братом им двоюродным приходился. Вот и вся родня.
     - А фамилия?
     - Не упомню уже я никак…
     - Подождите. Возможно, на другой стороне фотографии подписи есть, - предположила Лидия Петровна. Забрав из рук матери фотокарточку, перевернула её: - Вправду есть!
     И крайне довольная подтверждением правильности своей догадки протянула снимок Максиму:
     - Прочти-ка. У тебя глаза помоложе.
     На обороте фотографии, в три столбца, тонкими завитками мелкого почерка старательно были выведены фамилии и инициалы имен учеников.
     Уточнив девичью фамилию матери Лидии Петровны, Максим сначала отыскал в списке её, а затем принялся «вычислять» Федьку. Хорошо, что имя у того, - будучи не часто встречающимся, - вполне этому способствовало. И действительно только у одного ученика оно начиналось на букву Ф. Но вот досада - на всех четырёх углах обратной стороны карточки имелись повреждения верхнего слоя бумаги, образовавшиеся от клея, с помощью которого фотография была когда-то прикреплена к альбомному листу. Одно из этих повреждений приходилось как раз на то место, где указывалась фамилия Фёдора.
     - Н<…>ий, - лишь смог разобрать Максим. И, посмотрев на старушку, спросил: - Может всё же вспомните?..
     - Не-е-е… Ничегошеньки на ум не приходит, - покачала головой та.
     «Это плохо… совсем плохо…» - не зная, что теперь предпринять, размышлял Максим, обезнадёженный таким ответом.
     Спустя какое-то время, обдумав ситуацию, он прервал воцарившееся за столом молчание и заявил:
     - Сейчас в интернете есть сайты, на которых можно кое-что о ветеранах узнать. И о погибших тоже… Я парочку таких сайтов знаю. Там сведения и о наградах, и о потерях… ну и много ещё чего в свободный доступ выложено. А фамилию Леонида, может, получится угадать, подобрав неизвестные фрагменты.
     Никто из присутствующих в ответ не проронил ни слова. Лидия Петровна, уже принявшаяся убирать со стола, лишь неопределённо пожала плечами. Молчал и её муж, ещё в начале беседы утративший всякий интерес к обсуждаемому предмету. Смущённо хлопала глазами старушка - для неё всё услышанное сейчас было какой-то непостижимой абракадаброй.
     И тут Максим решился озвучить давно сформировавшуюся у него в голове мысль:
     - А можно я эту фотографию пока себе оставлю? Я на сайтах сам посмотрю. И если нарою какой материал, вам непременно сообщу.
     - Конечно-конечно, - с готовностью, будто только этого и ждала, согласилась Лидия Петровна. Одобрительным кивком головы поддержал её муж, тут же вставший из-за стола. Не стала препятствовать тому и продолжающая удивлённо смотреть в сторону гостя старушка.
     «Ну вот и хорошо. Сам разберусь», - обрадовался столь лёгкой реализации желаемого Максим. Затем поблагодарив хозяев дома за чай и извинившись за отнятое у них время, пошёл домой, по пути осмысливая полученные сведения.
     Кое-что узнать удалось. Пусть информации негусто, но и не пусто. Главное, что с фотокарточкой получилось определиться, жаль только в семье Лидии Петровны фамилию Лёнькину не помнят. Впрочем, по-другому едва ли могло быть: фотографию его брат Фёдор видимо просто забыл в учебнике, когда тот у него на руках был… потом он его в школьную библиотеку вернул… а после эта книга у матери Лидии Петровны оказалась. И если бы Федька не состоял в родстве с её будущим мужем, то она его наверняка бы и не вспомнила. Так что тут, можно сказать, повезло.
     «Значит перспектива есть, - пришёл к выводу Максим, - и поиск стоит обязательно продолжить. Ведь совершенно ясно - заниматься этим более некому».
     А насчёт того, что никому кроме него всё это неинтересно, у Максима было сейчас двоякое чувство. Конечно, неправильным и несправедливым казалось ему, то обстоятельство, что: вот сгинул в горниле войны человек, по молодости своей потомства не оставив, и никто не вспомнит о нём, будто и не было его вовсе. Нет… Максим не винил в этом семейство Лидии Петровны. У них, вероятно, памятны свои, - близкие им, - герои той войны. А Леонид… кто он им? «Седьмая вода на киселе», - как выразилась та бабушка… Печальны, конечно, такие реалии жизни. Но и тут, как говорится, нет худа без добра - теперь всё дальнейшее «исследование» снова оказывалось исключительно в руках Максима, как он и хотел.
     На следующий день Максим приступил к поиску информации по Леониду в интернете. В своё время на одном из официальных интернет-ресурсов ему удалось отыскать кое-что о своих прадедах-фронтовиках. Один из них погиб под Смоленском в начале войны, другой дошёл до Берлина в составе той знаменитой дивизии, чьё знамя в мае сорок пятого года было водружено над разбитым Рейхстагом.
     Массу времени потратил Максим на поиск, испробовав все возможные варианты, подбирая Лёнькину фамилию. Да так и не смог результата добиться. Вчера в доме Лидии Петровны ему представлялось, что задуманное, - пусть не сразу, - но получится. А на деле всё гораздо сложней оказалось.
     «Опять тупик!..» - начал терять надежду, расстроенный бесплодностью своего занятия, Максим. Он ведь уже втянулся в это, - названное его отцом «исследованием», - дело, ставшее для него столь важным. По той причине, что не только нужным, но и весьма увлекательным казалось оно ему - будто детективное приключение.
     - Слушай, ты вот что попробуй, - будучи всегда в курсе всех дел своего мужа, посоветовала Максиму жена. - Если этот Федька в нашей школе учился, то по школьным записям наверняка можно его фамилию узнать. Ты у отца спроси.
     «Верно! И как я сам не догадался», - приободрился Максим.
     Действительно в школьном архиве должны быть какие-то списки учащихся. Школа ведь, хоть и в новом здании, но всё та же. И если отыскать сведения о матери Лидии Петровны, то, значит, и Федькину фамилию с отчеством узнать удастся. А эти данные у них с братом Леонидом одинаковы.
     Максим чмокнул на радостях в щёчку жену и тут же стал звонить отцу. Тот, выслушал просьбу сына, уточнил некоторые моменты и, уверив в том, что интересующие его документы, скорее всего, сохранились, пообещал помочь.
     - У тебя в «конторе» обед с двенадцати до часу? Правильно?.. - позвонил отец через пару дней. Услышав от сына подтвердительный ответ, предложил, тоном больше похожим на распоряжение: - Тогда завтра в это время в школу ко мне и заходи, у меня в аккурат «окно» между уроками будет. Книга записи учащихся тех времён сохранилась. Поищем твоего Фёдора.
     Для данного мероприятия время у Максима в любом случае нашлось бы (если надо - он и с работы б отпросился). Так что на следующий день он был у школы даже чуть раньше положенного срока.
     Отец, встретив его, сразу повёл к секретарю. Только они зашли, та, лишь скоро поздоровавшись с Максимом, тут же направилась к большому, заставленному различной документацией стеллажу. Подойдя, уверено (очевидно, по просьбе Евгения Анатольевича, уже успев выяснить всё, что от неё требовалось) вытянула, из тесного ряда однотипных книг, надобную. Перелистнув в ней несколько страниц, отыскала нужную, и показала:
     - Вот искомый вами ученик - Фёдор Климентьевич Ноугорский. Вот год его рождения, время поступления в школу, класс, адрес и отметка о выбытии. - И в подтверждении своих слов, ведя длиннющим накладным ноготком, словно указкой, по обильно заполненным графам таблицы, обозначила строки с записями о Фёдоре и матери Лидии Петровны, обратив особое внимание на те сведения, которые у них совпадают.
     «Есть! Теперь должно получиться!» - воодушевился Максим.
     Перед уходом, искренне (и потому возможно излишне эмоционально) поблагодарил, сильно застеснявшуюся от его «дифирамб», секретаря, и быстренько отправился назад на работу, до которой ему теперь совсем не было дела, - все его мысли сейчас вращались вокруг предстоящего поиска. А уж как домой вернулся - так сразу за компьютер, только лишь поужинал... и то наспех.
     Своеобразная фамилия Леонида в сочетании с нечасто встречающимся отчеством, сузили круг поиска на нужном сайте, определив лишь одного человека с такими данными. Три документа, содержащие информацию о нём, были представлены там. Первый из них - датированное 1945 годом донесение о безвозвратных потерях, согласно которому лейтенант Ноугорский Леонид Климентьевич, 1923 года рождения, командир огневого взвода артиллерийского полка, член ВЛКСМ,  считался пропавшим без вести с мая 1942 года. Именно тогда, как удостоверяла запись в «Списке офицерского состава разыскиваемого родственниками», с ним прекратилась письменная связь. Имелся на том сайте также Приказ ГУК НКО СССР об исключении Леонида из списков Красной Армии… и ещё один документ - персональная карточка военнопленного.
     Эта карточка и произвела на Максима самое сильное впечатление. Пусть и не возможно было, коснувшись руками, ощутить непосредственный контакт с этим документом, всё одно сразу чувствовался его тяжёлый, угнетающий характер. Всё казалось в нём таким: и потёртые страницы, отсканированного с двух сторон типографского бланка, разграфлённые клеткой таблицы; и чужие рубленые буквы готического шрифта; и фиолетово-чёрные штампы; и многочисленные записи с пометками, сделанные невнятным почерком; и серое пятно оттиска пальца… и фотография - небольшая и тёмная. На ней в гимнастёрке, лишённой знаков различия, без головного убора, с прямоугольной табличкой на груди был изображен Леонид. Его трудно узнаваемое лицо выглядело теперь безразлично отчуждённым, хмурым и пустым, совсем не схожим с тем, которое было на довоенном снимке. А ниже фотографии стояла начертанная красным карандашом надпись на русском языке: «Умер 29.09.42».
     Долго ещё Максим рассматривал ту карточку: вчитывался в текст записей, пытался разобраться в непонятных ему формулировках, пробовал перевести с немецкого некоторые слова. А порой и просто глядел на этот пронзительно тревожный документ, который мало кого мог оставить равнодушным.
     На следующий день к Максиму после работы зашёл отец. Ему, видно, тоже был интересен результат «исследований» сына.
     - Как тут у тебя дела продвигаются? Узнал что по Леньке?
     - Конечно. Кое-что по нему есть, - ответил Максим. И открыв на рабочем столе своего компьютера папку со скаченными с сайта файлами, стал пояснять ему содержание документов: - То, что в списке безвозвратных потерь от сорок пятого года значится пропавшим без вести - это нормальная практика, как я понимаю, для оформления пенсии его семье. Тут вот в последней строке указывается, как ближайший родственник, его мать. Кстати, все её данные совпадают с известными нам. Ну здесь всё понятно… А вот с карточкой военнопленного еле-еле разобрался, и то далеко не до конца. - Развернув изображение первой страницы, он увеличил его и, водя по нему курсором мышки, начал объяснять: - Вот номер лагеря… Вот фамилия и имя… Тут всё просто, они уже нашими специалистами переведены. - Провёл стрелкой курсора по надписям сделанным на русском языке, и продолжил: - Вот дата рождения и место. Ниже - вероисповедание, тут пусто. Имя отца. Это взамен отчества, у немцев ведь его как такового нет. Вот девичья фамилия матери, уж и не знаю зачем, ну да кто их, немцев, разберёт. В соседней колонке, где гражданство должно быть указано, хоть и не переведено, но и так понятно - русский. Ниже воинское звание, место службы, должность. Здесь - где и когда пленён. Тоже не переведено, но дата «17.05.42» и так понятна. А вот Kertsch я сам перевёл - Керчь.
     - Да… - согласился Евгений Анатольевич. - Печально известная Керченская оборонительная операция. Одна из многих трагедий тяжёлого сорок второго года… Знаешь, как тот год ещё называют? Учебным. А ведь какой большей кровью мы за ту учёбу заплатили! И на Керченском полуострове тоже. Как там про те события у одного из наших писателей? «По всему проливу бескозырки да пилотки…» Не всем тогда на Тамань эвакуироваться удалось. Кстати, следствием этого была оборона Аджимушкайских каменоломен. Однозначно героический эпизод той войны. Но и трагичный - там тоже почти все погибли.
     - А вот здесь, ещё чуть ниже, - после того как закончил отец, продолжил Максим, - в каком состоянии в плен попал указано. Тут и написано, и подчёркнуто: «Verwundet» - раненый.
     Максим сделал паузу, стараясь придать значительности этому обстоятельству. Отец, хоть и понял, но промолчал. Мало кто в плен по собственной воле сдаётся, а уж раненым или здоровым угораздило туда попасть - это уж как доведётся, на то бывают ещё и обстоятельства непреодолимой силы.
     - Здесь, - показывал дальше Максим, - фамилия, имя и адрес его матери записаны… А вот тут рядом - рост, цвет волос, отпечаток указательного пальца правой руки... И фотография, как видишь есть.
     Отец, нагнувшись чуть ближе к монитору, долго вглядывался в снимок. Сын ждал, что он сейчас обязательно выскажется по поводу фотокарточки: выразит своё впечатление и возможно охарактеризует, подобрав подходящие слова. Но тот лишь тяжело вздохнул и тихо произнёс, имея в виду пометку о дате смерти:
     - Умер в сорок втором году… Девятнадцать лет всего было парню.
     - Да-а-а… - протянул Максим и указал на одну из нескольких записей, сделанных слитным почерком на немецком языке. - И здесь вот та же дата стоит… Тут много чего написано…
     - А как переводится? - спросил отец.
     - Не знаю.
     - Ты же немецкий изучал. Что, и со словарём перевести не в силах?
     - Я, если честно, пап, кроме слова Kertsch, ничего тут не переводил, - признался Максим. - Есть профильные форумы в интернете, там показано, как эти карточки правильно читать. Я поискал и нашёл. А надписи эти мне и разобрать-то сложно. Слишком коряво написаны… На другой стороне вообще непонятно ничего. - Открыв следующий файл, показал: - Тут почти пусто, а то, что есть, - на русский не переведено. А вообще здесь много чего должно быть. И особенности характера, и знание языков, и поведение, и прививки, и заболевания. Но эти пункты не заполнены. Даже личный номер здесь не указан, а только на первой стороне бланка. Кстати, совпадает с тем, который на табличке у Леонида… Записи есть только там, где указываются наказания и перемещения из лагеря в лагерь. Но всё на немецком, без перевода. И у меня их перевести не получилось. Хотя, конечно, хотелось бы узнать.
     Евгений Анатольевич помолчал с минуту - думал, легонько барабаня по столу пальцами. И принял решение:
     - Значит, поступим мы так. Ты распечатаешь эту карточку. Только постарайся, чтобы покачественнее вышло. А я в школу отнесу - может, там переведут. Учителя у нас по иностранному языку хоть и молодые, да вроде ничего. Один точно толковый. Вот только у него основной английский, а немецкий - второй. Но, я думаю, справится. А ты тем временем попробуй на том форуме профильном спросить. Может подскажут что, раз уж они в теме.
     Максим, выразив абсолютное согласие с предложенным вариантом действий, сразу же, как только ушёл отец, задал вопрос на форуме. Там, оказалось, даже тема специальная была для этого: люди спрашивали, и им по возможности отвечали, подсказывая как правильно понимать тот или иной документ. А на следующий день, у себя на работе (именно там был хороший цветной принтер) распечатал копию карточки военнопленного, и в перерыв отнёс её отцу в школу. Теперь оставалось лишь дождаться ответов, гадая: откуда первый из них будет.
     Гадать к счастью пришлось не долго, к концу недели появилась информация, причём в один день и из школы, и с форума. И в субботу вечером, когда уже задёрнуло окна густой чернильно-синей завесой сумерек, Максим с отцом, положив перед собой на стол копию карточки со свежими пометками перевода, принялись выяснять оставшиеся вопросы о судьбе погибшего в плену лейтенанта Леонида Ноугорского.
     - Наказание у него за побег. Вернее, за попытку. Неудачную, так как был пойман, - начал с записей на обратной стороне карточки Евгений Анатольевич. - «21 Tage gesch. Arrest» - двадцать одни сутки строгого ареста.
     - На форуме так же перевели, - подтвердил сын и уточнил: - Это, кстати, у него первая попытка была. И ещё, судя по записям ниже, он сначала был в триста шестьдесят четвёртом шталаге, в Николаеве. А потом его в другой лагерь отправили - в триста шестьдесят пятый во Владимире-Волынском. Там вроде как офицерское отделение было - офлаг XIA.
     - Тут всё понятно. Теперь дальше, - перевернул копию карточки Евгений Анатольевич. Подчеркнув слово в надписи на немецком языке, где была указана дата смерти Леонида, произнёс, придавая значение словам: - «Erschossen» переводится как «застрелен»…
     - «Аuf der Flucht erschossen» - расстрелян при побеге! - конкретизировал Максим. - Так на форуме эту формулировку полностью перевели. Получается, был убит при второй попытке к бегству.
     - Да, - вглядевшись в закорючки чужих букв, согласился отец. - Странно только, что при изначальном переводе нашими была сделана запись - «умер».
     - Ну, такое встречается, - объяснил сын. - Мне на форуме сказали, что обычно писали - «расстрелян» или «убит». Но иногда и так записывали.
     - Не смирился парень! - подвёл итог Евгений Анатольевич, высказав этими словами чувство уважения к поступку Леонида. - Непобеждённым из жизни ушёл.
     Время беззвучно застыло минутой молчания, совсем не тягостной, а наоборот - весьма нужной в этот момент… как дань памяти. И тишина совсем не казалась пустой, она сейчас и без слов была наполнена смыслом…
     - Слушай, пап, - произнёс Максим, собираясь представить отцу появившуюся у него идею. - А если что-то типа небольшой экспозиции о Лёньке Ноугорском в школьном музее выставить? Ты же музеем тем заведуешь.
     - У нас вообще-то музей посвящён истории школы… - задумчиво протянул Евгений Анатольевич.
     - Ну и что! Я там стенды с нашими земляками-героями видел. Тоже ведь тема Великой Отечественной… Герои эти - люди, конечно, заслуженные и известные, все о них знают. Но не одни ж они победили, многие безызвестными осталось, вот как Лёнька, например. Что он, памяти не заслужил?! А вспомнить о нём, получается, некому - родни ведь близкой не осталось. Ну, а тем, что есть, - это Максим имел в виду семейство Лидии Петровны, - он без особой надобности. Положат фотографию в альбом - да и забудут. Она им, эта фотка, как я понял, не нужна. Они её в музей с радостью отдали бы. А если нет - копию можно сделать. Ещё можно карточку военнопленного, в цвете распечатанную, приложить, краткую биографию написать. Много места это не займёт. Всё-таки Леонид ведь, как ни крути, тоже к нашему городу отношение имеет.
     - Ладно, ладно. Что ты меня тут за советскую власть агитируешь? - улыбнулся отец и многообещающе добавил: - Хорошо, подумаем… - Ему понравились и горячий порыв сына, и предложенная им идея.
     И хоть Евгений Анатольевич ничего не пообещал Максиму в тот вечер, но сам для себя решил, что непременно воплотит в жизнь его замысел…
     В середине следующего месяца, - следуя своей привычке - не откладывать дела в долгий ящик, - Евгений Анатольевич уже показывал сыну, подготовленную экспозицию. В школьном музее, под большим стеклом одной из демонстрационных витрин среди различных документов и предметов периода Великой Отечественной войны, было отведено место для фотокарточки погибшего лейтенанта и сведений о нём. Кстати, представленная там фотография была оригинальной - считая, что так будет наглядней, Максим убедил Лидию Петровну передать её музей. И ещё, - помимо снимка и распечатанных в цветном виде копий документов, - была приложена, написанная одним из учителей литературы, биография Леонида Ноугорского. Пусть и коротка она, но достойна того, чтобы знали и помнили.
     «Простенько, а всё-таки хорошо получилось, - оценил экспозицию Максим, мысленно подводя итог своего «исследования». - Результат достигнут. Можно, пожалуй, и точку поставить».
     …Но, как оказалось, рано ещё было ставить точку в этой истории. Потому как случилось ей дополниться ещё одним небольшим, но веским фактом.
     В конце зимы пришло сообщение от одного из форумчан с того сайта, куда Максим обращался за помощью в переводе Лёнькиной карточки военнопленного. Дотошливы - в хорошем смысле этого слова - бывают увлечённые своим занятием люди. В том сообщении, адресованному Максиму, указывалось, что, согласно некоторым данным, в день гибели Леонида Ноугорского из того же лагеря (а точнее, при этапировании из него) сбежали ещё два узника. Изучив их персональные карточки, «коллега-исследователь» пришёл к выводу, что побег им удался и, вероятней всего, бежали они вместе с Леонидом.
     «Да, - согласился Максим, рассматривая документы беглецов. - Судя по указанным данным, эти двое бежали вместе с Лёнькой». И у одного, и у другого в карточках стояли записи «auf dem Transport … entwichen», которые были переведены как «сбежал при транспортировке». Но главное, датировались эти записи, тем же числом, что и смерть Леонида - 29.09.42, и лагерь военнопленных, откуда их везли, был тот же.
     Выразив форумчанину в ответном сообщении свою огромную благодарность, Максим, взволнованный новой информацией, сразу прикинул в уме: «Хорошо бы теперь установить, что дальше с этими людьми стало. Вдруг ещё что-нибудь о Лёньке разузнать удастся?»
     Для этого понадобилось вновь обратиться к уже знакомым интернет-ресурсам. Там Максим выяснил, что, сбежав из плена, те двое добрались до одного из партизанских отрядов, действующих на территории Белоруссии… сражались в тылу врага… а после соединения с, наступающей на запад, Красной армией продолжили войну в её составе. Дальше сложилось так, что один из них погиб в начале сорок пятого года при форсировании реки Висла, а второй с боями дошёл до берегов знаменитой Эльбы - «до соприкосновения с союзными нам англо-американскими войсками», как гласила фраза в его наградном листе на орден Красной Звезды.
     Точен, но вместе с тем лаконичен и сух язык официальных документов. И, надо думать, не удалось бы Максиму найти ещё какую-либо дополнительную информацию о судьбе Леонида, если б он случайно не наткнулся на некую статью о ветеране, размещённую его внучкой на своей странице в одной из популярных соцсетей. Все указанные там данные свидетельствовали, что этот фронтовик и есть тот самый доживший до Победы солдат, который бежал из плена в одной группе с Лёнькой. Вряд ли, конечно, было что-нибудь известно о лейтенанте Ноугорском внучке фронтовика (сам он уже к тому времени давно умер), но Максим на всякий случай решил написать ей.
     И оказалось, совсем не напрасно! Хоть по интересующему Максима вопросу женщина ничего существенного подсказать не могла, но у неё в семье сохранилась видеозапись с воспоминаниями деда о войне. Запись эту делало их местное телевидение для передачи, посвящённой 50-летию Победы. Сама телепередача, была довольно продолжительная, но состояла из многих интервью, взятых у ветеранов со всего региона. Поэтому каждому из них отводилось всего лишь по минут - только-только и хватало, чтоб немного рассказать о себе. Но таким был уже смонтированный вариант передачи, а в семье того фронтовика имелась ещё и полная, не урезанная версия беседы с ним. Оцифрованную копию этого видео Максим получил на свою электронную почту после недолгой переписки.
     Не совсем складно (смущает объектив видеокамеры), путаясь в некоторых деталях (сколько уж лет прошло), то и дело поправляя отяжелённый множеством наград пиджак (непривычно в нём), говорил дед. То неожиданно переключаясь с одного эпизода на другой, то вдруг возвращаясь к уже сказанному, вспоминал он о своём боевом прошлом. В основном рассказывал о партизанском отряде и фронте… и лишь совсем немного - о плене. Но как раз в этой части рассказа, оправдывая ожидания Максима, ветеран упоминал «лейтенанта Лёньку», вместе с которым он и ещё один товарищ бежали во время этапа из лагеря. Именно Леонид, по словам деда, был инициатором того побега, он же в критический момент и спас их, уведя за собой идущих им вслед преследователей. «Спас ценой своей жизни» - таковы были слова ветерана.
     Пусть и не изобиловала подробностями эта часть повествования, но было заметно, как увлажнились глаза старого солдата, и как дрогнул его голос от избытка нахлынувших воспоминаний и чувств.
     И Максим вдруг отчётливо, будто воочию увидел, представил то, что когда-то пришлось пережить лейтенанту Ноугорскому: и гнетущий ужас немецкого лагеря, опутанного стальной сетью колючей проволоки… и холодный мрак карцера, куда тот был отправлен за первую попытку к бегству… и ещё один побег из наглухо запертого вагона, везущего узников в Германию… и бешеный стук сердца во время изнурительно долгого бега… и захлёбывающийся злостью собачий лай погони, лишающий всякой надежды… и отчаянное самопожертвование, на которое Лёнька пошёл ради спасения своих товарищей… и дробь автоматной очереди, закончившей его жизнь…
     Подвиг, совершённый Леонидом перед смертью, безусловно, заслуживал упоминания в его биографии, и Максим, само собой разумеется, позаботился об этом. А, что касается экспозиции, посвящённой памяти лейтенанта Ноугорского, так её и сейчас можно увидеть в школьном музее того, - пусть и небольшого, но не менее других славного своими героями, - городка.