Чужая игра Глава 14

Натан давил на газ, не задумываясь, куда он едет и зачем. Единственная мысль, застрявшая в его голове, прочь от города, как можно дальше от него, чтобы его глаза больше его никогда не видели. Город остался позади, он вновь оказался среди гор, камней и песков, и лишь далекие силуэты еще не совсем исчезнувших из поля зрения городских построек давали ориентир на случай возвращения. Но, Жабин не смотрел назад, его взор был направлен вперед, в бескрайние просторы пустыни.
«Медведь пропал, логово его конечно нашли, но самого-то и след простыл, - думал он, вглядываясь в даль. – Андрюша наивная душа, верит, что тот жив. Здесь никто не может наперед знать, что произойдет с ним через минуту. А уж строить планы… Дьявольская планета!  Она водит нас за нос, увлекая в ловко расставленные силки. Стоит расслабиться, как незаметно для самого себя окажешься на краю гибели. Димон мертв, здесь нечего даже думать. Интересно, чем заманила его планета? Предположение Андрюши на первый взгляд многое объясняет, но что-то не верится в это. Не таков Медведь, чтобы с ходу клюнуть на столь откровенную подставу. Конечно, совсем скидывать со счетов то роковое убийство не стоит, крепко должен сидеть в его башке тот день, тем не менее, надо понимать, что человек в здравом уме и твердой памяти не совершит откровенной глупости. А значит, он не должен, словно лишенный собственной воли, идти по зову неведомой сирены.  И что в сухом остатке? Нет, нет, к черту Медведя, к черту зануду Никонова, из-за него я здесь застрял, и даже представления не имею в какой стороне база…»
Поднимая позади себя клубы пыли, вездеход неуверенно рыскал из стороны в сторону, управляемый нетвердой рукой. Двигатели натужно ревели, и машина то судорожно рвалась вперед, то неожиданно тормозила так, что от тормозных колодок валил дым. Жабин со всей отчетливостью понимал, что заблудился, что шансы спастись стремительно двигались к нулевой отметке. Рация не работала, они обнаружили это еще во время первой вылазки, стоило лишь оставить звездолет за линией горизонта. Последняя надежда оставалась на навигатор, который до сих пор не подводил. Но сейчас, он, словно впал в старческий маразм. Не успев, загрузится и вывести на экран карту, он тут же противно пищал и вновь перезагружался. Ни проклятия Натана, ни удары кулаками по ни в чем не повинной технике не приводило к желаемому результату. Навигатор сдох, рация валялась без признаков жизни, а вокруг лишь песок, солнце и ветер – и без того неустойчивая психика Натана Валерьевича была близка к неуправляемому нерв-ному срыву. Он, уже не отдавая себе отчета в поступках, с яростью давил на педали и крутил руль, лишь бы что-то давить и крутить, а чем это может помочь, его не волновало. Главное – выплеснуть излишнею энергию, а там будь, что будет.
Резкое ускорение и торможение порядком надоело ему. Нажав со всей дури на тормоз так, что, если бы не ремни безопасности, точно бы вылетел через лобовое стекло, он выключил двигатель и откинулся на спинку кресла. У везде-хода была прекрасная звукоизоляция, а потому на Жабина буквально рухнула тишина. Защищенный от внешних воздействий корпусом машины, он, прикрыв глаза, пытался успокоиться и взять себя в руки.
Его сумасшедшей езды никто не видел. Он терпеть не мог, если посторонний увидит его слабость. На людях он должен быть сама любезность, носитель высоких идеалов этикета, образчик светских манер и сама доброжелательность. Но горе тому человеку, который увидит его недостатки, посмеет сделать замечание, а после случайно оказаться с ним наедине. На своей шкуре тот прочувствует, что такое смертельная ненависть даже из-за пустякового, на первый взгляд повода.
Терпение, снисходительность, доброта и сопереживание ближнему, всего этого был лишен Натан, быть может, с тех самых юношеских лет, когда впервые столкнулся с подлостью и предательством взрослого общества людей. Наивный детский мир в таких случаях рушится бесповоротно и навсегда. И под обломками рухнувших надежд иногда полностью погребается добродетель, оставляя на плаву лишь самые низменные и отвратительные черты человека. Зато чувство пренебрежения и зависть к ближнему, нетерпимость чужого мнения, если оно хоть чуточку расходится с его точкой зрения, этим с избытком, через край, переполнена была вся его жизнь. Он ненавидел всех подряд, чувство какой-то брезгливой жалости и нескрываемого презрения, относилось лишь к тем, кто волею судьбы зависел от него, вынуждено подхалимничал перед ним, в душе проклиная и понося последними словами человека, перед которым должен под-чинятся.
-Зачем я согласился на повторную экспедицию? – в который раз задавал он сам себе вопрос. – Он, как наивный дурачок подумал, что и в этот раз выйдет легкая прогулка. Конечно, лучше уж погонять по пустыне, чем мариноваться в ограниченном пространстве звездолета. И при этом еще обязан выполнять требование искусственного интеллекта, как будто бы не хватало ему командиров по жизни! Все так, но и в поисковой группе его мнение стояло на последнем месте. Во всяком случае, так он думал. Из огня да в полымя, вот как это называется. Неизвестно, что лучше. Но, сожалеть-то поздно, в настоящее время надо выкручиваться из создавшийся ситуации.
В глубине души он жалел себя, этакий затюканный несправедливостью бедолага, оказавшейся один среди недружественных песков и палящего солнца. Натан проклинал судьбу, чувствовал себя преданным и обездоленным. При этом он даже не вспоминал о Никонове. Его совершенно не волновала судьба человека, оказавшегося по его вине без воды и еды среди странного города, без шансов добраться до дома, без надежды выбраться живым из этой передряги. Все, на что хватало Жабина, это поплакаться самому себе в жилетку, какой он несчастный и обездоленный, и все его проблемы исходят от окружающих, а он, словно святой, высоко несет свой нелегкий крест, иногда позволяя себе дать небольшую, совсем крохотную слабину, чтобы, получив передышку, с новыми силами продолжать борьбу с обстоятельствами.
В том, что он заблудился на бескрайних просторах неведомой планеты, он винил кого угодно, только не себя. Заговор мирового масштаба видел он в каждом песчаном холмике, в каждом порыве ветра, остервенело швыряющим по окнам песком. Натан уже не отдавал себе отчета в поступках и действиях. Он полностью растворился в непримиримой ненависти ко всему окружающему неодушевленному миру. Он барахтался среди волн безумия, выискивая причин-но-следственные связи своего положения и выкрутасов природы. В его сознании пока еще появлялись проблески благоразумия в мыслях, но тем больше он думал о причине своих неудач, тем больше мрачная тень сумасшествия накрывала его целиком.
Он уже не сидел спокойно, откинувшись на спинку кресла, а бешено крутил головой и всем телом одновременно из стороны в сторону, и лишь ремни без-опасности поскрипывали и не давали ему покинуть водительское место. К его счастью, он не догадался освободиться от страховочных ремней, таким образом уберег себя от повреждений. Неизвестно, чем могло все это закончится, если бы он при очередном приступе получил свободу.
На его счастье, безумие отпустило его. Он начал успокаиваться, бешенные рывки постепенно затихли и на лбу у нег выступила испарина. Руки тряслись, как у алкоголика с бодуна, и Жабин, чтобы унять предательскую дрожь, вцепился в подлокотники кресла. Так прошло несколько минут. За это время пальцы, лихорадочно вцепившиеся в пластик, посинели от напряжения, а лицо перекосилось от гримасы боли – губы плотно сжаты, кончик носа побелел от натуги, а глаза неистово сверкают, словно пытаясь прожечь насквозь. Холодный, липкий пот тек по лбу, щекам, щипал глаза, выступил на груди и спине. Ледяной ветерок кондиционера не охлаждал его, Натан даже не замечал, что тот врублен на всю мощность. Жар изнутри испепелял его, не позволяя объективно оценивать реальные условия. Но по мере того, как он приходил в себя, дыхание возвращалось в норму и воздух уже не врывался в его легкие со свистом. Лихорадочное состояние отпускало, пускай и не так быстро, как хотелось бы, тем не менее, с каждым мгновением он шел обратно, к реальности, к здравому и спокойному и взвешен-ному размышлению о ситуации, в которую попал.
Несмотря на то, что психовать он перестал, глубокая ненависть к Никонову, да и ко всем пассажирам звездолета не уменьшилась в его душе ни на йоту. Но, как бы ненавидел он всех, сейчас Натан пытался не искать их вины в своих бедах, а пробовал здраво рассуждать, что делать дальше и как выбраться из создавшийся ситуации.
Поначалу у него это плохо получалось. Вместо того, чтобы спокойно обмозговать положение, в котором очутился, Жабин вылез из вездехода, и обрушил на не в чем не повинную машину отборнейшую ругань и жалкие удары кулаками по броне, которые не причинили ей никакого вреда. Натан окончательно пришел в себя лишь тогда, когда увидел на руках кровь и почувствовал боль в костяшках пальцев. Это была последняя вспышка ярости, эмоционально слабая и короткая по продолжительности.
Натан словно очнулся от летаргического сна. Теперь стал он деловым и решительным.
Легкие перистые облака на горизонте, как мазки неизвестного художника за-пылали пурпуром уходящего дня. Стремительно сгущались сумерки, краешек солнца еще виднелся, готовый вот-вот окончательно скрыться с глаз долой, уступая место тьме и ночной прохладе. Ветер усилился, мощные порывы с яро-стью нападали на человека и его вездеход, и с каждой секундой атаки возрастали. Стало трудно дышать, пыль и мелкий песок нещадно стегал по лицу, по глазам, пытаясь проникнуть сквозь плотно сжатые губы в рот, лезли в нос, сколько ни отворачивайся и не прикрывай рукой лицо.
Надвигалась песчаная буря. Проклиная все на свете, Жабин, сопротивляясь мощным порывам ветра, с трудом открыл дверцу вездехода и буквально ввалился на сидение, едва не прищемив руку дверью, которая внезапно закрылась под напором остервенелого ветра. И вовремя. Крупные песчинки и мелкие камушки забарабанили по стеклу. Под напором сил природы вездеход жалобно поскрипывал и покачивался на рессорах.
Натан пытался увидеть приближающеюся бурю, но тщетно. Сквозь серую мглу наступающей ночи и кружащий в вихре песок не давал ничего разглядеть. Но его настойчивость вскоре была вознаграждена. В последнем отблеске солнца он наконец-то увидел необъятную, непроницаемо черную на фоне окружающей серости, словно сотканную из ваты живую стену из песка и пыли, поднятым ветром на высоту нескольких километров. И эта стена, пульсируя и клубясь, стремительно надвигалась прямо на него, готовая в любой момент поглотить его в своей ненасытной утробе.
Жабин вжался в кресло, как будто это могло его спасти. Солнце окончательно скрылось и тьма, непроницаемая тьма окружила его. Лишь ветер зло завывал, безостановочно стуча камнями и песком по машине, которая иногда вздрагивала от удара крупного камня, но здесь, внутри, звуки, завязнув в шумоизоляции корпуса вездехода и потеряв былую силу и удаль, почти не проникали, если не считать барабанного грохота камней по стеклам, от которых, чудилось Натану, они не выдержат и разлетятся вдребезги. Но, на его счастье, стекло было более прочным, нежели казалось со стороны.
В кромешной тьме Жабин не мог видеть, как стена песчаной бури накроет машину, но он прекрасно почувствовал, когда это произошло. Удары прекратились, вместо них появился неприятный скребущий звук, как будто крупным наждаком орудуют с большой скоростью по всем стеклам разом и машина, многотонная махина, словно пушинка слегка приподнимается в воздухе, совсем чуть-чуть, разворачивается и также плавно, не торопясь опускается на место. Прошло всего несколько томительных минут, показавшихся Натану вечностью, пока силы природы не пошли на убыль. Мощь бури внезапно иссякла, пронеслась прочь, дальше, не в состоянии более заигрывать с тяжелыми предметами. Остались лишь сильные порывы ветра, в бессильной ярости засыпая вездеход песком с подветренной стороны.
Буря окончательно унеслась прочь. Ветер почти стих, его слабые порывы лишь иногда бросали горсти песка, и тот, шурша, скатывался вниз по неровностям корпуса машины. Ничего этого Натан уже не слышал. Буря, длившиеся меньше часа, паника и отчаяние до этого, полностью лишили его сил. Он сидел, откинувшись на спинку, бессмысленно тараща глаза. Он устал, устал до той степени, когда, как ни пытайся, сон не идет, не смотря на все попытки погрузиться в царство морфея.
Натан потерял счет времени. Минуты растянулись в часы, а час уравнялся с минутой. Непроницаемый мрак вокруг, непривычная, убаюкивающая тишина, давила на психику, заставляя мысли принять тревожный оборот. Он смотрел в черноту ночи и видел какие-то зыбкие, нереальные тени, колышущуюся то справа, то слева, то прямо перед собой. И шёпот. Едва слышный, идущий неизвестно откуда и проникающий прямо в мозг, минуя уши. Шёпот этот больше был похож на бессмысленное бормотание, и чем больше вслушивался Натан, тем больше веяло от него холодным могильным завыванием. Словно, кто-то, невидимый и не осязаемый, звал Жабина к себе, в мир безмолвия и вечности, приглашая раз и навсегда избавиться от бренного мира и пойти с ним, туда, где есть вечный покой и безмятежность.
Жабин несколько раз энергично потряс головой, прогоняя наваждение. Но, стоило ему замереть на миг, как ведения возвращались. Так продолжалось долго, очень долго, он уже отчаялся дождаться окончания бесконечной тревожной ночи, как еще серые, предрассветные сумерки возвестили о приходе нового дня. И сразу бежали ночные кошмары, а в душе, несмотря на смертельную усталость и пережитое, вновь, с удвоенной силой вернулась надежда и радость от наступления прохладного утра. Вместе со всеми треволнениями ушло и отчаяние. Натан со всей отчетливостью понял, что не мешало бы и вздремнуть потому как вместе с умиротворением вернулась усталость от предыдущих беспокойных суток. Слад-ко зевнув, он прикрыл глаза и мгновенно уснул сном праведника, спокойным, без сновидений, укрепляющим душу и тело сном.
Спал он недолго, всего несколько часов, но этого хватило ему с избытком. Когда он открыл глаза, солнце вовсю сияло, испепеляя своими лучами все во-круг. Сладко потянувшись, Натан попытался открыть дверь. Это ему удалось, но с трудом. Выпрыгнув из вездехода, он осмотрелся.
Пустыня преобразилась. Куда ни кинь взгляд, везде пустыня изрезана ново сотворенными невысокими барханами и более крупными собратьями, дюнами, тянущиеся до самых гор. Природа была чиста и девственна, ни что не напоминало о вчерашнем дне, даже вездеход, занесённый песком, с одной стороны, до самой крыши, был похож на ничем не примечательный бархан. Натан, утопая в предательски податливом песке ходил вокруг машины, мучительно раздумывая, как освободить вездеход из песчаного плена. Выбраться из этого положения своим ходом было невозможно, об этом не стоило даже думать.
Злоба вновь охватила его. В бессильной ярости он присел на корточки и руками стал разгребать песок с наветренной стороны машины. Работал он быстро и яростно, но спустя пол часа силы иссякли, и он выпрямился, чтобы передохнуть. Результат оставлял желать лучшего: там, где Жабин отгребал песок, ветер нанес новый, да в придачу рядом вырос рукотворный холм. И без того на грани ново-го срыва, Натан еле сдерживал себя, чтобы не отдаться безраздельно безумию, которое настойчиво просилось на выход, взамен предлагая разом выплеснуть накопившеюся энергию, почувствовать себя на мгновение человеком без каких-либо страхов и треволнений. Из последних сил он сдерживал себя, умом пони-мая, что расслабься он хоть на секунду, шансы на спасение сведутся к нулю. Здесь надо сжав зубы работать, искать пути выхода и не в коем случае не поддаваться панике. В десятках километров, если не в сотнях, в округе нет ни единой души, найти помощь не представляется возможным, а потому надо надеется лишь на себя. Тем паче, вездеход в исправном состоянии, на нем есть запас еды и воды, а значит есть время на спокойное обдумывание ситуации и поиск выхода. Главное, вновь не запаниковать.
Убеждая себя таким образом, Жабин не заметил, как успокоился. Будущее больше не казалось ему, по крайней мере сейчас, черным и мрачным, и лучик света вновь заиграл в его душе веселыми красками. Он быстро очистил песок с подветренной стороны, где его было меньше всего, и он лишь мешал свободно открываться водительской двери. Выполнить это было слишком просто, но, к сожалению, не приближало ни на йоту к высвобождению вездехода из песчаного плена. «Лиха беда начало, - успокаивал Натан самого себя, - Первая задача решена, пускай она и самая легкая.»
Плотно позавтракав, Жабин откинулся на спинку кресла. Приятная нега охватила все его существо. Он закрыл глаза, предаваясь приятным мыслям. Сейчас он не чувствовал какого-либо дискомфорта, страхи улетучились и будущее представлялось в розовом цвете. Так, в состоянии эйфории провел он всего несколько минут, показавшихся ему слишком короткими, как ужас создавшегося положения настойчиво напомнил о себе, заставив встрепенуться его и вернуться к реальности. 
Натан откинул заднее сидение. Под ним находился инструментальный ящик. Он еще не знал, что хочет найти, но лишь там можно было отыскать что-то полезное для освобождения машины. Сверху оказались всевозможные ключи всех размеров и назначений. Натан вытаскивал неподъемные свертки и бросал на переднее сидение. Дальше шли упаковки полегче, но все также бесполезные для необходимой операции. Здесь были инструменты всех размеров и конфигураций, приспособы для снятия отдельных узлов, запчасти, несколько домкратов, огромный пластиковый ящик с всевозможными отвертками и захватами для мелких слесарных работ, в необъятном инструментальном ящике оказался даже миниатюрный сварочный аппарат, и две шлифовальные машинки. Короче говоря, здесь было все, чтобы разобрать вездеход и собрать его заново, но не было решительно ничего, чтобы откопать увозящею в песке машину. Жабин с ненавистью смотрел на зияющей пустотой инструментальный отсек, как будто он был виноват в том, что не оказалось нужного предмета. Он вновь плюхнулся на водительское место с безразличием разглядывая на учиненный им бардак: перед-нее пассажирское сидение завалено крупногабаритным инструментом, инструмент помельче валялся тут же на полу, был рассыпан под его ногами, мешая удобно поставить ноги, не говоря уже про педали, которые были надежно похоронены под слоем художественно разбросанных приспособ для ремонта. На заднем сидении творилась такая же катавасия: пространство между спинками передних сидений и инструментального ящика, сейчас зияющего непривычной пустотой, было заполнено хаотично разбросанным всяческими железяками.
Разгром, который он учинил, его совершенно не интересовал. Натан сидел, бессмысленно глядя перед собой, на лобовое стекло, которое снаружи было целиком погребено под слоем песка, и мучительно думал, что делать дальше. Внезапная мысль пришла ему в голову. Стоило попробовать раскачать вездеход взад-вперед, может мощь двигателей сдвинет гору и ему останется лишь слегка разгрести песок руками и никакой инструмент не понадобиться. А для этого требовалось для начала убрать все железо из-под ног обратно в ящик, чтобы освободить органы управления. Последнее он вспомнил со злостью, но сдержался, не стал бессмысленно махать кулаками и ругаться, лишь тяжкий вздох вы-рвался из его груди.
Кое как расчистив пол под ногами, он запустил двигатель и попытался пред-принять в реальности задуманное. Поначалу ему показалось, что машина не шевельнулась. Колеса бешено крутились, но вездеход даже не вздрогнул. После нескольких попыток, он уже было отчаялся, как ощутимый толчок подсказал Натану, что в этом что-то есть, и стоит побороться в данном направлении.
К тому времени солнце нещадно полило, зависнув в зените. Несусветная жара не позволяла долго находится вне прохладной кабины вездехода. Изнывая под палящими лучами, Жабин руками отгребал горячий, обжигающий кожу песок, стараясь закидывать его как можно дальше от себя. Пот заливал глаза, беспощадное солнце жгло открытые участки тела, во рту пересохло и перед его взором маячил лишь ненавистный песок, который под порывами ветра пытался осесть там, где его только что убрали. Натан чувствовал себя Сизифом, с тем различием, что он боролся с миллионами микроскопических частиц, а древне-греческий царь Коринфа катил в гору один, но огромный камень. Уже почти теряя сознание, Натан вполз в кабину вездехода, подставив лицо под живительное дуновение вентилятора кондиционера.
Не смотря на скромные результаты труда, горб песка перед машиной уменьшился вдвое. Машина была откопана чуть ниже лобового стекла. Жабин решил попытать счастья еще раз. Запустив двигатель, он утопил в пол педаль газа. Вездеход вздрогнул всем корпусом и неожиданно для водителя, буквально скаканул вперед и вверх. Машина, резко задрав нос, едва не перевернувшись, взлетела на насыпь, по инерции проскользнула брюхом по вершине песчаного холма, при этом колеса бешено крутились в воздухе. В следующий момент центр тяжести, за счет посыпавшегося тяжелого инструмента, который чуть не прибил водителя, переместился вперед, вездеход упал на передние колеса, задрав задние еще выше. Как только колеса получили сцепление с поверхностью, машина рывком понеслась прочь, словно боясь вновь застрять в предательском песке.
Вездеход был свободен. Когда опасность осталась позади, Жабин остановил машину и вышел, чтобы снаружи оценить повреждения. С виду никаких проблем не было, если не считать снесённых напрочь солнечных панелей. От них остались лишь крепежные уголки, да обрывки проводов. Как будто больше ничего. Повеселев, Натан кое как сложил разбросанный инструмент обратно в ящик, чтобы он больше ему не мешал.
Солнце клонилось к закату. Еще далеко было до вечерней прохлады, по-прежнему жара не позволяла подолгу находится на открытом воздухе, но Жабин предпочитал жариться под испепеляющими лучами, нежели сидеть в кабине. Транспорт был освобожден, но еще требовалось разобраться, где находишься, и определиться в какую сторону двигаться дальше. Навигатор отказал окончательно, теперь он не перезагружался, а банально не видел спутники. С одной стороны это было плохо, а с другой, оставалась надежда, что навигатор, когда ни будь все же обнаружит искомое, и можно спокойно возвращаться на базу. Натан был более чем уверен в смерти Нагорного, да и судьба Андрея Никонова не вызывала сомнений. Невозможно выжить в одиночку в чужом городе, тем паче построенным по воспоминаниям далекой юности. Планета, с одной стороны пытается угодить людям, а с другой, готова без суда и следствия уничтожить любого, кто попытается приблизиться к ее тайне. А потому надо сваливать с нее как можно быстрее, но для этого, к сожалению, надо сначала найти дорогу домой. И единственный способ, залезть как можно выше, благо гор здесь хватает. И начать можно прямо вот с этой, у подножья которой он остановился. Не стоит терять время, запасы воды не вечные, а аккумуляторы со временем разрядятся, ведь больше нет возможности их подзарядить. На сколько реально хватит запасов, Жабин даже представить себе не мог. Тем быстрее он найдет дорогу домой, тем лучше. Дорога каждая минута, и спасение в его руках. А потому надо действовать, не обращая внимания на испепеляющее солнце, вопреки здравому смыслу, который подсказывает, что пекло лучше пережить в прохладном вездеходе, нежели помирать на улице.
Не смотря на жар, Натан упорно лез наверх, цепляясь за раскалённые камни, цепляясь за любые неровности ландшафта. Растений здесь не было, под смертоносными лучами солнца никакие растения не могли выжить, а может быть просто на этой планете не существовало данного вида, и это был мир песка, камней и глины. И ничего больше, никакая жизнь не могла существовать, во всяком случае на поверхности, а та, что вмешивается в их жизнь, может вполне спокойно наличествовать и под поверхностью. Быть может, благодаря этому мы и не видим инопланетян. Им там хорошо и комфортно, и оттуда они наблюдают за нами, ничем не выдавая свое истинное положение. Да, да, скорее всего так и есть. Это мы, дураки, пытаемся найти их в городе. Как они могут там оказаться, если населенный пункт возведен по нашим воспоминаниям? Видимо, инопланетяне сидят у себя в прохладе и посмеиваются себе в ус, если они вообще имеют усы, поглядывая на мониторах, как мы здесь бьемся в дебрях собственной памяти.
Так размышлял Натан, упорно поднимаясь все выше и выше. Вскоре блестевший в лучах светила серебристый корпус вездехода стал выглядеть, словно игрушечный. Жабин лежал на горячих камнях, не в силах двигаться дальше, от духоты и жара он перестал понимать, что делать дальше, что он вообще хочет увидеть с высоты птичьего полета. Ему срочно требовалось найти тенек, и дать телу заслуженный отдых. К его сожалению, он поднимался в гору по солнечной стороне и надежды куда-либо спрятаться не было никакой. Слишком поздно понял он свою ошибку. Пустота в душе завладела им. Ему было уже все равно, что с ним будет дальше, сдохнет он сейчас или чуть погодя. Он лежал лицом вниз, лишь бы солнце не слепило в глаза, прижимаясь щекой и носом к раскалён-ному камню. Пот щипал шею и спину, затылок горел огнем, боль пульсировала в висках, но Натан уже не так остро воспринимал происходящее. Передохнув, он вновь остервенело полез дальше и вскоре оказался на пологой площадке вершины. Собрав все силы в кулак, он с трудом встал, сначала на карачки, а затем рывком приняв вертикальное положение, и повернувшись спиной к солнцу, смотрел на расстилающий перед ним безжизненный пейзаж.
Куда ни кинь взгляд, везде огромные дюны, длиной, наверное, с несколько километров, и они, отсюда, с вершины, казались маленькими песчаными холмиками. А дальше сереет полоса невысоких гор. Кажется, что до них рукой подать, но это обман, как обманчиво все вокруг. Натан сколько бы ни всматривался, ничего интересного, выпадающего из общей картины не видел.
Он стоял, покачиваясь от усталости. Голова разламывалась от дикой боли, перед глазами плыло, но он, собрав остатки сил в кулак, пытался засечь какой-либо ориентир, что-то, что безусловно указало бы на верное направление, под-сказало правильное решение.  Солнце продолжало сиять во всю мощь, жара доводила до исступления, но Жабин продолжал изучать окрестности. Он настолько был поглощен этим, что не замечал время, не заметил, как подкрался вечер. Не заметил, как первые кровавые отблески заходящего солнца упали на землю.
Смеркалось. Ветер принес долгожданную прохладу, жара, хоть и не торопясь, уходила в небытие, чтобы с рассветом вернуть свою власть. Ничего этого не замечал Натан. Восхождение на гору не принесло ему надежды выбраться из создавшийся ситуации. Ко всему прочему, не смотря на долгожданную прохладу, легче ему не стало. Голова разболелась еще больше, теперь боль пульсировала не только в висках, она перекинулась на затылок, раскаленным гвоздем бура-вила лоб. Надо было спускаться, чтобы затемно успеть вернуться в вездеход. В последний раз окинув взглядом, Жабин вдруг увидел, как далеко - далеко, между гор, блеснул крохотный огонек. Натан протер глаза и еще раз посмотрел в том направлении. Не почудилось. В лучах заходящего солнца блестела неестественным светом непонятная точка, как будто свет отразился от металлической полированной поверхности.
Это было уже что-то. Прикинув направление, Жабин, уже не обращая внимание на боль и непомерную усталость стал быстро спускаться. Прежде чем последний луч солнца скрылся за горизонтом, и пустыня погрузилась во мрак, Натан был в машине.
Экономить аккумуляторы не имело смысла. Если эта точка звездолет, то в течении часа он окажется там, а если нет… Об этом он старался не думать, всматриваясь в непроглядную тьму. Фар он не включал, чтобы свет не сгущал окружающий мрак еще больше, не позволяя вообще что-либо разглядеть. Несколько раз он чуть не врезался в гору, скорее интуицией почувствовав, нежели увидев препятствие, и вовремя свернув в последний момент. Проклиная ночную тьму, как будто она была виновата во всех его неудачах, Жабин медленно объехал гору и уже не руководствуясь ни здравым смыслом, ни чувством самосохранения, прибавил газу и на бешеной скорости понесся по дюнам, словно по застывшим волнам, к той гряди скал, где он видел таинственный блеск.
На его счастье, на его пути не оказалось серьёзных препятствий в виде больших валунов, иначе бы он окончательно угробил машину, а заодно и себя. Он вдавил в пол педаль акселератора, мотор натужно ревел, стрелка тахометра застыла возле красного деления, но Натану казалось, что машина еле-еле ползет, словно издеваясь над ним, что конца пути никогда не наступит. Дикое, сума-сшедшее желание выйти из машины и подталкивать ее, чтобы она бежала быстрее мелькало у Жабина в голове. Умом он понимал, что это идиотизм, что на самом деле он несется по пустыне с устрашающей скоростью, и думать надо как не врезаться в горную цепь, абсолютно невидимую среди тьмы. Натан не имел какого-либо представления, сколько он проехал, и далеко ли еще до гор.
Пора было сбрасывать скорость. В любой момент могло произойти непоправимое. Он уже было убрал одеревенелую от неподвижности ногу с педали газа, как внезапно смолк мотор, и вездеход, быстро теряя скорость, по инерции проехал по вязкому песку несколько десятков метров и замер. Тишина, гнетущая тишина обрушилась на Натана. Было темно, лишь слабо флюоресцировала приборная панель. Жабин, скорее с удивлением, чем с тревогой посмотрел на нее. Датчик остаточного заряда аккумулятора показывал три процента.
В исступлении он сдавил голову ладонями и глухой стон отчаяния вырвался из его груди. Режущая боль в затылке заставила его освободить хватку. Перед его взором, словно издеваясь, в ночной тьме, тускло блестела подсвеченная невидимым отсюда источником света металлическая полоса. Она словно висела в воздухе, меж гор и что это такое Натану было не понять, как бы он ни напрягал мозг.
Немного успокоившись, Жабин достал аптечку и извлек из нее болеутоляющие таблетки. Не глядя, он насыпал небольшую кучку в пригоршню и разом отправил в рот, разжевывая и запивая одновременно. Сморщившись от горечи, он проглотил все лекарство и откинулся на спинку кресла. Надо было думать, думать, что делать дальше. Цель, по всей вероятности уже недалеко. Вездеход умер, в этом нет сомнения. Остатки энергии хватит разве что на приготовление еды. Но, как транспортное средство он перестал существовать. Когда взойдет солнце, находится в нем будет опасно. Из помощника машина в одночасье стала врагом.
Боль уменьшилась, но еще была достаточно чувствительна. Плотно позавтракав и прихватив с собой канистру с водой, вооружившись мощным фонари-ком, Натан вылез из вездехода, в последний раз оглядел его и решительно зашагал в сторону манящей металлическим блеском неизвестности. Луч света вырывал конусообразное пятно из тьмы, в какой-то мере даже не помогая, а мешая идти. Да и таинственный предмет пропадал, когда фонарик был поднят. Здраво рассудив, Жабин выключил его, и когда глаза вновь привыкли к темноте, он побрел в сторону блестевшей перед ним, но такой, во всяком случае пока, недосягаемой цели.
Идти было трудно, ноги вязли в песке, но Натан, здраво рассудив, что по холодку лучше пройти большую часть пути, превозмогая себя, упорно двигался вперед. Таблетки оказали свое благотворное действие, боль стремительно отступала, а потому и идти стало легче, не смотря на все трудности. Он прибавил шагу, и тут, как назло, не увидев в темноте камня, зацепился за него ногой на всей скорости и вскрикнув от неожиданности, рухнул плашмя, лицом в песок. 
Падение вышло мягким, он ударился об песок, словно об воду, и лежал так, несколько минут, боясь пошевелиться. Как будто ничего не сломал. Даже на удивление, головная боль прошла окончательно и чувствовал он себя превосходно. Песок был прохладный и приятно холодил лицо.
Приняв сидячие положение, он подставил лицо холодному ночному ветру, и давая членам долгожданный отдых. Он так и сидел, с ненавистью поглядывая на цель своей вылазки, которая, не смотря на все предпринятые попытки все равно оставалась недостижимой и далекой.
Отчаяние вновь пыталось завладеть его душой, но он, встряхнув с себя оцепенение, встал и двинулся дальше. Поначалу каждый шаг давался ему с трудом, но чем дальше, тем бодрее он шел. Небо посерело, вскоре должно было взойти солнце. Надо было поспешить. Глаза, привыкшие к полному мраку, уже различали дорогу перед собой и поэтому Жабин был уверен, что больше не споткнется и не расшибет ногу, а потому шел максимально быстро, на сколько хватало сил.
Первые лучи солнца ослепили Натана. От неожиданности он остановился и зажмурил глаза. Когда он их открыл и зрение привыкло к яркому освещение, до него не сразу дошло, что произошло.
Цель исчезла. Но, вместе с ней исчезли горы и пустыня. Он стоял на проселочной дороге, покрытой гравием. Дорога была старая, гравий почти весь ушел в землю, само полотно зияло ямами и буграми. Там, где путь проходил по низине, стояли грязные лужи. А по обе стороны рос густой лес, и корни ближайших деревьев свисали по кроям дороги.
Жабин заорал. Заорал от страха, от бессилия перед неизвестным противни-ком, от жалости к самому себе, к своей незавидной доли, от отчаяния и ненависти одновременно. И крик этот больше был похож на вой, вой тяжело раненого и загнанного волка, почуявшего собственную погибель.