Идущие впереди... Глава 7. Дети

1900 год, Ростов-на-Дону

Василий обвёл взглядом класс. Сорок пар детских глаз и восемь взрослых — товарищи, сокурсники и преподаватели — смотрели на него.

- Здравствуйте, дети. Меня зовут… Василий Прохорович… - Васятка замялся, уж очень непривычно было ему величать себя по имени-отчеству.

- Здравствуйте, Василий Прохорович! - хором ответили дети.

- Садитесь! - Васятка попытался придать своему голосу строгости. - Не гремите крышками парт. Садиться нужно бесшумно!

Кто-то хихикнул. Не то… Ой, не то…

- Сегодня мы… Сегодня я научу вас…

Чему, ну чему он научит этих детей? Эти глаза… Вот насмешливые — ещё, мол, один экспериментатор нашёлся. Вот равнодушные — давай, учи, для того ты и пришёл сюда. Вот любопытные. И почти все — ждущие. Одни ждут, что опростоволосится новый учитель, посмешит их своей неловкостью. Другие ждут, что сейчас большой и образованный дядька откроет им что-то умное, что до сих пор было скрыто от них. Но дядька молчит, потому что все заученные с вечера слова вдруг выскочили из головы. Сердце Василия обдало морозным холодом — а вдруг я скажу что-то не так? Вдруг ошибусь? Они ведь верят мне! Брякну глупость — и эта глупость навсегда в головах их останется. Поди выкорчуй её потом оттуда!

Василий перевел взгляд на товарищей — смотрят, кивают головами — давай, мол, давай! Им можно — они свой урок уже дали. А тут пробуй… Преподаватель Максим Прокофьевич, старик с аккуратной профессорской бородкой и строгими глазами за сияющими стёклышками пенсне, который руководит практическими занятиями, тоже подбодрить пытается. А что будет, если просто уйти сейчас из класса? Проведёт же кто-нибудь урок, не останутся ребятишки без дела. Только скажут потом, что не выдержал, сбежал донской казак Василий Карпухов. А Карпуховы сроду с поля битвы не бегали!

Вдруг зацепился взгляд Василия за что-то, будто споткнулся. Мальчонка смотрел на него, не отрываясь, и столько доверия было в его серых глазёнках, столько добра, что защемило у Васятки сердце.

- Как тебя зовут?

- Меня-то? - мальчонка оглянулся, будто убедиться хотел, что спрашивают именно его.

- Тебя.

- Егорием кличуть! - мальчик выскочил из-за парты, неловко стукнув откинутой крышкой.

- А ты, Егорий, уже всё хорошо читать умеешь?

- Не-а, не всё. Только то, что здесь, в училище, пройти успели.

- Ну, хорошо. Скажи-ка мне, Егорий, что я сейчас напишу? - Васятка метнулся к доске, схватил в руку мел, взялся скрипеть им по чёрному полю. - Ну-ка, прочти!

- Коооо-зааааа… Коза!

- Молодец! А теперь? - написал Васятка рядом новое слово.

- Бооо-быыы… Бобы! Это легко!

- А сейчас?

- Бэ… - мальчик замялся.

- Бе! Бе! - нетерпеливо загомонили ребятишки.

- А ну, тихо! - полоснул по ним взглядом Василий. Досадно ему стало — не дают определить, помнит ли Егорка трудную букву или нет. Дети притихли.

- Аааа… Я вспомнил! - закричал Егорий. - Это ять! Значит, написано слово «белка»!

- Верно. Белка, - улыбнулся Василий.

Хороший мальчонка, разбирает буквы! Однако хотелось дать ему задание, с которым пришлось бы Егорке попыхтеть. А что, если…

Василий снова метнулся к доске, вывел на ней мелом: «ягода».

- А я эту букву не знаю… - растерянно сказал Егорий.

- А ты догадайся, попробуй! - засмеялся Василий. - Пропусти её, что получится?

- Гооо-даааа… Угода!

- Разве это буква У впереди?

- Нет. Тогда… Ягода!

- Верно. Какая же буква там, в начале слова, стоит?

Заколыхались над головами руками ребят — многие догадались уже.

- Я! - выкрикнул вертлявый черноголовый парнишка, не выдержав. - Это буква «я»!

- Правильно. Только вот кричать не нужно! - строго сказал Василий. - Ведь я ещё не спрашивал тебя. А вот ты… да-да, ты! - Василий указал на его белобрысого соседа по парте. - Скажи, на что похожа буква Я?

- На Фильку, когда он новыми сапогами хвастался! - радостно объявил белобрысый. - Эдак руку в бок, а ногу на пятку — погляньте, какой я богатей!

Он вскочил, подбоченился, картинно отставил ногу. Класс захохотал, засмеялись присутствующие студенты, и даже у строгого Максима Прокофьевича скользнула по губам едва сдерживаемая усмешка. «Эх, не то, не то! — думал Васятка. - Балаган какой-то, а не урок. С ребятишками в игры играю!»

Однако остановиться он уже не мог, в голосе его появился азарт:

- А что Филька своим видом показывал?

- Да не показывал, а кричал! Я! Я! Вот Я какой! - белобрысый победно смотрел на своих товарищей.

- Верно. Так какая это буква? - Васятка ткнул пальцем в доску.

- Я! - хором закричали дети.

- А ну, читай в учебнике слова! - скомандовал Василий.

Зашелестели страницы.

- Ты! - показал Васятка на Егория.

- Яма!

- Ты! - на чернявого.

- Ясли!

И покатилось по классу:

- Мясо…

- Мята…

- Тяпка…

На разбор проведённых студентами уроков пришёл Васятка в унынии. Не сумел, не получилось… Видно, впору ему с ребятами в городки играть, а не преподавать. Долго, мучительно долго тянулось занятие. Максим Прокофьевич на уроках скрупулёзно записывал все ошибки практикантов, а теперь извлекал их на свет Божий, будто приданое старой девы из пыльного сундука.

- Карпухов… - наконец сказал он.

Васятка замер. Начинается…

- Что вам сказать, Василий Прохорович… - старик помолчал. - Вы рождены, чтобы быть учителем.

Василий удивлённо уставился на него, не веря своим ушам.

- Только вы уж, голубчик, больше пальцем в доску не тычьте! Это же варварство какое-то! - всплеснул вдруг руками Максим Прокофьевич, пряча улыбку. - Для этого имеется указка.

Загалдели, зашумели товарищи, кинулись поздравлять вконец растерявшегося Василия.

- Постойте, да ведь это не урок был, а какое-то шапито…

- Какое же шапито? - лукаво усмехнулся Максим Прокофьевич. - Вас смутило, что вы не прочли детям лекцию с кафедры? Так ведь вы не в гимназию преподавать идёте, а в начальную школу, к тому же сельскую. Ребята материал усвоили, новую букву выучили, читали наперебой. А это главное.

- А дисциплину, дисциплину-то как он поставил! - вскричал Сёмка, рубанув ладонью будто шашкой. - Только глянул, и все присмирели!

- Да уж, взгляд у Василия Прохоровича настоящий казачий — до печёнок пробирает!

Возвращались с занятий Сёмка и Васятка поздно вечером, когда солнце уже скрылось за горизонтом и сумерки окутывали уютные улочки города. Шуршали под ногами опавшие листья, свежестью дышал в лицо лёгкий ветерок, и на душе у Василия было покойно и радостно.

- Ты доволен? - спросил Семён.

- Не могу описать свои чувства. Тогда, во время урока… было ощущение, что я лечу куда-то в пропасть. Эти взгляды… Столько в них доверия и готовности идти за тобой… И от тебя только зависит, куда ты заведёшь их. Наверное, проще поднять в атаку отряд казаков. Всё-таки они взрослые разумные люди, и если ты ошибёшься, они исправят ситуацию…

- Да, учительствовать — дело ответственное.

- И потом, когда они писали в тетрадках, я увидел у Егория… на крыльях носа капельки пота от усердия.

- Размяк… - усмехнулся Семён. - Своих-то ребят у тебя нет, вот и в диковинку тебе. Вот что, Вася, мне завтра вечером нужно к знакомому одному наведаться. Я прошу тебя пойти со мной. Заодно посмотришь другой Ростов, ты ведь кроме этих сонных мещанских улиц ничего и не видал.

- А что ж не пойти? - согласился Василий. - С превеликим моим удовольствием.

На самом ли деле была у Семёна необходимость кого-то навещать, или он придумал это на ходу, Василий не задумывался. В его душе, размягчённой и умилённой, была такая благодать, что не заметил он ни горечи в голосе товарища, ни резкой перемены Сёмкиного настроения.

Той части города, куда они пошли следующим вечером, Васятка на самом деле никогда не видел. Здесь не было красивых высоких домов, как на Большом проспекте или Большой садовой улице, не было сверкающих витрин и рельсов конной железной дороги. И добротных купеческих особняков тут было не найти. Рабочая окраина… За глухими заборами виднелись приземистые строения из тёмно-красного кирпича, изрядно закопчённые, мрачные. Каменные амбары, полусгнившие доски ветхих избёнок и грохот… Грохот каких-то механизмов, звон кузнечных молотов, шипение пара сливались в один сплошной гул, с головой накрывающий всякого приблизившегося к этому району.

- Не вовремя мы идём. Сейчас, наверное, конец смены будет, рабочие по домам расходиться начнут, - сказал Василий, внутреннее содрогаясь от мысли, что и здесь обитают люди. Здесь живут, рождаются и умирают, любят и ненавидят. Им, привычным к смраду и копоти заводов, не знакомы вольный ветер степи, пение жаворонков над пашней, здоровый дух свежего зерна.

- Да нет, Вася, как раз самое время, - отозвался Семён. - До конца смены ещё далеко, взрослые рабочие заканчивают уже в темноте.

Где-то прозвучал гудок, раскрылись ворота в глухом каменном заборе, вдоль которого шли студенты.

- Ждать придётся. Пусть пройдут, - сказал Василий, представив себе толпу уставших людей, спешащих по своим домам.

Однако из мрачного чрева двора стали выходить дети. Они скорее напоминали героев ирландских или немецких сказок, чем обычных детей. Зеленоватый цвет лиц, худые ручонки, бессильно опущенные вдоль тела, погасшие взгляды. Ни смеха, ни лепета, лишь время от времени то один то другой хватался за грудь и начинал надрывно кашлять.

- Что это? Кто это? - Василий с ужасом смотрел на гномов.

- Это? - Семён помолчал. - Это рабочие табачной фабрики господина Вересаева. Их тонкие пальчики очень деликатно набивают папиросы.

- Рабочие?! - поразился Василий. - Но ведь в Российской Империи использовать детский труд запрещено законом! До двенадцати лет совсем нельзя, с двенадцати до пятнадцати им гарантирован восьмичасовой рабочий день, а на вредном производстве им и вовсе запрещено работать!

- Хорошо законы знаешь, - хмыкнул Сёмка. - Однако факт перед тобою — это на самом деле рабочие табачной фабрики.

- Какие же они измождённые… Они ведь могут заболеть чахоткой!

- Они и так больны. Даже взрослый человек не может вынести в цеху больше десяти минут, потому что воздух там густо пропитан табачной пылью. А они стоят по десять часов. И заметь — их рабочий день закончился раньше, чем у взрослых. Формально хозяин фабрики закон соблюдает.

- Но ведь…

- Оговорка… В законе есть оговорка, которой все пользуются — детей можно привлекать к работам, «когда по роду производств это окажется необходимым».

- Чудовищно…

Мальчик с болезненно заострившимися чертами лица, надсадно кашлявший без перерыва несколько минут, вдруг опустился на колени, словно ноги его подломились и, дико закричав, извергнул из себя чёрный кусок. Другие дети шли мимо, будто не замечая происходящего, и равнодушие их больно резануло Василия — значит, не в первый раз они такое видят! А мальчонка, тяжело дыша, всё плевал на землю, бессильно опуская голову ниже и ниже.

- Помочь бы! - рванулся к нему Василий.

- Чем? - Сёмка крепко схватил его за локоть.

- Хоть домой его отнесу! - Васятка вырвался, подхватил невесомое тельце на руки. - Ребятишки, где живёт он?

На пороге длинного барака он остановился. Прогнившие половицы были нечисты, пахло кошками и кислой капустой, где-то плакал грудной ребёнок.

- Что, Ваську принёс? - раздался за его спиной голос. - Благодарствуим за труд. Не побрезгай житьём нашим, господин хороший.

Василий обернулся — за его спиной стояла женщина с огромным — вот-вот рожать — животом.

- Вы мать его? Зачем вы его на фабрику отправили? Помрёт ведь он!

- Мать его на смене покудова, а я соседка. Да опусти ты Ваську, дойдёть он до двери своей, никуда не денется. Зачем на фабрику, говоришь? А чем прикажешь кормить дитё, господин хороший? Там хоть еду дають и одёжу, да на руки рупь какой останется. Ништо, помрёт скоро, отмучиится! - баба безнадёжно махнула рукой.

- Он болен, его нужно лечить, ему нужен покой… - лепетал Василий.

- Да ты, никак, с луны свалился, а? Али впервой видишь такое? - женщина удивлённо посмотрела на него.

- Вот… вот, возьмите… - Василий торопливо достал бумажник, вынул из него все деньги, что были при себе. - Передайте это его матери. Пусть покажет сына доктору. Правда, у меня мало денег, но на один приём у врача и немного лекарств хватит.

- Ишь ты, богатый… - баба взяла купюры, насмешливо взглянула на Васятку. - Не боись, отдам. Себе не оставлю.

- Пойдём, Вася, - Семён взял его за локоть. - Пойдём, пожалуй, домой.

Василий оглянулся на лежащего у порога мальчонку.

- Пойдём, о нём теперь позаботятся! - повтор Семён.

- Как же так? - повторял Василий, сидя за столом своей комнаты в уютной квартире Торшиных.

В стёкла ударили капли холодного осеннего дождя, сквозняком распахнуло форточку, взвыл в трубе ветер.

- Это обычная жизнь, - грустно сказал Сёмка, закрывая окно и задёргивая шторы.

- Завтра я куплю для него продуктов, отнесу родителям.

- Только этому мальчику? За то, что он твой тёзка? - голос Семёна вдруг стал жёстким, сухим. - А как же другие? Нет, любезный Василий Прохорович, так нельзя. Ты хочешь облагодетельствовать одного ребёнка, но при этом ты подчеркнёшь бедственное положение всех других детей, которым не повезло выплюнуть свои лёгкие на твоих глазах. Хочешь осчастливить — возьми его себе насовсем, вырви его из той среды, пусть для других он исчезнет навсегда. По крайней мере, для них не будет разницы — ушёл ли он к сумасшедшему учителю или отдал Богу душу.

- Ведь есть же закон… Отчего в России законы не исполняются?

- Закон составлен с оговорками, и в случае чего владельцы заводов и фабрик оправдаются. И не только в России таково положение детей, Василий. Вся просвещённая Европа пользуется детским трудом, свободные и демократичные США тоже им не брезгают, а уж про остальные страны и говорить нечего. А детский труд очень дёшев, Вася. Очень дёшев. Маленькие фабрики и заводики просто вынуждены его использовать, чтобы конкурировать с крупными предприятиями, где всё больше внедряются машины. И родители вынуждены отдавать своих детей на работу, потому что иначе их не прокормить. На фабриках, заводах, на рудниках, в услужении — везде дети.

- Что же делать? Ведь что-то нужно делать… - Василий схватился за голову.

- Может быть, нужно изменить строй в государстве? Форму правления? - осторожно сказал Семён.

Васятка усмехнулся — верно боялся Кирсан, что станут сбивать крестника с пути истинного.

- Нет, Сёма. Ты говоришь, что во всей Европе такая картина. Но ведь во Франции нет монархии! И революцию там уже совершали, и не раз. Значит, не в этом причина. Менять нужно законы, правила, чтоб… - Василий сжал кулак, погрозил кому-то невидимому.

- Так может, во Франции революции были не те? Не такие, которые людям истинную свободу дают? - голос Семёна был вкрадчивым.

- Как не те?

- Там были революции буржуазные, и республика у них буржуазная. А какой же буржуа откажется от прибылей и сверхприбылей! Миром правит капитал, а у него свои законы. А если бы к власти пришли рабочие и крестьяне…

- Что же смыслят рабочие во власти? - хмыкнул Васятка.

- Так нужно научить, чтобы смыслили. Если сверхприбыли предприятий…

- Постой, ничего я не понимаю в этих сверхприбылях! - отмахнулся Василий.

- Попробуй разобраться. Я тебе дам книгу одного немецкого экономиста… Карла Маркса. Называется она «Капитал». Ты многое поймёшь, если одолеешь.

Василий молчал. По стеклу барабанил дождь, ветер тоненько подвывал в трубе.

- Только книга эта… - усмехнулся Семён. - Веришь ли, её перевод издали в России почти тридцать лет назад. А потом спохватились, запретили. Так что твоему будущему тестю-жандарму знать о ней совсем не нужно.

Семён принёс из своей комнаты потрёпанный томик, положил его на стол.

- Ну, а если политэкономия тебе скучной покажется, что ж… неволить тебя никто не станет, - сказал он. - Доброй ночи.

Семён ушёл, а Васятка долго смотрел поверх опрятной ситцевой занавески на сползающие по чёрному стеклу капли дождя, вспоминал любопытно-серьёзный взгляд Егория и невесомое тельце своего маленького тёзки.

Продолжение следует...