Идущие впереди... Глава 10. Не по чину!

Осень - начало зимы 1901 года, станция Филимоново

Снежок падал с неба, ложился на землю, на закопчённые паровозным дымом крыши, на скамейки для ожидания, будто пытался очистить неприглядную черноту станционных построек, сладко похрустывал под сапогами.

- Прогуливаетесь, Василь Прохорыч? - раскланялся худенький старичок, работавший на станции кассиром.

- У ребят урок Закона Божьего, а я решил покуда пройтись, подышать. Погода нынче чудесная.

- Вот и правильно, вот и хорошо! - закивал головой старичок. - Будьте здоровы, господин учитель!

Старичку на самом деле не так давно исполнилось сорок три, однако жил он вдовцом, на руках у него была больная дочь, да и внуки от давно отделившегося и жившего со своей семьёй в соседнем бараке сына скучать не давали, оттого и выглядел он много старше своих лет.

- Петька-то мой… ничего? Не озорничает? - спросил вдруг старик в спину уходящему Василию.

- Отчего же не озорничает? - обернулся тот. - Как все, так и он.

- Ах, мерзавец… - засуетился кассир. - Драть его надо почаще, да времени у отца нет. А я… рука не подымается, знаете ли…

- За что же его драть? - удивился Василий. - Все ребята такие.

- Дерётся? - совсем упавшим голосом спросил старик. - На днях гляжу — с синяками пришёл.

Василий вздохнул, вспомнив драку. Схватились мальцы во дворе, там, где хранится запас дров для печи и в маленькой деревянной сараюшке стоят сторожихины мётлы и лопаты. Катался по стылой земле клубок из мальчишечьих тел — не разберёшь, где чья нога, где чья рука. Пыхтели молча, без криков, только изредка слышалось свирепое шипение: «У бью… Приду шу гада...»

Он тогда совершенно случайно увидел потасовку. Вначале окриком хотел остановить буянов, да где там! И не услышали в пылу битвы. Тогда Василий подскочил, выхватил из кучи одного, отшвырнул в сторону, выхватил другого…

В конце концов остались двое — босоногий деревенский мальчонка Фрол и Прошка, крепкий казачонок с Филимоновского хутора. Растащил драчунов Василий в разные стороны, но едва отпустил их, как Прошка коршуном накинулся на своего соперника.

- За что ты его?! - спросил Василий Прошку, когда вся орава была водворена в класс и усажена за парты.

- Чтобы знал, как с казаками разговаривать нужно! - с высокомерием в голосе ответил мальчишка.

- И как же? - в как будто бы спокойном голосе Василия зазвучали низкие, грозные нотки.

- Чтоб понимал, что он нам не ровня!

- Отчего же не ровня?

- Оттого, что я казак, а он мужик деревенский!

- А позволь спросить, казак Прохор, что же лично ты сделал такого, чтобы быть выше него?

- Я от отца-казака и матери-казачки рождён!

- Ну, отца и мать ты себе не выбирал. Так тебе судьбой назначено. А вот ты, именно ты, что сделал?

Прошка сопел и метал на Фрола свирепые взгляды.

- Вот именно, Прохор. Похвастаться тебе нечем. Вы с ним пока что одинаковые. В конце концов, вы оба русские люди, на русской земле живёте…

- Я казак, а не русский!

- Да разве казаки не русские?! - всплеснул руками Василий. - Казак — это сословие, а не национальность. Этак купцы сейчас скажут, что они отдельный народ, а там и мещане о себе объявят!

- Выходит, мужик купцу ровня? - криво усмехнулся Прошка.

- Нет, не ровня. Потому что заботы у них разные, круг знакомств, количество денег в кубышке. А знаешь ли ты, что многие купцы прежде мужиками были, но сумели наладить свое дело, записаться в гильдию, разбогатеть? Это правда. Но они оба русские, и мужик, и купец! И вы с Фролом тоже! И если вдруг начнётся война, то вы оба встанете на защиту Российской Империи. Только ты на коне с шашкой пикой, а он — Василий указал на Фролку, - в пехоте. И в трудную минуту он придёт тебе на помощь, а ты — ему.

Прошка молча сопел, обдумывая услышанное.

- Кстати, Прохор. Имей в виду, что твои пра-пра-прадеды тоже были мужиками!

- Как это?! - вскинулся мальчишка.

- А вот так… - и Василий рассказал про мужиков, давным-давно бежавших от жестоких хозяев, про вольный Дон с его «выдачи нет», про то, что славные казачьи традиции вылупились, будто цыплёнок из яйца, из мужичьего деревенского опыта.

После той драки и принёс внучок кассира домой синяки.

- Дерётся? - взгляд старика был униженно-жалким, заискивающим.

- Для того и пришли они в школу, чтобы хорошими людьми стать. Настоящими людьми! - сказал Василий и пошёл прочь.

Шёл и думал о том, что по сути Прошка был прав — с самого раннего детства один имеет больше возможностей, чем другой. Что младенец, родившийся в особняке, защищен от жизненных тягот лучше, чем родившийся в рабочем бараке. Но почему? Ведь Бог создал людей одинаковыми — две руки, две ноги, голова… Когда, в какой момент произошло это разделение? Вот Фролка — вечно босой, с покрытыми цыпками ступнями, он с конца октября, когда земля стала твёрдой, будто камень, и обжигающе-холодной, до самого снега ходил в верёвочных лапотках, надетых на обмотки из ветхих тряпок. Лапти эти намокали в дождь, холодили ноги, и Фролка скидывал нехитрую обувку за печкой, садился за парту, стараясь подсунуть пылающие красные ступни себе под заднюху, чтобы согреть. А сын какого-нибудь сановника менял не старые ещё ботиночки только оттого, что на них появилась царапинка. Но ведь для жизни этой, для Бога Фролка успел сделать больше — своим тяжким трудом на отцовском поле, спасённой жизнью бездомного пса, с которым поделился мальчонка своим обедом, покорностью воле Его.

- Василь Прохорыч! - раздалось почти у самого уха.

- Миланья! - встрепенулся Василий. - Какими судьбами?!

- Привезла на станцию зерно. Тут скупщик есть, неплохую цену даёть.

- Да ведь далеко же! Как же ты?! - Васятка, счастливо улыбаясь, смотрел на такое милое и родное Милашкино лицо.

- Самая близкая станция тута, другие ишшо дальше! - сияла Миланья.

- А Михайла? Он с тобою?

- Он дома лежить, спину прихватило, дохтур сказал ревматизьма. Мать ему припарки делаить. А свёкор за хозяйством приглядываить. Вот и приехала одна.

- Остановилась-то где? Господи, как я рад тебя видеть!

- На постоялом дворе. А ты? - Миланья, раскрасневшаяся, свежая, была чудесно хороша. - Как жизня твоя? Как тебе здеся? Видишь, всё равно выпала тебе судьба на станции жить! Не захотел жандармом, так вышло учителем.

- Да, это удивительно. Но мне здесь нравится. Постой, Милаша. Мне на урок сейчас идти пора. Скажи, где ты остановилась, вечером я наведаюсь к тебе. Я… Мне так хочется поговорить с тобой…

Он уходил, оглядываясь на Миланью, и в сердце его соседствовали и радость от неожиданной встречи, и сожаление от скорого расставания. Ах, Милаша, Милаша… Отчего вы встретились уже после того, как стала ты женой другого казака! Но теперь было поздно сожалеть об этом, и выпирающий Нюрин живот закрывал дорогу к Милаше навсегда.

Нюрку Василий жалел, и в то же время злился на неё. Злился на крёстного своего Кирсана — вырастил дочку, которая дальше дома и хозяйства видеть ничего не хочет. Василий пытался развивать ограниченный ум своей жены, и как будто бы давало это свои первые результаты, но временами руки его опускались. Особенно сильным ударом стало для него открытие, что принимает Нюрка от деревенских и хуторских подношения за учёбу ребятишек — у кого пару яичек возьмёт, у кого кринку молока. А вскрылось это неожиданно, примерно через месяц после начала занятий. В тот день он как обычно задержался в школе, проверяя детские тетрадки, а возвращаясь, заметил одного из своих учеников с двумя вёдрами в руках. Тот нёс от уличной колонки воду, и Василий удивился — разве у рабочих бараков нет своего источника? Однако мальчонка уверенно взошёл на крыльцо их с Нюркой избы, уверенно толкнул дверь и вошёл внутрь. Заходя следом за ним в дом, Василий услышал ворчливый голос жены:

- Чего так долго-то шлялся? Ставь на лавку, не мне же чижолое подымать! Натащил грязи-то… Не мог обтряхнуть башмаки, что ли?

Василий вошёл в избу, глянул грозно на мальчишку:

- Ты почему здесь?

- Так я… воду принес. Сегодня моя очередь. Только я запоздал маненько, простите меня, Василь Прохорыч…

- Очередь?! Нюра, о чём он говорит?

- О помощи, которая тебе полагается! - подбоченилась жена.

- Иди, Петя, спасибо тебе! - повернулся Василий к сжавшемуся от страха парнишке. - Больше не нужно приходить. И другим ребятам скажи, что не нужно.

Дождавшись, когда мальчик выйдет из дома, он обернулся к жене:

- Выходит, ты решила завести себе бесплатную прислугу? И даже очередь им установила?

- Да ведь это тебе полагается! - всплеснула руками Нюра. - Ты учитель! Жалованье твоё так мало, что на прислугу его не хватить, а хто же должен тяжёлую работу по дому делать? Неужто мне пластаться? Ты об этом подумал?

К стыду своему, Василий об этом не задумывался вовсе. Домашние дела вершились своим чередом, и было это так рутинно и привычно, что в голове Васяткиной никогда не рождалось мысли — каким образом.

- Если тебе нужна помощь, ты всегда можешь попросить её у меня. Но заставлять ребятишек! Да ещё и без моего ведома! Как мне теперь в глаза им смотреть?

- А как ты будешь смотреть им в глаза, ежели сам с вёдрами бегать станешь? - вытаращила глаза Нюрка. - Ребятишки почитать тебя должны, а какое же почтение, когда ты такой же как они?

- Почтение? Разве бывает настоящее почтение к человеку, который заставляет делать грязную работу и при этом ничего им не платит? Мало того, ещё и ругает за грязные башмаки вместо благодарности!

- Чем же это я платить им буду? И зачем? Ежели все учителя так делают?!

- Нюра… - Василий без сил опустился на стул. - Кто тебе сказал, что все так делают?

- Отец Никифор! - Нюрка победно глянула на мужа.

- Да ведь он поп, это же совсем другое дело. Ты ещё начни продуктами брать за учёбу…

Вот тут-то и выяснилось, что с родителей деревенских да хуторских ребятишек брала Нюрка плату яичками да творожком, да каймаком с колбасами, а дети рабочих рассчитывались с ней делом.

- Зря ты согласилась выйти за меня, Нюра, - устало сказал Васятка. - Разные мы люди. Я лучше голодать буду, но использовать детский труд не стану. И собирать крохи от родителей не по мне.

- До сих пор в горле у тебя ничего застряло, - съязвила Нюрка.

- Вот что я тебе скажу. Узнаю ещё раз, что ты брала плату с родителей — хоть трудом, хоть продовольствием, — отправлю тебя в станицу. Буду присылать тебе деньги на жизнь да на хозяйство. Так и тебе лучше будет, и мне спокойнее.

Сказал он это так бесстрастно и так твёрдо, что поняла Нюрка — угрозу свою он выполнит. И ослушаться уже не осмеливалась. А Василий в ту ночь впервые пошёл работать на станцию на погрузку состава с зерном. По старой памяти, как когда-то с Семёном в Ростове. Потом ходил ещё — когда захворал Федюнька, и нужно было купить лекарство, а у отца его, пьющего забитого мужичка, прибившегося когда-то рабочим на станцию, не было на это денег. Нюрка не спорила, однако ночами рыдала, оплакивая свои мечты о хорошей жизни с уважаемым всеми мужем. Кто же станет почитать человека, который тягает на станции мешки вместе со всяким отребьем!

- Куда ты идёшь? - спросила Нюра, когда Василий собрался на постоялый двор.

- Встретил сегодня на станции кое-кого из знакомых, договорились встретиться вечером, чтобы поговорить.

- Позвал бы к нам.

- Зачем тебе? - в сердце Васятки кольнуло чувство вины перед Нюркой, он обнял жену, поцеловал её волосы. - Ты ложись, отдохни немного. Подружек бы, что ли, завела себе.

- Кому я здеся нужна! Казачки все на хуторах, да и не по чину мне с ними якшаться, а с жёнами инженеров дружить — так это им не по чину.

- По чину, не по чину… - Василий с досадой опустил руки. - Всё у тебя со значением… Дружить не с чинами нужно, а с теми, кто по душе тебе, с кем легко и просто. Даже если это « не по чину».

Миланья уже ждала Васятку у постоялого двора, приплясывала на вечернем морозце, пытаясь не озябнуть, дула на руки в шерстяных расшитых варежках.

- А я ждала тебя! - бросилась она на шею любимому, едва завидев его.

- И я дождаться вечера не мог! - Васятка обнял Милашку, вдохнул запах её волос. - Отчего мы не встретились с тобой ещё до Михайлы? И не было бы теперь нужды встречаться тайком.

- Да ведь отец твой ни за что не заслал бы сватов в наш курень! - тихо засмеялась Миланья. - Шибко уж бедно жили мы в отцовском доме.

- Как же тогда Михайла отца своего уговорил? - засмеялся Васятка.

- Стебновы беднее Карпуховых, оттого и не погнушались с нашими породниться.

- Скажи ещё, что не по чину Карпуховым было…

- А чего же, может, и не по чину. У твоего отца хватило денег в гимназии тебя обучать, а мои братья только двухклассную школу и осилили. Иной раз по очереди на улицу выходили, оттого что валенки одни на двоих были, какая уж там учёба.

- Неужто у казаков такое бывает?

- Ишшо как бывает… Постой, хто кричить-то?

Василий посмотрел вдоль улицы, освещённой только голубоватым светом луны:

- Вроде как пьяный. Наверное, какой-нибудь рабочий буянит.

- Вот этого у нас дома, слава Тебе, Господи, никогда не бывало. Маманя дома самогонку держала для того только, чтобы гостям чарочку поднести.

Скандал на улице тем временем разгорался. Грязно бранился буянивший, плакали ребятишки, кричала женщина, заглушая воплями звуки сыпавшихся на неё ударов.

- Батя, батя, брось! - раздался вдруг знакомый детский голос.

- Федюнька? - Василий сделал несколько шагов в сторону скандальной группы.

- Батя! Не надо! - надрывался мальчишка.

- А ну, стой! - рявкнул Василий, кидаясь на помощь ребёнку.

Но вдруг вскрикнула и упала женщина, а тяжёлая рука бушевавшего железнодорожника опустилась на голову несчастного сына.

- Ах ты, мерзавец! - Василий подскочил к пьянчуге. - Вот отчего парнишка в штаны мочится!

Сильным и точным ударом (спасибо казакам-наставникам, учившим молодёжь кулачному бою) уложил он буяна, подхватил на руки сомлевшего мальчишку, а над матерью его, приводя несчастную в чувство, уже хлопотала Милаша.

Со станции бежал, терзая свисток, полицейский.

- Вот и поговорили мы с тобой, Милаша… - грустно сказал Василий, глядя на забрызганный темными пятнами снег.

Продолжение следует...