Идущие впереди... Глава 22. Невесёлое время, неуют

Весна 1923 г.

Сырой ветер бил в лицо, а под сапогами хлюпала жижа. Василий поёжился — совсем истончала старая шинелька, надо бы завести себе новую одежду. Да на какие средства покупать её! Ничего, скоро станет тепло…

Весна уже уверенно изгнала зиму с её морозами и затяжными метелями. Тяжёлые покровы снегов превратились в бурлящие, ревущие потоки, сливающиеся в реки и озёра, подтопили низины, насытили речку-ручей, и она, словно обезумевшая, почувствовавшая силу, вырвалась из оков родного овражка, унося мутными своими водами всё, что попадалось на её пути. Просёлки превратились в месиво, а местами их и вовсе затопило, и только высокая насыпь железной дороги не поддавалась ударам стихии.

Учебный процесс в школе пришлось приостановить, однако Василию было тревожно — не рванул бы кто из ребятишек по насыпи вдоль путей. Не смог удержаться, собрался да сам пошёл по шпалам. Сначала на разъезд. Проверил, все ли дети по домам сидят, не пропал ли кто. Потом в другую сторону, в Мужичью Андреевку — село некогда большое, основанное переселенцами из Орловской губернии, однако почти обезлюдевшее за последние годы.

Возвращался домой со случайным попутчиком — путевым обходчиком Силантием. Этот Силантий был человеком неприветливым, самолюбивым и оказался единственным на станции, с кем не складывалось у Василия общения. Любил Силантий величаться Силом, намекая на свои возможности, считал себя бывалым революционером и заслуженным участником гражданской войны и серьёзно полагал, что начальство его недооценивает.

Шли Василий с Силантием по насыпи словно незнакомые друг с другом люди, лишь изредка перебрасываясь короткими замечаниями. На полпути к станции нагнал их поезд, и пришлось сойти в размокшую грязь, а взбираться обратно смысла не было, потому что вдалеке давал гудок встречный состав.

Василий поднял голову, огляделся. Мокрые чёрные деревья качались под ветром, горестно всплёскивали ветвями, по небу неслись тёмные, набухшие дождём тучи. Невесёлое время, неуютное. Однако было оно предвестником более радостных дней.

- Эк его… - ругнулся шагавший впереди Силантий, отбрасывая ногой что-то неопрятное, похожее на полусгнившую торбу.

- Что там такое? - равнодушно спросил Василий.

- Казара… - в голосе Сила звучало презрение.

- Что?!

- Казара*… С семнадцатого лежит. Видно, взрывом головёнку сорвало да землёй присыпало тогда, а нынче дождями вымыло.

--------

* казак

--------

С трудом вытягивая сапоги из жирной глинистой грязи, Василий подошёл к торбе, наклонился, всматриваясь в лежащий перед ним комок. Полуистлевшая папаха, клок светлых волос, пустая глазница…

- Казак… - Василий поднялся, растерянно огляделся, отыскивая взглядом что-нибудь подходящее, на что можно было бы уложить голову несчастного.

- Да выбрось ты её подальше! - Сил, ушедший уже вперёд, недовольно оглянулся. - Чего с этой падалью возиться-то?

- Человек ведь! - с укором сказал Василий и, не найдя ничего подходящего, снял с шеи шарф. - Молодой ещё был, эвон зубы все целые.

- Казак это. Мы их тута, знаешь, сколько положили?

- Что же, бой здесь был, что ли?

- Был. И не раз. В семнадцатом, в декабре, аккурат в этом месте они супротив нашего бронепоезда оборону держали. В Оренбург не пропускали. Потом в январе, это уже восемнадцатый был, снова. Ох, и намолотили мы их тута… - в голосе Сила прозвучало какое-то жестокое наслаждение.

- Прошли?

- Что?

- Прошли вы через казаков? - Василий обернул шарфом находку, завязал бережно.

Сил помолчал, потом нехотя выдавил из себя:

- Не прошли… - потом, как будто спохватившись, добавил. - Всё одно наша взяла. Сам убёг Дутов из городу. Ну и куда ты эту падаль понесёшь?! Ну был бы красный, я бы понял — герой.

- К павшим уважение иметь нужно. Будь то враг или свой, - Василий полоснул свинцовым, тяжёлым взглядом. - Захороню где-нибудь по-человечески.

- Ещё панихидку отслужи…

- Панихиду отслужить не смогу, а Отче наш прочитаю, это ты хорошо напомнил.

- Жаль тебе казака, да? - усмехнулся Силантий.

- Была бы голова красноармейца, точно так же поднял бы.

- А ведь наша тогда взяла. Ушёл Дутов из Оренбурга, испугался большевистской силы.

- В восемнадцатом-то? Тогда ещё многие казаки кpo вопро лития не желали. Нейтралитет сохранить думали. Землю, мол, поделили, войну закончили — чего ещё нужно. Хотели просто мирно жить.

- Казаки-то мирно?! - Сил со злостью пнул попавшуюся под ногу деревяшку. - Персиянова с отрядом порубали — это мирно?!

Историю с гибелью матроса Персиянова Василий слышал. Соль-Илецкий уроженец, сын рудничного рабочего, служивший на Балтфлоте, Пётр Персиянов был первым председателем Соль-Илецкого городского Совета рабочих и солдатских депутатов. Погиб в восемнадцатом от рук разъярённых казаков во время реквизиции у них хлеба и оружия.

- А как бы ты поступил, если бы у тебя весь хлеб до донышка выгребли? - Василий вспомнил отца, погибшего за семенное зерно, и во рту его стало вдруг горько. - Продразвёрсткой ведь с умом заниматься нужно.

- Город голодал! Детям есть нечего было, а у казаков полны амбары!

- Кто же спорит… И красноармейцев кормить нужно, и рабочих. Вот только казаки ведь тоже есть хотят. И на следующую посевную оставить что-то надо было.

- Выходит, он сам виноватый был в своей смерти? - голос Силантия вдруг зазвенел злостью.

- Трудно сейчас виновных искать, - грустно сказал Василий. - Однако Владимир Ильич Ленин на десятом съезде партии говорил об ошибках в продразвёрстке, о том, что она явилась одной из причин продовольственного кризиса, который мы недавно пережили. Персиянов земледелием никогда не занимался, оттого и предвидеть голода не мог. А казаки-то всё загодя знали, потому и защищали хлеб.

- Казаки — звери. Рабочих при царе нагайками угощали, не морщились.

И снова вспомнился отец. Гневом полыхнуло в груди у Василия, в голове застучали сотни молоточков.

- Везде жестокости хватало, - он с трудом сдерживал себя.

- А Цвиллинга* с отрядом рабочих они за что уничтожили?

--------

* комиссар, председатель Оренбургского губисполкома

--------

- Уточню — с карательным отрядом. Только он дурак! - гнев всё больше увлекал Василия на опасную дорожку. - У него боевого опыта всего-то и было, что ограбление аптеки родного дядюшки, которого он пристрелил, за что и получил пять лет тюрьмы. А казаков воевать с детства учат. С ними тягаться даже обученной армии трудно, куда уж там человеку гражданскому.

Цвиллинг закончил свои дни глупо. Карательная экспедиция, организованная им после уничтожения отряда Персиянова и совмещённая с реквизицией приглянувшегося добра, привела его отряд в станицу Изобильную. Казаки заняли оборону в огородах и наспех выкопанных окопах. Подойдя к станице, большевики произвели выстрел из пушки, но ответа не последовало. Конные разведчики, обследовавшие несколько улиц, вернулись с известием, что Изобильная безлюдна. Однако, едва отряд занял главную площадь станицы, казаки бросились на ошеломлённых большевиков. Свидетели тех событий рассказывали, что Цвиллинг в последние минуты просил не трогать его, так как он доктор, говорили, что был при нём обоз с «реквизированным» добром и гарем из семи женщин, однако правда это или злобный вымысел, теперь уже никто достоверно не узнает.

- А я и говорю, что звери. С детства такие. Про Цвиллинга ты знаешь, про то, что аптеку он ограбил на нужды революции, тоже. А про то, как старухи-казачки после боёв раненых красноармейцев тяпками добивали, слыхал? Вот она где, злобА-то…

«ЗлобА голутвенная» - почему-то промелькнуло в голове у Василия, вспомнился родной Дон, дядька Кирсан, отдающий своего крестника и зятя в руки палачей, и Нюрка, кричавшая ему в лицо жестокие слова. Теперь и вовсе захлестнуло его чёрной волной:

- КазАчки? Так да, они это могут. Они и сами наравне с казаками в бой пойдут, если надо. А другие все — ангелы с крылышками?! Что было, когда вы Оренбург взяли?! Забыл? А я тебе напомню. Я хотя и не здесь в это время был, а наслышан. Город вам на разграбление отдан был! Тащили всё, что можно было утащить, насиловали и арестовывали всех, кого только заподозрили в «контрреволюции». Потому что сами одолеть Дутова не смогли и на помощь себе призвали всякую шушеру — анархистов, максималистов и прочую дрянь*. И эта дрянь превратила вас в бандитов.

--------

* цитаты из архивных документов и ссылки приведены в статье оренбургского историка Дмитрия Сафонова

--------

- Контра ты, - Силантий сплюнул сквозь зубы. - Я всегда знал, что ты контра. Вам, казакам, нет веры.

- Не сметь меня контрой называть! Не сметь! Я член партии большевиков с двенадцатого года, меня белоказаки трижды к расстрелу приговаривали…

- А почему же не расстреляли? Потому что ты такой же, как они.

- Ах ты, сволота… - кулаки Василия сжались, глаза сузились и сверкали сабельными лезвиями.

- Ну, ну… Ты чего?! - Силантий опрометью заскочил на насыпь и перемахнул на другую её сторону прямо перед носом приближающегося паровоза.

Когда состав, пыхтя и фыркая, прошёл мимо Василия, гнев его поутих, да и Силова фигура мельтешилась далеко впереди.

- Тьфу ты, мерзость какая, а не человек, - сплюнул в сторону Василий и посмотрел на свёрток в своей руке. - Что же мне с тобою делать, сынок? Где упокоить головушку твою несчастливую?

Дома он взял лопату, нашёл подходящий ящик и закопал находку в сухом местечке недалеко от станции, под приметными берёзками. Про обещанную Силу молитву и крест тоже не забыл.

Долго грелся потом у печки, пил кипяток и думал о своём Матвее. Где он теперь, на каком свете душа его? Кто же знает… Может быть, жив ещё, ушёл в Европу с одним из последних крымских пароходов? Или в китайском Харбине устраивается? Вспоминает ли он отца своего? Если и вспоминает, то не добром — он на жизнь Кирсановыми глазами всегда смотрел, а уж этот сам его, Василия, во враги определил. Матери весточку подал бы хоть, извелась ведь, бедная…

Снова пришёл на ум Сил. Отчего-то тягостно стало на душе — пакостный человек, не стоило ему всего этого говорить. Ну да Бог с ним… Василию уже ничего не было страшно.

Одиночество сжигало его. Может быть, это наказание ему за какие-то грехи? За любовь его к Милаше, которую он, сам того не понимая, через всю жизнь свою пронёс? За то, что так и не смог сблизиться духовно с законной женой? За то, что в гражданскую руку поднял на ближних, ставших вдруг врагами?

Василий вздохнул. Если так, то наказание было тяжким.

В начале зимы он, не выдержав, поставил в известность начальство и поехал на Дон, в Усть-Медведицкую, в надежде найти Миланью. Домик Стебновых курился печным дымком, на плетне сушились какие-то тряпки. Вот только жили там теперь другие люди, и о бывшей хозяйке они ничего не знали. Дочерей Милашиных он тоже не нашёл. Говорили, что подались они в голодные времена на хутора в надежде прокормиться.

Скрывая дрожь, вошёл он во двор родительского куреня. Лежали у плетня какие-то детские игрушки, скрипела под ветром неплотно прикрытая дверь пустующего амбара…

- Кого там несёт? - раздался Нюркин голос.

Василий молчал, не в силах ответить.

- Кто тут? - исхудавшая, в старом платье, появилась она на пороге. - Ты?!

Отступила назад в изумлении.

- Входи… - сказала она после недолгого молчания. - Живой, стало быть…

- Живой.

Он вошёл в избу с трепетом в сердце. Здесь прошло его детство. Вот материна «гостиная», и безвкусные красные обои в золотистую полосочку, уже изрядно потёртые, на месте, и диван с изогнутыми ножками и плюшевой обивкой. Только картины в золочёной раме не было. Вот горница, стол с вязаной скатертью, молитвенник под иконами в красном углу.

- И что? - Нюрка сложила руки под грудью. - Ничего не пропало?

- Пейзаж маманин.

- Картина-то? Продала я её, - тон жены был вызывающим.

- Как живёшь, Нюра?

- Хорошо живу. Не жалуюсь.

- От Матвея вестей не было? - Василий сел на лавку возле печки.

- Не было… - голос Нюрки внезапно упал. - Как ушёл с казаками в отступление, так и ни слуху ни духу.

- А крёстный? Батя твой?

- Его красные расстреляли сразу как власть здесь взяли.

- Одна теперь живёшь?

- Не одна. Сироток взяла себе. Внуков брата своего да Андрона Болдырева, которого ты…

- Который Анисима нашего…

- Дети за деда не в ответе.

- Это верно… - Василий не знал, что говорить, вертел в руках папаху.

- Уходи, Вася. Не нужен ты мне. Ни любить тебя не могу, ни ненавидеть. Вы жгло мне всё внутри. Ты не старый ишшо, найдёшь себе место, обустроишься.

- Так я уже нашёл и обустроился, - Василий поднял голову, внимательно посмотрел на Нюрку. - И дом у меня теперь есть. Хороший дом, тёплый.

- Где же? - спросила равнодушно, всего лишь для приличия.

- Рядом с Оренбургом железнодорожная станция. Учительствую там.

- Лязг поездов, гудки и копоть, - хмыкнула Нюрка. - Тебе привычно. Что же, Василий, Бог нам судья. Я, ежели виновата перед тобою, за всё уже расплатилась сполна. Да и ты, гляжу, тоже. Уходи теперь.

Ни с чем вернулся тогда Василий. За время его отсутствия деревенские старики да станционные рабочие сделали к вагончику обширную тёплую пристройку и лёгкие сенцы, так что было в его домике теперь две комнаты — одна побольше, с земляным полом, небольшим погребком для хранения продуктов и печкой с лежанкой, а другая поменьше, почище, с деревянным настилом и стенами. В благодарность Василий устроил народу стол, для которого взял у куркулей в долг целого барашка.

Воодушевлённые успехами своих трудов рабочие в весёлых разговорах пришли к общей мысли, что летом можно будет построить рядом избёнки и для своих семей, чтобы жить не в общем бараке, а по домам.

Зима выдалась суровой. Сильные морозы сменялись метелями, и в такие дни Василий оставлял ребятишек из дальних деревень ночевать на нарах в своём вагончике. А потом снова ударяли морозы, и солнце плыло над землёй в радужно-туманном облаке.

Однако миновало и это. Пришла весна, омыла землю дождями, согнала снега с полей потоками вешних вод, отрезала деревни друг от друга.

Ночью приснился Василию сон — будто бы снова начало зимы и он идёт на станцию по дороге от Усть-Медведицкой. И будто бы светит солнце, а пронизывающий ветер метёт понизу снегом по закаменевшей от мороза дороге. Легко идётся, ходко, вот только ветер пробирает до самых костей и на душе тягостно.

Проснулся Василий утром — за окном уже посерело. Сон свой зачем-то вспоминать стал до мелких подробностей. А потом подумал, что вот и жизнь его теперь такая же, как эта дорога.

Размышления его прервали голоса и стук в дверь.

- Кто там? - Василий поднялся с лежанки.

- Уполномоченный ГПУ НКВД. Открывайте, Карпухов.

Василий отодвинул засов, и тут же дверь распахнулась:

- Вы арестованы, Карпухов.

- За что же?

- За контрреволюцию…

Серело утро. Испуганно смотрели вслед случайные свидетели ареста. Бойко катила по рельсам дрезина. Впереди были Оренбург и неизвестность.

Продолжение следует...