Идущие впереди... Глава 23. Подарите им сказку!

Весна 1923 г.

- Нашего полку прибыло, братва! - раздался глумливый голос, когда тяжелая дверь с лязгом закрылась.

Наконец глаза Василия привыкли к сумраку тюремной камеры, и он увидел прямо перед собой ухмыляющуюся физиономию худого длинного парня.

- Ты хто ж такой, а дядя? А дай-ка мне папиросу, в хлебало тебе купоросу!

- Папирос нет. Даже для меня, - сухо ответил Василий.

- Ого… - оскорбился длинный. - Даже для меня, ишь ты… А если бы было, то ты нас не угостил бы?

- Когда человек добром, отчего же не угостить, - Василий осмотрелся, подыскивая себе местечко.

Слева от двери было небольшое окно, забранное частой решёткой. Напротив железная печка, чело которой выходило в соседнее помещение — надзиратели топили её сами, когда и сколько считали необходимым. На деревянном загаженном полу раскиданы кучи слежавшейся соломы. Ближе к печке — слоем потолще и попышнее, а чем дальше от неё, тем скуднее. Под окном стол и две лавки. В углу справа от двери смердящее ведро.

На соломе у печи несколько ухмыляющихся здоровяков с татуировками и бандитскими рожами, в которых Василий безошибочно признал бывших матросов-анархистов. На почтительном расстоянии от них несколько деревенских мужиков, городской тип в очках и перепуганный парнишка.

- А я, получается, не добром? - деланно оскорбился длинный. - А ну-ка, дядя, поглядим, чем ты богат. Руки!

- Ну попробуй, племянничек, посмотри! - Василий поднёс к его носу увесистый кулак.

- Н-да… Не густо, - разочарованно сказал длинный. - Как же так? Ты ничего не принёс нам? Никакого гостинчику, да?

- А тебе нужен гостинец? - голос Василия стал недобрым.

- Кому же не нужны гостинцы, а? - осклабился длинный. - А может, во рту у него поискать? Ну-ка, дядя, покажи зубы!

Худые пальцы с грязными ногтями потянулись к лицу Василия.

- Что же, будет тебе гостинец! Ах ты, килька балтийская!

Ловким движением Василий вывернул руку длинного, подсёк его ноги, и тот, неловко падая, изогнулся, взвизгнул по-бабьи, забился. Василий брезгливо отбросил его и направился к печке.

- Это как же, а, братва? Вы видали? Он мне руку сломал. Не, ну вы это видали? - скулил длинный. - Он же меня…

Один из лежащих матросов приподнялся было, но наткнулся на взгляд Василия, полоснувший его сталью.

- Брось, Костыль, - лениво сказал он, опускаясь снова на солому.

Василий носком сапога отбросил чьи-то вытянутые ноги:

- А ну, посторонись!

- Дядя, а ты ничего не перепутал? - с угрозой в голосе сказал тот, что был постарше других. - Это наше место.

- Было ваше, стало наше, - отрезал Василий, опускаясь на солому поближе к скудному печному теплу. - От вас не убудет.

- Не боишься? - матрос сделал многозначительный жест у горла.

- Нет. А вот ты побоишься меня тронуть.

Матросы удивлённо переглянулись.

- Ты кто такой вообще?

- Не вашего ума дело.

- Это мы ещё поглядим… - старший загадочно ухмыльнулся.

Василий зевнул и закрыл глаза.

Проснулся от лязга двери. Неопрятный человек в стёганой куртке заносил в камеру ведро, в котором бултыхалась не слишком аппетитно пахнущая жижа:

- Обед, - объявил он, раскидывая по столу мятые миски. - Новенький? Ложка есть? Нет? На вот, возьми!

Арестованные потянулись к столу, первыми — матросы, хищно втягивая носами запах, следом за ними робко двинулись остальные.

- Что сегодня у нас? - спросил старший матрос. - Консоме из рябчиков? Провансаль из дичи с трюфелЯми?

- Паштет из гусиных печёнок и лосось а ля тартар! - засмеялся дежурный. - Хлеб берите! - он тщательно пересчитал кусочки и положил на стол. - Бон аппетит!

Закрылась за ним дверь, и матросы тут же подгребли хлеб к себе.

- Месье, верните хлеб на место, будьте так любезны! - сказал Василий старшему.

- Как, монсеньор, вы не желаете пожертвовать свой кусок в пользу голодающих? - деланно изумился тот.

- Хлеб на место, я сказал! - в голосе Василия ясно слышался тихий угрожающий рык.

- Братишки, а не много ли себе эта сухопутная крыса себе позволяет? - взвился длинный.

- Много. А ну, братва! - скомандовал старший.

И тут же трое матросов кинулись к Василию, навалились на него. Однако не забыты ещё были уроки старших казаков, а нападавшие слишком давно не прилагали сил к поддержанию своей формы, потому атака была не слишком удачной. Вот только на кону стояли их сытость и покой, и они снова набросились на Василия.

- Мужики! - крикнул вдруг один из жавшихся к стене арестантов. - Мы-то чего смотрим? Бей их!

Через несколько минут всё было закончено, еда разделена по справедливости и обитатели камеры заняли свои места за столом. В тишине похлебали баланду, без лишних слов вернули миски дежурному, удивлённо взиравшему на разбитые физиономии, и даже не возмутились, когда Василий сказал парнишке:

- А ну, переходи ближе к печке. Нечего мёрзнуть. А ты, - пихнул он в бок Костыля, - подвинься.

- Благодарю, господин казак! - зашептал городской Василию, поправляя очки, когда анархисты достали карты, пытаясь скоротать время. - Без вас было очень тяжело…

- За себя надо уметь постоять, - отрезал тот. - Эй вы, кильки балтийские! Как называть-то вас? В приличном обществе людям имена положены. Меня, к примеру, Василием зовут.

Анархисты затихли, старательно делая вид, что не слышат вопроса.

- Ну, чего молчите-то? Не хотите называться? Тогда останетесь кильками. Ты вот, - Василий ткнул пальцем в сторону старшего, - будешь старой килькой. Ты — солёной. Ты — тухлой, смердишь очень сильно. А ты, Костыль, будешь килькой дежурной за то, что кидаешься кругом первым.

- Ты бы поберёг себя, казак Василий, - подал голос старший. - А то ведь утром можешь проснуться с перерезанной глоткой.

- Не посмеете, - усмехнулся Василий. - Потому как сейчас вам светит всего лишь за то, что по чужим мешкам в поезде шарили. Или, может быть, квартирку чью-то обнесли. А за мокрое дело срок побольше будет. Намного больше. А то и к стенке поставят. У большевиков с этим быстро.

- Кто докажет, что это мы?

- Кто разбираться станет, вы или нет? - засмеялся Василий. - А вы, мужики, не бойтесь их. Не знаю, какая судьба ожидает каждого из нас. Только сдаётся мне, что не слишком простая. И выживание ваше зависит от вашей воли. Вы привыкли к тяжёлой работе, силы у вас в руках достаточно. Вот и стойте за себя, за свой кусок, за своё место. Даже если погибнете, то погибнете людьми, а не униженными червями.

К вечеру обитатели камеры уже знали друг друга по именам, рассказывали свои истории, смеялись, и только четверо анархистов держались особняком, не вступая в разговоры с чуждым им элементом.

На допрос Василия вызвали ночью, когда все уже спали. Лязгнула дверь, раскрылась, луч света упал замызганный пол.

- Карпухов, на выход!

В кабинете следователя было зябко, в открытое окно врывался сырой весенний ветер, а поток света из лампы отрезал пространство за столом от взгляда арестанта.

- Фамилия?

- Карпухов. Василий Прохорович.

Следователь помолчал немного, закуривая сигарету. Дым её пополз по кабинету, и Василий пожалел о забытом дома табаке.

- Рассказывайте!

- О чём?

Следователь рассматривал арестованного. Сколько их было здесь, на этом месте, - жалких, дрожащих, боящихся только упоминания расстрела, готовых выдать своего ближнего, лишь бы спасти себя. И хитрящих, выкручивающихся, сваливающих свою вину на других. И яростно ненавидящих, готовых умереть за идею.

Но этот смотрел прямо и просто, словно не висела его судьба на тоненьком кончике следовательского пера. Постаревший учитель, битый жизнью, но не сломленный.

- Рассказывайте, как готовили контрреволюционное восстание. Как агитировали против большевиков. Как ездили на Дон, устанавливали связи с тамошним контрреволюционным подпольем. Где прячете оружие, кто сообщники.

Обычно арестованные, ошеломлённые тяжестью обвинений, начинали говорить. Рассказывать всё без утайки, все подробности — время, места, имена, лишь бы опровергнуть стpa шные наветы.

- Спросите у того, кто вам донос написал. Потом расскажИте мне, я хотя бы знать буду, - усмехнулся Василий.

- Отпираться бессмысленно, Карпухов, - следователь встал, прошёлся по кабинету, не выходя на освещённое пространство. - В Усть-Медведицкой арестованы участники банды, готовившей нападение на представителей власти. На допросе они указали на вас как на связного, осуществляющего сообщение с оренбургскими казаками.

- Перебор, гражданин следователь, - засмеялся Василий. - Давить надо в меру, иначе ваш блеф превращается в фарс.

Темнота за абажуром лампы не позволяла рассмотреть допрашивающего.

- Вы понимаете, что за контрреволюционную деятельность вас расстреляют? Вам не страшно?

- Что именно? Что меня расстреляют? Или что расстреляют за контрреволюционную деятельность? Меня не пугает первое, потому что… Потому что меня приговаривали трижды. Да и… - Василий замолчал, думая о том, что жизнь его не так хороша, чтобы цепляться за неё. - Меня не пугает и второе, потому что я знаю, что не за мои грехи, а по наговору.

- То есть, вы отрицаете, что жалели об установлении власти большевиков?

- Я большевик с двенадцатого года. Разве я могу жалеть, что моя партия победила?

- Насильственная продразвёрстка, ограбление казаков, разгул бандитизма при большевиках?

«Точно Силантий донос писал!» - улыбнулся своим мыслям Василий.

- Об ошибках в продразвёрстке и их последствиях говорил сам Владимир Ильич Ленин на десятом съезде партии. Отчего же простому большевику это вменяется в вину?

- А что по поводу Самуила Цвиллинга?

- Что ему, человеку гражданскому, не следовало связываться с казаками.

Следователь снова сел за стол. Лицо его старого учителя было спокойно-насмешливым. Сколько лет прошло? Больше двадцати. Тогда он, ещё молодой мужчина, защитил маленького больного мальчика от нападок сверстников, научил верить в себя, биться за своё место под солнцем. А ещё… ещё он подарил ему детскую веру в добрую сказку, в то, что в жизни иногда случаются чудеса. Кто мешает подарить ему чудо в ответ?

- А может быть, не стоило вести об этом разговоры?

- Разве это не правда?

- Помните, Василий Прохорович, те времена, когда вы устраивали со своими учениками рождественские спектакли?

Василий удивлённо посмотрел на следователя, пытаясь разглядеть его лицо.

- Помните, вы водили их на праздничные службы? Таял в руках воск, пахло благовониями, смотрели со стен лики святых. И на душе было восхитительно тепло…

- К чему вы об этом?

- Мы отказались от церкви, но у человека должны быть святые. Люди, на которых можно равняться. Отказавшись от христианских святых, мы должны создать новых.

- Из Цвиллинга-то?!

- Да, Василий Прохорович, - следователь чуть повернул лампу, и Василий увидел наконец его лицо. - Из него тоже. Время сотрёт все его грехи, образ станет возвышеннее и чище. И чем меньше мы будем вспоминать о его ошибках и просчётах, тем быстрее это произойдёт. У новых поколений детей будут свои герои, свои праздники, свои сказки… И свои воспоминания, когда они вырастут.

Василий внимательно посмотрел на следователя — было тому едва за тридцать, был он худощав и бледен, а на лице заметны разрушительные следы болезни. И сквозило в его облике что-то знакомое, только уловить, что именно, никак не удавалось.

- Не надо о казаках ничего говорить, Василий Прохорович.

- Вы не любите казаков? Расскажете мне, как они нагайками рабочих кормили? А про то, как они за Россию жизни свои отдавали, забыть прикажете?

- Мою мать вместе с оравой ребятишек казаки приняли у себя в трудную минуту. Обогрели, накормили, дали силы идти по жизни с высоко поднятой головой. После революции мама возглавила женсовет, боролась за советскую власть. Погибла от рук казаков. Вот и судите — люблю я их или ненавижу.

- Сочувствую вам.

- Где ваша семья? Ведь у вас есть жена?

- Теперь нет. Вернее, она жива, но пути наши разошлись тогда… ещё в гражданскую.

- Вот оно что… А дети?

Щека Василия дёрнулась:

- Младший сын погиб от рук белоказаков. Старший пропал. Местонахождение его мне не известно.

- Зачем вы ездили на Дон, бросив школу, занятия?

- Хотел найти одного человека. Хотя бы узнать, жива ли.

Следователь отвернулся, скрывая улыбку — женщина… Уж не та ли, которая хлопотала, пристраивая их семью на хутор?

- Нашли?

- Нет… - голос Василия упал.

- Найдёте, не отчаивайтесь. Вы догадываетесь, кто написал на вас донос?

- Конечно.

- Кто же?

- Предлагаете мне самому стать доносчиком? Нет уж, дудки. Пусть это будет на его совести.

- Что же, ваше дело. Только я бы не рекомендовал вам разбираться с этим человеком самостоятельно, мстить ему или как-то наказывать. Предоставьте времени самому решить этот вопрос. Сделайте вид, что ничего не произошло.

- Как это понимать? Вы меня… освобождаете?

За окном серело — начиналось утро. Следователь опёрся ладонями на подоконник, дохнул на холодное стекло, коснулся его горячей щекой. Он чувствовал — жить ему оставалось недолго. Старая детская болезнь, холодные казематы царских тюрем, тяготы гражданской и борьба с преступностью после неё — всё сложилось в одно, и теперь болезнь методично подтачивала его силы, уносила часы и дни его жизни. Но он не жалел ни о чём — он чувствовал себя яркой искрой, сгорающей ради счастья будущих поколений.

- Да. Освобождаю. В протоколе будет написано, что вас оговорили, что проверка не выявила никаких доказательств указанных в анонимке фактов. Наша с вами беседа должна остаться между нами.

Василий снова посмотрел на измученное лицо следователя, пытаясь понять, отчего оно так знакомо ему.

- В камере, где я находился, четверо матросов-анархистов третируют мужиков. Вчера эти мужики поддержали меня, когда я поставил бандитов на место. Без меня им может прийтись туго.

Следователь вздохнул:

- Вы готовы вернуться ради них в камеру? Они сами должны сдать этот экзамен. Но я отдам приказ внимательнее следить за арестованными.

- Благодарю.

- Вас сейчас проведут к выходу, Василий Прохорович. Я очень прошу вас быть более сдержанным и взвешивать каждое своё слово. Взвешивать не на весах собственной безопасности — вы о ней никогда не заботились, а на весах пользы для общего дела. И ещё… У детей должна быть сказка. Дарите её своим ученикам, Василий Прохорович! Пусть их детство будет счастливым!

Следователь вызвал дежурного и закурил сигарету, напустив на себя равнодушный вид.

Кто он, Василий понял уже тогда, когда за ним закрылись ворота, и часовой задвинул засовы.

- Фёдор! - рванулся он к воротам, застучал в них. - Федюнька! Откройте!

- Не положено, - мрачно ответил ему голос. - Пропуск давай. Иначе стрелять буду.

До станции Василий добрался в товарном вагоне на штабеле досок. Возле его домика толпились люди — рабочие, мужики из поместья, бабы.

- Василь Прохорыч! - закричал кто-то, увидев Василия. - Вернулся!

- Радость-то какая!

- А нам говорят — учителя в чека забрали. Арестовали.

- А мы ходоков в чеку посылать хотели, чтобы за вас, значится, вступиться!

- Мы за вас, Василь Прохорыч, что хочешь сделаем…

Защипало глаза у Василия — может быть, зря он себя одиноким считает? Вон сколько друзей у него, в саму «чеку» ехать не боятся.

- Разобрались, освободили, - улыбнулся он.

Май разразился буйным цветением. В помещичьем саду благоухали яблони и вишни, плыл сладкий аромат золотистой смородины и сирени, жужжали пчёлы.

- А как называется этот цветок?

- А что вот это за мушка? - звенели голоса ребятишек.

И Василий рассказывал детям урок так, как будто и не урок это был вовсе, а приятная прогулка. Потом они возвращались обратно на станцию с охапками цветущих веток в руках. А по перрону шла женщина, сошедшая с подножки притормозившего ненадолго паровоза.

Паровоз дал свисток, машинист помахал приветственно рукой, и состав стал набирать ход. Василий остановился, не в силах поверить своим глазам.

Плыл аромат золотистой смородины, мелькали в руках учениц белоснежные цветы вишневых веток. Шла по перрону навстречу Василию улыбающаяся, сияющая счастьем Миланья.

Продолжение следует...