Глава 1. Призыв

Призывали в армию меня осенью.

Уже в областном военкомате, в большом актовом зале собрали весь личный состав призывников. Из города нас было только трое. 

Два моих новоявленных земляка были вполне городского вида. Один был высоким и худым с потешным выговором.

Каждый раз когда он открывал рот, создавалось впечатление, что это артист вышел на сцену. Голос у него был зычным, а постоянные приседания и размахивания руками во время разговора, добавляло харизмы этому артистическому стилю.

Второй был моего роста, спокойный и молчаливый.

 Остальная масса людей, численностью более ста человек, представляла из себя серую толпу «сборщиков картофеля» в пасмурный день. Это были парни из окрестных сел и колхозов.

Одеты они были в то, что носили каждый день: кирзовые или резиновые сапоги, иногда грубые ботинки, ватные фуфайки, плотные штаны, но очень у многих при этом были чистые белые рубахи.

Ещё, почти у всех были маленькие чемоданчики с собой. Я ещё удивился, так это все напоминало сценки из фильма про Максима Перепелицу.

Провожали их в армию, как в старых фильмах, всем колхозом, гуляя до утра. Часть провожающих и сейчас горлопанила за воротами облвоенкомата, мучая
баяны и распивая самогон за то, чтобы счастливо служилось будущим воинам.

Тут же,  в зале, расположились «покупатели» - офицеры, прибывшие за пополнением.

Они сосредоточенно сверяли какие-то списки, вызывали парней по фамилиям, обозначали место сбора для своих команд и заставляли всех призывников расписываться в ведомостях получения денежного довольствия на время следования к части.

Довольствие было величиной в 3 рубля. Но на руки денег «покупатели» призывникам не выдавали, а обещали, что потом раздадут в поезде.

Поделив нас на команды, при этом не говоря кто, откуда и куда будет ехать, покупатели отвалили в какую-то комнату на совещание. 

Через пару часов вышел тучный полковник и обьявил, что весь призыв убывает сейчас, а три человека должны остаться на месте и ждать следующей отправки, которая будет через 3 дня.

Облвоенкомат имел собственные казармы, так что проблем с ночевкой ни у кого не было, но ждать ещё три дня, когда мозги уже жаждали приключений, дороги и подвигов - было невыносимо.

Дружно закричав, что едем немедленно, призывники вытолкали из своих рядов трёх доходяг, на которых без слез смотреть было невозможно.

Те и так боялись своей тени, а возражать толпе… желание у них отсутствовало напрочь. Больше того, они и сами были рады отсрочить эту страшную неизвестность, именуемую «службой в армии».

Как потом выяснилось, эти трое попали служить в Киевскую городскую комендатуру, а мы, самые «сплоченные и храбрые», пилили через всю страну, за 8 тысяч км на Дальний Восток.

Но это было позже, а пока нас погрузили на военные бортовые Уралы и повезли на железнодорожную станцию.

На каждой такой станции  есть  военная площадка, где можно прямо с перрона погрузить технику на платформы или заполнить вагоны   личным составом.

Загрузились мы в плацкарту в которой было убрано все, что можно было снять. Постельное белье, матрацы , занавески на окнах - все это отсутствовало.

ЖД знала, что такое везти призывников…

Состав тронулся, тут же  в стихийно организовывающихся группах стали возникать столы с домашними разносолами от щедрых родственников и, конечно, появился алкоголь.

Будущие бойцы пили, жевали и клялись друг-другу в верности, храбро представляя, как, таким сплоченным братством, пробьют все преграды и решат все проблемы, которые ждут их впереди.

Мы трое, держались вместе и немного в стороне.

Ехали в Киев. Доехали на ногах не все. Понятно почему ЖД так старательно убирала всё из вагонов.

Многие будущие воины, падали ниц прямо на пол и вываливали из себя непереваренную закуску, добротно перемешанную с водкой и самогонкой.

Были падения и с верхних полок но, алкоголь - великая штука, травмированных к концу маршрута, практически, не было.

Удивило, что «покупателям» до нас не было никакого дела. Никто не вмешивался в эту бурную пьянку, не призывал нас к порядку. Только проводники заперли все выходы из вагона, даже тамбуры, чтобы мы не бегали по поезду и того хуже - из него не выпадали.

Секрет этой свободы открылся позже, когда нас выстроили на перроне в Киеве и «покупатели» начали нас стращать всякими карами за нарушение дисциплины в период движения к месту службы.

Звучали страшные фразы типа:  «вечная гауптвахта»,
«дисбат», «чёрный список»…  Но они, строгие командиры, готовы забыть наше непристойное поведение, если мы забудем, что не получили по три рубля денежного довольствия.

Мы, конечно, согласились.

Дальше нас погрузили в автобусы и повезли в аэропорт. В аэропорту нас разместили в отдельном помещении и приказали никому никуда не отлучаться.

Помещение имело стеклянные стены и собственный туалет, так что все для жизни у нас было.

За стеклянными стенами нашего помещения шла обычная гражданская жизнь. Люди двигались навстречу друг-другу, волоча за собой свои вещи, чемоданы и сумки, работали точки продажи всякой снеди от пирожных  до бутербродов, призывно светили вывесками зоны кафешек.

Вид наших сельских братьев, в их сапогах и фуфайках, делал их настолько заметными на фоне прилично одетых дяденек и тётенек, что предупрежденным милицейским патрулям не составляло никакого труда отлавливать единичных беглецов из нашего стеклянного гетто. Беглецов возвращали обратно.

Это касалось всех, но три городских парня в своей привычной городской одежде не отличались от окружающих их граждан и не вызывал интереса у патрулей. 

Поэтому, удрав из нашего аквариума, мы втроём направились в ближайшее кафе и, оценив наши финансовые возможности, заказали себе приличную еду и водочку в графинчике.

Поздний завтрак или ранний обед получился у нас на славу. Не торопясь  мы выпивали за всё, оставленное за спиной и ожидающее нас впереди, заедали тосты рыбным супчиком, котлетками с картошечкой, селедочкой с лучком. 

Хмелея, мы сидели и рассуждали о превратностях судьбы, которая не могла раньше свести вместе таких славных парней, тем более, проживавших в одном городе.

Неожиданно покой наш был нарушен наглым капитаном с соседнего столика, который пил водку со своими товарищами: двумя старлеями , ещё одним капитаном и все время пристально рассматривал нас.

В конце-концов, сомнения в его квадратной, стриженой голове переросли в двигательную активность. Он встал, слегка покачиваясь подошёл к нам и тяжело облокотившись на край стола заплетающимся языком спросил:

- Вы чьи?!
- Мы свои! - ответил я за всех.

Капитан закатил глаза, переваривая мой ответ, с сомнением осмотрев нас ещё раз, прихлопнул рукой по столу и выдавил из себя:

- Тада порядок! Вольно!

Развернувшись, он пошёл к своему столу.
Конечно, мы узнали в этих офицерах наших «покупателей», но подсказывать им, что мы из их команды нам не было никакого интереса.

Все было честно! Они пропивали наши дорожные, а мы ловили удовольствие от последних радостей гражданской жизни.

Обьявили посадку.

Удивленные «покупатели» обнаружили нас, идущих вместе с ними к нашему аквариуму  и, посмеявшись, определили, что мы в армии не пропадём.

Подали нам на посадку древний турбовинтовой самолёт.

Загрузившись в него, призывники дружно стали орать песни типа:

- А самолёт летел - колёса тёрлися, а мы не ждали вас, а вы припёрлися!

Тяжело и медленно оторвавшись от земли, натужно  ревя моторами, наш самолёт взлетел и положил начало долгому, шестнадцатичасовому перелету через всю страну по маршруту Киев-Целиноград-Барнаул-Чита-Владивосток.

В полёте все продолжали пить и прощаться с гражданской жизнью. Целый самолёт альфа-самцов, достигших стадии «где тут бабы?», гудел как гнездо шершней.

Стюардессы замучились бегать между рядами, отлавливая дрейфующую массу балдеющих Рэмбо и рассаживая её по местам, дабы «не нарушать центровку самолета».

Вторая головная боль стюардесс была в постоянном срабатывании сигнализации задымления в туалетах.

Пацаны выпили, пацанам надо покурить. А где ещё, как не в туалете?! И тот факт, что, как раз  за стенами этих клозетов располагались кислородные баллоны, способные в случае взрыва разнести нас вместе с летающей железякой в пух и прах, никого кроме экипажа не то, что не беспокоил - вообще, не колыхал.

Постоянно открывая секретными защелками  двери туалетов, что удивительно с другой от штатных замков стороны, хрупкие девочки вытягивали из клозета очередное пьяное тело, дымящее как самовар, разкочегаренный  мятым сапогом и с такой же, как сапог, помятой мордой, запихивали тело в кресло салона и бежали за очередным пассажиром в тот же туалет.

Ничего не помогало оградить опасное место от курцов, даже выход в салон самого командира самолета, попытавшегося через громкую связь урезонить нарушителей и запугать их последствиями взрывов тех самых баллонов с кислородом.

Народ весело подхватил эту информацию и начал в красках представлять, как оно «въе..т!» и у кого при этом, откуда дым повалит в полёте.

Смирившись с безысходностью положения, командир разрешил курить всем в салоне, только, чтобы ничего не жгли в туалетах.

Так весело, в пьяном угаре и табачном дыму, мы летели над страной, не подозревающей  о том, что она, наконец, может спать спокойно, пока мы не спим.

Приземляясь на дозаправку в транзитных точках, нас выпускали на свежий воздух проветриться и проветрить самолёт.

В Чите ко мне пристал какой-то замёрзший кавказец с непокрытой головой, который, хлюпая огромным носом, уговаривал меня продать ему мою кроличью шапку.

Мол, тебе Родина потом другую даст, а он будет вечно мне благодарен.

Чем дальше на Восток, тем было холоднее и я резонно прикинув, что без шапки могу и не дожить до подарков Родины, категорически отверг всякую куплю-продажу личного имущества.

Худо-бедно мы долетели до Владика. Приземлились на военном аэродроме. Там нас ещё раз построили, пересчитали, поделили на команды и отправили на погрузку в военные бортовые машины, к разным концам аэродрома.

С моими земляками меня разделили и в кузове я сидел с незнакомыми мне призывниками, тяжело отходившими от бесконечного перелёта.

Наконец, мы тронулись в путь. Открытые машины продувались студёными приморскими ветрами. Мы плотно жались друг к другу, пытаясь сохранить тепло
наших ещё гражданских тел, но это мало помогало.
Хорошо, что в моем румынском полупальто был огромный меховой воротник, который я поднял и спрятал в нем голову почти целиком. Очередной раз я благодарил Бога, что не повелся на соблазны кавказца и не продал свою кроличью шапку.

Правда, радовался я не долго. На очередном привале ко мне подошли три служивых бойца с поношенным ватным бушлатом защитного цвета и настойчиво стали просить войти в положение «бедных дембелей», которым вот-вот домой, а «родной  маме показаться не в чем».

Поэтому они очень просят меня поменять мое румынское полупальто на этот замечательный и очень тёплый ватник.

И что я должен понимать, что дембель бывает у всех нормальных воинов, а помогая сегодня им, я гарантировано поддерживаю традицию, когда кто-то поможет и мне.

Я вырос среди неблагополучных детей. Дрался с детства и драк не боялся. Но пацаны не борзели. Они,  действительно,  просили.

Прикинув, что гражданку я одену не скоро, а куда денется мое полупальто, по прибытию в часть, точно не известно, я снял стильную вещь и протянул «бедным дембелям».

Бушлат оказался хоть и поношенным, но тёплым. Воротник у него тоже был, хоть и не такой шикарный как в моем полупальто, но, поднятый кверху, закрывал голову по самую макушку.

Короче, я успокоился, что теперь у меня нет проблем с сохранением полупальто. Больше того - я, наконец, слился с серой массой своих товарищей по бортовой машине.

На переезде, ожидая  когда пройдёт состав, из кабины выскочил водила, прямо со своей ступеньки протянул нам в кузов свою шапку и жалобно забормотал, чтобы мы помогли «бедному дембелю» сколько кто может, а то он до мамы не доедет.

Эти «бедные дембеля» со своими мамами, видно, достали всех. Шапка проползла по-кругу и вернулась к водиле с двумя рублями. Не думаю, что народ прижимистый попался, просто карманы наши к этому моменту уже были пусты. Все-таки были траты по дороге…