Притяженье земли

   

  - Ну захвати ещё мешочка четыре, а? Соседка вот, вчера вечером привезла, говорит, возьмите: ей всё равно уже складывать некуда, - пламя печи выхватило из темноты янтарь отполированных стен и строгий антрацит образов; любимая сестрица, давно уже академический преподаватель и член Союза  художников, не подвергала ни малейшему сомнению свою репутацию и статус, поэтому совершенно безбоязненно вырядилась с утра в лёгкий перегар, рваную телогреечку и кирзовые сапоги на босу ногу.

  Он не знал, зачем это делает.  Каждую весну он уговаривал себя, наконец-то, прекратить; материальной выгоды это хозяйство не приносило, жалования вполне хватало на сигареты, что для него, некурящего, означало достаточно высокий уровень дохода, но что-то заставляло  его каждый год снова и снова подъезжать к этим стареньким воротам, загонять машину во двор и привычным рывком отворять дверь сарая.
   Может быть, это было просто желание стать хоть на мгновение ребёнком, приставленным папой и мамой охранять туго набитые крапивные мешки, увенчанные охапками гороха и подсолнухов, или же хотя бы мимолётно вернуться в то сладкое и одновременно щемящее состояние, когда они все были вместе, когда все ещё были живы, когда не болели  родители и не разлетелись дети, когда всех было много и все были рядом. 

  Гомон первых скворцов над плугом, ещё тронутые где-то ледком комья земли, трезвон жаворонков под бескрайним куполом неба, сладкая горечь ковыли на губах небрежно, словно лёгким дуновением ветерка ворошили страницы памяти прошлой жизни; подводя итоги своих шести десятков, он любил повторять: «Хвастаться особо нечем, а жаловаться - Боженьку гневить; слава Всевышнему за всё!»

  Родители давно уже покинули этот мир; дети, племянники выросли; осваивая и завоёвывая  свои высоты, они не горели идеями возвращения к земле; generation gap.  Он не совсем уже понимал следующее поколение и, вспоминая себя в их возрасте, списывал всё на их запоздалую инфантильность, которая, даст Бог, пройдёт; ему оставалось только  надеяться, что рано или поздно старенький, но ещё довольно-таки  крепкий дом на краю деревни, дом, каждый уголок которого был окроплён его потом и отшлифован его мозолями, этот дом таки перейдёт в чьи-то надёжные руки.

  Этот дом, который он, помнится, покупал  когда-то давным-давно родителям на свою первую серьезную зарплату ( ну не сидеть же им летом в душной городской квартире), впоследствии после их ухода, как ни удивительно, не захирел, а, наоборот, посильными ( в основном, конечно же, сестрицы)  усилиями обрёл новый вид и стать. Как в народе говорят - перед соседями не стыдно.


  Дверь в сени привычно скрипнула. Всю ночь лил дождь, придирчивый взгляд ревниво прошёлся по горбылям стен. Сухо, везде по углам сухо; немало пришлось повозится с крышей, пока бежать перестала.  Изо всех своих скромных жизненных достижений он больше всего гордился  сухой крышей родительского дома, незамысловатыми литературные экзерцизами да, пожалуй, и воспитанием племяшки. Слава Богу, послушалась-таки красавица  его нудных наставлений и, отписавшись от исторического факультета, принялась за изучение более серьезных и необходимых наук.

  Убеждённый анархист-индивидуалист, непрестанно пребывающий в принципиальных разногласиях с любой действующей властью, он точно знал как по рассказам родителей, так и по своему собственному  опыту, каким непредсказуемым и постоянно меняющимся может быть управляемое этой самой властью, прошлое; так какой же смысл изучать аморфную, неопределённую субстанцию? Деды учили так: что  всегда в цене?  Языки, музыка и электродело. С такими знаниями без куска хлеба никогда не останешься, а электрик «на зоне» всегда в почёте.

  Книжки в углу под иконами, часами и сувенирами, что привозил, бывало, из каких-то своих бесконечных заграничных путешествий: Стругацкие, Валентин Домогалов ( издался - таки папин друг),  Марк Галлай. Марк Лазаревич, кстати, как известно, изо всех своих должностей больше всего ценил звание председателя гаражного кооператива; хозяин дома, дерзая  проводить аналогии,  любил вспоминать, что его самого, помнится,  общественность  пыталась выдвинуть в председатели садово-огородного товарищества. Уровень, конечно, несопоставим, да и регалий, в отличие от Галлая, особенных нет: сухая крыша крепкого ещё дома, простенькая литература, дети, «поставленные на крыло»… Печь загудела от хорошей тяги, входная дверь, скипнув, впустила в застоявшиеся сени свежесть нового дня… 

   Он обычно заезжал сюда  несколько раз в каждое лето; посещение первое сопровождалось трелями весенних скворцов, немощным чихом соседского трактора и сытым шорохом развязываемых крапивных мешков, выпускающих  семенные клубни на первую травку под лучи пока ещё робкого майского солнышка.
  Потом, как водится, июль - это самое лёгкое и непринуждённое - прополка, окучивание набирающих силу побегов,  баня, ещё пока что незаметная, но явно подкрадывающаяся осенняя тишина, семечки и запотевший пузырь на новом, расписном крылечке (спасибо племяннику, постарался), недалекая водокачка, благодарно отзывающаяся гулом после каждого удачного попадания «воздушки», и, с пяти метров, как батя учил - с разворота - контрабандный «Пентагон» в стену сарая (надо же как-то развлекаться)… А потом,  осенью, ну, это уже финал, снова баня и выкопанный урожай - теперь уже обратно в мешки, и машина в город, и не забыть ботву за забор, а поле перекопать…


 
  …Звонки всегда раздаются неожиданно, и тот, в позапрошлом сезоне, был не исключением. Необычным было то, что он вообще прозвучал в зоне глубочайшей недоступности (на баню лезь, дозвонится коли надо, или на дорогу бреди, впрочем, чего там названивать, наливай сто грамм да наслаждайся тишиной), когда ещё живой отец, разомлевший от тепла печи, водки и пересчитывания пустых мешков в углу, в благородном негодовании замахал руками: «И звонють, и звонють, а чего звонють - и сами того не знають, отдохнуть не дают, посылай их всех куда подальше!»… Эх, жаль, что это была не видеосвязь, вот бы поразился агент, увидев, с кем и в каком состоянии ему приходится беседовать, обращаясь с пустячной просьбой - всего лишь перегнать какой-то застрявший самолёт из Гонконга во Франкфурт, причём вылететь надо чуть ли не завтра, сообщите код ближайшего от аэропорта, мы вот прямо сейчас  высылаем билеты, аванс  на такси, суточные и отель, отчитаетесь потом, ах, да, естественно, ну конечно, оплата - это отдельно, сообщите номер вашего банковского счёта… Его собеседник, обведя глазами полупустой пузырь водки, гору кабачков в углу и банку почти готового варенья, только развёл руками: «Не могу. У меня - картошка!!!» Трубка телефона отозвалась печальным «айм сорри, некст тайм…» Выговор диктора БиБиСи, которого не устыдились бы даже стены Оксфорда, весьма органично дополнил аккорды любимого отцовского «Радио Шансон»… Через мутное окно пробивался робкий восход… А ведь тогда и мама ещё жива была…



   Он встал как обычно  рано, привычно скрипнула дверь. По пути до сарая увидел копошащуюся в огороде фигурку сестры ( тоже ранняя пташка), руки привычно ухватили вязанку дров, надо бы затопить печку пораньше, чтобы успеть к отъезду, чтобы угли как раз начали отдавать жар тогда, когда будет увязан послед…( профессионализм всегда на чеку)… заключительный мешок.

  - Ну захвати ещё мешочка четыре, а? Соседка привезла вчера, возьмите, говорит, ей девать некуда; развезёшь по родне в городе, там вечная сутолока,  жизнь у твоих, я знаю, непростая, да и картошечки такой в магазинах не отыскать нынче; привозят дрянь всякую, небось.
 - Куда деваться, возьму, конечно, - обречённо ответил он, соглашаясь, вспоминая мылообразные ошмётки на полках овощного. Да и всё равно нужно уже подвеску перетряхивать, плюс-минус сто килограмм большого урона «Филе» не нанесут, дотерпит как-нибудь, бедолага, до города…
  - И кабачков… И за сметанкой, и за курочками к Хряковым сходим… Небось, в городе у вас такого нет.
  - Конечно же, нет, - согласился он, хотя давно уже подозревал, что курочек Хряков покупает на городском инкубаторе, чтобы потом, слегка подкоптив, перепродать втридорога наивным,  бестолковым  дачникам.



  И снова привычная, знакомая каждой своей трещинкой, стелется под капот дорога, постепенно, но непрестанно и неумолимо мрачнеющая по приближении к городу; всё чаще и чаще справа  и слева от обочин появляются ямы, заполненные до краёв какой-то гадкой жижей, дальше за ними - пыльные силуэты инфернальных сооружений, выскакивают внезапно из перекрёстков покорёженные колесницы всадников апокалипсиса с искажёнными злобой и презрением…лицами?
  - Интересно, за что они меня так ненавидят? - местное радио донесло реминисценции усато-полосатого Хайнлайновского героя, которого злые дети «побили  камнями на детской площадке...», - неужели за то, что я тоже, как и он, сумел процарапать свою дверь в лето?; впрочем, они и друг друга не шибко-то любят;…хаос разметки, какая-то склизь под колёсами, дорога  вниз и вправо, привычная  миазмы дамбы, снова поворот, шлагбаум, и вдруг внезапно: уют, тепло и покой, и южное, певучее: «Ой, здравствуйте, как мы за вами соскучились, что-то вы к нам давно не заезжаете»; он сам не знал,  почему всегда  немножечко смущался и робел перед сватьей.


  - Да что вы, это нам? Целый мешок? Спасибо, конечно, только что мы с ним будем делать? Ну хорошо, вы не могли бы сами пронести в кладовую? Будьте добры, ключи туда…на полочку…Персты в маникюре над разрезом белоснежного халата величественно указывали куда-то в направлении  угла; заробеешь тут, прямо неудобно, как вахлак какой, привратник или дворецкий вволок тут свой дурацкий мешок, - ой, простите нас, ведь угостить совсем  нечем, мы в театр как раз собрались, не откажетесь хотя бы от кофе?
  Великолепие аромата сватьиного кофе всегда валило его с ног, как и белизна скатерти столовой и напевность южного «Вы». К этому нужно было только немножечко привыкнуть. «Филька», сбросив тяжесть, благодарно скрипнул продавленными пружинами.



   Привыкать к нетвёрдой стати  родственничка, каждый раз после получения бабушкиной пенсии сидящему  по нескольку дней «на кочерге», нужды не было;  с унылой регулярностью это повторялось в конце каждого месяца. В этот раз сил у него ещё хватило, чтобы спуститься с седьмого этажа на лифте, но вот картошку поднять - уже нет. Пришлось впрягаться самому. «Спасибо, дядя, спасибо вам большое, мама будет очень рада…».
  Тусклая подсветка багажника выхватила из сентябрьских сумерек какие-то унылые  кули, корзины с грибами и «парашютку», «скрысенную» в лётном училище ( была и такая строчка в биографии);  оставалось на развоз ещё несколько мешков от щедрот деревенской соседки, движимой, очевидно, комплексом вины из-за помоев, доставляемых ему под забор: «развези там, по своим, в городе». «Тойота», начинающая, похоже, уже обижаться, виду пока не подавала; кума взяла трубку сразу, ну конечно, она не откажется от пары мешочков! Жизнь расцвела новыми красками, авто, предвкушая скорый привал, бодро понеслось через весь город, прыгая по лужам и ямам, жижа в коих уже не казалась такой уж отвратительной.


  Картофель, как и другие сельхозпродукты, самой куме, щедро снабжаемой её деревенской роднёй, был шибко без надобности: «Я же для мальчиков своих стараюсь; мальчикам-то я возьму. Бедные они, бедные, сейчас вот так тяжело молодым, ведь правда, они так много работают и так заняты всегда; положите сюда мешочки, пусть пока тут полежат; они заберут, мои мальчики, один скоро должен вот из Вьетнама вернуться, а второй на той неделе в Таиланд улетел, да вечно денег нет у них, за кредиты за машины надо выплачивать…».
  Освобождённый от своего груза «Филька» острожно отруливал от двух громадных чёрных «Мерседесов», оставленных «мальчиками» в мамочкином дворе: «это же сколько на такие бегемоты страховка стоит, не считая процентов по кредитам…когда уж тут картошку копать…не забыть бы клемму скинуть».

   «Перетряхивать» подвеску  времени уже не оставалось.





  Чистейшие, бутылочного цвета волны бились в стенку причала. Солнце медленно и торжественно опускалось навстречу своему собрату, поднимающемуся из глубин океана, терпким дымком тянуло от углей жаровни, а Алик хохотал. Его, почему-то, очень забавляла история с картофелем, и он, не забывая  отхлёбывать и размахивать опахалом над углями, требовал всё новых и новых подробностей.
   - А остальное, остальное-то куда дел? Неужели сюда приволок?
   - Приволок, - обречённо вздохнул его собеседник, - а куда ж его девать, не выкидывать же! Ирина, ну хоть ты скажи, что я не дурак!
   - Дурак, я тебе всегда говорила, что ты дурак, - на правах старого друга семьи и доброго ангела-хранителя весело и ободряюще уверила Ирина Пикассо, художественно устраивавшая  курочек на решётке гриля.
  - Подожди, а как же таможня, санитарный контроль?  Тут же такие строгости!
  - Служебный статус… Личное обаяние; лёгкий флёр декаданса и коррупции не повредит шарму этой прекрасной страны, - заговорщически подмигнул хозяин картошки; мозоли и укусы кровососов начинали уже потихонечку проходить.
  - Понимаю, -  мигнул в ответ Алик, - а давай мы сейчас твой картофанчик с окороками… Под «Асахи». Любишь «Асахи?» Мне вчера ящик какие-то заезжие «спецы» презентовали, представляешь, приехали и говорят - свози нас на могилу Рихарда Зорге! Приехали, серьёзные такие, говорят, ничего не надо, а вот к Зорге поедем. Цветы привезли. Вдохновлялись. И мне - ящик пива за хлопоты.

  Пиво было холодное и вкусное, латвийские окорочка, неизвестно как попавшие в местный сельмаг, шипя и разворачиваясь на углях, взносили в небо непередаваемый аромат; их подкопчённость чем-то напомнила цвет стен Домского собора, рижского бальзама и янтаря из глубин Балтики; местные чайки мало отличались от своих собратьев с берегов Даугавы.

  Ему приходилось там бывать. Школьником, тогда родители возили - мир посмотреть, потом, уже во взрослой жизни - по своим служебным делам. Он мало что уже помнил, кроме Домского собора и кривых улочек Старой Риги, но на памяти был громадный хуторской каменный дом, отсутствие заборов и ещё то, что там все (почему-то) не воровали. Соседи  знали свои грядки; хозяйка, уходя утром  на работу, оставляла на Рижской трассе, между Цесисом и Валмиерой, небогатый урожай и молочко. Вечером забирала из ящичка денежку.

  - Вот ты представь, - веселился он, обращаясь к Алику, - она деньги из ящика вечером забирала… Деньги! Да у нас бы не только ящик весь увели, и цепь бы, и столб прихватили! Вот почему у них - так, а у нас - совсем не так? Да и вообще...всё не так?  Посыл до  Алика не дошёл, а если и дошёл, то не вызвал  ожидаемого ответа.
  - Ну и пусть валят нахрен, фашисты грёбаные…
  Выяснить, кого именно и почему Алик считал «грёбаными фашистами» и куда предлагал им «валить», не получилось; Пикассо, с присущим ей тактом закругляя начатый диалог, перевела разговор в другое русло.

  - Вот ты спрашивал, не дурак ли ты; отвечаю - конечно же, дурак; во-первых -  здоровый на голову человек в лётчики не пойдёт, во вторых - не будет в наше время садить-копать картошку, и в третьих - уж точно не станет таскаться с ней, словно иеговист со своими книжонками.
  - Понимаешь, - кивала она в сторону заходящего солнца, - там все давно на расслабоне, ты за них не переживай, это тут надо пахать за корочку хлеба и считать каждый грошик, а там, там давно уже всё по-другому.

  Сидящая неподалёку юная реинкаранция Наоми Кемпбелл  мало что понимала из разговора, да и не старалась. Её давно уже ждал Орегон Юниверсити, а громадные наушники еле наползали на африканскую шевелюру.

  - Моргеншетрна небось своего любимого слушает, - подумалось ему. Он не любил ни Моргеншетрна, ни модного режиссёра Балабанова. Украшают действительность, создают какую-то лубочную картину мира.  Он-то точно знал, что в реальности всё гораздо печальнее.

                Юрга ( Кемеровской обл.) - Ширахама-Бич ( Префектура Вакаяма ).