Он и ОНА

 

Нинель проснулась в очередной раз от удушливого кашля.
Кашляла долго, до испарины. Сердце колотилось, не хватало воздуху. Наконец приступ отступил, и Нинель начала делать свои пять упражнений для восстановления дыхания. Затем пошла на кухню, выпила холодной воды и задумалась. «Хорошо что я перешла в отдельную спальню. Не беспокою Макса. Может быть, пора сказать ему? Приступы становятся все чаще, возникли проблемы с дыханием. Наверное, опухоль увеличилась. Пора идти сдаваться. Бронхопульмональный рак. Вот такая петрушка.»  Выявилась проблема совершенно случайно, на плановом медицинском обследовании, и с тех пор Нинель жила  с одной мыслью: сказать или не сказать. «Как жить дальше. Что делать?  Оставить все как есть, жить до последнего дня и умереть от удушья или все-таки попытаться бороться? А как он будет? Конечно, ему уже шестьдесят пять, смотрится он молодцом, но характер у него, не дай бог! Не каждая выдержит. Да и ему сложно будет с какой-то бабешкой строить отношения. Не сумеет она понять его. Сбежит. Эгоист, конечно, еще тот. А ведь он внутри добрый, уязвимый, эмоциональный. Конечно, непонимание многих обыденных вещей кучу комплексов породило. Но он и не обязан во всем разбираться. Он отличный профессионал, умничка. А фанаты своего дела в обычной жизни не понимают многих вещей.» Нинель встала, осторожно прошла к спальне мужа, прислушалась: хорошо дышит, ровно. Нинель на протяжении двадцати лет постоянно прислушиваться к  дыханию мужа. Это стало уже привычкой. После того страшного случая, когда ее мужу, командиру воздушного пассажирского судна с полной загрузкой на борту, пришлось посадить самолет на пузо. Результатом этого поистине героического поступка были спасенные жизни и обширный инфаркт у самого командира. Вот тогда-то и поняла Нинель, насколько ей дорог и близок ее супруг Максим.
Макс и Нинель. Странная пара. Даже не пара, а союз. Ей тридцать, ему тридцать пять. У каждого уже за плечами свой чемодан без ручки, скелет в шкафу и поломанная любимая игрушка из детства. Понимали оба, что это не то, что хотелось бы каждому из них в жизни. Но было какое-то подсознательное тяготение друг к другу, непреодолимое, необъяснимое. Ситуация как раз из той серии, когда говорят: друг без друга скучно, а вместе тесно. Два дня Макс и Нинель мирно уживались под одной крышей. Им было интересно вдвоем. Общие темы, общие интересы. На третий день на ровном месте вспыхивала потасовка. В основном наскакивал Макс. Необоснованность его притязаний казались Нинель глупыми, и она взрывалась, доказывая обратное. Поорали, потаскали друг друга за «грудки», и на пару дней залегли  каждый за своим бруствером набирать силу.
Нинель работала ландшафтным архитектором в крупной компании. Характер, профессия выработали у Нинель особый взгляд на окружающий мир. Для Макса ее абстрактно-логический стиль мышления был непонятен, как китайская грамота. «Ну как можно вычерчивать прямые контуры, сидя в облаках?» Максу, как целеустремленному человеку, очень хотелось понять, как это возможно, но получалось плохо. Нинель жила в миру и гармонии с  собой и окружающим миром. Ее все устраивало в этом мире, ко всему относилась терпимо, с пониманием. Могла найти общий язык с любым собеседником. Но были пара моментов, что могли вывести ее из себя, заставить забыть о правилах приличия. Скудоумие собеседника и посягательство на ее личное пространство. Если первый момент обнаруживался у людей из внешнего мира, Нинель включала зеркало, не позволяющее абсурду проникать в ее мир, старалась побыстрее закончить беседу. Деликатно прощалась и старалась никогда больше не пересекаться с носителем вредоносной структуры. Если каким-то образом некто пытался нарушить ее личное пространство, у Нинель в арсенале имелся широкий спектр отражения – от вежливого «а не пошли бы вы…» до мордобоя. Ее личное пространство – это было святое. Подобно черепахе, она иногда пряталась  там от условностей окружающего мира, становилась сама собой, жила по своим законам. Эта кратковременная самоизоляция помогала Нинель,  как Фениксу, возродиться на пепелище собственного психологического выгорания.
Макс был замечательным пилотом, профессионалом, по которому равнялась подрастающая смена. Это был фанат своего дела: вся его жизнь заключалась в двух словах: небо и самолеты. Мир Макса состоял из четких выверенных фраз, цифр, чертежей и беспрекословного подчинения его приказам. По этой причине за пределами его рабочей поверхности отношения с внешним миром не складывались. Ну, не укладывались в его понятии точных определений и четких линий  абстрактные представления о чем-то или о ком-то. Не мог он понять ситуацию где нужно что-то домысливать, представлять или, услышав какую-нибудь двусмысленную фразу, думать: правильно ли он ее понял.
Нинель и Макс познакомились на станции техобслуживания. Макса приятно поразила манера Нинель неспешно вести диалог, четко строить фразы. Опять же глаз мужчины порадовал внешний вид Нинель. Тонкая блузка, в меру прозрачная, пастельно бирюзового цвета, юбка до колена на два тона темнее, светлые туфли на низком каблуке.
      Нинель, в свою очередь, не оставил равнодушной подтянутый молодой мужчина.  Широкоплечий, высокий, короткая стрижка. «Наверное, военный», – подумала Нинель. Она сразу поняла, что ему очень хочется ей понравиться. Он угостил ее кофе, предложил на выбор десерт, журнал, сигарету. Но можно было и не суетиться. В небесной канцелярии  уже отправили их документы в плавильню для того, чтоб слить воедино  две противоборствующих  ипостаси. Над союзом Макс – Нинель впору было начертать слова Александра Блока: «И вечный бой, покой нам только снится…» Если обратиться к аллегории, то брак этой пары выглядел примерно так. Две равнозначные силы, разделенные границей, гармонично двигались вдоль своих рубежей, не выпуская друг друга из поля зрения ни на минуту. Задача Нинель состояла в том, чтоб агрессор в лице Макса не проник на ее священную территорию.  Задача Макса – завоевать, подчинить. Как только Максу казалось, что оборона дала слабину, он моментально пытался отвоевать и покорить законную территорию Нинель. Но, получив «по мордам», откатывался на свои рубежи зализывать психологические раны и переосмысливать свои убеждения.  Макс в силу своего характера смотрел только вперед, сосредоточен был только на цели: «ни уступать, ни прогибаться, не поступаться своими принципами. А главное – подчинить эту неприступную крепость, чтоб мои законы были основой нашего союза!».
Когда Нинель в начале их конфетно-букетного периода поняла, с каким подарком ее свела судьба, то лучшим решением, думала она, будет прекратить это знакомство раз и навсегда. Потому что спокойной жизни с Максом не будет. Постоянные его  попытки самоутвердиться за ее счет немало попортят ей жизнь. С другой стороны, может быть, ей жизнь преподносит урок? «Со всеми умеешь найти общий язык? Ко всем ключик подобрать можешь? А как тебе такое? Слабо?»  «В конце концов, думала Нинель, у него есть качества настоящего мужчины: не предаст, честен, заботлив. Правда забота какая-то, медвежья. Без ласки, нежностей. Просто и надежно как бетон. Ладно, перетерпим. Пожалуй, можно попробовать. Будем обтесывать.»  Если Макс для достижения своих завоевательных целей шел на таран, Нинель использовала тактику Троянского коня. Лаской, вниманием, вкусными  пирожками усыпляла бдительность своего вояки, и когда он «развешивал уши», она проводила коварную акцию перепрограммирования.  «Смотри дорогой, она показывала на главного героя фильма, так своевременно шедшего по телевизору, как он нежно относится к своей супруге и вообще с друзьями как общается. Спокойный, уравновешенный. Это привилегия сильных. Как ты считаешь, дорогой, я правильно думаю?» Дорогой, польщенный тем, что  умная супруга интересуется его мнением, благосклонно подтверждает выводы Нинель. Высказывания Нинель прочно отпечатываются в сознании Макса, и как человек разумный, он в дальнейшем старается соответствовать представлению Нинель о сильных мужчинах. На протяжении пяти лет два кирпича психологических устоев Макса и Нинель, бешено вращаясь, сходились через каждые два дня на третий. При соприкосновении искры от острых углов кирпичей летели во все стороны, создавая настроение участникам Но с самого первого дня стержень их союза, основанный на лучших качествах их характера,  только крепчал, закаливаясь в боях местного значения. Бывало так, что буквально перед какой-нибудь поездкой вспыхивала ссора: два барана сошлись опять на узкой тропе, каждый со своей правдой. Поездка не откладывалась: намеченные планы должны выполняться. Летели друг в друга всевозможные предметы, хлопали двери. Макс выскакивал на улицу минут за пять до выхода Нинель, заводил машину. Включал подогрев сидений. Заботливо поправляя на сидении Нинель накидку из овчины, досадливо пинал кулаком: «чтоб эта ослиха упрямая, не дай Бог, не простыла. Вот уже скарлатину мне Бог послал!» Нинель же, в свою очередь, невзирая на боевые конфликты, всегда готовила вкусные обеды и ужины, следила за порядком. Уходя рано утром на работу, заботливо выставляла завтрак на стол, покрывала чистой салфеткой: «Дуболом твердолобый, скотина! Сметанку свежую в сырники положу. Любит со сметанкой… Вот уже Бог послал мне одноклеточное!» думала Нинель, с размаху водрузив сметанную пирамиду на сырниках.
        Время шло, кирпичи обкатывались, стирая острые грани. Два бойца у своих границ также неусыпно патрулировали свою территорию. Только теперь, прогуливаясь вдоль границы, они крепко держали  друг друга за руки. Иногда приглашали друг друга в гости. Так, совсем с краешка, на терраску, чтоб, не дай бог, лишнего не обнажить.  Только в гости ходили к друг другу с пониманием, любовью  и обязательно снимая обувь за порогом. 
 Тридцать лет, как один день. Нинель и Макс. Им было трудно вместе и интересно. Когда окружающие интересовались у них, почему они выглядят так молодо, они с улыбкой отвечали: «Мы живем в постоянном тонусе, как на пороховой бочке. Расслабляться нельзя. В любой момент может рвануть». Пытаясь найти гармонию в отношениях, не мытьем так катаньем, так на Руси говорят, они стали единым целым. В тяжелых «боях» выработали свод законов своего союза, сохранив незыблемым личное пространство.
Нинель непросто давалась эта борьба за сохранение своего я. Но она понимала Макса. Ну, трудно ему было смириться с тем, что на работе он царь и бог, а дома постоянно попадает впросак, а главное, никак не может понять  это любимое существо в юбке по имени Нинель. Ее было много, и она не желала подчиняться. Иногда, устав от очередного наскока Макса, Нинель подумывала: а не развестись ли? Так было до того памятного страшного случая с аварийной посадкой. Макс добрался домой, переступил порог и упал. Потом были награда, благодарности и долгие месяцы реабилитации. А для Нинель это было переосмысление ценностей.  Как часто люди, пытаясь менять других, не замечают, что изменяются при этом сами. Не отдают себе отчета в том, что мир, в котором они уже живут, построен с учетом присутствия человека, с которым связала их жизнь. И если вдруг из этого мира исчезает или падает один из его основателей, то он начинает рушиться. Нужно успеть подставить плечо, подхватить,  чтобы успеть спасти, не дать разрушиться тому, что так долго выстраивалось. И пусть этот мир не совсем комфортный, местами колючий, но он твой, родной. Красивый, уродливый, удобный. Или наоборот, он твой. Ты сам его строил.  Если дать ему разрушиться, придется строить новый, а жизнь, к сожалению, не такая уж и длинная. Вполне возможно, что, приступив к строительству нового, не успеешь довести его до совершенства. Не познаешь радости Творца, создавшего идеальный мир человеческого счастья. Не получишь право передать свою мудрость познания потомкам.
«Может быть, этот инфаркт тогда случился не зря. Неизвестно как сложилась бы
в дальнейшем судьба», размышляла потом Нинель. Ночами напролет она просиживала у постели Макса и об одном молила бога: «только бы выжил… Как угодно, только бы выжил!» Смотрела на заострившиеся черты лица Макса и понимала, что нет на свете роднее и ближе человека, чем ее родной, самый единственный, самый любимый, самый скандальный, самый занудный, ее Макс.  Спустя время, когда угроза жизни миновала и Макс полностью восстановился, Нинель все равно просыпалась ночью, чтоб послушать, как дышит ее муж. Брала его за руку, слушала пульс и, не отпуская его руки, засыпала. Потом эта привычка осталась с ней  на долгие годы. Со временем стало спокойнее. Нападки Макса периодически возобновлялись, и искры, пусть не такие жаркие, летели во все стороны. Но это скорее были уже не попытки порабощения, а так, на всякий случай. Для тонуса.
Вот теперь пришла беда и к Нинель. «Сказать или не сказать? Конечно, Макс жуткий эгоист. Для него главное – его светлейшая особа. Потом все остальное. Может, и не будет особо переживать. В конце концов, это для меня что-то означает наш союз, Макс. Я это узнала, когда чуть не потеряла его. А может, у него все проще: лишь бы был кто-то обеспечивающий ему комфортную жизнь. Не даром он постоянно портит мне кровь. Ладно, пусть живет спокойно. Ничего не скажу. Только он какой-то чудной последние два дня, какой-то притихший, как пришибленный какой-то. Даже слова какие-то ласковые озвучивает. Непривычно».
– Ниеличка, – Макс появился на пороге спальни. Ты не спишь?
– Доброе утро, дорогой, – сказала  Нинель бодрым голосом. Вчера заснула рано, выспалась. А ты чего подскочил? Ой, у тебя глаза красные. Что случилось?
– Ты знаешь, мне кажется, у меня аллергия. Вот только не пойму на что. Уже пару дней.
Что он мог ей сказать? Что два дня назад, разыскивая инструкцию в верхнем  ящике шкафа, он нашел историю болезни своей жены. И что он прочел ее диагноз. Что он мог ей сказать, если пол провалился под его ногами и остановилось на мгновение сердце? Что он мог ей сказать, если неизвестно сколько простоял посередине комнаты, тупо глядя на лист, из которого тянулись кровавые нити? Он не спал две ночи, слушал, как кашляет его жена, и грыз зубами подушку, чтоб только не закричать от страха  и боли за свою жену.
– Ниеличка, ты знаешь, мне сегодня приснился Париж. И я подумал, может, поедем. Это ведь мечта твоя. Я возьму отпуск, мне дадут. Думаю, тебе тоже. Ты три года не была в отпуске.

Париж. Город любви, романтики, мечты и вечного праздника. Именно так воспринимают этот славный город во всем мире. Город, в котором можно влюбиться, возобновить свои чувства, получить огромный заряд творческой энергии. Если бы Нинель и Макс поехали в Париж, не имея над головой черной тени, вполне возможно, что они бы наиболее полно прочувствовали все прелести этого замечательного места. Но…
Лувр, Монмартр, Елисейские поля, Версаль, Мулен Руж. Нинель увидела все, о чем мечтала долгие годы. Эмоции  переполняли ее, она впитывала дурманящий дух Парижа и была счастлива.
Гостиничный номер объединил Нинель и Макса в одной постели.
«Нужно как-то объяснять Максу ночные приступы»,  заранее подумала Нинель. – Не нужно, чтоб он волновался». В самолете Нинель слегка покашляла  и предупредила Макса, что буквально перед отъездом ее просквозило на работе, но ничего страшного. Она была у врача, выписала таблетки. В общем, ерунда, пройдет.
       Приступов за неделю было всего два. Все-таки магия Парижа сказывалась. Нинель закашливалась, Макс суетился рядом. Старался делать какой-то массаж, при котором становилось легче и приступ проходил быстрее. Затем Макс целовал ее лицо, руки, гладил ее волосы и бормотал какие-то неуклюжие ласковые слова. Гладил ее как маленькую, до тех пор, пока она не засыпала. «Он действительно меня любит, если на простую простуду, как он считает, такая реакция… Даже слова какие-то ласковые выучил. Как неуклюже, но мило…», думала Нинель, засыпая в объятиях мужа.
       В последний день перед  отъездом решили подняться на Эйфелеву башню. Так захотела Нинель. Невозможно за одну поездку осмотреть все прелести Парижа. Но если турист не побывал на башне, значит, в Париже он не был.
– Макс, на башню поднимемся в крайний день. Увенчаем наш вояж вишенкой на торте. Хочу взглянуть с высоты птичьего полета на сей славный город, чтоб запомнить общую картину навеки.
При последних словах у Макса ухнуло сердце. Он старался из последних сил не показать Нинель, что он знает о болезни. Старался быть обычным, только более внимательным, заботливым. Если его Нинель не хочет, чтоб он знал, то пусть пока будет так. Хотя бы пока.
 Несмотря на начало марта, было тепло.  День выдался солнечным, теплым, но все равно решили надеть куртки с учетом ветра на верхотуре башни. Подошли к башне, когда народу было еще не очень много. Постояв немного в очереди, купили заветный билетик и поднялись на второй этаж. Но цель была, третий. Там, где облака можно потрогать рукою и обозреть город на триста шестьдесят градусов. Париж лежал далеко внизу в голубоватой дымке, раскинув лучи своих светлых улиц. Они расходились под равнозначными углами от Марсового поля и башни. Удивительное зрелище! Нинель, как зачарованная смотрела на Париж свысока. От восторга у нее выступили слезы. Она смотрела на панораму города и молчала. Макс боялся прервать торжественность момента, молча смотрел на Нинель. Достопримечательности Парижа не очень его волновали, точнее, все было вскользь. Главное была Нинель. Страх за ее здоровье не отпускал Макса ни на минуту.
– Ты знаешь. Макс, я вспоминаю нашу поездку в Германию. Все здания черные, темно-коричневые. Какое-то гнетущее впечатление от пребывания. А Париж весь из светлого известняка. Солнечный, легкий. Кажется, что солнце оставило свою проекцию на земле в виде этого города. Не зря в мире этот город считается самым романтическим. Париж – любовь. Рим и Афины – мудрость и искусство. Самые прекрасные города в мире. Для меня, во всяком случае. Но каплю дегтя я внесу в эту бочку французского восторга: наш Арбат лучше, чем их Монмартр. Ну, был лучше до того, когда кому-то из градоначальников не пришла в голову похмельная мысль – удалить с Арбата артистов и сократить число художников. Я счастлива! Ну вот, – засмеялась Нинель, – Как там Эренбург сказал: Париж увидеть и умереть! В самую точку.
Макс закашлялся. Обдало жаром:
– Нинель, я все знаю! Макс сжал перила.
– Я не могу больше молчать! Я не могу больше делать вид, что все хорошо! Я готов прыгнуть сейчас вниз, если это поможет, что делать я не знаю! Почему ты не сказала мне? Ведь время идет. Я с ужасом считаю каждый час, который мы упускаем.
Я бы не предложил тебе эту поездку, если бы не прочел в истории, что у тебя очередной прием у врача только послезавтра. Николь, жена, ты почему молчала? Что делать? Я знаю, ты сильная. Сильнее меня. Но сейчас не тот случай, чтоб воевать в одиночку. Нинель молчала. Макс обхватил ее и прижал к груди.
      Они долго стояли, обнявшись под легким дуновением весеннего ветерка. А внизу, раскинув лучи, лежал город праздник.

      Макс уже три часа сидел в  больнице у операционного блока. Врач сказал, что ждать, нужно ждать. Хорошо, что выявили на ранней стадии. Что есть надежда на благополучное решение. Врачи удаляли болезнь, беду из его жены с помощью ножа, а Макс, сидя под операционной, своими руками вырывал из собственной души и разума свои злокачественные образования. Очень страшно бывает остаться наедине с самим собой, потому что врать некому, прятаться не за кого. Приходится смотреть в зеркало души своей и видеть собственные уродства.  Если только ты не до конца урод и не спрячешься от зеркала за шторой по имени трусость. Макс сидел и вспоминал прожитые с Нинель тридцать лет. Потом подумал, что может случиться так, что ее не станет. От одной только мысли ему стало плохо. Сжало сердце, дыхание сбилось, воздуха стало мало. Он осознал, что эта женщина, которая все время была рядом, стала для него гораздо больше, чем жизнь. Это была его вселенная. В которой было все. Жить без нее он просто не сможет. Нет смысла. «Что он дал этой женщине? Сколько спокойных, счастливых моментов она может насчитать? Раз, два и обчелся. Он все время считал, что Нинель сильнее его, мудрее. Не потому ли она стала сильной, что всю жизнь отбивалась от его нападок, закалилась, так сказать в боях? А он, как клоп, мечтал оседлать лошадь, чтоб выбравшись из-под плинтуса собственных комплексов, взглянуть на мир свысока! Какой же я был идиот! На что потратили жизнь. Вместо того, чтоб идти рядом плечом к плечу, смотреть в одну сторону, наслаждаться жизнью, устроил какое-то соревнование. Судьба создает союзы из тех, кто в идеале дополняет друг друга, она уже там все просчитала. Задача людей  состоит только в том, чтоб найти эти пазы и соединиться.  Только по разным причинам не все эти пазы находят. Я, как идиот, все время устраивал  бои местного значения. Жизнь могла бы пойти по-другому, если бы он просто увидел, что рядом с ним не объект покорения, а женщина, которую Господь Бог создал для нежности, заботы. Господь создал женщину, как мерило для мужиков с основной задачей: чтоб она была индикатором уровня развития мужчины. Если ты мужик и стоишь достойно, крепко, высоко, значит и женщину свою будешь возвышать до своего уровня. Чтоб не кланяться, общаясь с ней. А если такой клоп вонючий, как я, – казнил себя Макс, – мне же нужно было самоутверждаться  каждый раз. Старый дурак, жизнь прожил, а главного не понял: отношения в семье и за ее пределами –это разные вещи. Все время доказывал, что я главный, я начальник. Не сумел я вовремя разделить работу и семью. Пока утверждался, жизнь проскочила. А ведь могло бы быть совсем по-другому.  В мире, любви, взаимоуважении. Не только в голове и душе, а еще в физическом мире. Сколько раз я видел на ее лице снисходительную улыбку, когда в очередной раз мой внутренний дебил затевал ссору на пустом месте. Я только сейчас подумал: что она при этом про меня думала? Сам себя в ее глазах закапывал еще глубже на поле чванливых идиотов. Господи, если ты там есть, или кто там еще миром управляет, прошу вас, заберите мою жизнь, отдайте ей. Она более достойна, чтоб жить дальше. А если чудо случиться и все будет хорошо, все будет по-другому. Не знаю, сколько проживем, но я верну ей долг любви и нежности за все годы. Я сделаю ее счастливой. Только бы все было хорошо.».
        Макс неожиданно вспомнил сюжет одной картины. Гибнет в страшной буре торговое судно. В страшном отчаянии на пороге гибели люди взывают к Богу. И сквозь страшную кутерьму над морем встает фигура Христа. На краю гибели у людей наступило просветление. «Вот и у меня на краю. Наступило. Я даже и не подозревал, что моя Нинель – это уже я. И я воюю сам с собой, глядя на нее, как в зеркало. Какой же я был идиот. Так больно. И страшно. Когда сажал самолет на брюхо, тоже, наверно, было страшно. Не знаю. Там просто работал мозг: как часы. Четко, понятно, без всяких эмоций. Как гранит. Когда посадил, стало страшно. Но не так.» А сейчас страх захлестывал Макса удушливой волной, давил грудь, плечи. Внутри было тесно. Много было испытаний в его жизни, но такого раздирающего чувства он не испытывал никогда. Макс дернул узел галстука. Говорят, слезы сбрасывают давление. Только Макс плакать не умел. Он сидел, обхватив голову руками, и ждал приговор.
       Наконец дверь из операционного блока открылась, и врач вышел на встречу Максу. Макс медленно поднялся навстречу. Он стоял и молчал. Врач подошел к Максу, взял его за плечи, встряхнул:
       – Максим Петрович, встряхнитесь. Операция прошла хорошо. Все во время. Все хорошо. Я уверен. Теперь у Нинель Михайловны будет все хорошо.
       Макс опустился на кресло, закрыл лицо руками. Сквозь расширенные пальцы на брюки капнула тяжелая мужская слеза.