Все решает женщина

     - Расскажите что-нибудь, Михаил Васильевич, - попросила Лариса. - Что-нибудь интересное из судебной практики.
     Лариса, смуглая худая молодая девушка с миловидным лицом, служит в адвокатской конторе Васильева помощником. К Васильеву она относится с некоторой долей восторженности, впрочем, без излишней театральщины.
     - Мне кажется, что вы всегда побеждаете, - продолжила она. - Да, я так считаю. Взять хотя бы вчерашнее заседание по делу двоеженца Тураева. Ведь адвокаты противника боятся вас.
     - С чего ты взяла, что они меня боятся? - спросил Васильев, стараясь сохранить невозмутимый тон, но мелькнувшая улыбка выдала, что слова молодой помощницы ему приятны.
     - Так это видно, - просто объяснила Лариса. - А уж когда заседание закончилось, то адвокат Тураева на выходе вовсе пошла не в те двери и чуть головой не стукнулась.
     - Помню, - засмеялся Васильев. - Я еще подсказал ей, что выход слева.
     - Михаил Васильевич, лучше расскажите, почему вы решили стать адвокатом, - вмешалась в разговор Жанна, тоже помощник адвоката, молодая стройная брюнетка с неровной, мздристой кожей лица. - Вы же говорили на корпоративном празднике, что в “предыдущей жизни” служили в армии офицером. И, вдруг, адвокатура, а, ведь это совершенно разные сферы.
     Жанна закончила факультет журналистики, сейчас учится на юридическом и пишет статьи об успешных людях в Интернете.
     - Верно, - отозвался Васильев. - Это был крутой поворот. И причина тому была. - Адвокат повернулся к Жанне, пригладил седые волосы и начал:
     - В начале девяностых я служил в Польше, на территории бывшей Южной Силезии, которую Сталин после войны отобрал у немцев и отдал полякам. Как только Германия подтвердила, что не будет претендовать на эти земли, поляки сразу попросили нас на выход. И наш полк оказался под Гатчиной. Родина нас особо не ждала, а потому жилья никакого не предоставила. Снимал я частный дом без удобств, зимой дрова колол да печку топил, вода - из колодца. Мне еще повезло: жена моя работу нашла в аптеке, старшая дочь по осени в школу пошла, а младшую на год отдали на воспитание бабушке, что проживала в Коми.
     Армия была в совершенном упадке, от былой мощи оставался один призрак, напоминающий огромный ржавый остов корабля, дрейфующего в море без руля и ветрил. Я был в экипаже этого призрака, искал себе выход из армейского тупика и не находил его.
     В ту пору стукнуло мне 33. И вдруг я начал писать стихи. Конечно, я их и прежде сочинял, но по необходимости, как поздравления к свадьбе или юбилею. А тут сам захотел. Говорят, что поэт должен быть голодным. Моя семья от голода не загибалась, но жили, буквально, от зарплаты до зарплаты. И ту задерживали месяцами. По гарнизону гуляли разные слухи, будто зарплатные деньги наши начальники крутят в коммерческом банке по три-четыре месяца. Когда набежит жирный процент, то снимают со счета и выдают похудевшие от инфляции деньги воякам. Процент, конечно, начальству достается.
     Был и другой слух, будто командир распределяет жилье за взятки. В гарнизоне тогда шло строительство двухэтажных домов на деньги, выделенные немцами в благодарность за то, что мы им дали возможность объединить Германию, попутно развалив свой Союз. Дома назывались звучным словом “коттедж”. В Германии в таких “коттеджах” тамошние гастарбайтеры живут, как во временном жилье. А у нас был ажиотаж и нездоровые слухи.
     Гулял по гарнизону и третий слух, будто взлетно-посадочную полосу (а служил я в авиационном полку) начальство использует под коммерческие рейсы. Садятся и взлетают транспортники, груженные товаром: на север - фрукты-продукты да шмотки импортные, на юг - рыбу да икру, грибы да ягоды. Отцы-командиры свой гешефт с этого бизнеса имеют. А простым смертным - кукиш без масла.
     Вот эти три слуха я и расписал великолепной онегинской строфой, изобретенной “нашим все” Александром Сергеевичем. В конце поэмы своей еще и назидание сделал командиру: призвал его к гласности, чтоб слухи не роились. Написать - полдела, но у меня хватило ума прочитать поэму со сцены дома офицеров во время концерта в честь дня Военно-Воздушного Флота.
     Глаза у помощниц округлились от удивления - Жанна на время перестала делать свои пометки в записной книжке, а Лариса моментально дала отбой входящему звонку на смартфоне.
     - Сейчас бы, милые мои, ни за что такого не сделал, - продолжил Васильев. - А тогда я простой был, как карандаш неотточенный, верил в гласность, перестройку и Горбачева.
     Слава моя была яркой, но короткой. Сослуживцы рассказывали, что начальник гарнизона, сидевший во время концерта в почетном президиуме за моей спиной, постоянно наклонялся то влево, то вправо, будто с потолка на него потоком стекало дерьмо, а он пытался безуспешно от него уклониться.
     Через неделю он подошел ко мне (долго не решался) с коротким, но ясным: “Я тебя сгною!” И ничего не сделал. Только отцепил от парашютных прыжков. Тогда я был увлечен парашютизмом, просто кайф ловил, когда ложился грудью на воздушную волну.
     Мне передали слова командира: “Он техник, вот пусть на технике и работает”. Мелкая месть. Да, может, оно и к лучшему. Зато руки-ноги целы. С высоты своих снежных висков ценность этого факта хорошо понимаешь.
     А вот командир ОБАТО (отдельного батальона технического обеспечения), крыса тыловая с жучьей фамилией, решил меня выпороть образцово-показательно: вызвал на ковер. Стол у него буквой Т, сам сидит во главе стола, вокруг свита: начфин, замполит. Я стою перед ними, как пленный Муса Джалиль на допросе в гестапо с картины Хариса Якупова.
     Секретарша, накрашенная и напомаженная, бумагу на стол перед комбатом кладет. В ней, наверное, мое стихотворение в прозу переложено. Жаль, мне не показали, интересно узнать, как стукачи пишут, какие у них глаголы да существительные.
     Смотрит комбат в докладную и начинает:
     - Вы такой-то? (Без бумажки, видимо, ничего не запоминает).
     - Я - такой-то.
     - Вы нас оскорбили и опорочили (его и начфина)... Мы можем взыскать с вас миллионную компенсацию… Но мы даем шанс все исправить… Выйти перед строем гарнизона и принести нам публичные извинения… В понедельник доложите о готовности...
     А была пятница. Не буду утверждать, что он меня не напугал. Скорее, наоборот. Перспектива миллионного штрафа за стихи меня не радовала. Одновременно я испытывал наивное возмущение: “В чем моя вина? Назвал слухи слухами и призвал командование к гласности, открытости и публичности”. А еще злило ощущение собственной неполноценности: “Ведь - не виноват, а как защищать себя - не знаю”.
     В тот день я впервые в жизни поехал на консультацию к адвокату. В адвокатской конторе дежурила женщина лет 40-45. Мне повезло. Она по-простому, на пальцах, объяснила, почему меня не привлекут.
     - Оскорбление - это мат. Вы использовали ненормативную лексику в стихотворении? Нет, значит, нет и оскорбления. Клевета и оговор? А вы утверждали, что командиры - коррупционеры и взяточники? По фамилии, имени, отчеству называли их в произведении? Нет, значит, нет и клеветы. С честью и достоинством - аналогично. Стихотворение им в руки, конечно, не давайте. В суде скажете, что написали художественное произведение.
     В понедельник я вновь стоял перед комбатом и его верными слугами.
     - Ну, что? Решили публично извиниться? Или судить вас будем?
     - Да, решил. Если суд скажет, что я должен извиниться, то  выйду перед строем и отрапортую: “По решению суда приношу извинения”. По-другому - не буду. И еще - не моя вина, что вы себя узнали в персонажах моего произведения.
     Жук - комбат только и нашел, что прошипеть-прожужжать в мой адрес:
     - Пошел вон!
     И я пошел вон. И чем дальше я уходил от его кабинета, от штаба батальона, тем веселее мне становилось и свободнее дышалось. Это не значит, что в этот момент я решил стать адвокатом. Тогда мне просто понравилось внутреннее ощущение уверенности в своей правоте, понравилось и то, что я сумел защитить себя от военных чиновников. Уже потом пришло: если я сумел защитить самого себя, почему бы это не делать для других. Не сразу, но сформировалась цель - выучиться на юриста и стать адвокатом. На это ушло семь лет. Но первым радиосигналом, который уловили мои антенны, первым сигналом маяка для решительного поворота в порт адвокатуры для меня послужила консультация, полученная от женщины-адвоката, сумевшей объяснить, почему начальству не удастся взять меня за жабры и взыскать миллионы за мои крамольные стихи. Скорее всего, мне понравились простота и ясность ее объяснения. Поверьте, я знаю, что говорю. Сколько раз я выслушивал косноязычный лепет своих коллег, занудно излагающих птичий язык законов и кодексов.
     Та женщина, которую я видел один раз в жизни, осталась для меня примером ясности ума и речи в юриспруденции. Одной своей консультацией она сумела не отпугнуть, но пробудить интерес к профессии, в которой я уже без малого двадцать лет.
     - Что же это: получается, вы оказались в адвокатуре благодаря случайности? - спросила Лариса. - Если бы та женщина была косноязычным юристом, то вы никогда не взглянули бы в эту сторону? Разве это хорошо, когда жизнь и судьба зависят от случая?
     - А жизнь, милая моя, она и есть цепочка случайностей. Но - вполне закономерных. Можно так сказать - Бог помогает человеку через людей. Важно разглядеть, увидеть эту помощь, и не пройти мимо.
     - Я бы сказала иначе, - мечтательно отозвалась Жанна. - В жизни мужчины все решает женщина. Даже мимоходом.


                КОНЕЦ