Материнство

               

           С будущим мужем они учились в одной группе.  Инну   считали  лучшей студенткой, ей предрекали   успешную карьеру. Поженившись  на последнем курсе, они вскоре   поняли, что ждут  ребенка и сразу  запланировали ещё двоих.
 
           После окончания учёбы работать поехали на родину и поселились в семье мужа, Инна была детдомовской. Факт предыдущего проживания снохи в институтском  общежитии , дал свекрови повод  засомневаться: а, вдруг, сын не имеет отношения к беременности? Она, даже, предложила избавиться от неё  под предлогом «пожить для себя». Но всё утряслось,  и девочка родилась.
           ДЦП у малышки заподозрили, когда заметили, что она не переворачивается и не держит головку. Поначалу близкие  надеялись, что «перерастет». Потом молодой отец начал возмущаться, мол, ребенка уронили в роддоме, бабушка  приговаривала, что у них в роду такого не было, молодая мать- плакала. Лишь дед сказал, что  свой крест нужно нести. Началось  лечение, не сулившее излечения. 
 
           Девочка росла. Когда её вывозили на коляске  во двор,  видела детей, но не догадывалась, что и она могла бы бегать, прыгать,  играть с ними.  А они, поначалу, пока не привыкли,  рассматривали её как   диковинку.

           Родные пытались научить больного ребенка  элементам быта и общения,  добиваясь немногого. Долгосрочных планов  не строили, жили, как говорится, здесь и сейчас.  У каждого члена семьи сложились свои обязанности: отец находил подработки, чтобы  увеличить семейный бюджет, дед осуществлял закупки, платил по счетам,  бабушка готовила,  а мать ухаживала за девочкой. От мысли иметь ещё детей  отказались.
            
            Было тяжело. О том, что может стать  ещё  тяжелее, Инна не думала. А стало. После  смерти бабушки и деда безвременно мир покинул муж, и Инна осталась вдвоём  с дочерью. Помощь, оказываемая государством, была  невелика, и она начала искать подработку. Сумела пристроиться мыть подъезды в доме, в котором жила. Рано утром, когда жильцы просыпались, а её девочка забывалась утренним сном, она спешила с тряпкой, ведром и шваброй  на верхний этаж, с которого начинала работу.  И когда люди  выходили из квартир, уборка  была уже окончена. Инна спешила вернуться, чтобы не встретиться с мальчиком, который родился одновременно с её дочкой, а акушерка назвала их тогда женихом и невестой. "Жених"  в  костюмчике, белой рубашечке, с рюкзачком за плечами шагал в школу. А её девочка....
   
              А её  девочка встречала мать  лежа в кровати, и Инна с чувством вины  обнимала родного беспомощного человечка. Приласкав, умывала, приводила в порядок  постель и всё вокруг.  За этим следовали завтрак и  массаж, после которого дочка начинала дремать, а мать торопилась, как выражалась, "смотаться"  то в магазин за продуктами, то в соцзащиту, то на почту заплатить за бытовые услуги, то в фонд помощи. Словом, куда требовала жизнь. Возвратившись, не снимая  верхней одежды, торопилась  приласкать дитя, давала конфетку, с трудом пристраивая её во рту ребенка. Потом присаживалась  рядом,  жаловалась на цены,  ругала себя за ошибки, рассказывала про обидчиков, одновременно доставая игрушки,  расстилая листок бумаги,  включая телевизор.

              Позавтракав, играли, потом принимались «рисовать».  Этому научил дед. В краску добавлялось немного воды, и девочка, обмакнув пальчик размазывала всё  по  бумаге.  После рисования приходилось   художницу и всё вокруг отмывать, в том числе  кота, непременно вертевшегося рядом. Кроме кота девочка знала и других животных:  благодаря телевизору, она представляла их такими, какими рисовал художник.
 
              Включив телевизор,мать   разъясняла, что происходит на экране,  одновременно стирала, гладила, убирала, готовила, занималась   физиологическими потребностями, гигиеническими проблемами и  кормлением ребенка. Девочка росла.    К ванне мать приноровилась подтягивать её  на пледе, соорудила подставку, чтобы  переправлять   через край. Вывозить  гулять становилось  всё тяжелее и приходилось обращаться за помощью к соседям или прохожим.  На ночь  потихоньку пела, убаюкивая, и дочка засыпала. После этого ложилась сама, чтобы снова начать  круглосуточную круговерть.

               Если бы так проходил каждый день…  Бывало  и  сложнее, если их затапливали соседи или они соседей, подводила  техника,  отключался свет,  газ,  вода. Тогда приходилось искать  дворника,  который денег за ремонт с нее не брал, только за запчасти.
               Но  это - полбеды. Главное, что делало еще более сложной  и без того  нелегкую жизнь были дополнительные  поломки в организме девочки. Тогда Инна, словно зашоренная,  ничего  не видела вокруг - в квартире воцарялся беспорядок,  счета не оплачивались, подъезды не мылись,  жильцы жаловались.

             Себя она давно перечеркнула и свою жизнь расценивала только с позиций надобности для  дочери, чтобы та была ухожена,  обласкана,  защищена и не попала бы в дом  инвалидов. Понимала, что для этого нужна она, живая-здоровая. Но на себя времени не было.  Соседи всегда  видели её или  спешащей к помойным бакам в одном и том же заношенном халатике с выглядывавшей из-под него ночной рубашкой,  или в одних и тех же брюках,  моющей лестницу или спешащей в магазин, на почту или по другим делам.   Выглядела она   старше своих лет,  ее волосы украшала ранняя седина,  в глаза бросались бледность и морщинки. Постоянные недосыпы,  приводили к «срывам».  Пробивая льготы, скандалила в собесе, ругалась в очередях, стараясь  "проскочить", вступала в перепалку с пассажирами, мешавшими ей быстрее выскочить из автобуса.
 
              Но с дочкой всегда оставалась  ровной,  нежной и ласковой.   Разлука с ней, даже на короткое время, была  пыткой.  Однажды, решившись на госпитализацию ради обследования, из палаты не выходила,  а выскочив на минуту к ларьку  и оказавшись   перед  запертой дверью,  кружила всю ночь вокруг больницы.

              Инна свыклась с такой жизнью и не роптала.    Раскисала только в первый момент, когда на нее сваливалось что-то новое или кто-нибудь начинал жалеть. Быстро брала себя в руки.   Старалась не думать о будущем, а продолжала жить настоящим, в котором были нескончаемые ежедневные заботы. Надеяться можно было только на себя.
 
             Всё случилось  внезапно – у дочери появились боли в животе, и их  увезли в хирургию. Девочку взяли в операционную, а мать  примостилась в коридорчике напротив. Время топталось на месте, словно стрелки часов, что висели напротив, прилипли к циферблату, и она едва дождалась хирурга,  сказавшего, что операция прошла нормально, а ее дочь переведена в реанимацию. Пробралась к двери реанимации  и  останавливала каждого выходившего вопросом, как чувствует себя ее  ребенок, пока не выпроводили ее со словами, что находиться здесь не положено.   Она  чувствовала нараставшую тревогу в душе и металась.
            

              А в это время ее девочка умирала.  Когда Инне сообщили о смерти,она  дико закричала. А дальше всё было словно в тумане.  Что-то говорили, утешая,окружающие, а в памяти осталась только  фраза дежурного врача, что перед смертью ребенок улыбнулся. Похороны организовали соседи.   Она сидела рядом с дочкой, гладила ее и просила прощения, за всё.
 
            Потянулись годы одиночества. Время делало свое дело, стирая детали.  Жила она прошлым,  продолжала мыть лестницы,  забыв про ставший ненужным красный институтский диплом,  некогда бывший предметом ее  гордости. Часто сидела на скамейке у подъезда и провожала взглядом крепчавших мальчишек, выделяя среди них соседского. Слушала собиравшихся неподалеку  мамочек, вывозивших на прогулку своих деток и  с гордостью рассказывавших  о их достижениях. Они говорили: «Мы улыбнулись,  у нас прорезался зубик, нам сделали прививку и т.д.». Так в свое время ей говорить не доводилось, она избегала всяких разговоров о больном ребенке, но всегда объединяла себя с дочерью в единое целое. Этим целым осталась и в памяти соседей, уточнявших при надобности: «Это та, у которой была  девочка с ДЦП». Все  вещи дочери сохраняла и, перебирая на полке рядом с телевизором игрушки,  краски и остатки бумаги, думала о ней.

            Ей хотелось верить,  и она  верила, что  во всем, что происходит, есть неведомый нам смысл. Верила, что жизнь  вечна, и в этой вечности они с дочерью всегда вместе - тогда, сейчас и потом.Жизнь продолжалась, рана не заживала.