Собака, кошка, птица и снежинка

Если младенцы глаголят истину, то и впадшее в детство старичьё – тем более. Только какое им дело до истины? Особенно когда они пластом лежат и разглядывают мир в окно? А там валит густой снег.
Кажется, что это на землю неспешно ниспадает бесконечность. И тогда становится понятным, какая она эта бесконечность. Она вязкая, приглушённая, белёсая. Что там за ней?
Кажется что там, за окном ощутить можно только то, что на расстоянии вытянутой руки. Надо быть за окном, чтоб проверить.
И я оказываюсь на крыльце.
Стою. Морозец. Свежесть. Снежинки пронизывают меня. У бесконечности запах остр.
Снег сыплет и сыплет. И мысль: теперь придётся – если придётся! – расчищать эту свалившуюся на мою голову бесконечность. Иначе она превратится в банальный конечный скользкий наст, который трудно отколупывать от бетона. Но не буду сетовать, пусть это теперь заботит других.
Так что там, за бесконечностью?
Я протягиваю руку, раздвигаю марево и безжалостно прохожу по снежной девственности к калитке, открываю её, оставляя на белом белую неглубокую четверть круга, выхожу за пределы. Улица пуста, нема, слепа. Не видно огоньков домиков за белой шевелящейся завесой и засыпанными по макушку деревьями. Фонарей ни проблеска. Аптек тут сроду не водилось. Да мне они уже как-то и не нужны.
Иду, загребая берцами, между засыпанными снегом заборами и деревьями к перекрёстку, на который и выхожу. Смотрю влево: там движение огней, чуть слышный шум. Там явно кончается – или начинается? – вечность.
Бегом туда... очень неожиданно! откуда силы? оборачиваюсь на следы, а это следы крупной собаки.
Добегаю. По пересекающей улице идёт толпа, сквозь снег прорываются смех, песни, взрывы хлопушек, огни фонариков. И тут ощущаю мерзкий запах, так пахнет враг. кидаюсь к пьяному широкому бородатому мужику, что весел и самодоволен, хватаю его за штанину и зло тереблю. «Пошёл вон!» Я понимаю, что он больно отшвырнёт ногой – как когда-то, – отскакиваю, заливаюсь лаем, семеню ещё дальше, дальше, в сторону.
К девочке, она недалеко. Она – скакалочными прыжками по мягкому, ещё не утоптанному, ей весело. Я цепко коготками взбираюсь по пальтишку и мурлычу ей в ушко свою песенку – как когда-то. «Ой!» – сказала девочка и прижала меня к себе. Она обрадована мною, ей нравится новая живая игрушка. Сняла рукавичку. Гладит нежно-нежно. Я утыкаюсь носом в ладошку, лижу сладкие пальчики. Мне с ней тоже хорошо, я щекочу ей ушко. Это наше счастье – славный миг вечности. А её вдруг позвали. Она повернулась на голос, сделала шаг в ту сторону. Я выворачиваюсь из её рук и взлетаю над забелёнными шапками.
Облетаю одного идущего, другого.
Девушка замечает меня, смеётся, из кармана достаёт что-то сыпучее и протягивает мне. Я доверчиво зависаю над ладонью и склёвываю, украдкой настороженно глядя девушке в глаза – как когда-то. Она восхищена, показывает на меня кому-то: «Горихвостка! Откуда она тут зимой?»
Но я уже вспархиваю, завихрив крыльями снежинки вокруг ладошки, девушки, толпы. Каждый из них движется к своей самой желанной цели, еле-еле видной, сверкающей впереди на новогодней ёлке. Я вижу их всех, там сплавлено добро со злом, счастье и горе, надежды и безысходность. Меня поднимает выше мрачных туч – как когда-то, – и там меня обжигает лучом.
Чувство полёта пропадает. Меня кособоко бросает обратно в чёрную тучу, в скопление таких же ледяных узорчатых кристаллов, подхватывает суровым порывом, несёт к истоку. И я чуть замедляюсь, планирую сквозь оконное стекло в открытый замерзающий, плачущий от осознания неизбежности глаз.
Там я – узорчатая печать, там я и есть вечность.

Июняь 2024