Пасть для счастья

Небо тихо сползало за горизонт и увлекало за собой время, потерявшее под вечер интерес к несостоявшимся событиям дня. Седьмой час мы рыбалили тунца на служебном катере береговой спасательной службы и проклинали всё на свете за то, что ни одна промысловая тварь не позарилась на крючок браконьера.
– Хрен с ней, с рыбёхой, – произнёс Виктор Палыч, подбирая отпущенный на глубину шнур, – ловишь её как счастье, а у самого жизнь на крючке висит, сорвался – пропал без вести, удержался – знай: тебя самого; заместо корюшки к столу подадут – выбор невелик.
– Это как? – я перевёл взгляд с воды на печальную твердь Палыча.
– А что тут какать? – усмехнулся он. – Думается мне: Русь-матушка русалкой обернулась. – он поставил катушку на предохранитель, – Свободно ей нынче в Житейском море, плыви, куда хошь. Вот только дыхнуть нечем. Есть у меня знакомый художник Борис. Побывал он как-то в Пхеньяне. Вернулся и рассказывает: «Ну, Виктор, нагляделся я на Корейскую адову потешку – люди милые, а глаза горькие». Слушаю его, а сам думаю: с нами-то что будет? Россию меж двух Корей, как между Сциллой и Харибдой, нынче протиснуть задумали…
– Тунец на проводе! – заорал Мореман Гармошкин*. 
Действительно, шнур пришёл в движение, и вскоре над водой сверкнула островерхая спинка тунца.
–Траль, Витёк! Да не так, дай-к я!
Мореман выхватил у Палыча спиннинг, бросил в ноги и стал выбирать шнур руками, наматывая его на предплечье.
– Хмырь, ты с ума сошёл! – крикнул Палыч. – Тебя ж порвёт!
– Ничё, – съёрничал Мореман, – я синтектический. Порвёт – сошьюсь!
Почувствовав несвободу, тунец метра на полтора взвился над водой, и на холёном рыбьем серебре вспыхнула закатная багряница.
– Викто;р, заводи подсач! – орал хмырь, распаляясь с каждым новым оборотом капронового шнура. – Подгребай, подгребай, говорю!
– Вот оно счастье?.. – вопросительно хмыкнул Палыч, притапливая подсачник.
Хмырь первый заметил неладное.
– Б-бляха муха…
Огромная волна подняла катер и с креном на правый борт едва не опрокинула в море. Меня снесло в сторону, в падении я ударился головой о пожарный щит и потерял сознание.
                * * *
Представляете, раз в жизни оказаться без пяти минут очевидцем и в насмешку над самим собой, пролежать мертвяком всё самое интересное – врагу не пожелаешь!
– Палыч, что было дальше?
Я молил открыть мне тайну случившегося, догадываясь по выражению лица офигевшего и изрядно струхнувшего Моремана: произошло нечто ужасное. И куда подевался тунец? Но Палыч меня будто не слышал. 
– Что ей до нас? – задумчиво произнёс он, разглядывая сверкающую поверхность моря. – Неужели нам не положена даже такая малость?
Он как бы спрашивал самого себя. Казалось, опытный мореход пытается стряхнуть тяжёлые мысли в разводы палубных луж. Меня интриговало всё: кто эта таинственная «она», почему глаза Палыча неподвижны, а слова непонятны?  Я попытался сыграть в переглядки с Мореманом, но его бегающий взор был пуст, как перекати поле.
Наконец Виктор Палыч очнулся и принялся раскуривать трубку.
 – Мореман, доложи товарищу чистую правду.
Хмырь как-то тускло расхохотался.
– Может, соврать? Кто ж такой правде поверит!
– Я и говорю: ври, но правдиво.
Гармошкин надул щёки.
– Короче, тралю я тунца…
Внезапно он перешёл на крик:
– Палыч, она ж хребтом поддела нас! Ей богу, поддела!
– Ну-да, поддела. О том и ври!
– Я и вру. Выныривает слева по борту акула метра на четыре, глотает нашего тунца – ни пожалте, ни спасибо – и будьте любезны!
Вдруг Моремана затрясло.
– Едва успел шнур с руки сбросить, а то б... В-возмутительный ф-факт!
– Хмырь прав, – подытожил Палыч, – возмутительно, когда независящие от тебя обстоятельства распоряжаются тем, что тебе дорого.
– Это про тунца? – спрашиваю.
– Нет, про счастье.

*Мореман Гармошкин – мурманский хмырь, ко всякому делу липнет, как маслёнка к двухтактнику.